Онлайн чтение книги Неупокоенные Rooms
Элис

Ужин заказали из «Кафе и ресторана Мика». Я узнала эту упаковку, поскольку одна из сиделок иногда приносила Ричарду еду оттуда, когда он еще мог есть твердую пищу. Больше всего он любил макаронный салат и сэндвичи с ростбифом.

Я сама никогда не была в этом заведении. В мое время в Коралл-Ривер был только один большой магазин Вулворта, почта, бар и кинотеатр, в котором показывали один фильм в месяц. Сандра рассказала, что при ее жизни в Коралл-Ривер открыли итальянский ресторан, «Макдоналдс», новый бар, еще две заправки, магазин стройтоваров, книжный магазин и бутик одежды под названием «Кордерой». С тех пор город мог только вырасти и расшириться.

Минна, Кэролайн, Эми и Трентон ели прямо из ресторанных контейнеров и даже не потрудились выбросить пакеты, а просто свалили их в кучу в центре стола. Трентон ел сэндвич с сыром на белой булке. Он жевал задумчиво и шумно, временами расплавленный сыр капал на бумагу, в которую был завернут сэндвич. Капли стекали на стол и застывали в форме белого цветка неправильной формы.

Кэролайн ела макаронный салат – как невольное напоминание о вкусовых пристрастиях ее бывшего мужа – и горячий куриный суп и все дальше уходила от действительности по мере того, как пустел ее стакан с водкой. Минна взяла шеф-салат и жаловалась на то, что он был ужасно приготовлен. Эми кушала запеченные зити в томатном соусе, отчего ее губы были перемазаны красным – создавалось впечатление, что у нее был второй рот.

Сандра скучает по выпивке. Я скучаю по еде. Это странно – при жизни хорошим аппетитом похвастаться я не могла. Даже когда носила Мэгги, я почти не хотела есть, просто иногда что-то перехватывала. Мой врач сказал, что я самая худая беременная женщина из всех, что он видел. Все девять месяцев я питалась консервированным зеленым горошком, тунцом и еще немного пила пиво. Это все, что я могла есть. И да, в то время мы особенно не заботились о том, как алкоголь повлияет на ребенка.

А теперь все, о чем я могу думать, – это жареная свинина с подливкой, картошка с маслом, мамин рождественский хлеб со специями, глазунья с высокими желтками цвета заходящего солнца, тосты на свином сале, первые персики нового урожая, миски со сливками и воздушное печенье.

Я помню, как мы с Эдом в первый раз ужинали, сидя у нашего черно-белого телевизора с двенадцатидюймовым экраном, и как ели со стоящего на коленях подноса поджаренную гороховую кашицу. И еще помню, как впервые летела на самолете проведать Мэгги, мне тогда было уже за пятьдесят: там были новые удобные сиденья и улыбающиеся стюардессы. А также пюре, серый плоский кусок индейки и желе – каждое блюдо в отдельной части пластикового контейнера. Если вы спросите меня, что такое современность, я скажу: бесконечное отделение одного от другого.

Йогурт, черника, маргарин и брюссельская капуста.

Я все помню.

Медный чан: мама подарила мне его на свадьбу. Она пришла тайком, чтобы отец не знал («Помогай тебе бог» – это были ее последние слова, сказанные мне).

Большая кастрюля с чугунными стенками: на большом пальце набухает волдырь от ожога, красный, блестящий и тугой, как голова новорожденного.

Окно: открывалось прямо над плитой. Запах куриного жира и растительного масла. Голубые колумбины поднимались к подоконнику, тени снаружи были длинными и светло-лиловыми.

Одна тень была больше остальных и быстро увеличивалась – это Эд возвращался домой.

Так было каждый день нашего тридцатичетырехлетнего брака, за исключением того периода, когда Эд уходил на войну. Тени на холме становились длиннее, на кухне было очень жарко и вкусно пахло: когда были деньги – мясом, когда их не было – старым салом и картошкой. Одна тень удлинялась все больше, как растекающееся пятно краски, пока не доходила до двери и не становилась человеком.

– Что у нас на ужин? – спрашивал Эд, когда был в хорошем настроении. А затем скидывал куртку, расшнуровывал ботинки и аккуратно чистил их щеткой для обуви, которая лежала возле кухонной двери.

Если он был в дурном расположении духа или если он приходил нетрезвым, то он кричал: «Какого черта тут так воняет? Что за гадость ты там приготовила?»

Но сначала настроение у Эда всегда было хорошим. У нас был собственный дом, и мы были вольны делать все, что захотим. После первого дня работы Эда в магазине Вулворта (мы закупили половину мебели там – половину взяли по скидке, другую половину – в кредит, она пахла лесом и полиролью… Столько воспоминаний приходит разом, они толпятся у меня в голове!) я набрала большую пригоршню цветков и листьев полемониума – краешки листьев были хрупкие и потемневшие, они напоминали древние копья – и украсила ими старый камин, который к тому времени не разжигали уже лет двадцать.

– Что у нас на ужин? – спросил Эд и скинул куртку. Эд Ланделл был самым красивым мужчиной, что я когда-либо видела. И каждый раз, когда я на него смотрела, могла думать только о том, какая я счастливица, что он выбрал именно меня. У него были иссиня-черные волосы, волевой подбородок и глаза орехового цвета.

– Курица, – ответила я. Сколько счастья было в этом слове! Вот она – взрослая жизнь: я отвечаю своему мужу, что сегодня приготовила на ужин. Мне было двадцать лет, и я верила, что мы будем счастливы всю жизнь.

Мы ели. Да, кажется, мы ели в тот момент. Помню, как Эд сказал всего пару слов про магазин и много говорил о железной дороге. Это была его излюбленная тема в те дни. Тогда поговаривали, что скоро проложат дорогу между Бостоном и Буффало, и проходить она будет рядом с Коралл-Ривер. Именно поэтому Эд решил купить этот дом, который в то время находился на отшибе – до ближайшей остановки нужно было идти пару километров, а потом еще несколько километров до Коралл-Ривер. А до ближайших соседей было как минимум полтора километра.

Эд уверял меня, что, когда построят железную дорогу, дома начнут вырастать вокруг как грибы после дождя. Появится целый лес современных построек. Мы были тут первооткрывателями. Он также ожидал, что строительная компания предложит выкупить наш участок втрое дороже – Эд неоднократно слышал о такой практике.

Но железную дорогу так и не построили. И дом стоял все так же в стороне от остальных. Он даже стал еще дальше от людей и цивилизации, когда наш ближайший сосед, мистер Донован, погиб на войне, а его жена-вдова переехала с сестрой в Бостон. Тогда Эд утратил интерес к прогрессу, перестал копить на пылесос новейшей модели и громко восхищаться рекламой электрических чайников и телевизоров.

Тогда хороших дней в нашей жизни стало совсем мало.

Но все это было впереди. Нам предстояло пройти через многое – войну, холодные и голодные зимы, рождение Мэгги, долгие периоды молчания. А пока мы не знали, что никакой железной дороги не будет. Мы были еще детьми и не знали ничего .

Я переварила курицу. Я помню, как сейчас. Шкурка была как резиновая, но Эд был так голоден, что не заметил этого. Он съел все, что было на тарелке, и попросил добавку. Я была так счастлива! Поцеловала его в красивый лоб и взяла тарелку, чтобы наложить еще.

В конце ужина он заметил листья и цветы в камине. Эд рывком встал.

– Что это за гадость? – спросил он.

– Цветы и листья со двора, – сказала я, – я подумала, что они будут выглядеть очень мило.

Он нахмурился.

– Выброси это, – сказал Эд, громко рыгнул и ушел из кухни.

Впервые с тех пор, как мы поженились, я захотела расплакаться. Но не стала. Я подумала, что мои родители будут рады узнать, что я несчастлива в браке. «Мы же тебя предупреждали!» – сказали бы они. И вместо того, чтобы заплакать, я пошла к камину и стала убирать листья, один за другим. Внутри он был покрыт слоем старой золы, и когда я закончила, то обнаружила, что перемазала ею локоть. Я не хотела выбрасывать цветы в мусорную корзину и поэтому собрала их в ладони и вынесла во двор, пустив их по ветру. Чтобы они летели по холмам, которые уже окутывала тьма. У меня возникло страшное и отчаянное желание убежать, но я застыла как вкопанная и стояла так до тех пор, пока не стал подниматься ветер и летучие мыши не заскользили по темному небу. И Эд крикнул мне, чтобы я зашла в дом.

И я зашла.

Я помню.

Металлическая красная рамка все стучит, и стучит, и стучит по стене, как будто где-то в ночи кричит койот.

Видите? Даже теперь я могу восстановить воспоминания, одно за другим. Лепестки прошлого все-таки прибиваются из-под золы.

Все заснули. Минна спала в Желтой комнате, обняв Эми, их волосы переплелись на подушке. Трентон спал в Синей, лежа на спине, подогнув руки под себя. Кэролайн остановилась в Ромашковой комнате – в последний момент она испугалась ночевать в хозяйской спальне, ведь это напоминало ей о долгих и мучительных годах ее брака. Даже Сандра – хотя она, конечно, не спала – притихла, так что ее присутствие было почти незаметным. Я не могла забыть о том, что сказала Кэролайн Минне о смерти.

Смерть – это не инфекция. Возможно, она права. Мы гнездились на стенах, как бактерии. Мы заняли весь дом вплоть до теплоизоляции и трубопровода. Теперь он наш.

А может, это жизнь – инфекция? Сон в бреду, галлюцинация? А смерть – это очищение, исцеление.

Минна встала ранним утром, чтобы привезти большие коробки из магазина хозяйственных товаров. К тому времени, как все проснулись, она привезла уже около дюжины и выстроила их аккуратно в ряд, как картонные гробы, готовые принять в себя остатки земного существования Ричарда Уокера.

И началось очищение.