Онлайн чтение книги Ради Елены
Глава 24

В Сент-Стивенз-Колледж Линли и Хейверс приехали в половине двенадцатого. С самого утра они приводили в порядок свои отчеты, встретились с суперинтендантом Шиханом и обсудили обвинения, которые можно предъявить Энтони Уиверу. Линли знал, что обвинить Уивера в покушении на убийство едва ли удастся. Если рассматривать дело с чисто юридической точки зрения, Уивер — изначально пострадавший. Никакие близкие отношения, клятвы и прочие любовные коллизии, послужившие причиной убийства Елены Уивер, не имели в глазах правосудия ничего противозаконного, пока Сара Гордон не убила девушку.

Защита будет утверждать, что Уивером руководило горе. Предусмотрительно отказавшись от самозащиты и избегнув перекрестного допроса, сам Уивер будет казаться публике любящим отцом, преданным мужем, блестящим историком, преподавателем Кембриджа. Если в суде узнают об отношениях Уивера с Сарой Гордон, то легко закроют глаза на эти сплетни, ведь такая чувственная, артистичная натура, как доктор Уивер, в минуту слабости или в период супружеской отчужденности всего лишь поддалась искушению, оказавшемуся фатальным. Перед судом предстанет человек, который приложил максимум усилий и сделал все возможное, чтобы положить конец этой интрижке, осознав, как далеко она зашла и какую боль испытывает преданная и страдающая жена.

Но она этого так не оставила, будет продолжать защита. Она помешалась на желании отомстить за то, что ее бросили. Она убила его дочь. Она выследила, как девушка с мачехой бегают по утрам, запомнила одежду мачехи, устроила так, чтобы Елена отправилась на пробежку одна, поджидала ее, спрятавшись, ударила Елену по лицу и убила. После этого она отправилась в кабинет к доктору Уиверу и оставила открытку с признанием в содеянном. Что еще оставалось делать доктору Уиверу? Как на его месте поступил бы мужчина, обезумевший от одного взгляда на тело своего ребенка?

Вот так с Энтони Уивера все внимание переключится на преступление, против него совершенное. Что же увидят присяжные в преступлении Энтони Уивера против Сары Гордон? Это была всего лишь картина. И нет никакой надежды, что они поймут, как Энтони Уивер, полоснув ножом по куску холста, изуродовал единственную в своем роде человеческую душу.

…Перестаешь верить в то, что акт творчества выше любой оценки произведения искусства, творчество умирает,. Это случилось и со мной.

Вряд ли присяжные способны это понять, если никогда не испытывали потребности творить. Гораздо проще поглумиться над этой женщиной, чем попытаться понять объем ее потери.

Сара Гордон учила злу, заявит защита, она была наказана и сполна получила по заслугам.

Здесь не поспоришь. Линли вспомнил, как уже поздно ночью, когда по улицам грохотали повозки молочников, Сару Гордон перевезли в палату с операционного стола, на котором она провела пять часов. Рядом с ее палатой стоял констебль, чтобы вдруг заключенная под стражу убийца не попыталась сбежать. Сара Гордон казалась в кровати такой маленькой, что больничные одеяла лежали на ней почти плоско. Она была вся в бинтах, накачанная снотворным, губы были голубыми по краям, а вся кожа сине-белая. Сара все еще жива, дышит и пока не представляет, какая потеря еще ждет ее.

Нам удалось спасти руку, объявил им хирург, но сможет ли она пользоваться ею, затрудняюсь сказать.

У постели Сары Гордон Линли размышлял об обратной стороне правосудия. В нашем обществе закон требует правосудия, но обычный человек все равно стремится отомстить за себя. Если потворствовать людям в их жажде мести, то это приведет к сплошному насилию. За стенами зала суда нельзя по-настоящему свести счеты, когда изначально пострадал невинный человек. Любая попытка сделать это повлечет за собой еще больше горя, боли и раскаяния.

Закона кровной мести не существует. И человек не может сам назначать обидчику кару.

Оставив машину на Гаррет-Хостел-лейн и отправившись с Хейверс за вещами в свою комнатку в Айви-корте, Линли размышлял об этой удобной философии, которая так хорошо сочеталась с видом больничной палаты на рассвете. Возле церкви Сент-Стивенз стоял катафалк. Спереди и сзади около пятнадцати машин выстроились в ряд.

— Она вам что-нибудь сказала? — спросила Хейверс. — Хоть что-нибудь?

— «Она думала — это ее собака. Елена любила животных».

— И только?

— Да.

— И никаких сожалений? Никаких угрызений совести?

— Нет, — ответил Линли, — похоже, что ни того ни другого она не чувствовала.

— Но, сэр, на что она надеялась? Что, убив Елену Уивер, сможет опять писать? Что убийство снова откроет ей способность творить?

— Мне кажется, ей верилось, что если бы она причинила Уиверу такие же страдания, какие испытывала сама, то смогла бы жить дальше.

— Если честно, не вижу здесь логики.

— Согласен, сержант. Но где вы видели логику в отношениях между людьми?

Они обогнули кладбище. Хейверс, прищурившись, посмотрела на башню Норман возле церкви. Ее шиферная крыша всего на пару тонов была светлее хмурого полуденного неба. В такие дни только мертвых отпевать.

— Вы оказались правы насчет нее с самого начала, — сказала Хейверс, — отличная работа, господин полицейский.

— Не надо комплиментов. Вы тоже оказались правы.

— Права? Это как?

— С самого начала она напоминала мне Хелен.

На сборы вещей и упаковку чемодана ему потребовалось не больше пяти минут. Хейверс стояла возле окна, смотрела вниз на Айви-корт, пока Линли проверял шкафы и складывал бритвенный набор. Впервые за долгие месяцы она казалась умиротворенной. От нее веяло спокойствием и облегчением, как бывает, когда дело наконец бывает закончено.

Кидая в чемодан последнюю пару носков, Линли спросил небрежно:

— Вы отвезли маму в Гринфорд?

— Да. Сегодня утром.

— И?..

Хейверс ковыряла на подоконнике отставшую краску.

— И теперь мне нужно свыкнуться с этой мыслью. Оставить все в прошлом. И жить одной.

— Всем людям когда-нибудь хочется одиночества.

Она уже собралась что-то сказать, но Линли поспешил добавить:

— Да, Барбара, знаю. Как человек вы намного лучше меня. Я бы на вашем месте не выдержал.

Они вышли из здания и пересекли двор и край кладбища по дорожке, которая извивалась между памятников и надгробных плит. Дорожка была старенькая, разрушенная корнями деревьев, вокруг которых росла трава.

Из церкви до них донеслись звуки закончившегося церковного гимна, его последние ноты подхватил высокий и мелодичный голос трубы, поющий «О, Благодать!»[40]«О, Благодать!» — религиозный гимн, написанный Джоном Ньютоном в XVIII веке после пережитого шторма.. Миранда Уэбберли исполняла последнее «прощай» на церемонии. Линли был необыкновенно тронут этой незатейливой мелодией и еще раз удивился способности человеческого сердца откликаться на такую простую вещь, как звук.

Двери церкви открылись, участники похоронной процессии постепенно выходили, в самом начале процессии шестеро молодых мужчин несли гроб бронзового оттенка. Одним из них был Адам Дженн. Рядом с гробом шла семья: Энтони Уивер и его бывшая жена, следом Джастин. За ними все скорбящие, большая толпа университетских сановников, коллеги и друзья как со стороны Джастин, так и со стороны Уивера, бесчисленное множество студентов и преподавателей Сент-Стивенз-Колледжа. В этой толпе Линли разглядел Виктора Карптона с грушевидной женщиной под руку.

Проходя мимо Линли, Уивер никак не прореагировал, словно не узнал его, и последовал дальше за гробом, обильно украшенным бледными розами. В воздухе от них разносился сладкий запах. Задняя дверь катафалка закрылась за гробом, один из организаторов церемонии забрался внутрь, чтобы поправить цветы, в которых утопал гроб, и толпа обступила Уивера, Глин и Джастин; все были в черных одеждах, с грустными лицами и с соболезнованиями на устах. Среди них был Теренс Кафф, именно к нему, пробежав прямо по лужайке наискосок, с извинениями сквозь толпу пробирался привратник колледжа. Он передал пухлый конверт кремового цвета ректору колледжа, шепнув ему что-то на ухо.

Кафф кивнул и разорвал конверт. Глазами он быстро пробежал содержимое. На его лице тут же мелькнула улыбка. Находясь неподалеку от Энтони Уивера, Кафф сделал два шага и пробормотал ему несколько слов, которые тут нее понеслись по толпе.

Линли услышал эти слова сразу с нескольких сторон.

— Кафедра.

— Его назвали…

— Он заслужил…

— …такая честь.

— Что происходит? — спросила Хейверс. Уивер опустил голову, прижал крепко сжатый кулак к усам, снова поднял голову, помотал ею, словно оправляясь от смущения или не будучи в силах поверить.

— Доктор Уивер только что на наших глазах достиг пика своей карьеры. Он получил от университета кафедру истории.

— Что? Вот черт!

Разделяю ваши чувства, сержант, подумал Линли. Они еще немного постояли, заметив, как соболезнования плавно перетекают в поздравления, и слушая обрывки разговоров, свидетельствовавших о венчающем трагедию триумфе.

— Если ему предъявят обвинения, если он пойдет под суд, у него заберут эту кафедру?

— Нет, такие назначения, сержант, до конца жизни.

— Так неужели они не знают…

— О вчерашнем? Вы про комитет? Как там узнают об этом? Решение, скорее всего, тогда и было принято. А даже если бы комитет знал, даже если бы принял решение сегодня утром, Уивер для них отец, убитый горем.

Линли и Хейверс обошли толпу и направились в Тринити-Холл. Хейверс, низко опустив голову, еле волочила ноги. Кулаки она засунула в карманы.

— Неужели он это из-за кафедры? — вдруг спросила Хейверс. — Неужели из-за кафедры он хотел, чтобы Елена училась в Сент-Стивенз-Колледже? Неужели он следил за ее поведением только из-за кафедры? Неужели только из-за кафедры он не ушел от Джастин? Неужели только ради кафедры он порвал с Сарой Гордон?

— Мы никогда об этом не узнаем, Хейверс, — ответил Линли. — Я не уверен, что Уивер сам знает ответы на эти вопросы.

— Почему?

— Каждое утро он подходит к зеркалу и однажды не сможет в него заглянуть, если начнет докапываться до истинных мотивов своего поведения?

Они повернули за угол на Гаррет-Хостел-лейн. Вдруг Хейверс резко остановилась и хлопнула себя по лбу и воскликнула:

— Книжку для Нката!

— Что?

— Я обещала Нкату заглянуть здесь в пару магазинов, говорят, здесь есть очень приличное место под названием «Хефферс», и посмотреть… черт, забыла… куда я сунула эту проклятую…

Хейверс расстегнула свою сумку и начала в ней рыться:

— Идите без меня, инспектор.

— Но мы оставили вашу машину…

— Ничего страшного. До станции рукой подать, а я еще хочу перемолвиться словечком с Шиханом перед отъездом в Лондон.

— Но…

— Все в порядке. Серьезно. Все чудесно. Увидимся. До свиданья.

Хейверс скрылась за поворотом, махнув на прощание рукой.

Линли долго смотрел ей вслед. Констебль Нката за последние десять лет не прочел ни единой книги. И что имела Хейверс в виду?

Линли повернулся и увидел перед собой ответ, который сидел на большом темном чемодане возле его машины. Хейверс это зрелище увидела из-за угла. Она сразу все поняла и ретировалась.

Леди Хелен встала:

— Томми.

Линли подошел к ней, стараясь не смотреть на чемодан: вдруг окажется, что он означает совсем не то, о чем он подумал.

— Как ты отыскала меня?

— С помощью телефона, и просто повезло. — Она ласково улыбнулась. — Я же знала, что тебе нужно закончить все дела, даже если ты не можешь закончить их так, как считаешь нужным.

Хелен посмотрела на Тринити-лейн, на отъезжающие машины и на тихо прощающихся людей.

— Вот и все.

— Это только официальная часть.

— А что дальше?

— Дальше?

— Да, когда ты.начнешь винить себя в том, что не успел, не догадался, не удержал людей от самого страшного, что можно совершить в отношении ближнего?

— Ах, это.

Линли посмотрел на студентов на велосипедах, уезжающих в сторону реки под перезвон колоколов в церкви Сент-Стивенз, которые возвещали конец отпевания.

— Не знаю, Хелен. Это состояние непреходящее.

— У тебя уставший вид.

— Я не спал всю ночь. Мне нужно домой. Мне нужно выспаться.

— Возьми меня с собой.

Он посмотрел ей в глаза. Слова Хелен прозвучали мягко, но решительно, хотя сама она не была уверена в том, как он их воспримет. А Линли не хотелось недопонимания, не хотелось, чтобы в его душе оставались сомнения.

— В Лондон? — спросил он.

— Домой. Вместе.

Как странно. Словно кто-то совершенно безболезненно проткнул его насквозь, и жизненные силы потекли наружу. Он как будто бы весь обмяк. Вот она стоит, совсем рядом, но он не в силах произнести и слова.

Хелен смешалась под его взглядом и решила, что приняла неверное решение.

— Или можешь отвезти меня на Онслоу-сквер. Ты устал. Тебе сейчас не до общения. А мою квартиру нужно хорошенько проветрить. Каролин еще не вернулась. Если помнишь, она сейчас у родителей, и мне нужно убедиться, что все в порядке, потому что…

Линли собрался с силами:

— Я ничего не могу тебе гарантировать, Хелен. Ни сейчас. Ни потом.

Ее взгляд стал мягче.

— Я знаю.

— И это не имеет значения?

— Конечно имеет. Но ты важнее. Мы с тобой важнее. Вдвоем. Вместе.

Линли боялся ощущения счастья. Этот миг казался ему таким скоротечным. Он на секунду замер и отдался земным ощущениям: от реки веет холодом, на плечах тяжелое пальто, под ногами земля. И сейчас он спокойно примет любой ее ответ, что бы она ни сказала.

— Я до сих пор хочу тебя, Хелен. Ничего не изменилось.

— Я знаю, — ответила Хелен и не дала ему продолжить: — Поедем домой, Томми.

Линли поставил чемоданы в багажник, чувствуя, как легко бьется его сердце, как горячо у него внутри. Не придавай этому слишком большого значения, оборвал он себя, не надо думать, что вся твоя жизнь зависит от этой минуты. Не надо думать, что твоя жизнь вообще от чего-то зависит. Так и нужно жить.

Он сел в машину, стараясь вести себя небрежно и независимо.

— Хелен, ты сильно рисковала, решив меня дождаться. Если бы я не вернулся, ты бы ждала меня несколько часов. Весь день просидела бы на холоде.

— Не важно.

Хелен села в машину и очень уютно устроилась на сиденье.

— Я уже приготовилась ждать тебя, Томми.

— Да? И сколько?

Линли все еще удавалось держаться небрежно. И независимо.

— Чуточку дольше, чем ты ждал меня. Хелен улыбнулась. Взяла его за руку. И он растаял.