Онлайн чтение книги Ради Елены
Глава 10

— Что, естественно, вызывает вопрос о тех неиспользованных противозачаточных таблетках, не так ли? — спросила Хейверс.

Линли вытащил из кармана куртки очки, вернулся к стулу и прочитал отчет. Елена была беременна восемь недель. Сегодня четырнадцатое ноября. Восемь недель назад бьша где-то третья неделя сентября до начала триместра в Кембридже. Приехала ли тогда Елена в Кембридж или еще нет? — подумал Линли.

Хейверс продолжала говорить:

— Когда я рассказала о них Шихану, он вдруг разразился десятиминутной речью.

Линли вышел из задумчивости: — Что?

— Беременность, сэр.

— И что?

Хейверс изобразила жест отчаяния:

— Вы что, не слушали?

— Я размышлял о временном соотношении. Где она забеременела? В Лондоне или в Кембридже? — Не дожидаясь ответа, Линли переключился на другое. — Каково мнение Шихана?

— В нем есть что-то от викторианского романа, но, как выразился Шихан, в здешнем окружении мы должны мыслить несколько архаически. Архаически с большой буквы «А». И от его версии здорово несет архаикой, сэр. — Карандашом Хейверс начала отстукивать на колене каждое предложение. — Шихан предположил, что у Елены завязался роман со старшим сотрудником колледжа. Девица от него забеременела. Она хотела женить его на себе. Он хотел сделать карьеру. Он знал, что ему не видать повышения, если поползет слух, что от него забеременела студентка. А она угрожала ему, что все расскажет, полагая таким образом склонить его к супружеству. Но все вышло не так, как она задумала. Он ее убил.

— Вы по-прежнему цепляетесь за Леннарта Торсона.

— Он подходит, инспектор. А этот адрес на Сеймур-стрит, который она написала в календаре? Я проверила.

— И?..

— Клиника. По словам врача, который был рад «помочь полиции в расследовании», Елена приходила туда в среду днем, чтобы сделать тест на беременность. И мы знаем, что Торсон приходил к ней в четверг вечером. С ним все было кончено, инспектор. Но дело обстояло еще хуже.

— Почему?

— Противозачаточные таблетки в ее комнате. Они датированы прошлым февралем, но их не принимали. Сэр, я думаю, Елена хотела забеременеть. — Хейверс отхлебнула чаю. — Обычная ловушка.

Линли нахмурился над отчетом, снял очки и протер их кончиком шарфа Хейверс.

— Не понимаю, как это связано. Она просто могла прекратить их принимать, потому что для этого не было оснований — в ее жизни не было мужчины. Когда он появился, она оказалась к этому не готова.

— Чушь, — ответила Хейверс. — Большинство женщин заранее знают, будут ли спать с мужчиной. Обычно они понимают это, как только встретятся с ним.

— Но ведь они не знают, собираются ли их изнасиловать, не так ли?

— Ладно. Сдаюсь. Но вы должны понимать, что Торсон тоже находится среди подозреваемых.

— Конечно. Но он не один, Хейверс. И возможно, он даже не в начале очереди.

В дверь дважды резко постучали. Когда Линли ответил, что можно войти, дневной сторож Сент-Стивенза просунул голову в комнату.

— Сообщение, — сказал он, протягивая сложенный лист бумаги. — Решил, что лучше принести его.

— Спасибо. — Линли поднялся. Сторож отдернул руку.

— Не для вас, инспектор, — сказал он. — Для сержанта.

Кивнув в знак благодарности, Хейверс взяла листок. Сторож исчез. Линли наблюдал, как она читала. Ее лицо помрачнело. Потом она смяла бумагу и вернулась к столу.

Линли беззаботно произнес:

— Думаю, сегодня мы сделали все, что могли, Хейверс. — Он достал часы. — Уже больше… Боже правый, посмотрите на часы. Уже больше половины четвертого. Возможно, вам стоит подумать…

Хейверс опустила голову. Линли смотрел, как она возится с сумкой. Ему не хватило духа продолжать притворяться. В конце концов, они не банковские служащие. У них другая работа.

— Не получается, — сказала Хейверс. Она швырнула комок бумаги в корзину для мусора. — Если бы кто-нибудь мог мне сказать, почему, черт возьми, ничего никогда не получается.

— Поезжайте домой, — сказал он. — Позаботьтесь о ней. Я здесь сам справлюсь.

— Для вас слишком много работы. Это нечестно.

— Может быть, и нечестно. Но это приказ. Поезжайте домой, Барбара. Вы приедете к пяти. Утром возвращайтесь.

— Сначала я проверю Торсона.

— Нет необходимости. Он никуда не убежит.

— Я все равно проверю. — Хейверс взяла сумку и подняла с пола пальто. Когда она обернулась к нему, Линли увидел, что ее нос и щеки покраснели.

Линли сказал:

— Барбара, иногда самое правильное решение бывает самым простым. Вы ведь это знаете?

— В этом все и дело, — ответила она.

— Моего мужа нет дома, инспектор. Они с Глин поехали договариваться насчет похорон.

— Думаю, вы сможете дать мне нужную информацию.

Джастин Уивер посмотрела на подъездную дорожку за спиной Линли, где угасающие дневные лучи мерцали на правом крыле его машины. Сдвинув брови, она, по-видимому, пыталась решить, что делать. Она сложила руки и прижала пальцы к рукавам своего габардинового блейзера. Это можно было расценить как стремление согреться, если бы не тот факт, что Джастин не отошла от двери, чтобы спрятаться от ветра.

— Не знаю. Я уже рассказала вам все про вечер воскресенья и утро понедельника.

— Но не все, смею сказать, что вам известно о Елене.

Джастин перевела взгляд с машины на Линли. Он увидел, что ее глаза были цвета восхитительного утреннего неба и не нуждались в подцвечивании с помощью правильно подобранной одежды. Хотя ее присутствие дома в этот час говорило о том, что весь день она не была на работе, Джастин была одета почти так же строго, как и предыдущим вечером, — втемно-серый блейзер, блузку, застегнутую до самого горла, с нежным узором из маленьких листочков и изящные шерстяные брюки. Свои длинные волосы она заколола гребнем.

Джастин сказала:

— Думаю, вы должны поговорить с Энтони, инспектор.

Линли улыбнулся:

— Конечно.

На улице два раза звякнул жестяной звонок велосипеда, и в ответ раздался автомобильный гудок. Неподалеку, с крыши на землю, описав дугу, слетели три дубоноса — их отчетливое «чик-чик!» было похоже на беседу, в которой повторялось лишь одно слово. Они запрыгали по дорожке, поклевали гравий и, как один, снова взмыли в воздух. Джастин следила за ними глазами, пока птицы не уселись на кипарис на краю лужайки. Потом она произнесла:

— Входите, — и отступила от двери.

Она взяла у Линли пальто, аккуратно повесила его на вешалку перед лестницей и повела посетителя в гостиную, где они встречались прошлым вечером. Однако, в отличие от вчерашнего дня, Джастин не предложила ему перекусить. Вместо этого она подошла к стеклянному чайному столику у стены и поправила стоявшие на нем шелковые тюльпаны. После этого она повернулась к Линли и застыла со свободно сцепленными перед собой руками. В этой обстановке, в этой одежде и в этой позе она была похожа на манекен. Линли стало интересно, что нужно сделать, чтобы самообладание покинуло эту женщину.

Он спросил:

— Когда Елена приехала в Кембридж к осеннему триместру в этом году?

— Триместр начался в первой неделе октября.

— Я знаю. Меня интересует, приехала ли она заранее, возможно, чтобы побыть с вами и отцом. Полагаю, чтобы освоиться в колледже, понадобилось бы несколько дней. Ее отец мог бы ей помочь.

Правая рука Джастин медленно поползла вверх по левой, остановилась над локтем, где ноготь большого пальца принялся описывать круги.

— Должно быть, она приехала где-то ближе к середине сентября, потому что тринадцатого была встреча на историческом факультете и она там присутствовала. Я это помню. Мне посмотреть в календаре? Вам нужна точная дата, когда она приехала к нам?

— Приехав в город, она сначала остановилась здесь у вас и вашего мужа?

— Если можно сказать, что Елена где-то остановилась. Она постоянно приходила и уходила. Ей нравилось вести активный образ жизни.

— По ночам?

Рука поползла к плечу и остановилась под воротником блузки, похожим на колыбель для шеи.

— Странный вопрос. Что вы имеете в виду?

— Когда Елену убили, она была на восьмой неделе беременности.

По лицу Джастин прошла легкая дрожь скорее эмоционального, нежели физического происхождения. Прежде чем Линли успел это оценить, она опустила глаза. Однако рука была по-прежнему у горла.

— Вам это было известно, — сказал Линли. Джастин подняла глаза:

— Нет. Но я не удивлена.

— Потому что она с кем-то встречалась? С кем-то, о ком вы знали?

Джастин перевела взгляд от Линли к двери гостиной, словно ожидала увидеть там любовника Елены.

— Миссис Уивер, — сказал Линли, — сейчас мы вплотную подошли к возможному мотиву убийства вашей падчерицы. Если вы что-нибудь знаете, буду очень признателен, если вы мне об этом расскажете.

— Это должен сделать Энтони, а не я.

— Почему?

— Потому что я была ее мачехой. — Джастин вновь перевела глаза на Линли. Взгляд был холодный. — Вы понимаете? У меня нет прав, наличие которых вы, по-видимому, мне приписываете.

— Прав говорить плохо о покойной?

— Как вам угодно.

— Елена вам не нравилась. Это очевидно. Но в этом вряд ли есть что-то необычное. Несомненно, вы одна из миллионов женщин, которым не очень-то по душе навязанные им дети от предыдущего брака супруга.

— Обычно этих детей не убивают, инспектор.

— Тайная надежда мачехи стала реальностью? — Линли угадал ответ, когда Джастин инстинктивно отпрянула от него. Он тихо произнес: — Это не преступление, миссис Уивер. И вы не первый человек, черное желание которого исполнилось, превосходя его самые безумные мечты.

Джастин резко отошла от чайного столика и села на диван. Она не откинулась на спинку и не утонула в нем, а сидела на краю со сложенными на коленях руками и идеально прямой спиной. Она пригласила:

— Садитесь, пожалуйста, инспектор Линли. — Когда он сел в кожаное кресло лицом к дивану, она продолжила: — Хорошо. Я знала, что Елена была… — казалось, Джастин подыскивает нейтральное слово, — сексуальной.

— Сексуально активной? — И когда Джастин кивнула, плотно сжав губы, словно намереваясь стереть оранжево-розовую губную помаду, Линли спросил: — Она вам рассказывала?

— Это было очевидно. Я чувствовала по запаху. После секса она не всегда принимала душ, а это довольно ощутимый аромат, не так ли?

— Вы не давали ей советов? Ваш муж не беседовал с ней?

— Об ее гигиене? — На лице Джастин появилось выражение сдержанного удивления. — Полагаю, Энтони предпочитал закрывать глаза на то, что подсказывало его обоняние.

— А вы?

— Несколько раз я пыталась поговорить с ней. Сначала я думала, что она просто не знает, как следить за собой. Я также подумала, что разумно будет узнать, предохраняется ли она от беременности. Откровенно говоря, у меня создалось впечатление, что Елена и Глин едва ли когда-нибудь беседовали, как мать с дочерью.

— Насколько я понимаю, она не стала с вами разговаривать?

— Наоборот, стала, и очень охотно. Ее позабавило то, что я отважилась ей сказать. Она поведала мне, что принимает противозачаточные таблетки с четырнадцати лет, когда она начала трахаться, — это ее слова, инспектор, а не мои, — с отцом одного из ее школьных друзей. Я не знаю, правда это или нет. Что касается ее личной гигиены, то Елена прекрасно знала, как позаботиться о себе. Она специально не принимала душ. Она хотела, чтобы все знали, что она занималась сексом. Я думаю, в особенности хотела, чтобы знал ее отец.

— Почему у вас создалось такое впечатление?

— Были дни, когда она возвращалась домой довольно поздно, мы еще не спали, и она подходила к своему отцу, обнимала его, прижималась щекой к его щеке, прикасалась к нему, в то время как от нее воняло, как… — Пальцы Джастин нащупали браслет.

— Она пыталась возбудить его?

— Сначала я тоже так подумала. И кто бы не подумал, принимая во внимание ее поведение? Но потом мне пришло в голову, что она просто совала ему в нос свою нормальность.

Выражение показалось Линли странным.

— Вызов?

— Нет. Отнюдь нет. Уступчивость. — Должно быть, Джастин прочла на лице Линли удивление, потому что быстро продолжила: — Я совершенно нормальна, папочка. Видишь, как я нормальна? Я хожу на вечеринки, пью и регулярно занимаюсь сексом. Разве не этого ты хотел? Разве ты не хотел нормального ребенка?

Линли увидел, как ее слова подтвердили картину, в общих чертах нарисованную Теренсом Каффом прошлым вечером и касающуюся взаимоотношений Энтони Уивера с дочерью.

—Я знаю, он не хотел, чтобы она общалась жестами, — сказал Линли. — Но что касается остального…

— Инспектор, он не хотел, чтобы она была глухой. И Глин этого тоже не хотела.

— Елена знала?

— Как она могла не знать? Они всю жизнь пытались сделать из нее нормальную женщину, но стать ею у нее не было никакой надежды.

— Потому что она была глухой.

— Да. — В первый раз поза Джастин изменилась. Она слегка наклонилась вперед, чтобы подчеркнуть свою мысль. — Глухота — это дефектность, инспектор. — Она ненадолго замолчала, словно оценивая реакцию Линли. И он тут же ощутил эту реакцию. Это было отвращение, которое он всегда испытывал, услышав высказывание, которое носило ксенофобский, гомофобский или расистский характер.

— Дело в том, — продолжала Джастин, — что вы тоже хотите представить ее нормальной. Вы даже хотите называть ее нормальной и осуждаете меня за то, что я посмела предположить, что глухой человек отличается от других. Я вижу по вашему лицу: глухой так же нормален, как любой другой. Именно так хотел думать и Энтони. Поэтому вы не можете по-настоящему судить его за то, что он хотел описать свою дочь так же, как это только что сделали вы, так ведь?

За этими словами чувствовалась холодная, отчужденная проницательность. Линли стало любопытно, сколько времени и размышлений потребовалось Джастин Уивер для того, чтобы выработать такую беспристрастную оценку.

— Но Елена могла судить его.

— Именно это она и делала.

— Адам Дженн сказал мне, что иногда виделся с ней по просьбе вашего мужа.

Джастин приняла свое прежнее положение, сев прямо.

— Энтони питал надежду, что Елена привяжется к Адаму.

— Мог ли он быть отцом ее ребенка?

— Не думаю. Адам познакомился с ней только в этом сентябре на собрании факультета, о котором я уже говорила.

— Но если она забеременела вскоре после этого?.. Джастин отмахнулась от этого предположения быстрым движением руки.

— Она регулярно занималась сексом с прошлого декабря. Задолго до того, как познакомилась с Адамом. — И вновь она предугадала следующий вопрос Линли. — Вам интересно, откуда я все это знаю.

— В конце концов, это было почти год назад.

— Она зашла показать нам платье, которое купила для рождественской вечеринки. Она разделась, чтобы примерить его.

— И она не помылась.

— Не помылась.

— Кто отвозил ее на вечеринку?

— Гарет Рэндольф.

Глухой парень. Линли пришло в голову, что имя Гарета Рэндольфа превратилось в постоянный фон любой информации о Елене. Линли пришло в голову, что Елена Уивер могла использовать Гарета как орудие мести. Если она старалась продемонстрировать отцу свою полноценность, то мог ли быть лучший способ осуществить это намерение, чем забеременеть? Тогда отец получит то, чего он так упорно хотел, — нормальную дочь с нормальными запросами и эмоциями, чье тело функционирует абсолютно нормально, В то же время она нанесет ему страшный удар, выбрав отцом ребенка глухого. Это изощренный способ возмездия. Только для Линли оставалось неясным, действительно ли Елена была настолько хитрой или мачеха воспользовалась ее беременностью, чтобы нарисовать портрет девушки, который мог бы служить ее собственным целям. Линли сказал:

— Начиная с января Елена периодически отмечала некоторые дни в ежедневнике маленьким значком рыбы. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Рыба?

— Нарисованная карандашом и похожая на символ, используемый в христианстве. Она появляется по нескольку раз каждую неделю. Она была в ежедневнике и в ночь перед смертью Елены.

— Рыба?

— Да. Как я уже сказал. Рыба.

— Понятия не имею, что это может означать.

— Общество, к которому она принадлежала? Человек, с которым встречалась?

— Вы превращаете ее жизнь в шпионский роман, инспектор.

— Но по-видимому, в ней было нечто тайное, вы не находите?

— Почему?

— Почему бы просто не написать, что обозначает изображение рыбы?

— Возможно, это слишком долго. Возможно, ей было проще нарисовать рыбу. Вряд ли это важно. Зачем ей беспокоиться о том, что кто-то еще увидит, что она пишет в своем личном ежедневнике? Вероятно, это был шифр, с помощью которого она напоминала себе о чем-то. Может быть, о встрече с руководителем.

— Или о свидании.

— Принимая во внимание то, как Елена сигнализировала о своей сексуальной активности, инспектор, не думаю, что она стала бы утаивать свидание, особенно если речь идет о ее ежедневнике.

— Возможно, ей приходилось. Возможно, она только хотела, чтобы ее отец знал, чем она занимается, но не с кем. А он мог бы увидеть ее ежедневник. Он бывал в ее комнате, поэтому она, возможно, не хотела, чтобы он увидел имя. — Линли ждал ответа Джастин. Но она молчала, и он продолжил: — В столе Елены были противозачаточные таблетки. Но она не принимала их с февраля. Вы можете это объяснить?

— Боюсь, только самым очевидным способом. Она хотела забеременеть. Но это меня не удивляет. В конце концов, это самая нормальная вещь. Полюбить мужчину. Родить от него ребенка.

— У вас с мужем нет детей, миссис Уивер?

Быстрая смена темы беседы, на которую логично натолкнуло ее собственное высказывание, по-видимому, ошеломила Джастин. Ее губы на секунду приоткрылись. Взгляд упал на свадебную фотографию на чайном столике. Казалось, спина Джастин сильно напряглась, но это могло быть результатом глубокого вдоха, который она сделала, прежде чем довольно ровно ответить:

— У нас нет детей.

Линли ждал, добавит ли она что-нибудь еще, полагаясь на то, что его молчание в прошлом так часто оказывалось более эффективным, чем самые прямые вопросы. Время шло. За окном гостиной внезапный порыв ветра швырнул в стекло ворох листьев полевого клена. Они были похожи на волнующееся темно-оранжевое облако. Джастин произнесла:

— Вас еще что-то интересует? — И рукой провела по идеально острой стрелке на брюках. Этот жест красноречиво объявлял ее победительницей, пусть даже на мгновение, в краткой схватке двух характеров.

Линли признал свое поражение, поднялся и ответил:

— Не сейчас.

Джастин прошла с ним к парадному входу и подала ему пальто. Линли увидел, что выражение ее лица осталось тем же, с каким она впервые впустила его в дом. Он хотел было удивиться ее сдержанности, но вместо этого принялся раздумывать над тем, действительно ли это сдержанность или прирожденная холодность. Не из стремления найти брешь в ее броне, а из желания выяснить, способна ли она чувствовать, Линли задал свой последний вопрос.

— Художница из Гранчестера нашла тело Елены вчера утром, — сказал он. — Сара Гордон. Вы ее знаете?

Джастин проворно наклонилась и подобрала с паркета еле различимый стебелек травы. Она провела пальцем по тому месту, где он лежал. Туда-обратно, три или четыре раза, словно крошечный стебелек мог испортить деревянный пол. Удостоверившись, что все в порядке, она снова выпрямилась.

— Нет, — ответила она и прямо посмотрела в глаза Линли. — Я не знаю никакой Сары Гордон. — Это была бравада.

Линли кивнул, открыл дверь и вышел на дорожку. Из-за угла дома к ним грациозно подбежал ирландский сеттер с грязным теннисным мячиком в зубах. Он проскочил мимо «бентли» и помчался на газон, радостным галопом обегая его по кругу, а затем перепрыгнул через белый стол из кованого железа и пересек дорожку, бросившись веселым комком к ногам Линли. Он приоткрыл пасть и положил мячик на дорожку, с надеждой виляя хвостом, а его шелковая шерсть колыхалась на ветру, словно мягкий тростник. Линли поднял мячик и швырнул его за кипарис. С восторженным визгом собака бросилась за ним. И снова она пробежала по краю газона, опять перескочила через стол из кованого железа и опять легла у ног Линли. Еще, просили собачьи глаза, еще, еще.

— Она всегда приходила поиграть с ним вечером, — сказала Джастин. — Он ждет ее. Он не знает, что она умерла.

— Адам говорил, что собака бегала с вами и Еленой по утрам, — заметил Линли. — Вы брали его вчера, когда бегали одна?

— Мне не хотелось хлопот. Он бы захотел бежать к реке. Я не собиралась бежать в том направлении и не хотела сражаться с ним.

Линли погладил макушку сеттера костяшками пальцев. Когда он остановился, собака носом перевела его руку в прежнее ласкающее положение. Линли улыбнулся:

— Как его зовут?

— Она называла его Тауни.

Джастин контролировала себя, пока не дошла до кухни. Но даже и там она не осознавала, что утратила над собой контроль, пока не увидела свою руку, вцепившуюся в стакан так, словно ее вдруг парализовало. Джастин включила кран, пустила воду, подставила стакан под струю.

Она чувствовала, что каждый спор и обсуждение, каждая минута мольбы, каждая секунда пустоты за последние несколько лет каким-то образом объединились и сжались в единственной фразе: у вас и вашего мужа нет детей.

И она сама предоставила детективу возможность сделать это замечание: любить мужчину, родить от него ребенка.

Но не здесь, не сейчас, не в этом доме, не от этого мужчины.

Не выключая воду, Джастин поднесла стакан к губам и заставила себя сделать глоток. Наполнила стакан второй раз, опять с трудом проглотила воду. Наполнила третий раз и опять выпила. И только после этого она завернула кран, подняла глаза от раковины и выглянула из окна кухни в задний двор, где по краю ванночки для птиц прыгали две серые трясогузки, а пухлый лесной голубь следил за ними с покатой черепичной крыши сарая.

Некоторое время Джастин лелеяла тайную надежду, что сможет возбудить его до такой степени, что он забудет обо всем, потеряет контроль над собой от желания овладеть ею. Она даже пристрастилась к чтению книг, в которых ей советовали быть игривой, заставать его врасплох, стать распутницей и осуществлять его фантазии, довести свое тело до возбуждения, чтобы с большей готовностью понимать его, найти эрогенные зоны, настоятельно предлагать, ожидать, требовать оргазма, чередовать позы, время, место и обстоятельства, быть холодной, отзывчивой, искренней, покорной. Все прочитанное не вызывало в Джастин ничего, кроме недоумения. Она оставалась прежней. Не изменилось и то, что ничто — ни вздохи, ни стоны, ни уговоры, ни возбуждение — не удерживало Энтони от того, чтобы в самый критический момент оторваться от нее, начать копаться в ящике, разорвать упаковку и закрыться презренным кусочком резины тощиной в миллиметр, — наказание за ее угрозы в разгар ожесточенной и бесплодной ссоры прекратить принимать таблетки, не дав ему знать.

У него был ребенок. Он не хотел другого. Он не мог во второй раз предать Елену. Он бросил ее и не хотел усугубить это предательство рождением другого ребенка, к которому Елена могла отнестись как к замене себе или сопернику в борьбе за любовь отца. Он также не хотел, чтобы она подумала, что отец пытается удовлетворить свои эгоистические наклонности, произведя на свет ребенка, который может слышать.

Они говорили об этом до того, как поженились. Он с самого начала не скрывал от Джастин, что рождение детей исключено, принимая во внимание его возраст и ответственность перед Еленой. В то время Джастин было двадцать пять, она начала делать карьеру всего три года назад и была намерена преуспеть, поэтому мысль о детях казалась далекой. Ее внимание было сосредоточено на издательском деле и на стремлении утвердиться в нем. Но если десять прошедших лет принесли ей значительный профессиональный успех — ей тридцать пять лет, и она директор солидного издательства, — они также придвинули ее к неизбежному желанию оставить после себя свое собственное, а не чужое творение.

Каждый месяц повторялся один и тот же цикл. Каждая яйцеклетка вымывалась потоком крови. Каждый вздох удовлетворения, испытанного ее мужем, означал очередной отказ от возможности зачать новую жизнь.

А Елена была беременна.

Джастин хотелось выть. Ей хотелось рыдать. Ей хотелось вытащить свой красивый свадебный фарфоровый сервиз и разбить его об стену. Ей хотелось переворачивать мебель, разбивать картины и бить кулаками по стеклу. Но вместо этого она опустила глаза к стакану и намеренно осторожно поставила его в безупречную керамическую раковину.

Она вспоминала о взгляде, которым Энтони смотрел на свою дочь. Как его лицо освещалось светом слепой любви! И, постоянно сталкиваясь с этим, Джастин умела сохранять строгую сдержанность, предпочитая молчать, а не говорить правду, рискуя вызвать у Энтони предположение, что она не разделяет его любви к Елене. Елена. Эти безумные и противоречивые жизненные потоки, кипящие в ней, — беспокойная, яростная энергия, пытливый ум, неудержимое чувство юмора, глубокая черная злость. И за всем этим страстное стремление к полному одобрению, находящееся в вечном противоборстве с желанием отомстить.

Ей удалось добиться своего. Джастин представляла себе, что испытывала Елена в предвкушении момента, когда расскажет отцу о своей беременности, предъявив ему счет, который превосходил все его ожидания, за совершенное из лучших побуждений, но тем не менее разоблаченное преступление, заключавшееся в желании, чтобы она была такой, как все. Как она, должно быть, торжествовала, предвкушая предстоящее смятение своего отца. Да и сама Джастин должна была испытывать хотя бы небольшую радость при мысли о том, что она знает нечто такое, что навсегда развеет иллюзии Энтони относительно его дочери. Все-таки Джастин была решительно довольна тем, что Елена мертва.

Джастин отвернулась от раковины, прошла в столовую, а оттуда в гостиную. Тишину в доме нарушал лишь шум ветра за окном, качавшего скрипучие ветви старого амбрового дерева. Она почувствовала внезапный озноб, прижала ладонь ко лбу, а потом к щекам, раздумывая, не заболела ли она. Потом Джастин опустилась на диван, сложила руки на коленях и принялась разглядывать аккуратную симметричную кучку искусственных углей в камине.

У нее будет дом, сказал он, узнав, что Елена приезжает в Кембридж. Мы окружим ее любовью. Нет ничего важнее этого, Джастин.

Впервые после того, как день назад она получила смятенный телефонный звонок от Энтони, Джастин задалась вопросом, как смерть Елены повлияет на ее брак. Сколько раз Энтони твердил о важности надежного дома для Елены за стенами колледжа, как часто он обращался к живучести их десятилетнего брака как блестящего примера верности, преданности и животворящей любви, которых искали многие пары, а находили лишь некоторые, описывая его как островок спокойствия, на который может ступить его дочь, чтобы набраться сил перед встречей с трудностями и невзгодами своей жизни.

Мы оба Близнецы по гороскопу, говорил он. Мы Близнецы, Джастин. Ты и я, мы двое против всего мира. Она это увидит. Она узнает. Это поддержит ее.

Елена будет нежиться и набираться сил в лучах их супружеской любви. Она лучше подготовится к тому моменту, когда станет взрослой женщиной, имея перед глазами прочный, счастливый, полный любви и полноценный брак.

Это был его план, его мечта. И преданность этой мечте, несмотря ни на что, позволяла им обоим жить во лжи.

Джастин перевела взгляд с камина на свадебную фотографию. Они сидели, — кажется, это была скамейка? Энтони за ней, его волосы длиннее, чем теперь, но усы, как всегда, старомодно подстрижены, а очки в той же проволочной оправе. Они оба пристально глядели в объектив с полуулыбкой, словно слишком явная демонстрация счастья могла испортить всю серьезность их решения. В конце концов, нужна светлая голова, чтобы взяться за устройство идеального брака. Но на фотографии их тела не соприкасались. Его рука не обнимала ее. Его ладонь не прикрывала ее ладонь. — Словно фотограф, так посадивший их, каким-то образом угадал правду, о которой они сами не подозревали; фотография не лгала.

Впервые Джастин поняла, чту может произойти, если она не примет мер, невзирая на то, что они ей совершенно не по вкусу.

Тауни все еще играл в саду перед домом, когда она вышла на улицу. Вместо того чтобы тратить время на водворение его на кухню или в гараж, Джастин позвала собаку, открыла дверцу машины, позволила ему прыгнуть внутрь, не обращая внимания на то, что его лапа оставила грязный след на пассажирском сиденье. У нее не было времени беспокоиться о такой мелочи, как испачканная обивка.

Машина легко тронулась с места с урчанием хорошо отлаженного двигателя. Джастин дала задний ход по дорожке и повернула на восток, на Адамс-роуд, направляясь к городу. Как и все мужчины, он, вероятнее всего, был человеком привычки. Поэтому свой день он будет заканчивать недалеко от Мидсаммер-коммон.

Последние лучи солнца блеснули из-за облаков, освещая небо абрикосовым светом и отбрасывая на дорогу узорные тени деревьев. Тауни радостно залаял с пассажирского сиденья при виде живых изгородей и проносящихся мимо машин. Он переминался с правой на левую лапу, поскуливал от возбуждения. Похоже, пес думал, что это все игра.

Это и была своего рода игра, решила Джастин. Игра без правил, хотя все игроки уже заняли свои позиции. И только самому удачливому игроку удастся превратить весь ужас последних тридцати часов в победу, которая окажется сильнее горя.

Сараи для лодок, принадлежащие колледжам, обрамляли северный берег реки Кем. Они смотрели на юг, через реку, на просторы Мидсаммер-коммон, где в быстро сгущающихся сумерках молодая девушка чистила одну из двух лошадей; пряди ее золотистых волос выбились из-под ковбойской шляпы, а ботинки были сильно заляпаны грязью. Лошадь мотала головой, размахивала хвостом и не хотела подчиняться девушке. Но той удавалось справляться с животным.

На открытом пространстве ветер казался сильнее и холоднее. Когда Джастин вышла из машины, пристегнув поводок к ошейнику Тауни, ей в лицо полетели три куска оранжевой бумаги, словно взлетающие птицы. Она отбросила их в сторону. Один упал на капот «пежо». Джастин увидела фотографию Елены.

Это была листовка «Общества глухих студентов» с призывом ко всем осведомленным сообщать то, что им известно. Джастин схватила ее, пока она не улетела, и сунула в карман пальто. После этого она направилась к реке.

В это время суток на реке не было спортсменов-гребцов. Обычно они тренировались по утрам. Но отдельные сараи для лодок были по-прежнему открыты — ряд элегантных фасадов, за которыми находились обычные просторные помещения. Внутри несколько гребцов, среди которых были мужчины и женщины, заканчивали свой день так же, как и начинали его, — разговорами о новом сезоне после окончания весеннего триместра. Все было направлено на приготовления к предстоящим соревнованиям.

Джастин и Тауни шли вдоль изгиба медленно текущей реки, собака натягивала поводок, стремясь поближе познакомиться с четырьмя дикими утками, которые отплыли от берега при ее приближении. Она прыгала и лаяла, но Джастин обмотала поводок вокруг руки и резко натянула его.

— Веди себя прилично, — сказала она собаке. — Мы не на пробежке.

Но животное, естественно, решило, что они собирались бегать. В конце концов, здесь была вода. К ней собака привыкла.

Впереди одинокий гребец управлял яликом, яростно борясь с ветром и течением. Джастин показалось, что она слышит, как он дышит, потому что даже на таком расстоянии и в сгущающихся сумерках она видела его блестящее от пота лицо и могла легко представить, как с усилием вздымается его грудь. Она направилась к кромке воды.

Причалив к берегу, гребец не сразу посмотрел вверх. Он склонился над веслами, положив голову на руки. Его волосы, редеющие на макушке и вьющиеся на висках, были влажны и прилипли к черепу, как у новорожденного. Джастин не знала, сколько времени он плавал и смогли ли физические усилия смягчить чувство, которое он испытал, когда впервые узнал о смерти Елены, А он знал о ее смерти. Джастин поняла это, взглянув на него. Хотя он занимался греблей каждый день, но не стал бы спускаться на воду в сумерках, при ветре и пронизывающем холоде, если бы не жаждал так нагрузить себя физически, чтобы освободиться от переполнявших чувств.

Услышав повизгивание Тауни, который хотел побегать на свободе, мужчина поднял глаза. Несколько минут он хранил молчание. Джастин тоже. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были царапанье собачьих когтей по тропинке, испуганные крики диких уток и оглушительный грохот рок-н-ролла из одного из лодочных сараев.

Мужчина выбрался из ялика и встал на берегу рядом с ней. Она внезапно не к месту подумала, что совсем забыла, какого он маленького роста, возможно, на два дюйма меньше ее пяти футов и девяти дюймов.

Зачем-то указав на ялик, он произнес:

— Я не знал, чем еще заняться. — Ты мог бы пойти домой.

Он беззвучно рассмеялся, но невеселым смехом. Потом дотронулся пальцами до головы Тауни:

— Он выглядит хорошо. Здоровый. Она хорошо о нем заботилась.

Джастин сунула руку в карман и вытащила листовку, которую принес ветер. Она протянула ему бумагу:

— Ты видел это?

Он прочел. Затем провел пальцами по черным буквам и фотографии Елены.

— Видел, — ответил он. — Так я и узнал. Никто мне не звонил. Я ничего не слышал. Я увидел это утром около десяти часов, когда зашел в профессорскую выпить кофе. А потом… — Он посмотрел на другой берег реки, на Мидсаммер-коммон, где девушка вела лошадь по направлению к Форт-Сент-Джордж. — Я не знал, что делать.

— Ты был дома в воскресенье вечером, Виктор? Покачав головой, он даже не взглянул на нее.

— Она была с тобой?

— Недолго.

— А потом?

— Она вернулась в Сент-Стивенз. Я остался в своих комнатах.

Наконец он взглянул на Джастин:

— Как ты узнала про нас? Она сказала тебе?

— Вспомни сентябрьскую вечеринку. Ты занимался любовью с Еленой на той вечеринке, Виктор.

— О боже.

— В ванной наверху.

— Она последовала за мной. Она вошла. Она… — Он провел рукой по подбородку. Похоже, он сутки не брился, потому что щетина была заметной, как синяк на коже.

— Ты снял всю одежду?

— Господи, Джастин.

— Ты снял?

— Нет. Мы стояли у стены. Я поднял ее. Она так хотела.

— Ясно.

— Хорошо. Я тоже так хотел. У стены. Именно так.

— Она сказала тебе, что беременна? — Да. Сказала.

— И?..

— И что?

— Что ты собирался делать?

Он смотрел на реку, но теперь перевел взгляд на Джастин.

— Я собирался жениться на ней, — ответил он. Джастин не ожидала услышать такой ответ, хотя чем больше она думала об этом, тем меньше он удивлял ее. Однако оставалась нерешенной одна маленькая проблема.

— Виктор, — спросила она, — где была твоя жена в воскресенье вечером? Что делала Ровена, пока ты был с Еленой?