Онлайн чтение книги Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Правивший экипажем юноша, убивший восемнадцатилетнего Джесси Мак-Магона был немногим старше своей жертвы. Звали его Питер Хеффернан. Двадцатилетний сын мистера и миссис Хеффернан с Уотер-стрит, юный Питер, правил семейным экипажем, когда дворняжка, гонясь за жившей в переулке кошкой, бросилась ему наперерез, испугала лошадей, и те понесли. Даже самые напряженные усилия не могли остановить пустившихся в галоп животных. Когда экипаж несся по авеню, навстречу ему из-за угла вывернулась двухколесная повозка. Напрягши все силы, юный Хеффернан дернул за левую вожжу, отчаянным усилием стремясь избежать столкновения с кэбом.

В этот самый момент Джесси Мак-Магон выбежал из переулка на улицу. Успел ли он заметить опасность, никто никогда не узнает. Хеффернан, согласно данным впоследствии показаниям, не видел Мак-Магона. Даже если бы он заметил могучего юношу, то был бы бессилен избежать последовавшей трагедии.

Когда экипаж Хеффернана свернул в сторону, правое колесо нанесло пареньку скользящий удар и его куртка запуталась в спицах. Джесси проволокло по улице целых сорок футов, прежде чем Хеффернану удалось остановить упряжку.

Когда я подошел, прошло всего несколько секунд с момента несчастного случая, но уже по меньшей мере дюжины две человек столпились вокруг, тогда как другие поспешили за медицинской помощью. Заявив – в чем была доля истины, – что я здесь лицо полуофициальное, я протолкался сквозь толпу и подошел к смертельно раненному пареньку.

Он являл собой исключительно печальное зрелище – лежал плашмя на спине, с закрытыми глазами, широко раскинув ноги и руки. Почти вся одежда была порвана в клочья. Он все еще цеплялся за жизнь, но уже слабо. Продавленная грудь – в неменьшей степени, чем кровь, струившаяся у него из затылка и заполнявшая выемки между булыжниками, – с болезненной очевидностью свидетельствовала о том, что долго он не протянет.

Несмотря на явно совершенное им гнусное преступление, невозможно было глядеть на умирающего молодого человека без жалости, и, пристально глядя на него, я чувствовал, как грудь мою теснит тоска. Вдруг глаза его широко открылись и тускнеющий взор остановился на мне. Губы зашевелились, но нельзя было разобрать ни слова. Я быстро опустился рядом с ним на колени. Как только я сделал это, он потянулся и схватил меня за левое предплечье с такой силой, что даже сквозь ткань я почувствовал, как его ногти впиваются в мою плоть.

Сила его хватки заставляла предположить, что он срочно хочет что-то сказать. Я наклонился к нему, но услышал только отвратительное хлюпанье, исходившее, как казалось, из самой глубины его существа, а вслед за тем низкий свистящий звук, означавший, что Джесси испустил последнее дыхание.

– Умер, – сказал кто-то сзади.

Но даже тогда безжизненная рука Джесси не ослабила мощной хватки. Нагнувшись, я стал один за другим разгибать его пальцы. И только тогда заметил нечто, что привело мои мысли в полный беспорядок, заставило сердце бешено забиться в груди, и судорожная дрожь пробежала по всему телу.

– Четыре пальца! Вы хотите сказать, что один ему отрубили?

Вопрос исходил от нашей хозяйки, миссис Рэндалл. Она сидела за обеденным столом напротив нас с Сестричкой. Было около семи часов вечера.

За часы, истекшие с момента вышеописанных событий, вести о чудовищном убийстве хорошенькой молодой служанки, мисс Болтон, равно как и о мрачном уличном происшествии, оборвавшем жизнь ее предполагаемого убийцы, уже успели разнестись по городу, первые отчеты появились в вечерних газетах. По вполне очевидным причинам, к числу которых можно отнести молодость и красоту жертвы, ее шокирующую смерть и отвратительный конец молодого дикаря, на которого падали подозрения, история эта не могла не породить крайнего возбуждения среди жителей. То, что одной из ключевых фигур разыгравшейся драмы стал «прославленный автор „Ворона"» (как меня неизменно характеризовали в прессе), придавало случаю еще более интригующий характер.

Предупрежденный маленькой Луизой Элкотт, констебль Линч первым из полицейских примчался верхом на коне вскоре после кончины молодого человека. Вскоре вслед за ним появилось еще несколько офицеров, вместе с живущим по соседству врачом и горсткой репортеров различных ежедневных городских газет. Почти час я оставался в центре внимания, отвечая на вопросы о том, что происходило во время преследования подозреваемого, и о столкновении с угрожавшим мне юнцом, которое достигло кульминации, когда он запустил в меня серебряную ложку. Прежде чем выйти из проулка, я подобрал этот предмет и передал констеблю Линчу, который с любопытством разглядывал его несколько мгновений, прежде чем сунуть в боковой карман куртки. О настораживающем наблюдении, которое я сделал, отцепляя руку мертвого паренька от своей, я промолчал, поскольку все еще глубоко сомневался, имеет ли оно хоть какое-то значение.

Прошло немало времени, прежде чем мне разрешили покинуть место происшествия. Вернувшись в дом миссис Рэндалл, я был радостно встречен своей дорогой женой, которая в последний раз видела меня, когда я входил в особняк Мэев, и ожидала моего возвращения в мучительной неопределенности. Однако дневные события настолько измотали меня, равно физически и эмоционально, что я упросил предоставить мне хотя бы короткую передышку, прежде чем снова приступить к рассказу о приключениях. Затем я прошел наверх, в спальню, где быстро снял пиджак и ботинки, растянулся на кровати и мгновенно уснул.

Проснувшись, я увидел, что в комнате уже почти совсем темно. Чувствуя себя освеженным и голодным как волк, я быстро привел себя в порядок и спустился на первый этаж, где меня ожидало приятное зрелище: накрытый к ужину стол и жена с хозяйкой, ожидающие моего появления.

Ужин, приготовленный служанкой миссис Рэндалл, Салли, которой доставались от хозяйки преимущественно одни попреки, состоял из цыплят фрикасе, консервированной фасоли и спаржи. Не теряя времени, я накинулся на еду, в промежутках едва успевая перечислить наиболее значительные события дня. Как раз теперь, поглотив остатки пищи, по правде говоря столь скверно приготовленной, что она могла показаться вкусной только такому изголодавшемуся человеку, я достиг того места в своем повествовании, когда, посмотрев на левую руку мертвого парнишки, был ошеломлен тем, что увидел, а именно, что на ней всего четыре пальца.

Отвечая на вполне логичное предположение миссис Рэндалл о том, что, вероятно, молодой человек потерял палец в результате несчастного случая, я сказал:

– Конечно, такова была моя первая гипотеза. Действительно, ввиду тяжелых телесных травм, которые он получил, я подумал, что, возможно, палец оторвало, пока тело волочило по булыжной мостовой. Однако более внимательный взгляд на руку уверил меня, что повреждение является скорее не результатом несчастного случая, а врожденным дефектом.

– Но как вы пришли к этому заключению? – поинтересовалась миссис Рэндалл, которая едва прикоснулась к еде, отложив нож и вилку с выражением нескрываемого отвращения, отведав несколько кусочков цыпленка, плававшего в слизистом соусе.

– Большой, указательный палец и мизинец, – ответил я, – были совершенно нормальны. Однако вместо среднего и безымянного у Мак-Магона был один-единственный чудовищно разросшийся перст. Так бывает, когда еще в материнской утробе кости двух пальцев срастаются и их обтягивает один кусок кожи. Подобные аномалии были подробно описаны врачами и действительно являются наиболее распространенными среди так называемых terata, или гротескных физических уродств.

– Теперь, после того как ты упомянул об этом, Эдди, – заметила Сестричка, – я вспомнила, что несколько лет назад видела человека с такой рукой. Мне было тогда от силы лет пять-шесть. Тогда это ужасно меня смутило. Я не давала Путанице спать несколько месяцев своими кошмарами. Теперь я совсем об этом позабыла.

– Да, представляю, как это может расстроить маленького ребенка, – сказала миссис Рэндалл. – Однако удивительно слышать, что это так огорчило вас, мистер По.

– Пожалуйста, поймите меня правильно, – ответил я. – Никто из тех, кто, подобно мне, провел столько времени в компании уродцев мистера Барнума, среди которых есть несколько, безусловно, самых уродливых существ в мире, не посчитал бы, что эта относительно банальная аномалия страшна сама по себе. Связь уродства молодого Мак-Магона с тем, в чем его обвиняют, – вот что так удручило меня.

– Почему, что ты имеешь в виду, Эдди? – спросила Сестричка, а миссис Рэндалл удивленно подняла брови.

Если помните, обследуя ноги мисс Болтон, я заметил следы ногтей на ее лодыжках, – сказал я. – Именно это наблюдение привело меня к выводу, что произошло убийство. Чтобы проверить это заключение и убедить констебля Линча в его правомерности, я попросил его обхватить лодыжки мертвой девушки. Как я и предвидел, его пальцы точно совпали с отпечатками на ее коже. Короче говоря, теперь выясняется, что мисс Болтон утопил человек, у которого все пальцы были на месте.

– Но очевидно, – сказала миссис Рэндалл, – что в этом пункте есть кое-какая неясность. Следы на ногах не могли быть настолько отчетливы, чтобы не возникало сомнений.

– Возможно, – согласился я, – возможно, что, стараясь освободиться от рук убийцы, мисс Болтон била ногами, отчего и возникли несколько смазанные царапины. Но остается еще ложка.

– А что насчет этого? – спросила миссис Рэндалл. – Очевидно, что это еще одна улика.

– Мне тоже так кажется, – согласилась Сестричка. – В конце концов, это доказывает, что он был в доме во время убийства.

– То, что ложка была у него, – ответил я, – доказывает лишь, что он виновен в краже. Из бесславной истории молодого Мак-Магона мы знаем, что у него имелись воровские наклонности. Мы знаем также, что мисс Болтон прервала чистку серебра, чтобы, воспользовавшись отсутствием хозяев, проскользнуть наверх и принять ванну. Нет никаких сомнений, что, когда она вышла, появился Мак-Магон с заказом и, войдя на кухню, заметил разложенное на буфете серебро. Предположим, что, не совладав с искушением при виде оставленного без присмотра серебра, он схватил ложку и скрылся.

Далее, – продолжал я, – мучимый чувством вины или боясь, что его неизбежно опознают как вора и арестуют, он вернулся в дом, возможно намереваясь положить ложку на место, прежде чем ее исчезновение заметят. Однако, увидев собравшуюся перед особняком толпу, он передумал и поспешил прочь. Увидев, что его преследуют, он вполне резонно мог заподозрить во мне члена семьи или даже блюстителя закона, пытающегося его задержать. Это объясняет странное замечание, с которым он обратился ко мне, когда я загнал его в переулок: «Я туда не вернусь». Теперь я думаю, что скорей всего он имел в виду исправительное учреждение, куда его отправили после предыдущей кражи. Если эта теория правильна, тогда более чем вероятно, что, метнув в меня ложку, он не только пытался отвлечь меня, чтобы удрать, как я думал вначале. Скорее он бросил в меня украденный предмет в надежде, что я прекращу свое преследование.

Короче говоря, – завершил я, делая глубокий вдох и медленно выпуская воздух, – теперь мне кажется, что юный Мак-Магон не просто невиновен в совершении убийства, но и что он вообще не знал, что таковое произошло!

Несколько секунд мои слушательницы смотрели на меня в молчании. Судя по выражению их лиц, было очевидно, что они относятся к моей гипотезе с величайшим скептицизмом.

Тишину нарушила миссис Рэндалл.

– И все же, мистер По, – недоверчиво произнесла она, – неужели кто-то другой мог пробраться в дом и убить бедняжку, пока она принимала ванну? Не логичнее ли предположить, что молодой злодей просто схватил ложку, когда бежал из дома, совершив свое страшное дело?

– Трудно отрицать, что, утверждая существование другого, пока неведомого убийцы, я выдвигаю чрезмерно сложные догадки, – ответил я. – Действительно, это открытое посягательство на принцип, сформулированный еще средневековым философом Уильямом Оккамом, который заявил: «Entia non sunt multiplicanda praeter necessitatem» – суждение, которое можно перевести так: «Из двух соперничающих теорий или объяснений, при разнице всех прочих компонентов, следует предпочесть более простую».

Тем не менее, – продолжал я, – хотя чисто дедуктивное рассуждение явно указывает на Джесси Мак-Магона как на очевидного преступника, я не могу отделаться от тревожного чувства, что в это дело замешан кто-то еще.

– А может быть, мистер По, – мягко заметила миссис Рэндалл, – вы просто позволяете эмоциям влиять на ваши суждения? Вы ведь сами сказали, что преисполнились жалости, увидев лежащего на улице мальчика.

– Верно, – сказала Сестричка, потянувшись ко мне и нежно пожав мою правую руку, – Эдди, дорогой, ты же знаешь, какой ты чувствительный. Быть может, ты поверил в его невиновность потому, что тебе стало его жалко?

– Такая возможность приходила мне в голову, – со вздохом ответил я. – Почти не приходится сомневаться, что один лишь вид страшно искалеченного тела подействовал на меня крайне угнетающе.

– Бедный Эдди, – сказала Сестричка, – ну и жуткий денек у тебя выдался. Все, начиная с мисс Болтон.

При виде ее, мертвой, ты, должно быть, ужасно расстроился, ведь еще вчера она была так счастлива и полна жизни.

– Да, день, полный самых удручающих происшествий, – согласился я.

– Что касается моего мнения, – сказала миссис Рэндалл, – то гоните все сомнения, мистер По. Вы были просто великолепны – и это неоспоримый факт. Вы в одиночку справились с таким делом. Весь город видит в вас героя. Вы только загляните в газеты. Не говоря уже о том, что доктор Марстон теперь в неоплатном долгу перед вами. Господи, ведь карьера этого человека была на грани гибели. Он мог бы кончить и в тюрьме, кто знает! И между прочим, – добавила она, – я не уверена, что в должной мере отблагодарила вас за ваш подарок. Очень мило с вашей стороны.

Последнее относилось к экземпляру «Денталогии», который доктор Марстон презентовал мне и который, зная, какое восхищение питает миссис к автору, я преподнес в дар нашей хозяйке как маленький знак благодарности за ее гостеприимство. Говоря по правде, даря ей книгу, я пожертвовал немногим, поскольку не имел никакого намерения когда-либо читать эту галиматью.

– Ну что вы, – искренне ответил я.

В этот момент стук медного молотка, прикрепленного к входной двери, разнесся по всему дому.

– Салли! – позвала миссис Рэндалл. – Открой, кто-то стучит.

Какое-то мгновение мы трое сидели не произнося ни слова, ожидая услышать шаги служанки, звук открываемой двери, голоса. Однако ничего не донеслось до нашего слуха. Прошло немало времени, прежде чем легкий стук повторился снова, на сей раз более отчетливо.

– Невероятно, не правда ли? – сказала миссис Рэндалл, окидывая Сестричку и меня удивленным взглядом. – Сладу с ней нет!

Лицо нашей хозяйки вспыхнуло от досады, она резко отодвинула стул, встала и поспешно вышла из столовой.

– Ты видел? – прошептала мне Сестричка, когда она ушла. – Она была вне себя от ярости.

– Вряд ли ее можно винить, – ответил я sotto voce9Вполголоса (ит.).. – Мне редко приходилось встречать служанку, настолько пренебрегающую своими обязанностями.

Через несколько минут миссис Рэндалл вернулась; судя по выражению лица, гнев ее ни в коей мере не улегся за время недолгого отсутствия. В руке она держала конверт.

– Это вам, – сказала она, протягивая мне его через стол.

Несколько удивленный, я взял письмо, взломал сургучную нашлепку, вынул сложенный лист бумаги и, развернув его, стал читать.

– Что это, Эдди? – вскоре поинтересовалась Сестричка.

– Записка от мистера Мэя, – ответил я, – в которой он благодарит меня за то, что я отчасти помог разобраться в трагедии. «Хотя мне не довелось порадоваться при виде ужасной смерти убийцы несчастной Эльзи, – пишет он, – я не могу отделаться от чувства, что его поразила десница Господня».

– Видите, мистер По? – сказала миссис Рэндалл, вновь садясь напротив. – Что я вам говорила? Никто не сомневается, что молодой негодяй был виновен.

– Похоже на то, – ответил я, не отрываясь от письма. – А теперь послушайте дальше: «Насколько я понимаю, вы с женой отправляетесь в Конкорд завтра утром. Как выяснилось, мои племянницы едут тем же дилижансом. Я бы лично проводил их домой, но состояние жены, которая до сих пор не встает после ужасного происшествия, мешает мне сделать это. Кроме того, в Бостоне меня удерживает подготовка похорон бедной Эльзи, которая была сиротой, и поэтому близкие не могут взять на себя эти хлопоты. Однако меня утешает мысль, что мои племянницы отправятся домой в обществе такого достойного джентльмена, как вы. Я позволил себе написать письмо их матери, моей сестре, с просьбой оказать вам и вашей жене самый гостеприимный прием. Разумеется, мне известно о ваших литературных расхождениях с моим зятем, мистером Элкоттом. (Говоря начистоту, разглагольствования Бронсона тоже всегда казались мне несколько неудобоваримыми.) Так или иначе, проблем с этой стороны не будет, поскольку Бронсон в отъезде: он частенько отправляется читать куда-нибудь свои лекции».

Тут я оторвался от письма и заметил, обращаясь к Сестричке:

– Какой неожиданный поворот. Похоже, нас приглашают поселиться у Элкоттов, пока мы будем в Конкорде.

– Вы уже с кем-нибудь договаривались? – поинтересовалась миссис Рэндалл.

– Да, в общем, нет, – ответил я. – Мы полагали поселиться в местной гостинице.

– Должно быть, замечательно остановиться в каком-нибудь более уютном месте, – произнесла Сестричка с мечтательной улыбкой. Затем, словно спохватившись, что ее замечание могут истолковать как критику в адрес нашего теперешнего жилища, торопливо добавила: – Хотя оно никогда не сравнится с вашим домом, миссис Рэндалл.

– Хорошо, моя дорогая, – ответила последняя, – буду ждать вас с распростертыми объятиями на обратном пути. И могу заверить, – бросая недобрый взгляд в направлении кухни, добавила она: – что в следующий раз вы будете питаться лучше. В этом доме надо произвести кое-какие перемены. Я слишком, слишком долго терпела.

Ввиду прискорбных событий, омрачивших последний день их каникул, вряд ли стоило удивляться, что в начале поездки настроение сестер Элкотт было подавленным. Даже неутомимо жизнерадостная Луиза, после первой вспышки болтливости, скоро погрузилась в молчание, задумчиво глядя в окно на дорогу, ведущую из Бостона в городок Конкорд.

Когда мы забрались в экипаж, Луиза уселась слева от меня; Сестричка устроилась справа. Оставшиеся трое девочек сидели напротив: старшая и самая хорошенькая, Анна, которая отважно отправилась к сцене театра Кимболла, чтобы выручить поддавшуюся пагубному влиянию газа мисс Болтон; ее младшая сестра, Лиззи, румяная девочка лет одиннадцати, сгорбившись, робко прижалась к старшей сестре, положив голову ей на плечо, и, наконец, самая младшая, Мэй, необычайно хорошенькое и сдержанное дитя лет семи-восьми, с ярко-голубыми глазами и длинными вьющимися золотистыми волосами.

Как я уже отметил, все три девочки, так же как и их сестра Луиза, сразу после отъезда совершенно замкнулись в себе. Я чувствовал, что их молчание вполне естественно отражает меланхолию, в которую их ввергло убийство их подружки. Она, несомненно, усугублялась напряжением, какое они чувствовали, оказавшись в обществе двух более или менее чужих людей. Вполне вероятно, что мы так бы и проделали весь путь, обменявшись разве что парой вежливых слов, если бы не непроизвольная физиологическая реакция маленькой Мэй.

Мы едва проехали больше часа, когда раздалось отчетливое borborygmi, или урчание в животе, причем настолько громкое, что оно заглушало даже погромыхивание экипажа. Этот очень распространенный симптом голода, вызванный, как то, без сомнения, известно читателю, трением друг о друга стенок пустого пищеварительного органа, неизменно приводит людей в глубокое замешательство, когда случается в общественном месте. Поскольку в экипаже нас было шестеро, установить источник звука было бы весьма затруднительно, если бы маленькая девчушка (которая, как я уже заметил, была весьма склонна к забавным словесным ляпсусам, известным как malapzopisms) тут же не воскликнула:

– О Боже! Я прямо волка готова съесть!

– Правильно было бы сказать «голодна как волк», – заметила Луиза. – И твой желудок не производил бы этих нелепых звуков, не будь ты такой шебутной. Мы же говорили тебе: доешь завтрак.

– Ты же знаешь, что я терпеть не могу овсянку, – ответствовала малышка, надув губы.

– Господи, а ты чего ждала? – с упреком спросила старшая, Анна. – Что тебе на прощанье закатят пир? Ты и так слишком задаешься, Мэй. Между прочим, лучше бы думала не о своих эгоистичных желаниях, а о нашей бедной усопшей подруге Эльзи.

– Тоже воображала! – запротестовала Мэй. – Кстати, я только-только о ней думала.

– И что же ты думала, милая Мэй? – с кроткой улыбкой поинтересовалась Лиззи.

– Как ужасно, что она уже никогда не будет нам стряпать, – ответило дитя с трагическим всхлипом. – Помнишь замечательную булку с орехами, которую она испекла на прошлой неделе? У меня слюнки текут, как только я ее себе представлю.

– Просто поверить не могу, что она умерла, – сказала Лиззи. – Думаешь, мы правильно сделали, что уехали до похорон? Может, стоило остаться еще на день?

– Но как? – спросила Анна. – Мамуля взяла с нас слово, что мы приедем сегодня, и она страшно переволновалась бы, если бы дилижанс приехал без нас. И потом, мы не можем больше пропускать школу, Луиза. Мы и так уже ужасно отстали.

– Наверно, ты права, – вздохнув, сказала Луиза. – Хотя все равно стыдно, что нас сегодня не будет, чтобы отдать дань уважения.

– Я пока не хотела говорить, – сказала скромница Лиззи, – но я сорвала немного цветов в саду у тетушки и положила рядом с ванной на память. Сначала мне было страшно заходить в спальню, где случилась такая ужасная вещь, но потом я вспомнила, как Эльзи всегда была добра к нам, и заставила себя сделать это.

– Очень мило с твоей стороны, дорогая, – сказала Анна, нежно обнимая сестру за плечи.

– Я тоже кое-что положила рядом с ванной! – воскликнула маленькая Мэй. – Картинку, где у Эльзи крылья, как у ангела, и она летит на небо. Я нарисовала ее сегодня утром.

– Не думаю, чтобы Эльзи была таким уж ангелом, обычная земная девушка, которая любила повеселиться и набедокурить, – сказала Луиза. – Но сердце у нее было чистое и правдивое. Она была добрым «маленьким пилигримом», как сказала бы мамуля, и если кто-нибудь заслуживает попасть на небо, то она уж точно.

– Ваша мать, наверное, скучала без вас, – сказала Сестричка, обращаясь ко всем четырем девочкам сразу. – Как долго вас не было?

– С прошлого вторника, – ответила Анна. – Как замечательно будет снова вернуться домой и увидеть матушку.

– Думаешь, ей понравится подарок, который мы ей приготовили? – спросила Мэй.

– Понравится? – воскликнула Луиза. – Да она обалдеет!

– А что за подарок? – поинтересовалась Сестричка.

– Вот, посмотрите, – сказала Анна, расстегивая сумочку и доставая прямоугольный предмет, в котором я сразу узнал сафьяновую коробочку из тех, где обычно хранят дагеротипы. Затем она передала вещицу Сестричке, которая откинула маленький крючок, и коробочка раскрылась.

Заглянув, я увидел внутри дагеротип, запечатлевший четырех сестер. Они замерли в самой очаровательной позе, какую только можно представить: Анна сидела посередине, Луиза и Лиззи стояли по обе стороны, нежно взяв ее за руки, а маленькая Мэй сидела на переднем плане, откинув голову на колени старшей сестры. Превосходно уловив индивидуальное сходство и даже кое-что из таких непохожих характеров четырех девочек, дагеротипист проявил свое искусство и в том, что ему удалось создать портрет единого, любящего, неделимого существа.

– Уверена, она будет хранить его как зеницу ока, – сказала Сестричка, возвращая портрет Анне. – Вы все так замечательно получились.

– Снимал мистер Баллингер, – заметила Мэй. – Говорят, он лучший дагеротипист в Бостоне.

– Забавно, – сказала Сестричка, – мы с Эдди тоже собирались у него сняться – для нашей Путаницы. Пошли к нему в студию вчера утром, но он попросил зайти через час. Конечно, учитывая все, что случилось потом, мы так и не вернулись.

Наклонившись к жене, я нежно пожал ее руку.

– У нас еще будет предостаточно времени сделать наши портреты, дорогая, – сказал я. – Побыв в Конкорде, мы вернемся в Бостон и остановимся у миссис Рэндалл по крайней мере еще на пару дней до отъезда в Нью-Йорк.

– Не хочу совать нос в чужие дела, – заметила Луиза, – но позвольте спросить вас, мистер По, что привело вас в Конкорд?

– Ваше любопытство совершенно естественно, мисс Элкотт, – ответил я.

– Никакая я не мисс Элкотт, просто Луи, – заявила девочка.

– Что ж, хорошо, Луи, – сказал я. – Мы едем в ваш город, чтобы проконсультироваться с доктором Фаррагутом насчет здоровья моей жены.

– Мне так жаль, что вы себя плохо чувствуете, миссис По, – сказала Луи. – Но уверена, что доктор Фаррагут вылечит любую болезнь. Откуда только люди не приезжают, чтобы ему показаться. Говорят, он просто чудотворец.

– Надеюсь, это так, – сказала Сестричка.

Что-то в голосе моей дорогой жены заставило меня вглядеться в нее более пристально. По чрезвычайной бледности, покрывавшей ее лицо, я понял, что все мои усилия оградить ее от лишнего напряжения во время нашего краткого пребывания в Бостоне были тщетны. Я даже несколько пал духом, заметив, что мучительные, изматывающие события предыдущих дней явно нанесли тяжкий ущерб ее и без того хрупкому здоровью.

– Как ты себя чувствуешь, моя дорогая Сестричка? – поинтересовался я.

– Прекрасно, Эдди, – ответила она, изобразив улыбку, которая, будучи отважной попыткой вселить в меня уверенность, лишь еще больше растравила мне сердце.

В экипаже словно воцарилась полумгла, поскольку все четыре сестры погрузились в глубокое и мрачное молчание. Что до меня, то мои мысли были целиком заняты здоровьем Сестрички.

Действительно, хотя я все еще не был окончательно уверен в виновности Мак-Магона, я перестал ломать над этим голову. В конце концов, это меня не касалось, пусть разбирается полиция.

И в Бостон я приехал вовсе не затем, чтобы раскрывать преступления, а чтобы сделать все, что в моих силах, для спасения жизни своей любимой.

За следующие минут двадцать-тридцать все шестеро едва ли обменялись хоть словом. Эта печальная ситуация продолжалась до тех пор, пока Луи, как всегда, словно пробудившись от спячки, внезапно не воскликнула:

– Прямо мочи нет, какие мы все кислые! Эльзи никогда бы не понравилось, что мы так хандрим. Сами знаете, как она любила смеяться, шутить и веселиться!

– Что ты предлагаешь, Луи? – спросила Анна. – Хочешь, чтобы после всего, что случилось, мы были веселыми и беззаботными?

– По крайней мере мы можем хоть как-то скоротать время. Как насчет сыграть в «чепуху»?

– Верно, здорово! – воскликнула Мэй, хлопая в ладоши.

– А что это, собственно говоря, за развлечение? – поинтересовался я.

– Ужасно, ужасно смешное, мистер По, – откликнулась Луи. – Уверена, вы будете в восторге! Кто-нибудь начинает рассказывать какую-нибудь историю, всякий вздор, и рассказывает, рассказывает, пока вдруг не остановится в самом интересном месте. Тогда кто-нибудь подхватывает и продолжает молоть ерунду. Такая смехотища получается – обхохочешься! Ну, кто первый?

– Я, – сказала Анна. После короткой паузы, во время которой все выжидающе на нее глазели, она приступила к повествованию:

– Жила-была как-то красивая, но очень бедная девушка по имени Маргарет, которая вечно завидовала своим богатым подружкам, потому что у них было полно красивых драгоценностей и одежды, а у нее только несколько рваных платьев – сущее тряпьё. И вот однажды, гуляя по лесу, встретила она маленькую старушку, на плече у которой висел большой, тяжелый мешок.

Старушка хромала, и мешок казался ей тяжкой обузой. «Могу ли я вам помочь?» – спросила Маргарет. «Очень любезно с твоей стороны, милочка, – сказала старушка, – но, как и все мы, я должна нести свою ношу сама. Однако, поскольку уж ты оказалась такой добросердечной барышней, хочу тебя вознаградить. Если ты посмотришь на свое отражение вон в том пруду, – сказала она, указывая скрюченным пальцем на ближайшее озерцо, – то увидишь нечто чудесное». Полная любопытства, Маргарет подошла к берегу пруда и поглядела в воду. И тут, к своему великому удивлению, она увидела…

– Прекрасную русалку! – взволнованно вступила маленькая Мэй. – У нее были красивые, вьющиеся, золотистые волосы и большие голубые глаза, совсем как у меня. Поднявшись из воды, она схватила Маргарет своими тонкими белыми руками за плечи и утянула на дно пруда, где усадила Маргарет на коралловое кресло, а сама скрылась в маленьком гроте. Через несколько минут она снова появилась, неся прекрасный ларец, сделанный из морских ракушек.

«Что это?» – спросила Маргарет, которая очень удивилась, что, оказывается, может дышать под водой.

«Это мои волшебные краски, – ответила русалка. – Я замечательная художница, а ты такая красивая, что мне захотелось нарисовать твой портрет». Маргарет это очень понравилось. Тогда русалка принялась за работу, вместо холста взяв большой лист водорослей. Несколько минут – и портрет был готов.

«А теперь пойди посмотри, какую дивную картину я нарисовала», – сказала русалка. Маргарет подплыла посмотреть. Но тут вдруг…

– Сверху спустилась леска, обмоталась Маргарет вокруг шеи и вытащила ее на поверхность, – оборвала сестру Луи. – Не успела она понять, что случилось, как ее втянули в шлюпку, где сидел абсолютно обалдевший молодой красавец с удочкой.

«Боже правый! – воскликнул он. – А я-то уж решил, что это медуза. Кто ты и что делаешь на дне этого пруда?» Маргарет попыталась ответить, но у нее пропал голос. Заметив, что молодой человек случайно захватил с собой блокнот и карандаш, она схватила их и написала обо всем, что случилось с ней в тот день. Когда молодой человек прочел, что она написала, он восхитился, как это здорово.

«Да вы просто Шекспир! – вскричал он. – Да к тому же раскрасавица, зуб даю! Позвольте представиться. Я – принц Теодор, но можете звать меня Тедди. Вот ищу по всему белу свету жену, так, может, окажете мне честь и выйдете за меня?» Маргарет были по фигу вся эта любовь и прочая ерунда. Но раз уж принц Тедди был такой красавец, да еще с превосходным литературным вкусом, она решила не отказываться. И вот отвез он ее в свой замок, где…

Прервавшись, Луи ободряюще улыбнулась Лиззи, которая взирала на своих сестер в немом восхищении. Однако теперь, когда она поняла, что ей предлагают продолжить рассказ, ужас исказил ее хорошенькое личико.

– Помилуйте! – воскликнула она. – Мне ничегошеньки в голову не приходит. Уж лучше я вас послушаю, если вы не против.

– Не волнуйся, дорогая, – сказала Луи и, протянув руку, легонько хлопнула сестру по колену. – Уверена, что миссис По только и ждет своей очереди.

Теперь все взоры были прикованы к моей дорогой жене, которая, собравшись с мыслями, сказала:

– Она и стала принцессой. Теперь у Маргарет были такие сокровища, какие ей и не снились. Ни у одной другой девушки во всем королевстве не было таких великолепных украшений и платьев.

Однако, к ее немалому удивлению, она обнаружила, что ей все еще чего-то не хватает для полного счастья. Долгое время она никак не могла сообразить чего. Затем ее словно осенило – ребенка! Как чудно, думала она, иметь ребенка, лелеять его и заботиться о нем. Но, когда она заговорила об этом с мужем, тот сказал:

«Зачем нам дети, если есть мы с тобой? Разве я не твой маленький Тедди? А ты не моя возлюбленная маленькая Маргарет? Но, если тебе действительно надо о чем-то заботиться, посмотрю, что можно сделать». И вот Маргарет ждала и ждала, гадая, что у мужа на уме. Через несколько недель, когда она сидела в саду и читала, оторвав глаза от книги, она увидела стоящего перед ней принца с корзинкой в руках.

«Это тебе», – с улыбкой произнес он. Маргарет взяла корзинку, открыла ее, и от удивления у нее перехватило дух. Внутри лежал самый замечательный котенок, который когда-либо появлялся на свете. Шерстка у него была белоснежная с ярко-красными полосками по всему телу. Даже глаза были в красно-белую полоску.

«Спасибо тебе, Тедди, – сказала Маргарет, доставая киску и прижимая ее к щеке. – Я буду звать его Леденец».

Тут моя дорогая жена обернулась ко мне и жестом показала, что уступает мне право рассказчика. Поскольку моя очередь была последней в нашей маленькой компании, я на минуту задумался, подбирая подобающую развязку. Затем, откашлявшись, сказал:

– Долгие годы принц Теодор и его суженая наслаждались любовью, которая была больше чем любовь, – любовью, столь необыкновенной по своей силе, что ей могли бы позавидовать даже серафимы. Однако шаг за шагом, постепенно – под влиянием Злого Демона Невоздержанности – нрав и характер принца решительно изменились в худшую сторону. День за днем он становился все более вздорным, более раздражительным и все больше пренебрегал чувствами окружающих. Он позволял себе резкие выражения, разговаривая с женой. В конечном счете он дошел до открытого насилия. Кот Леденец, на которого принц Теодор, как слепо любящий родитель, изливал потоки своей нежности, не избежал последствий плачевных перемен в нравах своего хозяина.

Однажды, упившись более, чем то было желательно, своим любимым амонтильядо, принц Теодор, пошатываясь, брел по центральному коридору замка, когда наткнулся на кошачье отродье. В состоянии опьянения вообразив, что это создание нагло пялится на него, принц Теодор схватил Леденца, после чего испуганное животное слегка укусило хозяина за руку. В единый миг дьявольская злоба овладела хмельным сознанием. Принц начал душить беспомощного кота, испускавшего громогласные вопли ужаса. Встревоженная шумом, принцесса Маргарет быстро явилась на сцене, слезами и криком призывая мужа отступиться и пытаясь вырвать У него животное. Подстрекаемый ее вмешательством, впав в поистине демоническую ярость, принц отпустил кота, сомкнул руки на горле жены и душил ее до тех пор, пока обмякшее тело принцессы не грянулось оземь.

Свершив свое страшное дело, принц Теодор без промедления и совершенно обдуманно приступил к сокрытию тела. Подняв на руки мертвую принцессу, он отнес ее в самое глубокое подземелье замка, где спрятал в маленькой сырой выемке за тяжелой железной дверью. Когда он помедлил, чтобы бросить последний взгляд на лицо некогда любимой жены, то был поражен, увидев, что веки ее вздрогнули, а полуоткрытые губы зашевелились. Жена была еще жива! Вдруг глаза ее широко раскрылись. Когда взгляд их остановился на муже, на лице ее появилось выражение неописуемой тоски и скорби. Сам не понимая, что делает, обезумевший принц стремглав ринулся прочь, заперев за собой железную дверь и, таким образом, похоронив принцессу Маргарет заживо! Когда он бежал из этого ужасного места, вслед ему летел полный муки голос принцессы, гулко разносившийся по всему подземелью: «Господом Богом заклинаю тебя, Тедди! Господом Богом!..»

Хотя я еще не достиг кульминации своего повествования, мне помешало сделать это вмешательство жены, которая, весьма чувствительно пихнув меня в правый бок локтем, наклонилась ко мне и прошептала:

– Эдди! Чего, собственно?..

Но что, что такое? – поинтересовался я, глядя на Сестричку, которая резким движением головы обратила мое внимание на противоположную скамью. Я был настолько увлечен своим рассказом, так ярко представали перед моим умственным взором все его события и персонажи, что я полностью позабыл про свою аудиторию. Только теперь я заметил, что рассказ мой произвел сильное впечатление на трех девочек, сидевших напротив. Анна сидела как громом пораженная, в лице у Лиззи не было ни кровинки, а маленькая Мэй громко шмыгала носом, готовая вот-вот заплакать.

Только Луи, по всей видимости, доставил удовольствие мой скромный вклад в общую историю.

– А что дальше, мистер По? – с горячностью поинтересовалась она. – Вы что, не хотите продолжать?

Я снова поглядел на жену, которая ответила мне неописуемо суровым, если не укоризненным взглядом, словно говоря «лучше бы тебе рассказать что-нибудь более соответствующее детской чувствительности, Эдди».

Пристыженный этим молчаливым предупреждением, я поспешно соорудил новое завершение истории, куда более светлое, чем предполагалось изначально. В этой, пересмотренной версии принц Тедди, терзаемый муками совести, освобождает жену, бросает пить, возвращается в прежнее, более счастливое состояние и живет долго и счастливо в блаженном царстве любви с принцессой Маргарет и котом Леденцом.

Сидевшие напротив сестры вздохнули с облегчением, а моя дорогая жена заметила:

– Вы должны простить моего мужа, девочки. Намерения у него самые добрые, просто иногда он позволяет своему воображению зайти слишком далеко.

Хотя слова эти предназначались Анне, Лиззи и Мэй, первой ответила Луи.

– Вовсе нет нужды извиняться, – заявила она. – На мой вкус, последний отрывок был немного сентиментальный, но вообще – класс. Просто не представляю, как вам удается сочинять такие на диво мерзкие истории, мистер По. Я так рада, что вы приняли приглашение дядюшки Сэмюеля и погостите у нас в Хиллсайде. То-то повеселимся!