Онлайн чтение книги Посох в цвету: Собрание стихотворений
ЕЛЕНА ГЛУХОВА. «ДУХОВНЫМ ГОЛОДОМ ТОМИМЫЙ…» (Послесловие)

Валериан Валерианович Бородаевский (12 (24) декабря 1874 –16 мая 1923), курский помещик, происходил из старинного дворянского рода, проживавшего на протяжении столетия в Тимском уезде Курской губернии. Его отец, Валериан Осипович, был разносторонне талантливым человеком, обучался в Московской консерватории по курсу скрипки, некоторое время служил в должности инспектора Курской мужской гимназии. Мать, Анастасия Григорьевна, урожденная Воейкова, вела домашнее хозяйство. В семье было пятеро братьев, трое из них избрали военную стезю. Валериан обучался в Петербургском горном институте, который и окончил в 1900-м году; состоял на службе в должности горного инженера на шахтах Макеевки, а позднее был отправлен в Петроковскую губернию Царства Польского на фабрики в городках Пабьянице и Згеж, где и служил вплоть до 1908 г.[97]О биографии В.В. Бородаевского см. подробнее в кн.: Бугров Ю. А. К уединенному долу: жизнь и творчество поэта Валериана Бородаевского. Курск, 2006. См. также работы И.П. Михайловой: Художественный мир поэта В.В. Бородаевского: Авторсф. дисс. канд. филол. наук. Орел, 2010; Религиозно-мистические мотивы в поэзии В. Бородаевского // Материалы Четвертой Международной краеведческой конференции «Краеведение в Курском крае: прошлое и современность. Межрегиональные связи». Курск. 2009. С. 129-133; Традиции Е. Боратынского, Ф. Тютчева в поэзии В. Бородаевского // Вестник Тамбовского Университета. 2007. № 11. С. 182—185; «Мои шаги - так скорбно малы». Личность и поэзия В.В. Бородаевского // Вестник Московского Университета. 2007. №2. С. 195-199.

Заинтересовавшись модным литературным направлением, декадентством, Бородаевский отмечается в московских модернистских салонах. Известно, что в 1902 году он читал свои стихи Валерию Брюсову, которому, однако, не пришлось по вкусу его поэтическое дарование. В дневниковых записях Брюсова за октябрь и ноябрь 1902 г. отмечено: «Пришлось познакомиться мне с целым рядом новых и молодых. <…> приходил Бородаевский – его стихи довольно жидки, – как лицо, он интереснее, но немного»[98]Брюсов В. Я. Дневники / Подгот. к печати И.М. Брюсовой; примеч. Н.С. Ашукина. М., 1927. С. 122, 123.. Не исключено, что брюсовский отрицательный отзыв надолго поселил сомнения в начинающем таланте; действительно, между первыми стихотворными опытами, появившимися в журнале «Книжки “Недели”» в 1899 г., первым поэтическим сборником «Страстные свечи» прошло 10 лет. В составе брюсовской библиотеки сохранились две книги с дарственными надписями от автора. Свой первый сборник Бородаевский, очевидно, никому не дарил, а вот изданный Вяч. Ивановым в «Орах» с удовольствием рассылал знакомым по литературному цеху: «Великому Скульптору Русского Слова, Несравненному Поэту Валерию Брюсову. С глубоким уважением, автор»[99]Дарственная надпись В.Я. Брюсову на шмуцтитуле кн.: Бородаевский Валериан, Стихотворения. СПб, 1909 // НИОР РГБ Ф. 386 [ВЛ. Брюсов]. Книги. Ед.xp.970..

В начале 1900-х Бородаевский наезжает в Петербург, посещает первые заседания религиозно-философских собраний; действительным членом Религиозно-философского общества он оставался вплоть до 1914 гг.[100]Взыскующие града: хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках С.А. Аскольдова, Н.А. Бердяева, С Л. Булгакова, Е.Н. Трубецкого, В. Ф. Эрна и др. / Вступит. ст., публ., коммент. В. Л. Кейдана. М.. 1997. С. 717. На заседаниях в РФО Бородаевский познакомился с В.В. Розановым, к нему же было обращено опубликованное на страницах «Нового пути» письмо[101]Бородаевский В. Из частной переписки. [Письмо В.В Розанову] // Новый путь. 1904, февр. С. 206-209.. На шестнадцатом заседании РФО, посвященном теме брака, Бородаевский произнес речь против розановской «новой концепции христианства»: «Страдания, смерть, воскресение – борьба с мировым злом в себе и вне себя – вся трагическая и возрождающая сторона христианства остается ему чуждой и непонятной. В его воззрениях нет и тени того нравственного мира, который снизошел на землю в Вифлеемскую ночь»[102]Записки Петербургских Религиозно-философских собраний:(1901-1903) / Общ. ред. С. М. Половинкина. М., 2005. С. 324.. В выступлении прозвучала тема «трагизма в христианстве»[103]Ср. также: Бородаевский В. О трагизме в христианстве // Русский вестник. 1903. № 2. С. 615-624., характерная для Бородаевского в его поисках духовной истины: «“Не мир пришел Я принести, но меч”, – сказал Тот, Кто заповедал вложить меч в ножны. Предсказание и повеление выразили полярные точки той сферы, которая заключила в себе земное христианство. Пророчество о войне и заповедь о мире всего мира; примыкающие к ним ненависть, с одной стороны, и любовь – с другой, – вот основные ферменты той всеобщей борьбы, в которой мы все участники, – все, даже те блаженные, чей меч – любовь»[104]Записки Петербургских Религиозно-философских собраний. С. 324..

Посещение собраний Религиозно-философского общества послужило толчком к изучению работ русского философа Владимира Соловьева. В одном из писем к будущей жене, Маргарите Андреевне Князевой (1882-1969), Бородаевский рекомендовал ей прочесть Соловьева; скорее всего, речь шла о его статье «Смысл любви» – эта работа, как известно, сыграла решающую роль в формировании мифопоэтики русского символизма: «Я рад, что тебе понравилось окончание присланной мною статьи. Но ты неправа, что Соловьев только уясняет вещи почти известные. Это впечатление – иллюзия, которая объясняется подавляющей убедительностью его мысли. Иные из идей его, правда, носились раньше, но чаще как поэтические грезы, в которые и сами-то поэты не особенно верили. Разве не поразительно нова идея личного бессмертия и воскресенья мертвых не от последней трубы, а, так сказать, от последнего мистического поцелуя двух любящих?»[105]Письмо В. Бородаевского М.А. Князевой от 2 декабря (1904 г.) // НИОР РГБ. Ф. 218. К. 1349. Ед. хр. 9. Л. 9-10.

Со своей будущей женой Бородаевский делился и поэтическими опытами: «Мои стихи навеяли на тебя грустные мысли, но, мой друг, это же только стихи, т. е. плод настроения, а не убеждения. Попробуй прочти их громко, отрешась от того, что речь идет о нас – и если ты получишь удовольствие, стихи достигли своей цели; если же нет – они художественно слабы. Если бы здесь точно передавались наши отношения – в чем заключалось бы творчество, а ведь хоть крупица его необходима для самого наивного лирного бряцания»[106]НИОР РГБ. Ф. 218. К. 1349. Ед. хр. 9. Л. 15-16.. 23 марта 1905 г. Бородаевский отвечает Маргарите, отчего он мало пишет: «Ты спрашивала меня, отчего я мало пишу. Ответ один: “служенье муз не терпит суеты”; поэтические струны души должны тщательно перетираться “тряпкой досуга” и “канифолью труда” – не всякого труда, а специального; одним словом – нужно холить свой талант, как его холят хотя бы профессиональные и любительские музыканты, барабанящие по 8-и часов в день. Только при таких условиях возможно продуктивное творчество – вне его всякое писательство остается случайным, дилетантским… Правда, наслаждение и оно может дать, но дает и огорчения, выражающ<иеся> словами: “а что бы было сделано, если бы!..” и т. д.»[107]НИОР РГБ. Ф. 218. К. 1349. Ед. хр. 9. Л. 19-19 об..

Служба в пограничном польском городке, возмущаемом забастовками фабричных рабочих, была беспокойной. Революционные настроения января 1905 года коснулись и Бородаевского: «Вчера я был весь день в Згерже, – писал он М.А. Князевой, – <…> обращался к рабочим с речью, выслушивал их просьбы и требования и старался разобраться в хаосе этих желаний, потом, резюмировав все это, передал со своими соображениями собранию фабрикантов и, после разговора с ними, снова обращался к рабочим. Толпа вдохновляет, и я, почувствовав в себе жилку трибуна, кажется, выбрал подходящий тон. <…> Революционная агитация поддерживается усердно, но громадное большинство преисполнено умеренности и требований, которые могут быть удовлетворены действующим законодательством»[108]Письмо В. Бородаевского М.А. Князевой от 18 января (1905 г.) // НИОР РГБ. Ф. 218. К. 1349. Ед. хр. 9..

В 1906 г. семья Бородаевских с новорожденной дочерью (которая вскоре умерла) перебирается в Самару; там же спустя год появился на свет первый сын – Дмитрий. В конце 1908 г. поэт принимает решение оставить службу. Трудно сказать, что привело Бородаевского к такому решению. Возможно, это было связано с тем, что осенью 1908 г. его жена получила в наследство имение Петропавловка в Курской губернии, которое, как и родовое имение Бородаевских Кшень, требовало хозяйственной заботы. Наконец, имея больше свободного времени, Бородаевский собирает первую книгу стихотворений «Страстные свечи: Стансы» и в начале 1909 г. издает ее на собственные средства в петербургской типографии «Печатное искусство». Странной оказалась судьба этого поэтического сборника: его как будто и не было. В объявлении об изданиях авторских сборников, помещенном на обложке третьей книги стихов «Уединенный дол» (М., 1914), первым упоминается изданный в «Орах» сборник «Стихотворения: Элегии, оды, идиллии», который всё же был издан почти через полгода после первого. Совершенно очевидно, что сам поэт считал именно этот сборник началом своей поэтической карьеры, и не последнюю роль в формировании Бородаевского как поэта отводилась Вячеславу Иванову – поэту-символисту, филологу-античнику, литературному критику; его знаменитый литературный салон на Таврической улице в Петербурге на многие годы стал центром культурной жизни столицы.

Не известно точно, кто пригласил Бородаевского на ивановскую «башню», но, судя по воспоминаниям жены поэта, это вполне мог быть А.Н. Толстой[109]«В ту пору его можно было видеть на всех юбилеях, вернисажах, театральных премьерах, - и на воскресных посиделках Сологуба, и на всенощных радениях Вячеслава Иванова, и на сборищах журнала “Аполлон”, и на вечеринках альманаха "Шиповник”» (Воспоминания об А.Н. Толстом. М., 1982. С. 36)., который со своей второй супругой, художницей Софьей Дымшиц, арендовал осенью 1907 г. комнаты в квартире, где располагалась художественная школа Е.Н. Званцевой, по Таврической улице, 25 (дом с «башней») – прямо под квартирой Вяч. Иванова. Вероятно, по возвращении из парижской поездки в конце 1908 г. Толстой и пригласил Бородаевского посетить заседания Поэтической Академии, которые собирались на «башне», в квартире Вяч. Иванова. Первое появление Бородаевского в протоколах Академии датируется апрельским заседанием 1909 г.[110]Гаспаров М.Л. Лекции Вяч. Иванова о стихе в Поэтической Академии 1909 г.// НЛО. 1994. На 10.С.89-405. Сергей Маковский, редактор «Аполлона», в 1910 г. печатавший на страницах журнала стихотворения Бородаевского, припоминал его среди посетителей: «Раз или два собирались в Академии человек двадцать (а та и больше) служителей муз: Вячеслав Иванов, несменяемый наш председатель, Иннокентий Анненский (в первые месяцы). Блок, Гумилев, Кузмин <…> Волошин, Зноско-Боровский (первый секретарь “Аполлона”), М. Лозинский, А. Толстой, Иоганнес фон Гюнтер, Пяст, Чудовский, Недоброво, Сологуб, Верховский, Кондратьев, О. Мандельштам, Г. Иванов, Нарбут, Бородаевский, Рождественский, проф. Зелинский»[111]Маковский С. Портреты современников. М.. 2000. С. 384.. Таким образом, большинство литературных знакомств Бородаевского происходят из башенного окружения Вяч. Иванова: сохранились немногочисленные письма его к Ф. Сологубу, А. М. Ремизову, Андрею Белому, А. Н. Толстому, Вяч. Иванову, Ю. Верховскому. Странным кажется только то, что немногие о нем вспоминали впоследствии. Вероятно, это объяснялось чертами личности Бородаевского: будучи интересным собеседником, он, тем не менее, по складу характера своего оставался человеком чрезвычайно замкнутым, избирая роль немногословного присутствия.

Свидетельства Вяч. Иванова о первой встрече с поэтом близки к воспоминаниям о том же событии жены Бородаевского: «Познакомился я с ним следующим образом. В мое отсутствие явился домой ко мне человек и, оставив стихотворения для меня, просил в случае, если они окажутся хорошими, позвонить ему, ибо он немедленно должен уехать, если же они окажутся незначительными – оставить так. Придя домой и найдя стихи, я приступил к чтению их с обычной подозрительностью. И как же я был поражен, стихи были совершенно оригинальные и замечательные. Я немедленно его вызвал к себе. Это оказался человек уже женатый, за 30, с бородой. Я его горячо приветствовал (потом я его издал в “Орах” – наше издательство), и мы с ним сдружились. Сам он был [курский] помещик, я крестил у него ребенка, упоминаемый же в “Мизопоэте” Дима – тоже его сын, только старший. Помню, когда я хвалил очень стихи его, то в ответ на это он меня спросил: “Ну, а писать стихи не грех?” – “как вам сказать”, — и я замялся»[112]Альтман М.С. Разговоры с Вячеславом Ивановым / Сост, подгот. текстов Б.А. Дымшица, К.Ю. Лаппо-Данилевского; предисл., коммент. К.Ю. Лаппо-Данилевского. СПб., 1995. С. 74..

Знакомство с Вяч. Ивановым можно датировать 24 февраля 1909 г. или немного более ранним временем. Эта дата стоит на подаренном Бородаевскому экземпляре «Кормчих звезд». Инскрипт дарителя был щедр: «Валериану Валериановичу Бородаевскому братски преданный Вяч. Иванов»[113]Собрание А.Д. Бородаевского.. Давая доброжелательную оценку начинающему поэту, Иванов не мог не припомнить и свой собственный поздний дебют в литературе (в этом смысле преподнося свой первый поэтический сборник, Иванов совершал символический жест).

Кажется знаменательным, что, едва будучи знаком с начинающим поэтом, Вяч. Иванов разглядел в нем многообещающий талант, явственно ориентированный на традиции русского классического стиха. Летом 1909 г. вышел сборник Бородаевского «Стихотворения»[114]Бородаевский В. Стихотворения: Элегии, оды, идиллии. СПб.: Оры, 1909. Первоначально Бородаевский хотел назвать сборник «Стансы» - ср. в письме к М.М. Замятиной. «Будьте добры, не откажите сообщить мне, в каком положении находится издание моего сборника “Стансы”, переданного мною 26 февраля Вячеславу Иванову» (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 13. Ед. 69. Л. 1). с предисловием Вяч. Иванова, в котором автор стихов предстает в образе русского поэта-духовидца; критический взгляд Иванова, с одной стороны, включает поэзию Бородаевского в систему модернистской антиномической поэтики, с другой – утверждает ее архаичность: «Какой-то глубокий, почти – сказали бы мы – манихейский дуализм в восприятии жизни и, без сомнения, в миросозерцании автора есть первый двигатель его вдохновения <…> Не современная, а какая-то архаическая закваска душевной разделенности и равного влечения воли к идеалу аскетическому и к искушениям “искусителя” заставляет поэта переживать каждую полярность сознания в ее метафизически последней и чувственно крайней обостренности»[115]Вячеслав Иванов. Предисловие / Бородаевский Валериан. Стихотворения: Элегия, оды, идиллии. СПб.: Оры, 1909. С. 5..

Воодушевившись отзывом Иванова, Бородаевский именно в таком ключе позднее анализировал в автобиографии предпосылки собственного поэтического творчества: «Парадоксальная гармонизация света и мрака, ведущих борьбу в душе человеческой, – вот что, прежде всего, предстало мне как задача лирического восприятия мира»[116]Гельперин Ю.М. Бородаевский Валериан Владимирович // Русские писатели: 1800-1917: Биографический словарь. Т. 1. А-Г. М., 1989. С. 314.. Тот же напряженный религиозный драматизм и специфическое балансирование на грани болезненного декадентства и романтического двоемирия отмечал в своей рецензии на сборник «Стихотворений» Бородаевского и Н. Гумилев: «Как мистик, Бородаевский не знает благостного Христа солнечных полей Иудеи, ему дорог Христос русский “удрученный ношей крестной”, с губами слишком запекшимися, чтобы благословлять. Этот Христос видит самые мучительные сомнения, самые темные грехи, и он прощает не потому, что любит, а потому, что понимает <…> Сообразно этому и стихи Бородаевского тусклы по тонам и болезненно-изысканны по перебоям ритма. Он не чувствует ни линий, ни красок. Что касается синтаксиса, то дыхание его, короткое и быстрое, как у смертельно уставшего человека, не позволяет ему создавать длинные, величавые периоды, изысканные сочетания слов, на которые так податлив русский язык»[117]Гумилев Н. Письма русской поэзии: С. Городецкий. Русь: Песни и Думы. М., 1909. - В. Бородаевский. Стихотворения: Элегии, оды, идиллии. СПб., 1909. - Б. Садовской. Позднее утро: Стихотворения. М., 1909 // Аполлон. 1909. № 2, нояб. С. 22—23. Ср. также свидетельство ревнивого отношения Н. Гумилеве к Бородаевскому: «Николай Степанович говорил постоянно о Вяч. Иванове - его любимая тема такого разговора была - о том, что Вячеслав покровительствует бездарной молодежи - Верховскому, Бородаевскому и другим; что он хочет себе подчинить всех, что это невыносимо и мучительно» (Лукницкий П.Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Т. 2: 1926-1927. С. 23)..

Но то, что видел в поэзии Бородаевского мэтр русского символизма, с трудом воспринималось современниками. Все его сборники стихов получили скупые отклики в критике,[118]Гумилев Н. // Речь. 1909, 21 сент.; Гумилев Н. //Аполлон. 1909. № 1; (Городецкий С.) // Золотое Руно. 1909. № 10; Тарасенко Н. // Рижские новости. 1909. Прил. к 12 дек.; Верховский Ю. // Отклики худож. жизни. 1910. № 3. а «Страстные свечи» и вовсе прошли незамеченными. В. В. Розанов в обзоре «Молодые поэты» замечал: «Строки прямые и упрямые как палки, – без всякой в себе гибкости и бегучести, без всякой пахучести и испаряемости (знаю, что так нельзя говорить…), чудесно “стилизуют” горячий, сухой Восток, где бродили эти чудовищные царьки маленьких стран, убежденные, что они “как боги” на земле, “равны богам”, и что прочие смертные не имеют с ними никакого подобия… <…> В. Бородаевский не обещает большой литературной деятельности. Ум его слишком пассивен для этого, недвижим. Но русская литература может ожидать от него со временем сборник изящнейших стихов…»[119]В. Варварин (Розанов В.В.). Молодые поэты (В. Бородаевский, С. Гедройц) // Русское слово. 1910. № 126, 4 июня.. Похоже, что Розанов был вполне оригинален в своем отклике; прочие рецензенты по большей части пересказывали предисловие Вяч. Иванова – о «византизме» поэзии Бородаевского, его следовании традициям эстетики русского и французского символизма.

М. Кузмин записал в дневнике 12 июля 1909 г.: «Читал подряд стихи Бородаевского, “Урну” и Лемана, чуть не одурел»[120]Кузмин М.А. Дневник: 1908-1915 / Подпет, текста, коммент. Н. А. Богомолова, С.В. Шумилина. СПб., 2005. С. 152.. Книга была неожиданной для современников[121]Не случайно чуткий слух Ин. Анненского уловил влияние на поэзию Бородаевского символистского окружения: «Пьесы разнообразны, но, кажется, главным образом, благодаря разнообразию влияний» (Анненский И. О современном лиризме. 2. «Они» // Аполлон. 1909. № 2. С. 28). – никто не знал такого поэта. В письме к Андрею Белому от 11 сентября 1909 г. Сергей Бобров сетовал: «Видел я сегодня в окне у Вольфа новую книгу “Валериан Бородаевский” (кажется, так!). Стихотворения издания “Ор” с предисловием Вячеслава Иванова. Некогда было зайти посмотреть ее. Я еще об этом Бородаевском ничего не слышал»[122]Письма С.П. Боброва к Андрею Белому: 1909-1912 / Вступит, ст., публ., коммент. К.Ю. Постоутенко // Лица: Биогр. альм. СПб, 1992. (Вып.) 1. С. 145.. Стихов Бородаевского требовала и Аделаида Герцык в письме к сестре, Е.К. Герцык, 11 ноября 1909 г.: «Милая, мне хочется стихи Бородаевского. Я ведь ничего не знаю. И еще, может быть, чьи-нибудь? Гумилева? может быть прямо на бумажке, еще не напечатанные?»[123]Сестры Герцык: Письма / Сост., коммент. Т.Н. Жуковской. М.- СПб 2002 С.197.

Думается, что именно знакомство с Вячеславом Ивановым стало решающим в дальнейшем формировании Бородаевского как поэта. Иванов активно занялся его духовным и поэтическим воспитанием: ср. запись в его дневнике от 2 сентября 1909 г.: «Бородаевский пришел к обеду. Был радостен и доверчив. Хорошо познакомился с Кузминым, который очень приласкал его. Он читал с Бородаевским, по моей просьбе, из Пролога. Бородаевский прочел новые стихи. Прекрасен “Кремлев дуб” (“Багрянородному”, – под которым он, как сказал вчера, разумеет – меня!) и “Орлов”. Там ночевал стих – очень остры и смелы. Он очень поэт. Я в нем не ошибся. Вечер был посвящен мною воспитанию Бородаевского посредством Кузмина. Между прочим. Я сказал: “вы видите в нем эту религиозную гармонию, вместо которой в вас раскол?” Бородаевский сказал “вижу и завидую”. Я в ответ: “завидовать нечего, это достижимо, средство простое, его нельзя назвать вслух”. И намекнул: “непрестанная молитва”. <…> Обилие и непрерывный ритм любви, благорастворение воздуха, в котором он живет. Бородаевский едет в Вологду за стариной».[124]Иванов Вяч. Собр. соч. Брюссель, 1974. Т. 2. С. 799.

В сентябре 1909 г. Бородаевский поселился в Петербурге. Вскоре к нему присоединилась супруга, которая ожидала рождения второго сына. Бородаевский принимает живейшее участие в интеллектуальной и литературной жизни столицы: кроме заседаний РФО и «Академии стиха», его присутствие было замечено на похоронах И. Анненского, на обеде литераторов в ресторане «Малый Ярославец» 27 ноября 1909 г., когда было организовано чествование Е.В. Аничкова[125]Из эпистолярного наследия Александра Блока: Письма к Конст. Эрбергу (К.А. Сюннербергу) // Лавров А.В., Гречишкин С.С. Символисты вблизи: очерки и публикации. СПб., 2004. С. 255..

Посещения Бородаевского часто отмечает в своем дневнике М. Кузмин: «Пришел Бородаевский», «Обедал Бородаевский и сидел вечер»[126]Кузмин М.А. Дневник 1908-1915. С. 163,164 и др. Ср. также воспоминания Андрея Белого о посещениях Башни в 1909-1910 гг.: «Из частых на “башне" запомнились: Е.В. Аничков, профессор и критик, Тамамшева (эс-де), Беляевские..., Столпнер, С.П. Каблуков, математик-учитель и религиозник, Протейкинский, Бородаевский, Н. Недоброво, Скалдин, Чеботаревская, Минцлова, Ремизов, Юрий Верховский, Пяст, С. Городецкий, священник Агеев…» (Белый Андрей. Начало века. М., 1990. С. 357); «... на «башне» у В. Иванова мне подставлялись: Бородаевский, Верховский и даже - Кузмин, Гумилев» (Там же. С. 483; ср. также: Белый Андрей. О Блоке: Воспоминания; Статьи; Дневники; Речи. М., 1997. С. 352).. Иванов был приглашен в крестные к сыну Бородаевского; об этом событии сохранилась запись М. Кузмина от 7 января 1910 г.: «Поехал на крестины к Бородаевскому. К обряду опоздал, но попы еще были. Вячеслав был во фраке, очень торжественный, так что священник пожелал новорожденному быть директором завода». Впоследствии тема «кумовства» будет не раз обыгрываться в шуточных посланиях Иванова[127]Например, стихотворение «Моей Куме», датированное февралем 1910 г. (Вячеслав Иванов. Из неопубликованных стихов: Дружеские послания: Из неопубликованных переводов; Dubia / Публ., коммент. Д.В. Иванова, А.Б. Шишкина // Русско-итальянский архив III: Вячеслав Иванов – новые материалы. Salerno, 2001. С. 27-28), сохранилось в машинописной копии в архиве Ольги Мочаловой в РГАЛИ; вместе с несколькими другими стихотворениями входило в альбом Маргариты Бородаевской. к супругам Бородаевским. Между семьями завязываются самые дружеские отношения: в письмах имя адресата «Вячеслав Иванович» сменяется на просто «Вячеслав».

Мистицизм Бородаевского и его интерес к русской религиозности, к особой роли христианства в истории, с момента встречи с Ивановым начинает приобретать черты увлечения оккультными учениями. Время знакомства Бородаевского с «башенной» жизнью совпадает с усиленным интересом Вяч. Иванова к розенкрейцерству. Бородаевский был представлен теософке А.Р. Минцловой, которая месяцами гостила на «башне»; тогда она переводила «Теософию» Штейнера и хотела организовывать розенкрейцеровское «братство»[128]См. об этом сюжете: Богомолов Н.А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999; Азадовский К. У истоков русского штайнерианства // Звезда, 1998. № 6; Обатнин Г. Иванов-мистик: (Оккультные мотивы в поэзии и прозе Вячеслава Иванова (1907-1919)). М., 2000; Киселев Н.П. Из истории русского розенкрейцерства / Предисл. А. И. Серкова; сост., подгот. текста и коммент. М.В. Рейлина и А.И. Серкова. СПб., 2005 и др..

Весной 1910 г. супруги Бородаевские уезжают в курское имение. О «башенной» жизни они расспрашивают в письмах М.М. Замятнину и Веру Шварсалон, которые охотно посвящают их в перипетии литературного быта. Бородаевский обменивается дружескими поэтическими посланиями с М. Кузминым и Ю. Верховским, которому писал летом 1910 г.:

Дорогой Юрий Никандрович,

Сердечное Вам спасибо за Ваше милое и прекрасное послание, которое должно быть признано образцовым. Оно меня очень порадовало, а некоторые характеристики заставили от души смеяться. Собирался ответить вам александрийским стихом (почему-то он стал мне особенно мил теперь), но сперва помешали дела, а потом лихорадка, и я вынужден отвечать Вам речью бескрылой.

О Петербургских поэтах скучал не порой, а очень часто, и вообще после Петербурга мне как-то не хватает (психически) воздуха.

Настоящего, деревенского спокойствия я не зияю, так, как охвачен сейчас бездной хозяйственных работ по двум имениям, а <разгар?> уборки самый, можно сказать, настоящий.

Я все-таки надеюсь ответить поэтически; в Вас есть бодрящая сила, которая заставляет браться за струны самых ленивых.

Когда Вы рассчитываете на выход Ваших идиллий? Жду экземпляра с автографом.

Жена шлет Вам свой искренний привет, а я крепко жму руку Вашу.[129]НИОР РГБ. Ф. 218. К. 1262. Ед. хр. 6. Л. 1.

Дружеское стихотворное послание – характерная примета башенного быта; возрождение жанра послания свидетельствовало о сознательном культивировании нового направления – неоклассицизма, ориентированного прежде всего на традиции русской романтической поэтики и особенно явственно проявившегося в поэзии В. Бородаевского, Ю. Верховского, Б. Садовского. Речь идет как о формировании определенного стилистического строя, ориентированного на поэзию пушкинской эпохи (Баратынского, Вяземского, Батюшкова, Тютчева), так и о своеобразной попытке реставрации жанровой системы романтизма. Иванов не случайно формулировал названия сборников стихотворений Верховского и Бородаевского по жанровому принципу[130]Ср., напр.: Верховский Ю.Н. Идиллии и элегии. СПб.: Орры, 1910. О дружеских посланиях Верховского к Вяч. Иванову и их месте в языке эпохи см.: Лавров А.В. Дружеские послания Вячеслава Иванова и Юрия Верховского // Вячеслав Иванов - Петербург - мировая культура: Материалы междунар. науч. конф. 9-11 сент. 2002 г. Томск - М., 2003. С. 194-204.. Сам Бородаевский считал одним их «самых могучих поэтов Символа» Ф. Тютчева (также Вл. Соловьева) и упоминал его в стихах как верного спутника одиноких размышлений.

В начале осени 1910 г. издательство «Мусагет» задумывает издание антологии современной поэзии. Во многом эта идея принадлежала Андрею Белому: весной того же года он организовал при издательстве «кружок экспериментальной эстетики» (Ритмический кружок), в котором принимали участие молодые поэты. Вероятно, именно Белый просил Бородаевского дать стихи в «Антологию» (М., 1911); в письме А. Блоку он сообщал: «Книгоиздательство “Мусагет” издает альманах стихов. Желательны из Петербурга ты, Иванов, Кузмин, Бородавеский и несколько других»[131]Андрей Белый и Александр Блок: переписка 1903-1919 / Публ. предисл., коммент. А.В. Лаврова. М., 2001. С. 367..

В «Антологию» Бородаевский представил подборку стихотворений, которые позднее были включены им в сборник «Уединенный дол». Редактировали рукописи и формировали состав антологии А. Белый и Эллис (Л. Кобылинский); в связи с возникавшими трениями между редакторами, необходимо было сопровождать черновые рукописи краткими рецензиями на авторов сборника. В наборной рукописи «Антологии» к машинописным копиям стихотворений Бородаевского – «Скиты», «Старцы», «Последний ландыш», «Если сердцу нужно приобщиться радости…» – приложена рукописная копия сонетов с рекомендательной записью Андрея Белого карандашом: «Независимо от данных стихов Бородаевский крупная личность и большой талант. Стихи же данные одобряю . Бугаев»[132]НИОР РГБ. Ф. 190. К. 43. Ед. 1.. Уже после выхода «Антологии» редактор «Мусагета» Э.К. Метнер упрекал Андрея Белого: «и если бы я следовал далее тем обещаниям, которые Вы только по слабости воли раздавали направо и налево, то мы издали бы наверно сборник стихов Юрия Верховского, затем Валериана Бородаевского, потом, м<ожет> б<ыть>, статьи Максимилиана Волошина и т. д. ad infinitum »[133]Письмо Э.К. Метнера А.Белому от 26 июня 1911 // НИОР РГБ. Ф. 167. К. 5. Ед. 24. Л. 2 об.. Ирония заключалась в том, что следующий сборник Бородаевского «Уединенный дол», вопреки воле главного редактора, вышел именно в «Мусагете», и, скорее всего, именно Белый рекомендовал его к изданию.

В конце 1910 г. Бородаевские вновь посетили Петербург, новый год они встречали вместе с семьей А.Н. Толстого. 31 декабря 1910г. Толстой писал А.М. Ремизову: «Если же Вам обоим нельзя будет прийти (что нас очень огорчит), то 2-го января ждем Вас обоих непременно. У нас будет Бенуа и Бородаевский, больше никого»[134]Обатнина Е.Р. От маскарада к третейскому суду («Судное дело об обезьяньем хвосте» в жизни и творчестве А.М. Ремизова) // Лица: Биогр. альманах. [Вып.] 3. М.; СПб.» 1993. С. 451..

Те же лица присутствовали и на маскараде у Ф. Сологуба, о котором у М.А. Бородаевской сохранились яркие впечатления; Вяч. Иванов на маскараде не присутствовал, отправив вместо себя Веру Шварсалон с Бородаевскими[135]Об этом сюжете см. в записях М.А. Бородаевской, а также в кн.: Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения / Вступ. ст., сост., пер. с нем., примеч., указ., подбор иллюст. К.М. Азадовского. М., 2008. С. 548-549..

Дочь Иванова Лидию и его будущую супругу Веру Шварсалон Бородаевские пригласили погостить в Кшень. В дневниковых записях М. Кузмина за 6 января 1911 г. отмечено: «Зашел к Бородаевским, пил чай, на столе у него книжечка о Ефреме Сирине, разговоры полумосковские, полупровинциальные, успокоительные. Вера и Лидия едут с ними»[136]Кузмин М. А. Дневник 1908-1915. С. 251.. В письмах к Вяч. Иванову В. Шварсалон рассказывала о помещичьем быте курской глубинки, всё было в диковинку; из писем мы узнаем о характере Бородаевского: «Вал<ериан> В<алерианович> ведет почти, как мне кажется, келейную жизнь (м<ожет> б<ыть>, от нас он прячется) целый день, с утра до ночи в кабинете, редко после обеда или завтрака присядет на четверть часа от читального стола в гостиной. За обедом у нас с ним интересные разговоры – он мне рассказывает и философствует о <курских?> типах, когда не расспрашивает меня о петерб<ургских> знакомых»[137]Письмо от 20 января 1911 г. // НИОР РГБ. Ф. 109. К. 37. Ед. хр. 4. Л. 33. Письмо от 20 января 1911 г..

Бородаевский посещал и заседания христианской секции Религиозно-философского общества, которые также проходили на «башне». Всерьез заинтересовавшись славянофильством, в 1910 г. он выступил с докладом «Религиозная правда Константина Леонтьева»[138]Бородаевский В.В. О религиозной правде Константина Леонтьева // К.Н. Леонтьев: Pro et contra. Кн. 1: Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей: 1891-1917 гг. СПб., 1995.. Об одном из таких заседаний вспоминал Андрей Белый: «помню, торжественно заседает совет петроградского религиозно-философского о<бщест>ва <…> или кто-нибудь, близкий Иванову: Бородаевский, Недоброво, иль сектант, иль поэт и т. д.»[139]Белый Андрей. О Блоке: Воспоминания; Статьи; Дневники; Речи. М., 1997. С. 350..

В собраниях петербургской секции РФО Бородаевский познакомился с Н.А. Бердяевым и С.Н. Булгаковым, которые пригласили его сотрудничать в московское религиозно-философское издательство «Путь». Е.К. Герцык сообщала Вяч. Иванову в письме от 9 января 1911 г. из Москвы: «Сегодня прямо от нас с чемоданами уехал Бородаевский. Он виделся с Николаем Александровичем и Булгаковым в Княжьем Дворе и сегодня у нас и, хотя десять раз порывался уходить, боялся наскучить и т. д., всё же хорошо под конец разговорился и прочел даже стихи. Бердяев предложил ему написать для “Пути” монографию о Леонтьеве, и он заинтересовался и хочет попытаться»[140]Сестры Герцык: Письма. М.; СПб., 2002. С. 593..

В начале февраля 1911 г. Бородаевский приезжает в Москву на открытое заседание Московского РФО, посвященное 10-летию со дня смерти B.C. Соловьева. Заседание состоялось в зале Политехнического музея; прочитанные доклады вошли в сборник «О Вл. Соловьеве» (М.: Путь, 1911). Бородаевский приезжал специально чтобы послушать Вяч. Иванова, который выступил с докладом «О значении Вл. Соловьева в судьбах нашего религиозного сознания». В одной гостинице с Ивановым остановились и Бердяевы. Вскоре после докладов, 11 февраля, состоялся импровизированный вечер у Н.А. Бердяева, о котором подробно сообщал в письме к жене В.Ф. Эрн: «11-го вечером, все собрались у Бердяевых. <…> Вечер удался на славу, с большим внутренним содержанием, с интересными разговорами, но без споров. Меня выбрали “председателем” и я заведовал чтением поэтов. Сначала читала Аделаида Казимировна Герцык, затем Бородаевский и, наконец, Вячеслав. <…> После того, как прочли Герцык и Бородаевский, пришла Маргарита Кирилловна (в первый раз) и очень быстро освоилась с нашим обществом. <…> Л<идия> Ю<дифовна> попросила, чтобы я как председатель еще раз устроил чтение стихов Герцык и Бородаевского, и они читали второй раз, чтобы слышала их и Маргарита Кирилловна. От второго чтения стихи еще выиграли»[141]Взыскующие града: хроника частной жизни русских религиозных философов / Вступит, ст., публ., коммент. В.И. Кейдана. М., 1997. С. 341-342.. Об этом же вечере сообщал в письме к Андрею Белому его давний приятель и антропософ М.И. Сизов, который на вечере в РФО зачитывал доклад отсутствовавшего А. Блока: «Вчера я был у В.И., поговорили с ним дружески, он самостоятелен и чувствует как бы нашедшим путь. К нему пришел Эрн, которого только что оправдали: ему грозил год каторги за издание одной брошюры, а жену надо везти на юг. Потом поднялись к Бердяеву, там был маленький раут, был Булгаков, Эмилий Карлович, Маргарита Кирилловна, Бородаевский, Герцыки. А. Герцык, Бородаевский и В.И. читали стихи. Было мило»[142]НИОР РГБ. Ф. 25. К. 22. Ед. хр. 26. Л. 15.. В Москве Бородаевский провел около двух месяцев. К этому периоду следует отнести его активное знакомство с группой «Молодого Мусагета» и участие в работе Ритмического кружка; скорее всего, тогда же он заинтересовался антропософским кружком, группировавшимся вокруг издательства. Об одном из чтений его стихов сообщал Белому С. Бобров в письме от 16 апреля 1911 г.: «В прошлую среду в “Мусагете” Сергей Соловьев читал статью о Дельвиге. <…> Потом читали стихи. Вяч. Иванов (хорошие стихи, но немного холодные), Бородаевский (слабо), Эллис, Любовь Столица <…>»[143]Письма С.П. Боброва к Андрею Белому: 1909-1912 / Вступит, ст., публ., коммент. К.Ю. Постоутенко // Лица: Биогр. альм. [Вып.] 1. СПб., 1992. С. 158..

Тогда же, весной 1911г., Вяч. Иванов, предлагая Брюсову стихи Бородаевского для публикации в «Русской мысли», настаивал на том, что его поэзия заслуживает более пристального внимания; Брюсов, тем не менее, печатал его с большой неохотой. В письме к Вяч. Иванову от 11 мая он вяло констатировал: «Одно стихотворение Верховского, из числа переданных тобою, напечатано. Бородаевского стихи мне нравятся менее»[144][Брюсов В.] Переписка с Вячеславом Ивановым // Литературное наследство. Т. 85: Валерий Брюсов. М., 1976. С. 534.. В ответном письме от 25 мая Иванов продолжает настаивать: «Сожалею и удивляюсь, что ты не хочешь признать Бородаевского. Сила его дарования очевидна»[145]Там же.. Брюсов так и не изменил своего отношения к поэзии Бородаевского; вот как описывала свой визит к Брюсову Аделаида Герцык в письме к сестре от 31 октября 1910 г.: он «читал ужасные строчки из присланных ему рукописей <…>. Язвительно и сухо отвечал мне на вопросы о поэзии Бородаевского, Черубины <…>»[146]Сестры Герцык: Письма. М.; СПб., 2002. С. 208.. Всё же в рецензии на «Антологию» Мусагета Брюсов «довольно кисло похвалил»[147]В. Бородаевский в письме к Вяч. Иванову от 19 августа 1911 г. // Вячеслав Иванов: Исследования и материалы. Вып. 1. СПб., 2010. в числе прочих поэтов и Бородаевского: «большинство молотых поэтов питает непобедимое пристрастие к стилю парнасцев <…> Их стихи, нередко принимающие форму сонетов, – большею частью риторические рассуждения о каком-нибудь “муже древности”, по возможности о таком, существование которого мало кому известно и имя которого дает повод для интересной рифмы. Бесспорно, мастерства (не в дурном смысле слова) достиг в этом роде Валериан Бородаевский, у которого, например, очень хорошо сделано стихотворение “Волы священные – Иосиф, Варсонофий”»[148]Бакулин В. Брюсов В. Будущее русской поэзии: Антология. М.: Мусагет, 1911 // Русская мысль. 1911. № 8. Отд. III. С. 15-18.. В брюсовском экземпляре «Уединенного дола» (М., 1914), подаренном автором[149]НИОР РГБ. Ф. 386 [В.Я. Брюсов]. Книги. Ед. хр. 971., о внимательном чтении свидетельствуют карандашные пометы на рифмах, показавшихся Брюсову интересными: «персти – отверстий», «орлей – горле». В инскрипте на авантитуле книги значится: «Глубокоуважаемому Валерию Яковлевичу Брюсову. Автор. 12 мая 1914 г.»; кроме того, Бородаевский тут же почтительно процитировал и последнюю строфу брюсовского стихотворения «Блудный сын» (сб. «Urbi et Orbi»).

В конце 1912 г. чета Бородаевских с детьми отправляется в путешествие по Италии, где в 1913 г. встречается с семьей Вяч. Иванова. Эта поездка была отмечена важной вехой на пути духовных поисков поэта: давно и с интересом присматривавшийся к теософии Штайнера, вскоре он присоединился к антропософской общине. Андрей Белый писал А.С. Петровскому 14 февраля 1913 г.: «Да, кстати, получил письмо от Бородаевского (жалуется, что “Мусагет” не ответил на его просьбу сообщить мой адрес); Бородаевский по-серьезному рвется к Доктору (не так, как Бердяев), а по-внутреннему: прочел “Wie erlangt man” и решил искать пути у Доктора. Я ему ответил подробно о маршруте Доктора, советовал ехать в Гельсингфорс, а для справок по поводу курса (у Вас же будут нити, куда ехать, адрес ложи и т.д.) дал адреса: Твой и Григорова. Вы его осведомите, если будет проситься: Бородаевский подлинный человек»[150]«Мой вечный спутник по жизни»: Переписка Андрея Белого и А. С. Петровского: Хроника дружбы / Предисл., подгот. текста, коммент. Дж. Малмстада. 2007. С.241..

По-настоящему увлеклась антропософией М.А. Бородаевская, в доме которой уже после второй мировой войны собирались антропософы (в частности, Александр Михайлович Моисеев, Семен Григорьевич Сквозников); в семейном архиве сохранились записи штейнеровских лекций. Бородаевские вместе с антропософской общиной следовали за доктором Штейнером, который читал лекционные курсы в различных европейских городах. Эти перемещения можно проследить по записям «Материалы к биографии» Андрея Белого; например, в мае 1913 г.: «Отправляемся в Гельсингфорс; оказываемся в одном поезде с Бердяевым и В.В. Бородаевским; оказывается: Бородаевский стал членом А.О. и тоже едет на курс Штейнера; в Гельсингфорсе мы встречаемся с рядом русских из Москвы и Петербурга, приехавших на курс <…>»[151]Андрей Белый и антропософия / Вступ. ст., подгот. текста, коммент. Дж Малмстада // Минувшее: Ист. альм. [Вып.] 6. М.; СПб., 1992. С. 352.; «Со следующего дня начинается курс лекций (10 лекций): “Оккультные основы Бхагават-Гиты”, по вечерам я прочитываю свой конспект лекции группе москвичей; Бердяев относится двойственно к слышимому; Бородаевский же потрясен курсом»[152]Там же. С. 352-353.. На слушание восьми лекций из курса Штейнера «Die Geheimnisse der Schwelle» (24-31 августа 1913) приезжала М.А. Бородаевская[153]Запись в «Материале к биографии» Белого об августе 1913 г.: «... из Москвы приезжают М.И. Сизов., М.В. Волошина, Н. М. Белоцветов, Ю. Сидоров (позднее профессор), Григоровы, Христофорова;... приезжает жена Бородаевского, сестра Ван-дер-Паальса с мужем» (Андрей Белый и антропософия. С. 354); в его же «Ракурсе к дневнику»: «встреча с Петровским, Христофоровой, Григоровимы, Сабашниковой, Форсман, Ел. Ив. Васильевой, Бородаевской, Сизовым, Колпакчи» (цит. по: Малмстад Дж. [Вступит. статья] // «Мой вечный спутник по жизни»: Переписка Андрея Белого и А.С. Петровского: Хроника дружбы. М., 2007 С. 40).. В ноябре того же года Бородаевский навестил Вяч. Иванова в Москве, где в кругу близких лиц делился впечатлениями об антропософских лекциях Штейнера: «26 ноября 1913 года, мы вместе с Толстыми у В. Иванова на Смоленском, – вспоминала Е.Ю. Кузмина-Караваева. – Народу мало, против обыкновения. Какой-то мне неведомый поэт, по имени Валериан Валерианович (потом узнала, – Бородаевский), с длинной, узкой черной бородой, только что приехал из Германии и рассказывает о тоже мне неведомом Рудольфе Штейнере. Хозяин слушает его с таким же благожелательным любопытством, как слушает вообще всё. Для него рассказ в основных чертах не нов, поэтому он расспрашивает больше о подробностях, о том, как там Белый, Волошин и т.д.»[154]НИОР РГБ. Ф. 109. К. 13. Ед. хр. 67. Л. 5 об.. Антропософия, вероятно, становится камнем преткновения между Бородаевским и Вяч. Ивановым, для которого она отнюдь не была единственно приемлемым истинным путем духовного самосознания. Следы антропософских дискуссий с Ивановым встречаются в письме М.А. Бородаевской к нему осенью 1913 г.: «Читаем Штейнера, и только остается поражаться необычайной стройности его системы, но не Вам, упрямцу, это рассказывать»[155]Кузьмина-Караваева Е.Ю. Встречи с Блоком // Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1980. С. 68-69..

Творчество Бородаевского периода 1910-1914 гг. во многом отмечено влиянием Вяч. Иванова, когда-то проницательно разглядевшего, а затем и культивировавшего в начинающем поэте образ поэта-духовидца. И если сборник «Стихотворения» (1909) ориентирован на романтическое двоемирие в плане языка и поэтики и отмечен влиянием элегической поэзии XIX в. и поэзии французского символизма, то новая книга стихов «Уединенный дол» (М., 1914), наряду с явственным увлечением христианской и славянской мистикой (особенно Бородаевского привлекало учение Н. Федорова о воскрешении мертвых и славянофильство К. Леонтьева) и пристальным интересом к оккультным наукам, всё же демонстрирует поэтическую ясность в изображении природы. Не случайно основной сюжет книги – лирический герой в его органической, порой мистической связи с окружающим миром. Первоначально сборник должен был называться «На лоне родимой земли»; была подготовлена обложка книги с гравюрой В. Фаворского, изображающей сеятеля[156]Толстых Г. А. Издательство «Мусагет» // Книга: исследования и материалы. Сб. 56. М., 1988. С. 112-130.. Однако Бородаевский отверг этот проект обложки и изменил название на «Уединенный дол»[157]Сборник вышел под двумя заглавиями: начальный тираж – «На лоне родимой земли», основной – «Уединенный дол».. Столь резкая смена заглавия сообщала одному и тому же сборнику совершенно различные смысловые обертоны. Бородаевский усваивает один из важных принципов построения книги стихов в символистской традиции, где каждый раздел – это, как правило, неслучайная часть целого, семантика которого во многом определена заглавием; вместе с тем это и лирические главы романа, повествующие о внутреннем состоянии автора. Соответственно, Бородаевский вынужден был отказаться от первоначального названия, поскольку оно могло склонить читателя (как склонило В. Фаворского) к вполне однозначной трактовке автора как представителя крестьянской поэзии. Характерно, что поэту и критику С. Городецкому в книге ясно слышались ноты новой «крестьянской» поэзии в духе Клюева, Радимова и Ширяевца, за что он и хвалил автора, вспомнив давнюю характеристику Иванова: «Бородаевский вскрывает византизм, пышную, обрядовую красоту провинциальной России.

Это очень своевременно. <…> Византизм осознан поэтом. В двух своих учителях – Шарле Бодлере (оригинально и верно понятом) и Вячеславе Иванове он нашел яркий пример любви к пышным тяжестям в словесном искусстве, к словесной меди, к словесному бархату»[158]Городецкий С. Византийский лик // Речь. 1914. № 175, 30 июня..

Название «Уединенный дол» – по одноименному разделу – в гораздо большей мере отражало авторский замысел книги, части которой выстроены в соответствии с теми духовными поисками, которым следовал поэт на протяжении последних лет. Не случайно сборник большей частью составлен из стихотворений, написанных начиная с 1909 г..

Сборник вышел в апреле 1914 г.[159]Корректура «На лоне родимой земли» датирована 18 февраля 1914 г., последняя – 21 марта 1914 г. Бородаевский, который в это время находился за границей на лекциях Штейнера, отправил Э. К. Метнеру телеграмму: «Эмилий Карлович убедительно прошу Вас разрешить выпуск моей книги в апреле Бородаевский»[160]НИОР РГБ. Ф. 167. К. 13. Ед. хр. 19. Л. 1. Б/г., датирована 26 марта?.. Выходу книги сопутствовала непрекращающаяся вражда внутри редакции «Мусагета» между сторонниками и противниками д-ра Штейнера. Эллис, который сначала был яростным приверженцем антропософии, а в конечном счете переметнулся в лагерь его критиков, поддерживая политику главного издателя и редактора Э. Метнера, рекомендовал ему среди прочих в качестве союзника Бородаевского: «…привлекайте лучших из “Мол<одого> Мусагета” (Дурылина, Сидорова, Шенрока), что, впрочем. Вы уже и делаете, дайте больше свободы патриарху Григорию, очень хорош, по-моему, Скалдин, не плох Бородаевский, Степун в небольших дозах – мыслим…»[161]Письмо от 3 февраля 1914 г. из Дагерлоха // НИОР РГБ. Ф. 167. К. 8. Ед. хр. 27. Л. 3.. Эллис, скорее всего, почувствовал в сдержанном Бородаевском своего сторонника; в недатированном письме к Андрею Белому М.И. Сизов сообщал: «Приезжал в Москву Бородаевский. Лев с ним подружился: просветил его относительно Штейнера, раскрыл глаза на Иванова и поручил вести в Петербурге соответствующую пропаганду, т.к. там, оказывается, все были превратного мнения. Бородаевский сказал: “а, понимаю”, обещал выписать Geheimwissenchaft и уехал»[162]НИОР РГБ. Ф. 25. К. 22. Ед. хр. 26. Л. 12 об..

Согласно записям Белого, Бородаевский появляется на курсе лекций Штейнера “Der Christus-Impuls im Zeitenwesen und sein Walten im Menschen” (Мюнхен, 29—31 марта 1914 г.) и посещает строительство Гетеанума: «В эти дни, помнится, в Дорнахе оказался В.В. Бородаевский, которому здесь не понравилось; он всё жаждал умственных разговоров, дебатов и споров об антропософии, а мы были заняты главным образом вопросами техническими: как держать стамеску, как резать по дереву; помню, что лили дожди, дороги превратились в грязь <…>»[163]Андрей Белый и антропософия. С. 375, 377..

Однако вскоре поэт критически переосмысливает антропософию как возможность собственного духовного пути. В письме к Вяч. Иванову от 1915 г. он размышлял: «С поэзией я еще не покончил, с антропософией тоже, – однако и то и другое выкристаллизовывается во мне по-иному. <…> Охладел ли я к антропософии? Да, если понимать таковую, как особую международно-немецкую секту, нет – если взять ее шире “в духе и в истине”. Оккультизм индийский и среднеевропейский, русская церковная мистика и многое другое в какой-то сокровенной глубине духа складываются в нечто целое и свое, от чего легко не откажешься; во всяком случае, от такого отказа я дальше чем когда бы то ни было»[164]Письма В.В. Бородаевского к В.И. Иванову / Вступ. ст., подгот. текста, коммент. Е.В. Глуховой // Вячеслав Иванов: Исследования и материалы. Вып. 1. СПб., 2010. С. 526.. В 1915 г. поэт всё реже появляется в Москве и Петербурге, ведет жизнь деревенского затворника, радушно приглашая навестить курские пенаты своих литературных знакомых. В ноябре он всячески звал в гости А.Н. Толстого с супругой: «У нас тихо и мирно, соседство почти всё разъехалось – все условия налицо для уединенной работы. Сейчас мы остались в полном одиночестве; летом же было довольно много гостей, да сверх того партия художников-богомазов, которые расписывали нашу церковь, где я состою старостой. Зиму в целом пробудем в деревне, если не считать моих большей частью 5-6 дневных вылазок в Курск на земские собрания и, может быть, в Питер, тоже на несколько дней»[165]ОР ГЛМ. Ф. 186. Оп. 3. Ед. хр. 160. Л. 2. Благодарю В. Резвого за любезно предоставленный текст письма..

До революции Бородаевский не раз бывал в Петербурге, во всяком случае, следы его общения с литературными кругами прослеживаются вплоть до 1917 г.; например, Вл. Пяст, вместе с которым Бородаевский печатался в студенческом журнале «Gaudeamus» (1911), упоминал в письме к А.А. Блоку от 3 февраля 1917 г., что «читал однажды у Бородаевского <…> первую часть своего романа<…> “Круглый год”»[166]Литературное наследство. Т. 92: Александр Блок: Новые исследования и материалы: Кн. 2. М., 1981. С. 224. Р. Тименчик сообщает, что чтение романа Пяста состоялось у Бородаевского 20 декабря 1916г., среди присутствовавших упоминаются Е.Г. Лисенков, К.Ю. Ляндау, Е.В. Аничков (Тименчик Р. Рыцарь-несчастье // Пяст Вл. Встречи. М.. 1997. С. 13).. Он продолжает общение с семьями Ф. Сологуба и А.М. Ремизова. В семейном архиве сохранились две книги Ремизова с дарственными надписями – на 7 томе собрания сочинений и на книге «Укрепа» (Пг., 1916); оба инскрипта датируются мартом 1916 г.

В начале 1917 г. Бородаевский встречался в Москве с Андреем Белым, вернувшимся из Дорнаха осенью 1916 г. Находясь в весьма стесненном материальном положении, Белый по-дружески одолжил у Бородаевского небольшую сумму денег, которую затем и возвратил с сопроводительным письмом: «Дорогой и многоуважаемый Валериан Валерианович, с огромной благодарностью возвращаю Вам 300 рублей. Пишу Вам отдельно. Извиняюсь, что опоздал сроком. Объяснения – в письме. Примите уверения в совершенном почтении и преданности. Б. Бугаев»[167]Письмо на бланке, 25 апреля 1917 г. // НИОР РГБ. Ф. 218. К. 1349. Ед. хр. 10. Л. 1..

После Февральской революции поэт с семьей перебрался в Курск, был избран комиссаром Курского губернского земства, принимал активное участие в первом заседании экспертного губернского земского собрания[168]Об этом периоде жизни Бородаевского см. подробнее в кн.: Бугров Ю.А. К уединенному долу: жизнь и творчество поэта Валериана Бородаевского. Курск, 2006.. Когда был объявлен конкурс на лучший текст гимна новой Российской Республики, Бородаевский написал стихотворение «Песнь народу русскому»[169]День. 1917. № 1574 (2), 7 марта.. На письмо Андрея Белого Бородаевский отвечал:

«Дорогой Борис Николаевич,

письмо Ваше заказное переслали мне из Курска в деревню, где я отдыхал после сумятицы моего временного земского комиссарства (этот пост я занимал до Земского собрания, на котором Земство благополучно сорганизовалось; впрочем, земские дела будут не раз вовлекать меня в вихрь событий). Очень жалею, что Вы так кратки; было бы мне чрезвычайно важно знать, какими представляются Вам события. Судьба России тревожит, но хочется верить, что “болезнь во спасение”… О книжке мы не сговорились, но ведь, надо полагать, мы свидимся? Я надеюсь, что Вы выберете кусок Вашего времени и побудете у нас в деревне? Социальные волнения не настолько остры пока, чтобы деревня потеряла свою цену; природа безмятежна, и если смотреть на вещи немного по-теософски – жить можно».[170]НИОР РГБ. Ф. 25. К. 10. Ед. хр. 6.

После Октябрьской революции Бородаевский возвращается в разгромленное крестьянами поместье Кшень и с трудом привыкает к новой жизни; вскоре умирает его второй сын, Павел. Пытаясь обустроить быт и в поисках средств к содержанию семьи, поэт уезжает в Киев, где ему удается устроиться делопроизводителем общего отдела в «Автоцентр» Киевского Совета Народного хозяйства. Вернувшись в 1919 г., Бородаевский занимает должности заведующего подотделом Курского губтрамота, специнструктора в отделе земледелия и животноводства Курского губсовета рабочих и крестьянских депутатов.

В мае 1920 г. поэт поступает в канцелярию курского сыпно­тифозного лазарета, затем устраивается на должность заведующего Кустарно-промысловым отделом Курского кооперативного союза. В начале 1920-х заметно оживляется культурная жизнь провинциального Курска, организуется Курской Союз поэтов; разумеется, Бородаевский принимал участие в заседаниях, вероятно, преподавал основы стиховедческого мастерства молодым поэтам в литстудии. В конце 1921 г. кружок обрел официальный статус Курского отделения Всероссийского союза поэтов. Осенью 1921 г. Бородаевский организовал вечер памяти Александра Блока, на котором выступил со своими воспоминаниями о нем.

В начале 1921 г. Бородаевский отсидел в тюрьме около двух месяцев; по некоторым сведениям, причиной тому были петиции супругов Бородаевских в защиту приходского батюшки. Многие стихотворения, написанные в период тюремного заключения, Бородаевский посвятил своему старшему сыну-подростку.

Одна из наиболее одаренных участниц курского кружка, Елена Благинина, вспоминала позднее в письме к Ю. Бугрову, автору первой книги о Бородаевском: «В те далекие годы, когда мы встречались с В.В., мы были в таком самоупоении юношеского восторга перед жизнью, что мало обращали вниманье на таких странных и чуждых нам людей, каким казался нам В.В. Это был человек среднего роста, страшно бледный, в поведении несколько замкнутый, молчаливый, очень серьезный. Ему было лет сорок пять, но в нашем представлении это был старик , с которым скучно. В крутом своем невежестве мы не понимали, что перед нами человек, знавший Блока, Вячеслава Иванова, Белого, Ахматову и других крупных поэтов века. <…> Позже я узнала, что В.В. увлекался оккультными науками, был теософом, жил трудно, даже тяжко, под конец жизни, как говорят, заболел психически и скончался вскорости после того, как Курский союз поэтов перестал существовать»[171]Бугров Ю.А. К уединенному долу: жизнь и творчество поэта Валериана Бородаевского. Курск, 2006. С. 47..

В условиях суровой действительности первых лет советской власти поэт не прекращал писать. Последний раз стихи Бородаевского появились в печати за год до его смерти – в небольшом и редком коллективном сборничке Курского союза поэтов.

Начало 1923 г. было тяжелым – умер самый младший из сыновей Бородаевского, Леонид. Сам поэт тяжело болел, но, по семейному преданию, отказался от лечения, попросив жену «отпустить» его, и 16 мая скончался. 25 мая состоялся вечер памяти Бородаевского, на котором были прочитаны последние его произведения и доклады о его творчестве. Вечер стал последним мероприятием Курского союза поэтов, вскоре прекратившего свое существование[172]Там же. С. 56..

На момент смерти Бородаевского имя его в столичных литературных кругах было уже давно и прочно забыто. Перепечатка четырех стихотворений в антологии «Мир искусств в образах поэзии» (М., 1922)[173]«Падающая башня», «Богини», «Барельеф», «Херувимы». – скорее исключение, подтверждающее правило. В вышедшей спустя три года самой известной и представительной поэтической антологии того времени[174]Ежов И.С., Шамурин Е.И. Русская поэзия XX века: Антология русской лирики от символизма до наших дней / С вводной статьей Валерьяна Полянского. М., 1925. для Бородаевского уже не нашлось места. Такое положение сохранялось до 1980-х годов, когда появились первые биографические статьи о поэте, а стихи его стали включаться в антологии. Полноценное же собрание стихотворений Бородаевского предпринимается впервые, спустя 100 с лишним лет после выхода его сборника в издательстве «Оры» (по авторскому счету – первого), в предисловии к которому Вяч. Иванов важнейшим признаком самобытности лирики Бородаевского назвал ее несовременность. Весьма вероятно, что нынешний читатель сочтет эту лирику несовременной, однако хочется надеяться, что, вслед за Вяч. Ивановым, ему удастся разглядеть в Валериане Бородаевском одно из наиболее самобытных явлений литературы Серебряного века.