Онлайн чтение книги Воссоединённые Reached
Глава 17. Кассия

Кто-то проник в убежище архивистов, — я слышу звук шагов на лестнице. Я стою в главной зале вместе со всеми, и вслед за ними зажигаю свой фонарик. Фигура замирает в ожидании наших действий.

Как только я понимаю, кто это — девушка-торговец, которую я когда-то приводила сюда, — я выключаю фонарик. Но другие не двигаются. Девушка поймана в ловушку света, подобно мотыльку. Стоящий рядом архивист делает мне знак снова зажечь фонарь, и я подчиняюсь, слепо мигая, хотя яркий свет целиком направлен на девушку, стоящую в дверях.

— Самара Рурк, — произносит глава архивистов. — Тебе не позволено приходить сюда.

Девушка нервно смеется. На плече у нее висит большой рюкзак, и она немного сдвигает его.

— Не двигайся, — предупреждает глава архивистов. — Мы проводим тебя на выход.

— У меня есть разрешение торговать здесь, — возражает Самара. — И вы сами показали мне это место.

— Тебе здесь больше не рады, — отвечает глава. Она стоит где-то в тени, потом делает шаг вперед, направляя луч фонаря прямо в глаза девушки. Это территория архивистов, и они решают, кому остаться в тени и полумраке, а кого выставить на свет.

— Почему? — спрашивает Самара, теперь ее голос немного колеблется.

— Ты знаешь, почему, — отвечает архивист. — Ты желаешь, чтобы об этом узнал каждый из присутствующих?

Девушка облизывает губы. — Вы должны поглядеть, что я нашла, — говорит она. — Я обещаю, вам это понравится… — Она тянется к рюкзаку на плече.

— Самара — мошенница, — объявляет архивист, и в ее голосе слышится та же сила, что у Лоцмана. Слова эхом разносятся по всей комнате. Ни один фонарь не дрожит, и, прикрывая глаза, я все равно вижу их яркие пятна и нервное, ослепленное лицо девушки. — Один человек от своего имени дал Самаре вещь для торговли. Она принесла этот предмет сюда. Мы оценили его стоимость, приняли его, и дали предмет взамен, плюс небольшую вещь — вознаграждение торговцу. А затем Самара утаила оба предмета.

В мире предостаточно нечестных торговцев. Но обычно мало кто из них осмеливается совершать сделки с архивистами.

— Вы ничего не потеряли, — говорит Самара главе. — Вам все оплатили. — Ее попытка неповиновения причиняет мне боль пополам с сожалением. Что заставило ее пойти на такое? Ведь она, без сомнения, знала, что будет поймана. — Если кто-то и должен наказать меня, то это будет человек, которого я обокрала.

— Нет, — возражает глава архивистов. — Когда ты крадешь, то подрываешь нашу репутацию.

Три архивиста выключают фонарики и выступают вперед.

Мое сердце начинает биться быстрее, и я отступаю назад в тень. Хотя я и прихожу сюда довольно часто, но я не архивист. В любой момент мои привилегии, — которых гораздо больше, чем у других торговцев, — могут отменить.

Раздается щелчок ножниц, и глава архивистов отступает назад, поднимая вверх красный браслет Самары. Девушка побледнела, но выглядит невредимой, лучи фонарей по-прежнему направлены на нее, рукав куртки завернут, и на месте браслета освещается лишь обнаженное запястье.

— Люди должны знать, — разносится по комнате голос архивиста, — что они могут доверять нам, когда приходят торговать. То, что здесь произошло, подрывает все наши устои. Теперь нам придется возместить стоимость товара.

Присутствующие уже выключили свои фонарики, и остался только голос главы архивистов, — лицо же оказалось погруженным в тень. — Оплачивать товар за кого-то другого — это не совсем приятное занятие для нас.

Затем она резко меняет тон, и происшествие можно считать оконченным. — Все могут возвращаться к своим делам.

Я не двигаюсь с места. Кто станет утверждать, что я не поступила бы, как Самара, если бы в мои руки попало что-то очень ценное для человека, который мне дорог?

Потому что, я думаю, именно это случилось с ней. Не стала бы она рисковать ради самой себя.

Я чувствую прикосновение к локтю и поворачиваюсь, чтобы узнать кто это.

Глава архивистов собственной персоной. — Идем со мной, — говорит она. — Я хочу кое-что показать тебе.

***

Крепко вцепившись в мою руку, она ведет меня между рядами стеллажей, через длинный коридор. Мы приходим в еще одну огромную залу, заставленную металлическими стеллажами, но на этот раз они полны. Усыпаны всякой всячиной, которая могла бы пригодиться любому человеку, каждый потерянный кусочек прошлого, каждый фрагмент будущего.

Одни архивисты мельтешат среди полок, другие стоят на охране. В этой комнате установлено дополнительное освещение: ряд ярко пылающих светильников на потолке. Я бегло оглядываю кейсы, коробки и контейнеры самых невероятных размеров. Понадобится карта, чтобы разобраться, что и как расположено в этом месте.

Я понимаю, куда мы попали, даже раньше, чем архивист объясняет мне, хотя я впервые попала сюда. Это Архивы. Ощущение почти такое же, когда видишь в первый раз самого Лоцмана; я всегда знала о существовании этого места, но, столкнувшись с ним лицом к лицу, мне хочется петь, плакать и сбежать одновременно.

— Архивы просто забиты сокровищами, — говорит архивист, — и мне известно о каждом из них.

При этом освещении ее волосы отливают золотом, как будто она сама одно из этих, охраняемых ею, сокровищ.

— Немногие люди имели возможность побывать здесь, — продолжает она.

С чего такая честь ? — удивляюсь я.

— Через мои руки прошло очень много историй, — говорит архивист. — Мне всегда нравилась одна история о девочке, которой дали задание превратить соломинку в золото. Невыполнимая работа, но ей удалось это сделать, и не один раз. Вот на что похожа моя работа.

Женщина идет по проходу и снимает с полки какую-то коробку. Когда она открывает ее, я вижу уложенные рядами бруски, завернутые в бумагу. Она вынимает один из них и показывает мне. — Я бы пропадала здесь дни напролет, если бы могла. Именно в этом месте я начала свою деятельность в качестве архивиста: сортировала предметы и заносила их в каталог. — Она прикрывает глаза и глубоко вздыхает, и я неосознанно делаю то же самое.

Аромат, исходящий из коробки, кажется мне знакомым, но поначалу я не могу определить его. Сердце начинает колотиться, и внезапно на меня накатывает возмущение, неожиданное, неуместное. И приходит воспоминание.

— Это шоколад, — говорю я.

— Да, — подтверждает она. — Кода ты последний раз ела шоколад?

— На своем банкете Обручения, — отвечаю я.

— Ну, конечно, — она закрывает коробку, достает еще одну и открывает ее. Меня ослепляет блеск серебра, сначала я думаю, что это коробочки с банкета, но потом замечаю вилки, ножи, ложки. Затем другая коробка, упакованная с куда большей осторожностью, — внутри оказываются предметы из фарфора, белого, как слоновая кость, и хрупкого, как лед. Мы идем в другой ряд, и архивист показывает мне кольца с красными и зелеными, голубыми и белыми камнями. И следующий ряд, где она раскрывает книгу, столь богато украшенную картинками, что мне приходится сцепить руки, чтобы не дотронуться до страниц.

Сколько же здесь сокровищ . Даже если я никогда не куплю серебро или шоколад, я бы поняла того, кто захотел бы их приобрести.

— До эпохи Общества, — говорит глава архивистов, — людям приходилось пользоваться деньгами. Тогда существовали монеты — например, золотые, — и хрустящие зеленые бумажки. Они обменивались ими друг с другом, и деньги заменяли различные вещи.

— Как это работало? — интересуюсь я.

— Например, если я была голодна, — объясняет архивист,— то давала кому-нибудь пять этих бумажек, а взамен мне давали еду.

— Но что они потом делали с бумажками?

— Использовали их, чтобы получить что-то еще, — отвечает она.

— А на них было что-то написано?

— Нет. Ничего похожего на твои стихи.

Я трясу головой. — А зачем они так делали? — Свершать сделки по примеру архивистов кажется мне более логичной вещью.

— Они доверяли друг другу, — говорит архивист. — Но затем перестали.

Она медлит. Я не совсем понимаю, какого ответа она ждет от меня.

— Те предметы, что я тебе показываю, — продолжает она, — большинство людей считали ценными. И у нас хранятся сотни коробок, набитых специфичными товарами на самый изощренный вкус. Мы собираем их уже очень долгое время. — Она выводит меня из этого ряда и ведет в другой, где хранятся драгоценности. Приостановившись, она вытаскивает коробку. Но не открывает ее, а несет с собой подмышкой.

— У каждого есть валюта, — говорит она. — И одна из самых интересных — это информация, когда люди хотят знать о вещах, которыми не располагают. И естественно, их жажда знаний — такой же разнообразный и запутанный бизнес. — Она останавливается у края одного из стеллажей. — А что хочешь узнать ты, Кассия?

Я хочу знать, все ли в порядке с моей семьей, и с Каем, и с Ксандером. И что подразумевал дедушка под словами «день красного сада». И какие воспоминания я потеряла.

Молчание установилось в этой угнетающей, упорядоченной комнате.

Фонарик архивиста скользит по полкам, посылая косые лучи в потайные закоулки. Когда мне удается разглядеть ее лицо, на нем отражается выражение задумчивости. — Знаешь ли ты, что является чрезвычайно ценным прямо сейчас? — спрашивает она меня. — Те секретные пробирки, что хранило Общество, ты слышала о них? Образцы ткани, которые собирают задолго до Прощальной церемонии?

— Я слышала о них, — говорю я. И даже видела: разложенными по стеллажам и хранящимися в глубине Каньона. Когда мы были там, Хантер разбил несколько пробирок, а мы с Элаем украли еще пару.

— И ты не единственная, кто знает, — говорит глава архивистов. — Некоторые сделают что угодно, чтобы запустить свои руки в эти образцы.

— Пробирки не играют никакой роли, — говорю я. — Они не настоящие люди. — Я цитирую слова Кая и надеюсь, что женщина не слышит лжи в моем голосе.

Ведь я украла пробирку дедушки и передала ее Каю на хранение, и я сделала это потому, что меня не покидает надежда на то, что пробирки смогут что-то изменить.

— Вполне возможно, — кивает женщина. — Но другие с тобой не согласятся. Они хотят владеть своими образцами и образцами родных и друзей. Если их любимых унесет чума, то у них останутся хотя бы пробирки.

Если их любимых унесет чума . — Такое возможно? — удивляюсь я, и тут же понимаю, что да. Смерть возможна всегда. Я научилась этому в Каньоне.

Как будто прочитав мои мысли, женщина спрашивает: — Ты ведь видела пробирки, не так ли? Когда была на пограничных территориях?

По какой-то причине мне хочется рассмеяться. Если вы спрашиваете о Каверне, то да, я видела ее, ряды и ряды пробирок, искусно спрятанных в недрах земли. Я даже видела пещеру, забитую бумагами, и золотистые яблоки на деревьях с переплетенными стволами, в тех местах, где дуют сильные ветра и почти не идет дождь. И свое имя, вырезанное на коре дерева, и рисунки на камне.

И еще я видела сгоревшие тела, лежавшие под открытым небом, и мужчину, напевавшего песню над могилой дочери, разрисовывая свои и ее руки голубыми линиями. В том месте я ощутила жизнь и заглянула в лицо смерти.

— И ты не захватила с собой ни одной пробирки, чтобы обменять ее на что-либо? — спрашивает она.

Как много она знает? — Нет, — отрицаю я.

— Очень плохо, — отвечает она.

— А что бы обменяли люди на эти пробирки? — интересуюсь я.

— У каждого есть что-то, — говорит архивист. — Конечно, мы не можем гарантировать ничего, кроме того, кому именно принадлежит образец из пробирки. Мы не даем обещаний, что люди смогут кого-нибудь вернуть к жизни.

— Но это подразумевается, — уточняю я.

— Нужно всего несколько пробирок, чтобы доставить тебя в любое место, какое пожелаешь. Например, в провинцию Кейа. — Она замолкает, ожидая, что я заглотну наживку. Ей известно, где сейчас моя семья. — Или домой в Орию.

— А как насчет, — думаю я о Камасе, — какого-то совершенно другого места?

Мы обе замираем в ожидании, уставившись друг на друга.

К моему удивлению, она начинает первой, и это после того, как я уже поняла, насколько сильно она жаждет заполучить образцы.

— Если ты имеешь в виду переезд в Иные земли, — очень тихо произносит она, — то это уже невозможно.

Я никогда не слышала об Иных землях, только о других странах, отмеченных на картах Общества, и подразумевающих территории Врага. Хотя, учитывая, каким тоном архивист обмолвилась об Иных землях , я уже догадываюсь, что это какое-то совершенно другое и далекое место, и меня охватывает слабый трепет. Даже Кай, который жил в Отдаленных провинциях, никогда не упоминал об Иных землях. Где же они находятся? Одно мгновение меня подмывает сказать архивисту да , чтобы узнать больше об этих далеких местах, которых не было даже на картах фермеров из Каньона.

— Нет, — говорю я, — у меня нет ни одной пробирки.

Мы снова молчим какое-то время. Затем архивист заговаривает. — Недавно я узнала о твоей задумке, которая расходится с традиционной торговлей. Я видела Галерею. Это настоящее достижение.

— Да. У каждого человека есть что-то ценное, чем он жаждет поделиться с остальными.

В ее глазах отражается сожаление и удивление. — Нет, — возражает она. — Все, что сделано в этой Галерее, уже делали раньше, и гораздо лучше. Тем не менее, это замечательное достижение, в своем роде.

Она не Лоцман. Теперь я знаю это. Она точь-в-точь, как моя чиновница из Ории. Они обе придерживаются традиционных убеждений, и их вера все растет, когда, на самом деле, они давно уже не компетентны в таких вопросах.

***

Какое облегчение выбраться из стен этих Архивов и вернуться в Галерею, находящуюся над землей и полную жизни. По пути туда я что-то слышу. Пение.

Мне незнакома эта песня; она не из числа Ста. Я даже не могу разобрать слов, еще слишком далеко, но напев я слышу хорошо. Голос женщины взлетает и падает, жалит и исцеляет, а затем к ней присоединяется мужчина.

Интересно, знала ли она, что он подхватит песню, планировали они это, или она тоже удивлена этой неожиданной помощи?

Когда они заканчивают, воцаряется тишина. Затем кто-то выкрикивает приветствие, и к нему присоединяются остальные слушатели. Я проталкиваюсь сквозь толпу, стремясь увидеть лица певцов.

— Еще одну? — задает вопрос женщина, и мы выкрикиваем ответ. Да .

На этот раз она поет нечто иное, быстрое и понятное. Мелодия полна движения, но слова легки для запоминания:

Может быть, эту песню сочинили в одной из Отдаленных провинций? Это напоминает мне историю о Сизифе, и Кай говорил, что люди в Отдаленных провинциях долго хранили свои песни. Но все они уже умерли.  Казалось бы, слова должны быть грустными, но с музыкой они звучат совсем иначе.

Я ловлю себя на мысли, что напеваю слова, и, прежде чем осознаю это, я начинаю петь вместе с людьми, окружающими меня. Снова и снова мы репетируем песню, пока не добиваемся нужного звучания слов и мелодии. Внезапно я понимаю, что делаю некие телодвижения, и смущаюсь этому, а потом становится все равно. Все, что я хочу, это чтобы Кай был здесь, и чтобы он мог бы видеть меня сейчас, тоже петь и танцевать на виду у целого мира.

Или Ксандер. Я желаю, чтобы он был здесь. Кай уже умеет петь. А Ксандер?

Наши ноги ударяют о землю, и мы больше не чувствуем даже следа запаха рыб, когда-то бьющихся о берег, потому что они уже разложились до костей, запахи их потерялись в аромате нашей жизни, нашей плоти, соли наших слез и пота, в пряности растоптанной ногами зеленой травы. Мы дышим одним воздухом, поем одну песню.