Онлайн чтение книги Русские поэты второй половины XIX века
Русские поэты второй половины XIX века

Раздался звук трубы военной,

Гремит сквозь бури бранный гром:

Народ, развратом воспоенный,

Грозит нам рабством и ярмом!

Текут толпы, корыстью гладны,

Ревут, как звери плотоядны,

Алкая пить в России кровь.

Идут, сердца их – жесткий камень,

В руках вращают меч и пламень

На гибель весей и градов!

В крови омоченны знамена

Багреют в трепетных полях,

Враги нам вьют вериги плена,

Насилье грозно в их полках.

Идут, влекомы жаждой дани, —

О страх! срывают дерзки длани

Со храмов Божьих лепоту!

Идут – и след их пепл и степи!

На старцев возлагают цепи,

Влекут на муки красоту!

Теперь ли нам дремать в покое,

России верные сыны?!

Пойдем, сомкнемся в ратном строе,

Пойдем – и в ужасах войны

Друзьям, отечеству, народу

Отыщем славу и свободу,

Иль все падем в родных полях!

Что лучше: жизнь – где узы плена,

Иль смерть – где росские знамена?

В героях быть или в рабах?

Исчезли мира дни счастливы,

Пылает зарево войны:

Простите, веси, паствы, нивы!

К оружью, дети тишины!

Теперь, сей час же мы, о други,

Скуем в мечи серпы и плуги:

На бой теперь – иль никогда!

Замедлим час – и будет поздно!

Уж близко, близко время грозно:

Для всех равно близка беда!

И всех, мне мнится, клятву внемлю:

Забав и радостей не знать,

Доколе враг святую землю

Престанет кровью обагрять!

Там друг зовет на битву друга,

Жена, рыдая, шлет супруга

И матерь в бой – своих сынов!

Жених не мыслит о невесте,

И громче труб на поле чести

Зовет к отечеству любовь!

Темнеет бурна ночь, темнеет,

И ветр шумит, и гром ревет;

Москва в пожарах пламенеет,

И русский воин песнь поет:

«Горит, горит царей столица;

Над ней в кровавых тучах гром

И гнева Божьего десница…

И бури огненны кругом.

О Кремль! Твои святые стены

И башни горды на стенах,

Дворцы и храмы позлащенны

Падут, уничиженны, в прах!..

И всё, что древность освятила,

По ветрам с дымом улетит!

И град обширный, как могила

Иль дебрь пустынна, замолчит!..

А гордый враг, оставя степи

И груды пепла вкруг Москвы,

Возвысит грозно меч и цепи

И двигнет рать к брегам Невы…

Нет, нет! Не будет пить он воды

Из славных невских берегов:

Восстали рати и народы,

И трон царя стрежет любовь!

Друзья, бодрей! Уж близко мщенье:

Уж вождь, любимец наш седой,

Устроил мудро войск движенье

И в тыл врагам грозит бедой!

А мы, друзья, к творцу молитвы:

О, дай, всесильный, нам, творец,

Чтоб дивной сей народов битвы

Венчали славою конец!»

Вещал – и очи всех подъяты,

С оружьем длани к небесам:

Блеск молний пробежал трикраты

По ясным саблям и штыкам!

В весенний вечерок приятный,

Как сизый сумрак мир одел,

На розе пышной, ароматной

Усталый мотылек присел;

В отрадах, в море наслажденья,

Счастливец нектар пьет забвенья…

Но вдруг соседственный чертог

Огней рядами осветился,

Безумец блеском ослепился

И одолеть себя не мог.

Летит, сияньем увлеченный,

Кружит, порхает близ свечи.

Куда? – безумец заблужденный!

Остановись!.. Сии лучи…

Но он уж в них, уж он пылает,

Дрожит, горит – и умирает!

Напрасно с утренней зарей,

На розе пробудясь душистой,

Подруга раннею порой,

Ища дружка в траве росистой,

Порхает в грусти по цветкам

И день проводит весь в тревоге.

Его уж нет!.. погиб в чертоге

В урок и страх всем мотылькам.

Так жаждой почестей влекомы,

Оставя тень родных лесов

И мирны отческие домы,

Где ждут нас дружба и любовь,

Прельщенны ложными лучами,

Бежим, слепые, за мечтами,

Бежим у славы взять венец;

О, как мы с мотыльком тут сходны!

Мы также к заблужденьям сродны:

От них ему и нам конец.

Заря вечерняя алеет,

Глядясь в серебряный поток;

Зефир с полян душистых веет,

И тихо плещет ручеек.

Молчат поля, замолкли селы,

И милый голос филомелы

Далеко льется в тишине…

В полях туманы улеглися;

Дрожащи звезды в вышине

За легкой дымкою зажглися…

Но мне прелестный вид небес,

Земли роскошные картины,

Ни сей цветущий свежий лес,

Ни миловидные долины

Не могут счастья принести.

Не для меня красы природы,

И вам, мои младые годы,

Вам в тайной грусти отцвести!..

Приди ж хоть ты на глас призывный,

В своих мечтах и горях дивный,

О друг несчастных, кроткий сон!

Приди – и ласковой рукою

Склони печального к покою

И утоли сердечный стон!

Меня зовут в страну мечтаний…

Не твой ли то приветный глас?

Сокрой от утомленных глаз

Картины бедствий и страданий…

Туда! к сияющим звездам,

Из сей обители порока,

Из-под руки железной рока,

Туда, к надзвездным высотам!..

Ах, покажи мне край прелестный,

Где истина, в красе чудесной,

В своих незыблема правах;

Где просвещенью нет препоны,

Где силу премогли законы

И где свобода не в цепях!..

Приди!.. Но ты не внял призванье,

Горит досадный утра свет,

И новый день меня зовет

Опять на новое страданье!..

О Пушкин, Пушкин! Кто тебя

Учил пленять в стихах чудесных?

Какой из жителей небесных,

Тебя младенцем полюбя,

Лелея, баял в колыбели?

Лишь ты завидел белый свет,

К тебе эроты прилетели

И с лаской грации подсели…

И музы, слышал я, совет

Нарочно всей семьей держали

И, кончив долгий спор, сказали:

«Расти, резвись – и будь поэт!»

И вырос ты, резвился вволю,

И взрос с тобою дар богов:

И вот, блажа беспечну долю,

Поешь ты радость и любовь,

Поешь утехи, наслажденья,

И топот коней, гром сраженья,

И чары ведьм и колдунов,

И русских витязей забавы…

Склонясь под дубы величавы,

Лишь ты запел, младой певец,

И добрый дух седой дубравы,

Старинных дел, старинной славы

Певцу младому вьет венец!

И всё былое обновилось:

Воскресла в песни старина,

И песнь волшебного полна!..

И боязливая луна

За облак дымный хоронилась

И молча в песнь твою влюбилась…

Все было слух и тишина:

В пустыне эхо замолчало,

Вниманье волны оковало,

И мнилось, слышат берега!

И в них русалка молодая

Забыла витязя Рогдая,

Родные воды – ив луга

Бежит ласкать певца младого…

Судьбы и времени седого

Не бойся, молодой певец!

Следы исчезнут поколений,

Но жив талант, бессмертен гений!..

Не поражай меня, о Гневный!

Не обличай моих грехов!

Уж вяну я, как в зной полдневный

Забытый злак в морях песков;

Смятен мой дух, мой ум скудеет,

Мне жизнь на утре вечереет…

Огнем болезненным горят

Мои желтеющие очи,

И смутные виденья ночи

Мой дух усталый тяготят.

Я обложен, как цепью, страхом!

Везде, как тень, за мной тоска:

Как тяжела твоя рука!

Но я главу посыпал прахом —

И в прах челом перед тобой!

Услышь стенящий голос мой!

Меня помилуй ты, о Боже!

Я духом всё ищу небес,

И по ночам бессонным ложе

Кроплю дождем кипящих слез!

Я брошен, как тимпан разбитый,

Как арфа звонкая без струн;

Везде мне сеть – враги сердиты!

Везде блистает твой перун!

Предчувствия облит я хладом:

Ты смертью мне грозишь иль адом?

Но в гробе песней не поют!

И в аде, о мой Бог всевластный,

В сей бездне гибели ужасной,

Тебе похвал не воздают!

А я сгораю жаждой славить

Тебя с любовью всякий час

И в память позднюю оставить

Души, тобой спасенной, глас.

О, радость! радость! плач сердечный

Услышан Господом моим!

Ты осветил меня, мой Вечный!

Лицом таинственным своим!

Прочь, беззаконники с дарами,

С отравой беглой жизни сей!

Я не хочу быть больше с вами!

Творец! в святой любви твоей

Омытый, стану я как новый;

И, всей душой блажа тебя,

Порока ржавые оковы

Далеко брошу от себя!

К Тебе, мой Бог, спешу с молитвой:

Я жизнью утомлен, как битвой!

Куда свое мне сердце деть?

Везде зазыв страстей лукавых;

И в чашах золотых – отравы,

И под травой душистой – сеть.

Там люди строят мне напасти;

А тут в груди бунтуют страсти!

Разбит мой щит, копье в куски,

И нет охранной мне руки!

Я бедный нищий, без защиты;

Кругом меня кипят беды,

И бледные мои ланиты

Изрыли слезные бразды.

Один, без вождя и без света,

Бродил я в темной жизни сей,

И быстро пролетали лета

Кипящей юности моей.

Везде, холодные, смеялись

Над сердцем пламенным моим,

И нечестивые ругались

Не мной, но именем Твоим.

Но Ты меня, мой Бог великий,

Покою в бурях научил!

Ты вертоград в пустыне дикой

Небесной влагой упоил!

Ты стал кругом меня оградой,

И, грустный, я дышу отрадой.

Увы! Мой путь был путь сетей;

Но ты хранил меня, незримый!

И буря пламенных страстей,

Как страшный сон, промчалась мимо;

Затих тревожный жизни бой…

Отец! Как сладко быть с Тобой!

Веди ж меня из сей темницы

Во свой незаходимый свет!

Все дар святой Твоей десницы:

И долгота, и счастье лет!

Я умираю от тоски!

Ко мне, мой Боже, притеки!

Души усталой гибнут силы;

Огонь очей потух в слезах,

И жажду я, в моих бедах,

Как ложа брачного – могилы!

Я, в море брошенный пловец,

Тону в волнах моей печали, —

Услышь последний глас, Творец!

Уста, иссохнув, замолчали;

Тоска в душе, как зной, кипит,

Но сердце в грусти не молчит:

Страдая, как дитя больное,

Оно, без мыслей, вопиет

И плачем детским всё родное,

Без слов, тоской к себе зовет!

Но нет мне на земле родного!

От неба твоего святого

Одной себе отрады жду!

В груди пожар; кругом тревоги;

Колючий терн изъел мне ноги!

Едва, болезненный, иду

В безвестный путь, чрез знойны степи,

И смутны дни за мной, как цепи!..

Как грустен грустным Божий свет!

Но для души моей несчастной

На всей земле твоей прекрасной,

Творец! ужель отрады нет?

Подай знакомую мне руку,

Любви дыханьем подкрепи:

Тогда снесу я жизни муку,

Скажу душе моей: «Терпи!»

О, сколь блажен правдивый муж,

Который грешным вслед не ходит

И лишь в союзе чистых душ

Отраду для души находит!

Его и страсти кличут в свет,

И нечестивцы в свой совет, —

Но он вперил на правду очи,

И глух к зазывам лести он:

При свете дня и в тайне ночи

Хранит он вышнего закон

И ходит в нем неколебимым;

Везде он чист, душою прям

И в очи смерти и бедам

Глядит с покоем нерушимым,

Хотя в ладье бичом судьбы

Гоним в шум бурных океанов…

Когда лукавые рабы

Блажат бездушных истуканов,

Он видит Бога над собой —

И смело борется с судьбой!

Зажглась гроза, синеют тучи,

Летит, как исполин могучий,

Как грозный князь воздушных стран,

Неудержимый ураган

И стелет жатвы и дубравы…

Но он в полях стоит один,

Сей дуб корнистый, величавый:

Таков небесный гражданин!

И процветет он в долгой жизни,

Как древо при истоках вод;

Он будет памятен отчизне,

Благословит его народ…

Не так, не так для нечестивых:

Ветшая в кратких, смутных днях,

Они развеются, как прах.

Господь не стерпит горделивых:

Он двигнет неба высоты

И землю раскалит до ада.

Но вам, страдальцы правоты,

Он вам и пастырь и ограда!

В груди, страстями раскаленной,

Я сердце грустное носил

И, битвой жизни утомленный,

Конца страданиям просил.

Но вдруг повеяло прохладой,

Как сердцу ведомой мечтой;

Мне кто-то дал сосуд златой

И напоил меня отрадой.

И мрак с очей моих исчез;

И я, уж больше не несчастный,

Увидел новый день прекрасный

И свод таинственных небес.

Там было всё любовь и радость;

Земля светилась, как кристалл,

И не старелась жизни младость,

И ясный день не догорал.

О, как их области прекрасны!

И как приветливы они!

И утешительны и ясны,

Как юности счастливой дни.

И все так дружны, будто звуки

В струнах под опытной рукой;

И взор их, исцеляя муки,

Ложится в душу, как покой.

И ясно мысли их светлели:

Я в каждой гимн Творцу читал;

Они мне песни неба пели,

И я с восторгом исчезал;

И, как младенец в колыбели,

Мой дух переводя едва,

Я таял в радости сердечной,

И пил млеко я жизни вечной.

Их благовонные слова

Из уст рубиновых струились,

И чувства в сердце их светились,

Как из-за тонких облаков

Сияют звезды золотые;

И все их помыслы святые

В одну сливалися любовь.

Где ж ты, моя минута счастья?

Гонюсь за сладкой тишиной:

Но я уж в области ненастья,

И буря воет надо мной.

Свеча, чуть теплясь, догорала.

Камин, дымяся, погасал;

Мечта мне что-то напевала,

И сон меня околдовал…

Уснул – и вижу я долины

В наряде праздничном весны

И деревенские картины

Заветной русской стороны!..

Играет рог, звенят цевницы,

И гонят парни и девицы

Свои стада на влажный луг.

Уж веял, веял теплый дух

Весенней жизни и свободы

От долгой и крутой зимы.

И рвутся из своей тюрьмы,

И хлещут с гор кипучи воды.

Пловцов брадатых на стругах

Несется с гулом отклик долгий;

И широко гуляет Волга

В заповедных своих лугах…

Поляны муравы одели,

И, вместо пальм и пышных роз,

Густые молодеют ели,

И льется запах от берез!..

И мчится тройка удалая

В Казань дорогой столбовой.

И колокольчик – дар Валдая —

Гудит, качаясь под дугой…

Младой ямщик бежит с полночи:

Ему сгрустнулося в тиши,

И он запел про ясны очи ,

Про очи девицы-души:

«Ах, очи, очи голубые!

Вы иссушили молодца!

Зачем, о люди, люди злые,

Зачем разрознили сердца?

Теперь я горький сиротина!»

И вдруг махнул по всем по трем…

Но я расстался с милым сном,

И чужеземная картина

Сияла пышно предо мной:

Немецкий город… все красиво,

Но я в раздумье молчаливо

Вздохнул по стороне родной…

Душа томится в вихрях света;

Мне душен воздух городской;

И я, оставя за собою

Заботы, пыль и тесноту,

Спешу на дикий берег моря —

На зов понятной мне мечты…

Я вижу синее пространство

В его роскошной широте;

И мне повеял ветер свежий,

Как будто с родины моей!

Златое сердце утопало

В волнах багряных облаков,

И флаги алые ходили

Под дымным синевом небес;

И я увидел, как знакомца,

Долину влаги голубой;

И необъятное пространство

Так нравилось моей душе,

Как будто что-то ей родное…

Не знаю… или, может быть,

И знаю… но могу ль сказать

Языком скудным человеков

О том, чей дивный образ нам —

Необозримое пространство!

И почему к себе всегда

Манит фантазию поэта

Румянцем блещущая даль?..

Я слушал плеск валов шумящих

И в беспредельность улетал:

Она была мне как свобода,

Когда она в волшебных снах

Приснится узнику младому…

Я, сладкой свежестью дыша,

Как будто молодел душою;

И, томность светской суеты

Стряхнув с себя, как пыль градскую,

Я весь как обновленный стал!

Но звезды вечера зажглися,

И с легкой ношей сладких чувств

Я крался сквозь толпы народа,

Робея счастье обронить…

Ах, если б в шуме сих кипящих

Расчетов, выгод и страстей,

Где сохнет сердце, вянут чувства,

Ах, если б век я был так свеж

И так в восторгах беспределен,

Как ты, кого теперь пою,

Долина моря голубая!

Приди, о ночь! приди ко мне,

Как на условное свиданье!

Пусть гаснет пылкое страданье

В твоей прохладной тишине!

Ты, сизою своей одеждой

Окутав бедную постель,

Уложишь спать меня с надеждой…

Я сплю… И тайная свирель

Играет где-то дивны звуки:

И не она ль манит мечты?

И не она ль отводит муки?

Кто вас, воздушны красоты,

В приют тоски моей сзывает?

Кто там природу украшает

В моих заплаканных глазах?

Каких небес я вижу своды?

Картины счастья и свободы,

Лимон и лавры на холмах…

На шум вломился с суетою,

И прочь с очей мечты и лень…

Опять идет мой грустный день

С своей несносной долготою…

Густая рожь стоит стеной!

Леса вкруг нивы, как карнизы,

И всё окинул ветер сизый

Полупрозрачной пеленой…

Порою слышны отголосья

Младых косцов и сельских жнищ;

Волнами зыблются колосья

Под пылкой ясностью зарниц;

И жатва, дочь златого лета,

Небесным кормится огнем,

И жадно пьет разливы света,

И зреет, утопая в нем…

Так горний пламень вдохновенья

Горит над нивою души,

И спеет жатва дум в тиши,

И созревают песнопенья…

Не слышно шуму городского,

В заневских башнях тишина!

И на штыке у часового

Горит полночная луна!

А бедный юноша! ровесник

Младым цветущим деревам,

В глухой тюрьме заводит песни

И отдает тоску волнам!

«Прости, отчизна, край любезный!

Прости, мой дом, моя семья!

Здесь за решеткою железной —

Уже не свой вам больше я!

Не жди меня отец с невестой,

Снимай венчальное кольцо;

Застынь мое навеки место;

Не быть мне мужем и отцом!

Сосватал я себе неволю,

Мой жребий – слезы и тоска!

Но я молчу, – такую долю

Взяла сама моя рука.

Откуда ж придет избавленье,

Откуда ждать бедам конец?

Но есть на свете утешенье

И на святой Руси отец!

О русский царь! в твоей короне

Есть без цены драгой алмаз.

Он значит – милость! Будь на троне

И, наш отец, помилуй нас!

А мы с молитвой крепкой к Богу

Падем все ниц к твоим стопам;

Велишь – и мы пробьем дорогу

Твоим победным знаменам».

Уж ночь прошла, с рассветом в злате

Давно день новый засиял!

А бедный узник в каземате

Все ту же песню запевал!..

Куда спешишь так торопливо,

Звезда, красавица небес?

Здесь ясно зеркало залива

И свеж и ароматен лес!

Сады цветут у нас душисто!

И от златых твоих лучей

В долинах бисер серебристый

Горит в безмолвии ночей…

Куда ж спешишь так торопливо,

Звезда, красавица небес?

Потускнет зеркало залива

И потемнеет свежий лес…

Но ты спешишь с полей эфира;

Увы! неодолим закон!..

Так и для нас, моя Эльмира!

Ни слез поток, ни сердца стон

Не отведет часа разлуки;

Настанет день, удвоит муки…

Пойду с тоской моей туда,

Где ты, прекрасная, гостила;

Но ты, души моей звезда!

Ты мне надолго отсветила!..

Взойдет опять звезда небес!

Опять заливы засветлеют,

И сквозь цветущий дол и лес

Роскошным шепотом повеют

С душистой негой ветерки…

Но, полный всё моей тоски,

Я не пойду на праздник мира!

И тихо мне простонет лира:

«Зачем идти тебе туда?

Где милой нет – там свет могила!

Увы! души твоей звезда

Тебе надолго отсветила!»

Сегодня вихорь парус рвет;

И вал на отмель лодку бьет;

И гром над безднами ревет;

И молния пловцу в глазах ресницы жжет…

А завтра – ни грозы, ни бури:

Погода… мир… и тишина,

Под круглым куполом небесныя лазури

Светлеет моря глубина…

Для нашей жизни нет картины сей вернее,

И – утро вечера бывает мудренее .

Спокойны спящие морей заливы,

Как синее стекло;

Уже сошли часы покоя молчаливы,

И небо светлые огни свои зажгло…

Горит росою сад душистый

Под легкой завесой теней,

И долго свищет меж ветвей

Любовник розы голосистый…

И мимолетный, сладкий сон

Навел на вежды мне златой покров дремоты

И отмахнул крылом заботы,

И веял на душу мечтой прелестной он…

Я спал… но сердце пробудилось

И к жизни ожило иной,

И, как дитя в объятия к родной,

Тоскуя, из груди просилось…

Мне что-то милое , бывалое явилось!

Я вздрогнул… грудь была унынием полна,

И растворились сердца раны…

Уже сливалися волнистые туманы

И раскрывалася цветущая страна…

Но мне нерадостен весенний сад природы,

Ни аромат младых цветов:

Мне вспомянулися во сне минувши годы

И прежняя любовь…

Я видел милую , как легкий призрак

зыбкий,

Я слышал звук знакомых мне речей,

И, пробудясь, я всё ищу ее улыбки

И голубых ее очей…

Над серебряной водой,

На златом песочке

Долго девы молодой

Я берег следочки…

Вдруг завыло в вышине,

Речку всколыхало;

И следов, любезных мне,

Будто не бывало!..

Что ж душа так замерла?

Колокол раздался…

Ах, девица в храм пошла:

С ней другой венчался…

Когда ты близишься, душа моя пылает

И всё во мне от радости дрожит;

И кровь, как горный ключ, кипит,

И мозг в костях моих играет.

Что ж ты несешь с собой, творец и бог миров?

Какое нищему таинственное благо?

Ты окропил уста какою сладкой влагой?..

Я узнаю… то ты и то… твоя любовь!..

И мыслью о тебе все помыслы светятся,

И именем твоим уста услащены!

И силы слабого тобой одним крепятся,

И траты все мои в тебе возвращены!

Да зацвету я вновь под промыслом святым,

Как пальма свежая у нильского протока,

Под небом сладостным Востока,

Прекрасной Африки под солнцем золотым!

В глуши, разбитая, былых градов стена

Стоит одна, развалиной на пуще,

Но обвивается зеленым, свежим плющем,

Как животворная коснется к ней весна.

О, будь моей весной, всеблагодатный царь!

Да я, покинутый, как мертвый,

Воскреснув, воскурюсь тебе угодной жертвой,

Как древний, на степях отысканный алтарь!

О ты, создавший дни и веки,

Чьи персты солнца свет зажгли!

Твои лазоревые реки

Бегут, как пояса земли!

И, под густым покровом ночи,

На лов выходит дикий зверь,

Доколь заря, отверзши дверь,

Осветит человеков очи.

И утра в ранние часы

Всё дышит радостью святою:

И кедр, одетый лепотою,

И капля светлая росы.

Уже душистей стали ели,

И пахнет в воздухе смолой;

Уже луга зазеленели,

И мох кудрится над скалой.

Разделись синие заливы,

И лодки ходят по реке;

Уже заколосились нивы,

И слышно стадо вдалеке…

И воздух полон тишиною,

И как им сладостно дышать!

Так сердце с жизнью неземною

Вдыхает неба благодать.

Луна прекрасная светила

В тиши лазоревых полей

И ярче золота златила

Главы подкрестные церквей.

А бедный узник за решеткой

Мечтал о Божьих чудесах:

Он их читал, как почерк четкий,

И на земле и в небесах.

И в тайной книге прошлой жизни

Он с умиленьем их читал,

И с мыслью о святой отчизне

Сидел, терпел – и уповал!

Я не могу тебя с холодностью любить

И говорить с тобой бесслезными очами;

Я не могу тебя хвалить

Одними мертвыми словами:

Жизнь, жизнь во мне кипит,

Как многошумный ток весенний;

Душа зажглась, душа горит,

И грудь тесна от вдохновений…

Мой Бог! я в выраженье слаб;

Я в пении косноязычен;

Земли отродие и раб,

Еще я к небу не привычен…

Коснись твой шестикрылый мне

Горящим углием языка! [2]Сие выражение объясняется видением Исайи в 1-й главе сего пророка. – Примеч. Ф. Глинки .

Да совершит мне глас великий,

Да даст мне весть о вышине!

Давно земным засыпан прахом,

Таюсь, как червь, в земной тиши,

Одеян скорбию и страхом…

Но ты тенета разреши —

И миг – и гость я над звездами

Родимых ангельских полей:

Там правда с горними судьями

Суд крепкий держит над землей.

Я рано поутру вставал,

Когда еще алело небо,

И душу гладную питал

Молитвы кроткой сладким хлебом.

И в теплом воздухе потом,

Когда лучей и дня разливы

Златили лес, скалы и нивы,

Я, в восхищении святом,

Без бурь, без помыслов – свободный —

В каком-то счастье утопал.

И, мнилось, с воздухом вдыхал

Порыв к святому благородный —

И быть земным переставал!

Но суетливость пробуждалась,

И шум касался до меня…

И вдруг душа моя сжималась,

Как ветвь травы – не тронь меня!

Город чудный, город древний,

Ты вместил в свои концы

И посады и деревни,

И палаты и дворцы!

Опоясан лентой пашен,

Весь пестреешь ты в садах;

Сколько храмов, сколько башен

На семи твоих холмах!..

Исполинскою рукою

Ты, как хартия, развит

И над малою рекою

Стал велик и знаменит!

На твоих церквах старинных

Вырастают дерева;

Глаз не схватит улиц длинных…

Это матушка-Москва!

Кто, силач, возьмет в охапку

Холм Кремля-богатыря?

Кто собьет златую шапку

У Ивана-звонаря? ..

Кто Царь-колокол подымет?

Кто Царь-пушку повернет?

Шляпы кто, гордец, не снимет

У святых в Кремле ворот?!

Ты не гнула крепкой выи

В бедовой своей судьбе,

Разве пасынки России

Не поклонятся тебе!..

Ты, как мученик, горела,

Белокаменная!

И река в тебе кипела

Бурнопламенная!

И под пеплом ты лежала

Полоненною,

И из пепла ты восстала

Неизменною!..

Процветай же славой вечной,

Город храмов и палат!

Град срединный , град сердечный ,

Коренной России град!

Два я боролися во мне:

Один рвался в мятеж тревоги,

Другому сладко в тишине

Сидеть в тиши дороги

С самим собой, в себе самом.

Несправедливо мыслят, нет!

И порицают лиры сына

За то, что будто гражданина

Условий не снесет поэт…

Пусть не по нем и мир наш внешний,

Пусть, по мечтам, он и нездешний,

А где-то всей душой гостит;

Зато, вскипевши в час досужный,

Он стих к стиху придвинет дружный,

И брызнет рифмою жемчужной,

И высоко заговорит!..

И говор рифмы музыкальной

Из края в край промчится дальный,

Могучих рек по берегам

От хижин мирных к городам,

В дома вельмож… И под палаткой.

В походном часто шалаше,

Летучий стих, мелькнув украдкой,

С своею музыкою сладкой

Печалью ляжет на душе.

И в дни борьбы, и сеч, и шума

Отрадно-радужная дума

Завьется у младых бойцов,

По свежим лаврам их венцов.

И легче станет с жизнью битва

И труд страдальца под крестом,

Когда холодная молитва

Зажжется пламенным стихом!

Не говори: «Поэт спокойным

И праздным гостем здесь живет!»

Он буквам мертвым и нестройным

И жизнь, и мысль, и строй дает…

Тоскуя – полосою длинной,

В туманной утренней росе,

Вверяет эху сон пустынный

Осиротелое шоссе…

А там вдали мелькает струнка,

Из-за лесов струится дым:

То горделивая чугунка

С своим пожаром подвижным.

Шоссе поет про рок свой слезный:

«Что ж это сделал человек?!

Он весь поехал по железной,

А мне грозит железный век!..

Давно ль красавицей дорогой

Считалась общей я молвой? —

И вот теперь сижу убогой

И обездоленной вдовой.

Где-где по мне проходит пеший;

А там и свищет и рычит

Заклепанный в засаде леший

И без коней – обоз бежит…»

Но рок дойдет и до чугунки:

Смельчак взовьется выше гор

И на две брошенные струнки

С презреньем бросит гордый взор.

И станет человек воздушный

(Плывя в воздушной полосе)

Смеяться и чугунке душной

И каменистому шоссе.

Так помиритесь же, дороги, —

Одна судьба обеих ждет.

А люди? – люди станут боги,

Или их громом пришибет.

Не грустью, нет, но нежной думой

Твои наполнены глаза.

И не печали след угрюмой,

На них – жемчужная слеза.

Когда с душою умиленной

Ты к небу взор возводишь свой,

Не за себя мольбы смиренной

Ты тихо шепчешь звук святой;

Но светлыми полна мечтами,

Паришь ты мыслью над звездами,

Огнем пылаешь неземным

И на печали, на желанья

Глядишь как юный серафим,

Бессмертный, полный состраданья,

Но чуждый бедствиям земным.

Хотел бы я разлиться в мире,

Хотел бы с солнцем в небе течь,

Звездою в сумрачном эфире

Ночной светильник свой зажечь.

Хотел бы зыбию стеклянной

Играть в бездонной глубине

Или лучом зари румяной

Скользить по плещущей волне.

Хотел бы с тучами скитаться,

Туманом виться вкруг холмов

Иль буйным ветром разыграться

В седых изгибах облаков;

Жить ласточкой под небесами,

К цветам ласкаться мотыльком,

Или над дикими скалами

Носиться дерзостным орлом.

Как сладко было бы в природе

То жизнь и радость разливать,

То в громах, вихрях, непогоде

Пространство неба обтекать!

Все звезды в новый путь стремились,

Рассеяв вековую мглу.

Все звезды жизнью веселились

И пели Божию хвалу.

Одна, печально измеряя

Никем не знанные лета,

Земля катилася немая,

Небес веселых сирота.

Она без песен путь свершала,

Без песен в путь текла опять,

И на устах ее лежала

Молчанья строгого печать.

Кто даст ей голос? – Луч небесный

На перси смертного упал,

И смертного покров телесный

Жильца бессмертного приял.

Он к небу взор возвел спокойный,

И Богу гимн в душе возник;

И дал земле он голос стройный,

Творенью мертвому язык.

Тот, кто не плакал, не дерзни

Своей рукой неосвященной

Струны коснуться вдохновенной:

Поэтов званья не скверни!

Лишь сердце, в коем стрелы рока

Прорыли тяжкие следы,

Святит, как вещий дух пророка,

Свои невольные труды.

И рана в нем не исцелеет,

И вечно будет литься кровь;

Но песни дух над нею веет

И дум возвышенных любовь,

Так средь Аравии песчаной

Над степью дерево растет:

Когда его глубокой раной

Рука пришельца просечет, —

Тогда, как слезы в день страданья,

По дико врезанным браздам

Течет роса благоуханья,

Небес любимый фимиам.

Но кто ж сей юный победитель,

Варягов бич, славян спаситель?

Не князь, не вождь, – но вслед за ним

Толпы послушные летают!

Не старец он, – но пред бойцом младым

Вожди и старцы умолкают.

Его был счастливый удел:

Владеть покорными сердцами;

В душе возвышенной горел

Огонь, возженный небесами;

Ему от ранних детских дней

Дажбог внушил дар чувств высоких,

И мудрости, и дум глубоких,

И сладкий дар златых речей.

Его и силой и красой

Блестящий света царь одел,

И на младом челе могущею рукою

Черты владичества Перун запечатлел.

Как в сонме звезд денница молодая,

Стоял ли он в кругу богатырей,

Их всех главою превышая,

Прекрасен был и тихий свет очей

И стана стройность молодая:

Прекрасен средь седых вождей,

Когда он силой слов могущих

Готовил гибель для врагов,

Победу новградских полков

И славу подвигов грядущих.

Когда ж он к битвам выступал

И на врагов остановлял

Свои сверкающие очи,

Кто взор бы встретить сей возмог?

Не столь ужасен брани бог,

Когда мрачнее черной ночи

Несется в вихрях он меж небом и землей,

Одетый ужасом, сопутствуем враждой!

Не презирай клинка стального

В обделке древности простой

И пыль забвенья векового

Сотри заботливой рукой.

Мечи с красивою оправой,

В златых покояся ножнах,

Блистали тщетною забавой

На пышных роскоши пирах;

А он в порывах бурь военных

По латам весело стучал

И на главах иноплеменных

Об Руси память зарубал.

Но тяжкий меч, в ножнах забытый

Рукой слабеющих племен,

Давно лежит полусокрытый

Под едкой ржавчиной времен

И ждет, чтоб грянул голос брани,

Булата звонкого призыв,

Чтоб вновь воскрес в могущей длани

Его губительный порыв;

И там, где меч с златой оправой

Как хрупкий сломится хрусталь,

Глубоко врежет след кровавый

Его синеющая сталь.

Так не бросай клинка стального

В обделке древности простой

И пыль забвенья векового

Сотри заботливой рукой.

Есть час блаженства для поэта,

Когда мгновенною мечтой

Душа внезапно в нем согрета,

Как будто огненной струей.

Сверкают слезы вдохновенья,

Чудесной силы грудь полна,

И льются стройно песнопенья,

Как сладкозвучная волна.

Но есть поэту час страданья,

Когда восстанет в тьме ночной

Вся роскошь дивная созданья

Перед задумчивой душой;

Когда в груди его сберется

Мир целый образов и снов,

И новый мир сей к жизни рвется,

Стремится к звукам, просит слов.

Но звуков нет в устах поэта,

Молчит окованный язык,

И луч божественного света

В его виденья не проник.

Вотще он стонет исступленный;

Ему не внемлет Феб скупой,

И гибнет мир новорожденный

В груди бессильной и немой.

Вокруг нее очарованье;

Вся роскошь Юга дышит в ней,

От роз ей прелесть и названье;

От звезд полудня блеск очей.

Прикован к ней волшебной силой,

Поэт восторженный глядит;

Но никогда он деве милой

Своей любви не посвятит.

Пусть ей понятны сердца звуки,

Высокой думы красота,

Поэтов радости и муки,

Поэтов чистая мечта;

Пусть в ней душа, как пламень ясный,

Как дым молитвенных кадил;

Пусть ангел светлый и прекрасный

Ее с рожденья осенил, —

Но ей чужда моя Россия,

Отчизны дикая краса;

И ей милей страны другие,

Другие лучше небеса.

Пою ей песнь родного края;

Она не внемлет, не глядит.

При ней скажу я: «Русь святая» —

И сердце в ней не задрожит.

И тщетно луч живого света

Из черных падает очей,

Ей гордая душа поэта

Не посвятит любви своей.

О, грустно, грустно мне! Ложится тьма густая

На дальнем Западе, стране святых чудес:

Светила прежние бледнеют, догорая,

И звезды лучшие срываются с небес.

А как прекрасен был тот Запад величавый!

Как долго целый мир, колена преклонив

И чудно озарен его высокой славой,

Пред ним безмолвствовал, смирен и молчалив.

Там солнце мудрости встречали наши очи,

Кометы бурных сеч бродили в высоте,

И тихо, как луна, царица летней ночи,

Сияла там любовь в невинной красоте;

Там в ярких радугах сливались вдохновенья.

И веры огнь живой потоки света лил!..

О! никогда земля от первых дней творенья

Не зрела над собой столь пламенных светил!

Но горе! век прошел, и мертвенным покровом

Задернут Запад весь. Там будет мрак глубок…

Услышь же глас судьбы, воспрянь в сиянье новом,

Проснися, дремлющий Восток!

Когда вечерняя спускается роса,

И дремлет дольний мир, и ветр прохладой дует,

И синим сумраком одеты небеса,

И землю сонную луч месяца целует, —

Мне страшно вспоминать житейскую борьбу,

И грустно быть одним, и сердце сердца просит,

И голос трепетный то ропщет на судьбу,

То имена любви невольно произносит…

Когда ж в час утренний проснувшийся Восток

Выводит с торжеством денницу золотую

Иль солнце льет лучи, как пламенный поток,

На ясный мир небес, на суету земную, —

Я снова бодр и свеж; на смутный быт людей

Бросаю смелый взгляд; улыбку и презренье

Один я шлю ответ грозам судьбы моей,

И радует меня мое уединенье.

Готовая к борьбе и крепкая как сталь,

Душа бежит любви, бессильного желанья,

И одинокая, любя свои страданья,

Питает гордую безгласную печаль.

Сокрыт в глуши, в тени древесной,

Любимец муз и тихих дум,

Фонтан живой, фонтан безвестный,

Как сладок мне твой легкий шум!

Поэта чистая отрада,

Тебя не сыщет в жаркий день,

Копыто жаждущего стада

Иль поселян бродящих лень;

Лесов зеленая пустыня

Тебя широко облегла,

И веры ясная святыня

Тебя под кров свой приняла;

И не скуют тебя морозы,

Тебя не ссушит летний зной,

И льешь ты сребряные слезы

Неистощимою струей.

В твоей груди, моя Россия,

Есть также тихий, светлый ключ;

Он также воды льет живые,

Сокрыт, безвестен, но могуч.

Не возмутят людские страсти

Его кристальной глубины,

Как прежде холод чуждой власти

Не заковал его волны.

И он течет неиссякаем,

Как тайна жизни невидим,

И чист, и миру чужд, и знаем

Лишь Богу да его святым.

Но водоема в тесной чаше

Не вечно будет заключен.

Нет, с каждым днем живей и краше

И глубже будет литься он.

И верю я: тот час настанет,

Река свой край перебежит,

На небо голубое взглянет

И небо все в себе вместит.

Смотрите, как широко воды

Зеленым долом разлились,

Как к брегу чуждые народы

С духовной жаждой собрались!

Смотрите! мчатся через волны

С богатством мыслей корабли,

Любимцы неба, силы полны,

Плодотворители земли.

И солнце яркими огнями

С лазурной светит вышины,

И осиян весь мир лучами

Любви, святыни, тишины.

Благодарю тебя! Когда любовью нежной

Сияли для меня лучи твоих очей,

Под игом сладостным заснул в груди мятежной

Порыв души моей.

Благодарю тебя! Когда твой взор суровый

На юного певца с холодностью упал,

Мой гордый дух вскипел; и прежние оковы

Я смело разорвал.

И шире мой полет, живее в крыльях сила,

Всё в груди тишина, всё сердце расцвело;

И песен благодать святее осенила

Свободное чело.

Так после ярых бурь моря лазурней, тише,

Благоуханней лес, свежей долин краса,

Так раненный слегка орел уходит выше

В родные небеса.

Когда гляжу, как чисто и зеркально

Твое чело,

Как ясен взор, – мне грустно и печально,

Мне тяжело.

Ты знаешь ли, как глубоко и свято

Тебя люблю?

Ты знаешь ли, что отдал без возврата

Я жизнь свою!

Когда умрет пред хладной молньей взора

Любви мечта,

Не прогремят правдивого укора

Мои уста.

Но пропою в последнее прощанье

Я песнь одну;

В ней всю любовь, все горе, все страданье,

Всю жизнь сомкну.

И, слыша песнь, каким огнем согрета

И как грустна,

Узнает мир, что в ней душа поэта

Схоронена.

Лампада поздняя горела

Пред сонной лению моей,

И ты взошла и тихо села

В сиянье мрака и лучей.

Головки русой очерк нежный

В тени скрывался, а чело —

Святыня думы безмятежной —

Белело чисто и светло.

Уста с улыбкою спокойной,

Глаза с лазурной их красой,

Всё чудным миром, мыслью стройной

В тебе сияло предо мной,

Кругом – глубокое молчанье;

Казалось, это дивный сон,

И я глядел, стаив дыханье,

Бояся, чтоб не скрылся он.

Ушла ты – солнце закатилось,

Померкла хладная земля;

Но в ней глубоко затаилась

От солнца жаркая струя.

Ушла! но, Боже, как звенели

Все струны пламенной души,

Какую песню в ней запели

Они в полуночной тиши!

Как вдруг и молодо, и живо

Вскипели силы прежних лет,

И как вздрогнул нетерпеливо,

Как вспрянул дремлющий поэт!

Как чистым пламенем искусства

Его зажглася голова,

Как сны, надежды, мысли, чувства

Слилися в звучные слова!

О верь мне! сердце не обманет:

Светло звезда моя взошла,

И снова новый луч проглянет

На лавры гордого чела.

Бывало, в глубокий полуночный час,

Малютки, приду любоваться на вас:

Бывало, люблю вас крестом знаменать,

Молиться, да будет на вас благодать,

Любовь Вседержителя Бога.

Стеречь умиленно ваш детский покой,

Подумать о том, как вы чисты душой,

Надеяться долгих и счастливых дней

Для вас, беззаботных и милых детей,

Как сладко, как радостно было!

Теперь прихожу я: везде темнота,

Нет в комнате жизни, кроватка пуста;

В лампаде погас пред иконою свет.

Мне грустно, малюток моих уже нет!

И сердце так больно сожмется!

О дети, в глубокий полуночный час

Молитесь о том, кто молился о вас,

О том, кто любил вас крестом знаменать.

Молитесь, да будет и с ним благодать,

Любовь Вседержителя Бога.

«Гордись! – тебе льстецы сказали. —

Земля с увенчанным челом,

Земля несокрушимой стали,

Полмира взявшая мечом!

Пределов нет твоим владеньям,

И, прихотей твоих раба,

Внимает гордым повеленьям

Тебе покорная судьба.

Красны степей твоих уборы,

И горы в небо уперлись,

И как моря твои озеры…»

Не верь, не слушай, не гордись!

Пусть рек твоих глубоки волны,

Как волны синие морей,

И недра гор алмазов полны,

И хлебом пышен тук степей;

Пусть пред твоим державным блеском

Народы робко клонят взор

И семь морей немолчным плеском

Тебе поют хвалебный хор;

Пусть далеко грозой кровавой

Твои перуны пронеслись —

Всей этой силой, этой славой,

Всем этим прахом не гордись!

Грозней тебя был Рим великой,

Царь семихолмного хребта,

Железных сил и воли дикой

Осуществленная мечта;

И нестерпим был огнь булата

В руках алтайских дикарей;

И вся зарылась в груды злата

Царица западных морей.

И что же Рим? и где монголы?

И, скрыв в груди предсмертный стон,

Кует бессильные крамолы,

Дрожа над бездной, Альбион!

Бесплоден всякой дух гордыни,

Неверно злато, сталь хрупка,

Но крепок ясный мир святыни,

Сильна молящихся рука!

И вот за то, что ты смиренна,

Что в чувстве детской простоты,

В молчанье сердца сокровенна,

Глагол творца прияла ты, —

Тебе он дал свое призванье,

Тебе он светлый дал удел:

Хранить для мира достоянье

Высоких жертв и чистых дел;

Хранить племен святое братство,

Любви живительной сосуд,

И веры пламенной богатство,

И правду, и бескровный суд.

Твое все то, чем дух святится,

В чем сердцу слышен глас небес,

В чем жизнь грядущих дней таится,

Начало славы и чудес!..

О, вспомни свой удел высокой!

Былое в сердце воскреси

И в нем сокрытого глубоко

Ты духа жизни допроси!

Внимай ему – и, все народы

Обняв любовию своей,

Скажи им таинство свободы,

Сиянье веры им пролей!

И станешь в славе ты чудесной

Превыше всех земных сынов,

Как этот синий свод небесный —

Прозрачный вышнего покров!

Высоко передо мною

Старый Киев над Днепром,

Днепр сверкает под горою

Переливным серебром.

Слава, Киев многовечный,

Русской славы колыбель!

Слава, Днепр наш быстротечный,

Руси чистая купель!

Сладко песни раздалися,

В небе тих вечерний звон:

«Вы откуда собралися,

Богомольцы, на поклон?»

«Я оттуда, где струится

Тихий Дон – краса степей».

«Я оттуда, где клубится

Беспредельный Енисей!»

«Край мой – теплый брег Эвксина!»

«Край мой – брег тех дальних стран,

Где одна сплошная льдина

Оковала океан».

«Дик и страшен верх Алтая,

Вечен блеск его снегов,

Там страна моя родная!»

Мне отчизна – старый Псков».

«Я от Ладоги холодной».

«Я от синих волн Невы».

«Я от Камы многоводной».

«Я от матушки-Москвы».

Слава, Днепр, седые волны!

Слава, Киев, чудный град!

Мрак пещер твоих безмолвный

Краше царственных палат.

Знаем мы: в века былые,

В древню ночь и мрак глубок,

Над тобой блеснул России

Солнца вечного восток.

И теперь из стран далеких,

Из неведомых степей,

От полночных рек глубоких —

Полк молящихся детей —

Мы вокруг твоей святыни

Все с любовью собраны…

Братцы, где ж сыны Волыни?

Галич, где твои сыны?

Горе, горе! их спалили

Польши дикие костры;

Их сманили, их пленили

Польши шумные пиры.

Меч и лесть, обман и пламя

Их похитили у нас;

Их ведет чужое знамя,

Ими правит чуждый глас.

Пробудися, Киев, снова!

Падших чад своих зови!

Сладок глас отца родного,

Зов моленья и любви.

И отторженные дети,

Лишь услышат твой призыв,

Разорвав коварства сети,

Знамя чуждое забыв,

Снова, как во время оно,

Успокоиться придут

На твое святое лоно,

В твой родительский приют.

И вокруг знамен отчизны

Потекут они толпой,

К жизни духа, к духу жизни,

Возрожденные тобой!

Как темнота широко воцарилась!

Как замер шум денного бытия!

Как сладостно дремотою забылась

Прекрасная, любимая моя!

Весь мир лежит в торжественном покое,

Увитый сном и дивной тишиной;

И хоры звезд, как празднество ночное,

Свои пути свершают над землей.

Что пронеслось, как вешнее дыханье?

Что надо мной так быстро протекло?

И что за звук, как арфы содроганье,

Как лебедя звенящее крыло?

Вдруг свет блеснул, полнеба распахнулось;

Я задрожал, безмолвный, чуть дыша…

О, перед кем ты, сердце, встрепенулось?

Кого ты ждешь? скажи, моя душа!

Ты здесь, ты здесь, владыка песнопений,

Прекрасный царь моей младой мечты!

Небесный друг, мой благодатный гений,

Опять, опять ко мне явился ты!

Все та ж весна ланиты оживленной,

И тот же блеск твоих эфирных крыл,

И те ж уста с улыбкой вдохновенной;

Все тот же ты, – но ты не то, что был.

Ты долго жил в лазурном том просторе,

И на челе остался луч небес;

И целый мир в твоем глубоком взоре,

Мир ясных дум и творческих чудес.

Прекраснее, и глубже, и звучнее

Твоих речей певучая волна;

И крепкий стан подъемлется смелее,

И звонких крыл грознее ширина.

Перед тобой с волненьем тайным страха

Сливается волнение любви.

Склонись ко мне; возьми меня из праха,

По-прежнему мечты благослови!

По-прежнему эфирным дуновеньем,

Небесный брат, коснись главы моей;

Всю грудь мою наполни вдохновеньем;

Земную мглу от глаз моих отвей!

И полный сил, торжественный и мирный,

Я восстаю над бездной бытия…

Проснись, тимпан! проснися, голос лирный!

В моей душе проснися, песнь моя!

Внемлите мне, вы, страждущие люди;

Вы, сильные, склоните робкий слух;

Вы, мертвые и каменные груди,

Услыша песнь, примите жизни дух!

Вчерашняя ночь была так светла,

Вчерашняя ночь все звезды зажгла

Так ясно,

Что, глядя на холмы и дремлющий лес,

На воды, блестящие блеском небес,

Я думал: о! жить в этом мире чудес

Прекрасно!

Прекрасны и волны, и даль степей,

Прекрасна в одежде зеленых ветвей

Дубрава,

Прекрасна любовь с вечно свежим венком,

И дружбы звезда с неизменным лучом,

И песен восторг с озаренным челом,

И слава!

Взглянул я на небо – там твердь ясна:

Высоко, высоко восходит она

Над бездной;

Там звезды живые катятся в огне,

И детское чувство проснулось во мне,

И думал я: лучше нам в той вышине

Надзвездной.

Сумрак вечерний тихо взошел,

Месяц двурогий звезды повел

В лазурном просторе,

Время покоя, любви, тишины,

Воздух и небо сиянья полны,

Смолкло роптанье разгульной волны,

Сровнялося море.

Сердцу отрадно, берег далек;

Как очарован, спит мой челнок,

Упали ветрила.

Небо, как море, лежит надо мной;

Море, как небо, блестит синевой;

В бездне небесной и бездне морской

Всё те же светила.

О, что бы в душу вошла тишина!

О, что бы реже смущалась она

Земными мечтами!

Лучше, чем в лоне лазурных морей,

Полное тайны и полно лучей,

Вечное небо гляделось бы в ней

Со всеми звездами.

Певец-пастух на подвиг ратный

Не брал ни тяжкого меча,

Ни шлема, ни брони булатной,

Ни лат с Саулова плеча;

Но, духом Божьим осененный,

Он в поле брал кремень простой —

И падал враг иноплеменный,

Сверкая и гремя броней.

И ты – когда на битву с ложью

Восстанет правда дум святых —

Не налагай на правду Божью

Гнилую тягость лат земных.

Доспех Саула ей окова,

Саулов тягостен шелом:

Ее оружье – Божье слово,

А Божье слово – Божий гром!

Солнце сокрылось; дымятся долины;

Медленно сходят к ночлегу стада;

Чуть шевелятся лесные вершины,

Чуть шевелится вода.

Ветер приносит прохладу ночную;

Тихою славой горят небеса…

Братья, оставим работу денную,

В песни сольем голоса…

Ночь на востоке с вечерней звездою;

Тихо сияет струей золотою

Западный край.

Господи, путь наш меж камней и терний,

Путь наш во мраке… Ты, свет невечерний,

Нас осияй!

В мгле полуночной, в полуденном зное,

В скорби и радости, в сладком покое,

В тяжкой борьбе —

Всюду сияние солнца святого,

Божия мудрость и сила и слово,

Слава тебе!

Тебя призвал на брань святую,

Тебя Господь наш полюбил,

Тебе дал силу роковую,

Да сокрушишь ты волю злую

Слепых, безумных, буйных сил.

Вставай, страна моя родная,

За братьев! Бог тебя зовет

Чрез волны гневного Дуная,

Туда, где, землю огибая,

Шумят струи Эгейских вод.

Но помни: быть орудьем Бога

Земным созданьям тяжело.

Своих рабов он судит строго,

А на тебя, увы! как много

Грехов ужасных налегло!

В судах черна неправдой черной

И игом рабства клеймена;

Безбожной лести, лжи тлетворной,

И лени мертвой и позорной,

И всякой мерзости полна!

О, недостойная избранья,

Ты избрана! Скорей омой

Себя водою покаянья,

Да гром двойного наказанья

Не грянет над твоей главой!

С душой коленопреклоненной,

С главой, лежащею в пыли,

Молись молитвою смиренной

И раны совести растленной

Елеем плача исцели!

И встань потом, верна призванью,

И бросься в пыл кровавых сеч!

Борись за братьев крепкой бранью,

Держи стяг Божий крепкой дланью,

Рази мечом – то Божий меч!

Не в пьянстве похвальбы безумной,

Не в пьянстве гордости слепой,

Не в буйстве смеха, песни шумной,

Не с звоном чаши круговой;

Но в силе трезвенной смиренья

И обновленной чистоты

На дело грозного служенья

В кровавый бой предстанешь ты.

О Русь моя! как муж разумный,

Сурово совесть допросив,

С душою светлой, многодумной,

Идет на божеский призыв,

Так, исцелив болезнь порока

Сознаньем, скорбью и стыдом,

Пред миром станешь ты высоко,

В сиянье новом и святом!

Иди! тебя зовут народы!

И, совершив свой бранный пир,

Даруй им дар святой свободы,

Дай мысли жизнь, дай жизни мир!

Иди! светла твоя дорога:

В душе любовь, в деснице гром,

Грозна, прекрасна, – ангел Бога

С огнесверкающим челом!

В час полночный, близ потока

Ты взгляни на небеса:

Совершаются далеко

В горнем мире чудеса.

Ночи вечные лампады,

Невидимые в блеске дня,

Стройно ходят там громады

Негасимого огня.

Но впивайся в них очами —

И увидишь, что вдали

За ближайшими звездами

Тьмами звезды в ночь ушли.

Вновь вглядись – и тьмы за тьмами

Утомят твой робкий взгляд:

Все звездами, все огнями

Бездны синие горят.

В час полночного молчанья,

Отогнав обманы снов,

Ты вглядись душой в писанья

Галилейских рыбаков, —

И в объеме книги тесной

Развернется пред тобой

Бесконечный свод небесный

С лучезарною красой.

Узришь – звезды мысли водят

Тайный хор свой вкруг земли.

Вновь вглядись – другие всходят;

Вновь вглядись – и там вдали

Звезды мысли, тьмы за тьмами,

Всходят, всходят без числа, —

И зажжется их огнями

Сердца дремлющая мгла.

Подвиг есть и в сраженье,

Подвиг есть и в борьбе;

Высший подвиг в терпенье,

Любви и мольбе.

Если сердце заныло

Перед злобой людской,

Иль насилье схватило

Тебя цепью стальной;

Если скорби земные

Жалом в душу впились, —

С верой бодрой и смелой

Ты за подвиг берись.

Есть у подвига крылья,

И взлетишь ты на них

Без труда, без усилья

Выше мраков земных,

Выше крыши темницы,

Выше злобы воплей и криков

Гордой черни людской.

За листком листок срывая

С белой звездочки полей,

Ей шепчу, цветку вверяя,

Что скрываю от людей.

Суеверное мечтанье

Видит в нем себе ответ

На сердечное гаданье —

Будет да мне или нет ?

Много в сердце вдруг проснется

Незабвенно давних грез,

Много из груди польется

Страстных просьб и горьких слез.

Но на детское моленье,

На порывы бурных лет

Сердцу часто провиденье

Молвит милостиво: нет !

Стихнут жажды молодые;

Может быть, зашепчут вновь

И мечтанья неземные,

И надежда, и любовь.

Но на зов видений рая,

Но на сладкий их привет

Сердце, жизнь воспоминая,

Содрогнувшись, молвит: нет !

Чего твоя хочет причуда?

Куда, мотылек молодой,

Природы блестящее чудо,

Взвился ты к лазури родной?

Не знал своего назначенья,

Был долго ты праха жилец;

Но время второго рожденья

Пришло для тебя наконец.

Упейся же чистым эфиром,

Гуляй же в небесной дали,

Порхай оживленным сапфиром,

Живи, не касаясь земли.

Не то ли сбылось и с тобою?

Не так ли, художник, и ты

Был скован житейскою мглою,

Был червем земной тесноты?

Средь грустного так же бессилья

Настал час урочный чудес:

Внезапно расширил ты крылья,

Узнал себя сыном небес.

Покинь же земную обитель

И участь прими мотылька;

Свободный, как он, небожитель,

На землю гляди с высока!

Невероятный и нежданный

Слетел ко мне певца привет,

Как лавра лист благоуханный,

Как южных стран прелестный цвет.

Там вы теперь – туда, бывало,

Просилась подышать и я,

И я мечтою улетала

В те благодатные края.

Но даром не проходит время,

Мне принесло свой плод оно,

И суетных желаний бремя

Я с сердца сбросила давно.

И примирилась я с Москвою,

С отчизной лени и снегов:

Везде есть небо над главою,

Везде есть много чудных снов;

Везде проходят звезды мимо,

Везде напрасно любишь их,

Везде душа неукротимо

В борьбах измучится пустых.

О Риме ныне не тоскуя,

Москве сравненьем не вредя,

Стихи здесь русские пишу я

При шуме русского дождя.

Покинув скромную столицу

Для полугородских полей,

Шлю из Сокольников я в Ниццу

Дань благодарности моей —

Слова сердечного ответа

В родной, далекой стороне

За сладкозвучный дар поэта,

За вспоминанье обо мне.

Среди забот и в людной той пустыне,

Свои мечты покинув и меня,

Успел ли ты былое вспомнить ныне?

Заветного ты не забыл ли дня?

Подумал ли, скажи, ты ныне снова,

Что с верою я детской, в оный час,

Из рук твоих свой жребий взять готова,

Тебе навек без страха обреклась?

Что свят тот миг пред Божьим провиденьем,

Когда душа, глубоко полюбя,

С невольным скажет убежденьем

Душе чужой: я верую в тебя!

Что этот луч, ниспосланный из рая, —

Какой судьба дорогой ни веди, —

Как в камне искра спит живая,

В остылой будет спать груди;

Что не погубит горя бремя

В ней этой тайны неземной;

Что не истлеет это семя

И расцветет в стране другой.

Ты вспомнил ли, как я, при шуме бала,

Безмолвно назвалась твоей?

Как больно сердце задрожало,

Как гордо вспыхнул огнь очей?

Взносясь над всей тревогой света,

В тебе, хоть жизнь свое взяла,

Осталась ли минута эта

Средь измененного цела?

Когда в раздор с самим собою

Мой ум бессильно погружен,

Когда лежит на нем порою

Уныло-праздный полусон, —

Тогда зашепчет вдруг украдкой,

Тогда звучит в груди моей

Какой-то отзыв грустно-сладкий

Далеких чувств, далеких дней.

Жаль небывалого мне снова,

Простор грядущего мне пуст:

Мелькнет призрак, уронит слово,

И тщетный вздох сорвется с уст.

Но вдруг в час дум, в час грусти лживой,

Взяв право грозное свое,

Души усталой и ленивой

Перстом коснется бытие.

И в тайной силе, вечно юный,

Ответит дух мой на призыв;

Другие в нем проснутся струны,

Другой воскреснет в нем порыв.

Гляжу в лицо я жизни строгой

И познаю, что нас она

Недаром вечною тревогой

На бой тяжелый звать вольна;

И что не тщетно сердце любит

Средь горестных ее забот,

И что не всё она погубит,

И что не всё она возьмет.

Преподаватель христианский,

Он духом тверд, он сердцем чист;

Не злой философ он германский,

Не беззаконный коммунист!

По собственному убежденью,

Стоит он скромно выше всех!..

Невыносим его смиренью

Лишь только ближнего успех.

Я снова здесь, под сенью крова,

Где знала столько тихих грез…

И шепот слушаю я снова

Знакомых кедров и берез;

И, как прошедшею весною,

Несутся вновь издалека

Над их зыбучей головою

За облаками облака.

И вы опять несетесь мимо,

О тени лучших снов моих!

Опять в уста неотразимо

Играющий ложится стих;

Опять утихнувших волнений

Струя живая бьет в груди,

И много дум и вдохновений,

И много песен впереди!

Свершу ли их? Пойду ли смело,

Куда мне Бог судил идти?

Увы! окрестность опустела,

Отзывы смолкли на пути.

Не вовремя стихов причуда,

Исчез поэтов хоровод,

И ветер русский ниоткуда

Волшебных звуков не несет.

Пришлось молчать мечтам заветным;

Зачем тому, кто духом нищ,

Тревожить ныне словом тщетным

Безмолвный мир святых кладбищ!..

Среди событий ежечасных

Какой мне сон волнует ум?

Откуда взрыв давно безгласных,

И малодушных, и напрасных,

И неуместных ныне дум?

Из-под холодного покрова

Ужель встает немая тень?

Ужели я теперь готова,

Чрез двадцать лет, заплакать снова,

Как в тот весенний, грустный день?

Внимая гулу жизни шумной,

Твердя толпы пустой язык,

Боялась, словно вещи чумной,

Я этой горести безумной

Коснуться сердцем хоть на миг.

Ужель былое как отрада

Мне ныне помнится в тиши?

Ужели утолять я рада

Хоть этим кубком, полным яда,

Все жажды тщетные души!

К ужасающей пустыне

Приведен путем своим,

Что мечтою ищет ныне

Утомленный пилигрим?

В темноте полярной ночи,

Позабыт и одинок,

Тщетно ты вперяешь очи

На белеющий восток.

Тщетно пышного рассвета

Сердце трепетное ждет:

Пропадет денница эта,

Это солнце не взойдет!

Воет ветр в степи огромной,

И валится снег.

Там идет дорогой темной

Бедный человек.

В сердце радостная вера

Средь кручины злой,

И нависли тяжко, серо

Тучи над землей.

Ты все, что сердцу мило,

С чем я сжился умом;

Ты мне любовь и сила, —

Спи безмятежным сном!

Ты мне любовь и сила,

И свет в пути моем, —

Все, что мне жизнь сулила, —

Спи безмятежным сном.

Все, что мне жизнь сулила

Напрасно с каждым днем,

Весь бред младого пыла, —

Спи безмятежным сном.

Весь бред младого пыла

О счастии земном

Судьба осуществила, —

Спи безмятежным сном.

Судьба осуществила

Все в образе одном,

Одно горит светило, —

Спи безмятежным сном!

Одно горит светило

Мне радостным лучом,

Как буря б ни грозила, —

Спи безмятежным сном!

Как буря б ни грозила,

Хотя б сквозь вихрь и гром

Неслось мое ветрило, —

Спи безмятежным сном!

Не раз в душе познавши смело

Разврата темные дела,

Святое чувство уцелело

Одно, средь лютости и зла;

Как столб разрушенного храма,

Где пронеслося буйство битв,

Стоит один, глася средь срама

О месте веры и молитв!

Ты, уцелевший в сердце нищем,

Привет тебе, мой грустный стих!

Мой светлый луч над пепелищем

Блаженств и радостей моих!

Одно, чего и святотатство

Коснуться в храме не могло, —

Моя напасть! мое богатство!

Мое святое ремесло!

Проснись же, смолкнувшее слово!

Раздайся с уст моих опять;

Сойди к избраннице ты снова,

О роковая благодать!

Уйми безумное роптанье

И обреки все сердце вновь

На безграничное страданье,

На бесконечную любовь!

Когда шучу я наудачу,

Когда смеюся я с людьми

И ты лишь видишь, как я плачу, —

Тех слез значенье ты пойми.

Пойми, что в этот миг не надо

Велеть мне верх брать над собой;

Что в этом взрыве есть отрада

И примирение с судьбой.

Его прими ты как поруку,

Что всех простила я вполне,

Что протянул недаром руку

Так добросовестно ты мне;

Что, весь свой век сражаясь с ложью,

В конце тяжелого пути

Могу признать я милость Божью

И в гроб без ропота сойти,

Могу, в толпе не дрогнув бровью,

Томима ношею большой,

Заплакать с верой и любовью

Пред многолюбящей душой.

И шлет Господь, быть может, эту

Нежданную мне благодать

За то, что каждому привету

Еще я смею доверять;

Что без опор и без приюта

Еще полна я сил былых;

Что слово горестное Брута

Из уст не вырвалось моих.

О былом, о погибшем, о старом

Мысль немая душе тяжела;

Много в жизни я встретила зла,

Много чувств я истратила даром,

Много жертв невпопад принесла.

Шла я вновь после каждой ошибки,

Забывая жестокий урок,

Безоружно в житейские сшибки:

Веры в слезы, слова и улыбки

Вырвать ум мой из сердца не мог.

И душою, судьбе непокорной,

Средь невзгод, одолевших меня,

Убежденье в успех сохраня,

Как игрок ожидала упорный

День за днем я счастливого дня.

Смело клад я бросала за кладом —

И стою, проигравшися в пух;

И счастливцы, сидящие рядом,

Смотрят жадным, язвительным взглядом —

Изменяет ли твердый мне дух?

Прошло сполна все то, что было,

Рассудок чувство покорил,

И одолела воли сила

Последний взрыв сердечных сил.

И как сегодня все далеко,

Что совершалося вчера:

Стремленье дум, борьбы без прока,

Души бедовая игра!

Как долго грудь роптала вздорно,

Кичливых прихотей полна;

И как все тихо, и просторно,

И безответно в ней до дна.

Я вспоминаю лишь порою

Про лучший сон мой, как про зло,

И мыслю с тяжкою тоскою

О том, что было, что прошло.

Снова над бездной, опять на просторе, —

Дальше и дальше от тесных земель!

В широкошумном качается море

Снова со мной корабля колыбель.

Сильно качается; ветры востока

Веют навстречу нам буйный привет;

Зыбь разблажилась и воет глубоко,

Дерзко клокочет машина в ответ.

Рвутся и бьются, с досадою явной,

Силятся волны отбросить нас вспять.

Странно тебе, океан своенравный,

Воле и мысли людской уступать.

Громче все носится ропот подводный,

Бурных валов все сердитее взрыв;

Весело видеть их бой сумасбродный,

Радужный их перекатный отлив.

Так бы нестись, обо всем забывая,

В споре с насилием вьюги и вод,

Вечно к брегам небывалого края,

С вечною верой, вперед и вперед!

Умолк шум улиц, – поздно;

Чернеет неба свод,

И тучи идут грозно,

Как витязи в поход.

На темные их рати

Смотрю я из окна —

И вспомнились некстати

Другие времена,

Те дни – их было мало, —

Тот мимолетный срок,

Когда я ожидала —

И слышался звонок!

Та повесть без развязки!

Ужель и ныне мне

Всей этой старой сказки

Забыть нельзя вполне?

Я стихла, я довольна,

Безумие прошло —

Но все мне что-то больно

И что-то тяжело.

Я затеплю свечу

Воску ярова,

Распаяю кольцо

Друга милова.

Загорись, разгорись,

Роковой огонь,

Распаяй, растопи

Чисто золото.

Без него – для меня

Ты не надобно;

Без него на руке —

Камень на сердце.

Что взгляну – то вздохну,

Затоскуюся,

И зальются глаза

Горьким горем слез.

Возвратится ли он?

Или весточкой

Оживит ли меня,

Безутешную?

Нет надежды в душе…

Ты рассыпься же

Золотой слезой,

Память милова!

Невредимо, черно,

На огне кольцо,

И звенит по столу

Память вечную.

Ворота тесовы

Растворилися,

На конях, на санях

Гости въехали;

Им хозяин с женой

Низко кланялись,

Со двора повели

В светлу горенку.

Перед Спасом святым

Гости молятся;

За дубовы столы,

За набраные,

На сосновых скамьях

Сели званые.

На столах кур, гусей

Много жареных,

Пирогов, ветчины

Блюда полные.

Бахромой, кисеей

Принаряжена,

Молодая жена,

Чернобровая,

Обходила подруг

С поцелуями,

Разносила гостям

Чашу горькова ;

Сам хозяин за ней

Брагой хмельною

Из ковшей вырезных

Родных потчует;

А хозяйская дочь

Медом сыченым

Обносила кругом

С лаской девичьей.

Гости пьют и едят,

Речи гуторят:

Про хлеба, про покос,

Про старинушку;

Как-то Бог и Господь

Хлеб уродит нам?

Как-то сено в степи

Будет зелено?

Гости пьют и едят,

Забавляются

От вечерней зари

До полуночи.

По селу петухи

Перекликнулись;

Призатих говор, шум

В темной горенке;

От ворот поворот

Виден по снегу.

Оседлаю коня,

Коня быстрова,

Я помчусь, полечу

Легче сокола.

Чрез поля, за моря,

В дальню сторону —

Догоню, ворочу

Мою молодость!

Приберусь и явлюсь

Прежним молодцем

И приглянусь опять

Красным девицам!

Но, увы, нет дорог

К невозвратному!

Никогда не взойдет

Солнце с запада!

Ну! тащися, сивка,

Пашней, десятиной!

Выбелим железо

О сырую землю.

Красавица зорька

В небе загорелась,

Из большова леса

Солнышко выходит.

Весело на пашне.

Ну, тащися, сивка!

Я сам-друг с тобою,

Слуга и хозяин.

Весело я лажу

Борону и соху,

Телегу готовлю,

Зерна насыпаю.

Весело гляжу я

На гумно, на скирды,

Молочу и вею…

Ну! тащися, сивка!

Пашенку мы рано

С сивкою распашем,

Зернышку сготовим

Колыбель святую.

Его вспоит, вскормит

Мать-земля сырая;

Выйдет в поле травка —

Ну! тащися, сивка!

Выйдет в поле травка —

Вырастет и колос,

Станет спеть, рядиться

В золотые ткани.

Заблестит наш серп здесь,

Зазвенят здесь косы;

Сладок будет отдых

На снопах тяжелых!

Ну! тащися, сивка!

Накормлю досыта,

Напою водою,

Водой ключевою.

С тихою молитвой

Я вспашу, посею:

Уроди мне, Боже,

Хлеб – мое богатство!

Не шуми ты, рожь,

Спелым колосом!

Ты не пой, косарь,

Про широку степь!

Мне не для чего

Собирать добро,

Мне не для чего

Богатеть теперь!

Прочил молодец,

Прочил доброе,

Не своей душе —

Душе-девице.

Сладко было мне

Глядеть в очи ей,

В очи, полные

Полюбовных дум!

И те ясные

Очи стухнули,

Спит могильным сном

Красна девица!

Тяжелей горы,

Темней полночи

Легла на сердце

Дума черная!

Высоко стоит

Солнце на небе,

Горячо печет

Землю-матушку.

Душно девице,

Грустно на поле,

Нет охоты жать

Колосистой ржи.

Всю сожгло ее

Поле жаркое,

Горит-горма все

Лицо белое.

Голова со плеч

На грудь клонится,

Колос срезанный

Из рук валится…

Не с проста ума

Жница жнет не жнет,

Глядит в сторону, —

Забывается.

Ох, болит у ней

Сердце бедное,

Заронилось в нем —

Небывалое!

Она шла вчера

Нерабочим днем,

Лесом шла себе

По малинушку.

Повстречался ей

Добрый молодец;

Уж не в первый раз

Повстречался он.

Разминется с ней

Будто нехотя

И стоит, глядит

Как-то жалобно.

Он вздохнул, запел

Песню грустную;

Далеко в лесу

Раздалась та песнь.

Глубоко в душе

Красной девицы

Озвалась она

И запала в ней…

Душно, жарко ей,

Грустно на поле,

Нет охоты жать

Колосистой ржи…

Не возьму я в толк…

Не придумаю…

Отчего же так —

Не возьму я в толк?

Ох, в несчастный день,

В бесталанный час,

Без сорочки я

Родился на свет.

У меня ль плечо —

Шире дедова,

Грудь высокая —

Моей матушки.

На лице моем

Кровь отцовская

В молоке зажгла

Зорю красную.

Кудри черные

Лежат скобкою;

Что работаю —

Все мне спорится!

Да в несчастный день,

В бесталанный час,

Без сорочки я

Родился на свет!

Прошлой осенью

Я за Грунюшку,

Дочку старосты,

Долго сватался;

А он, старый хрен,

Заупрямился!

За кого же он

Выдаст Грунюшку?

Не возьму я в толк,

Не придумаю…

Я ль за тем гонюсь,

Что отец ее

Богачом слывет?

Пускай дом его —

Чаша полная!

Я ее хочу,

Я по ней крушусь:

Лицо белое —

Заря алая,

Щеки полные,

Глаза темные

Свели молодца

С ума-разума…

Ах, вчера по мне

Ты так плакала;

Наотрез старик

Отказал вчера…

Ох, не свыкнуться

С этой горестью…

Я куплю себе

Косу новую;

Отобью ее,

Наточу ее, —

И прости-прощай,

Село родное!

Не плачь, Грунюшка,

Косой вострою

Не подрежусь я…

Ты прости, село,

Прости, староста, —

В края дальние

Пойдет молодец —

Что вниз по Дону,

По набережью,

Хороши стоят

Там слободушки!

Степь раздольная

Далеко вокруг,

Широко лежит,

Ковылой-травой

Расстилается!..

Ах ты, степь моя,

Степь привольная,

Широко ты, степь,

Пораскинулась,

К морю Черному

Понадвинулась!

В гости я к тебе

Не один пришел:

Я пришел сам-друг

С косой вострою;

Мне давно гулять

По траве степной,

Вдоль и поперек

С ней хотелося…

Раззудись, плечо!

Размахнись, рука!

Ты пахни в лицо,

Ветер с полудня!

Освежи, взволнуй

Степь просторную!

Зажужжи, коса,

Как пчелиный рой!

Молоньей, коса,

Засверкай кругом!

Зашуми, трава,

Подкошонная;

Поклонись, цветы,

Головой земле!

Наряду с травой

Вы засохните,

Как по Груне я

Сохну, молодец!

Нагребу копён,

Намечу стогов;

Даст казачка мне

Денег пригоршни.

Я запью казну,

Сберегу казну;

Ворочусь в село —

Прямо к старосте:

Не разжалобил

Его бедностью —

Так разжалоблю

Золотой казной!..

Сяду я за стол —

Да подумаю:

Как на свете жить

Одинокому?

Нет у молодца

Молодой жены,

Нет у молодца

Друга вернова,

Золотой казны,

Угла теплова,

Бороны-сохи,

Коня-пахаря;

Вместе с бедностью

Дал мне батюшка

Лишь один талан —

Силу крепкую;

Да и ту как раз

Нужда горькая

По чужим людям

Всю истратила.

Сяду я за стол —

Да подумаю:

Как на свете жить

Одинокому?

Соловьем залетным

Юность пролетела,

Волной в непогоду

Радость прошумела.

Пора золотая

Была, да сокрылась;

Сила молодая

С телом износилась.

От кручины-думы

В сердце кровь застыла;

Что любил, как душу, —

И то изменило.

Как былинку, ветер

Молодца шатает;

Зима лицо знобит,

Солнце сожигает.

До поры, до время

Всем я весь изжился;

И кафтан мой синий

С плеч долой свалился!

Без любви, без счастья

По миру скитаюсь:

Разойдусь с бедою —

С горем повстречаюсь!

На крутой горе

Рос зеленый дуб,

Под горой теперь

Он лежит, гниет…

Что, дремучий лес,

Призадумался,

Грустью темною

Затуманился?

Что Бова-силач

Заколдованный,

С непокрытою

Головой в бою,

Ты стоишь – поник

И не ратуешь

С мимолетною

Тучей-бурею.

Густолиственный

Твой зеленый шлем

Буйный вихрь сорвал —

И развеял в прах.

Плащ упал к ногам

И рассыпался…

Ты стоишь – поник

И не ратуешь.

Где ж девалася

Речь высокая,

Сила гордая,

Доблесть царская?

У тебя ль, было,

В ночь безмолвную

Заливная песнь

Соловьиная…

У тебя ль, было,

Дни – роскошество, —

Друг и недруг твой

Прохлаждаются…

У тебя ль, было,

Поздно вечером

Грозно с бурею

Разговор пойдет:

Распахнет она

Тучу черную,

Обоймет тебя

Ветром-холодом.

И ты молвишь ей

Шумным голосом:

«Вороти назад!

Держи около!»

Закружит она,

Разыграется…

Дрогнет грудь твоя,

Зашатаешься;

Встрепенувшися,

Разбушуешься:

Только свист кругом,

Голоса и гул…

Буря всплачется

Лешим, ведьмою

И несет свои

Тучи за море.

Где ж теперь твоя

Мочь зеленая?

Почернел ты весь,

Затуманился…

Одичал, замолк…

Только в непогодь

Воешь жалобу

На безвременье.

Так-то, темный лес,

Богатырь Бова!

Ты всю жизнь свою

Маял битвами.

Не осилили

Тебя сильные,

Так дорезала

Осень черная.

Знать, во время сна

К безоружному

Силы вражие

Понахлынули.

С богатырских плеч

Сняли голову —

Не большой горой,

А соломинкой…

С радости-веселья

Хмелем кудри вьются;

Ни с какой заботы

Они не секутся.

Их не гребень чешет —

Золотая доля,

Завивает в кольцы

Молодецка удаль.

Не родись богатым,

А родись кудрявым:

По щучью веленью

Все тебе готово.

Чего душа хочет —

Из земли родится;

Со всех сторон прибыль

Ползет и валится.

Что шутя задумал —

Пошла шутка в дело;

А тряхнул кудрями —

В один миг поспело.

Не возьмут где лоском,

Возьмут кудри силой;

И что худо – смотришь,

По воде поплыло!

Любо жить на свете

Молодцу с кудрями,

Весело на белом

С черными бровями.

Вовремя да в пору

Медом речи льются;

И с утра до ночи

Песенки поются.

Про те речи-песни

Девушки все знают

И о кудрях зиму

Ночь не спят, гадают.

Честь и слава кудрям!

Пусть их волос вьется!

С ними все на свете

Ловко удается!

Не под шапку горе

Голове кудрявой!

Разливайтесь, песни!

Ходи, парень, браво!

В золотое время

Хмелем кудри вьются;

С горести-печали

Русые секутся.

Ах, секутся кудри!

Любит их забота —

Полюбит забота —

Не чешет и гребень!

Не родись в сорочке,

Не родись таланлив, —

Родись терпеливым

И на все готовым.

Век прожить – не поле

Пройти за сохою;

Кручину, что тучу,

Не уносит ветром.

Зла беда – не буря —

Горами качает,

Ходит невидимкой,

Губит без разбору.

От ее напасти

Не уйти на лыжах;

В чистом поле найдет,

В темном лесе сыщет.

Чуешь только сердцем:

Придет, сядет рядом,

Об руку с тобою

Пойдет и поедет…

И щемит и ноет,

Болит ретивое:

Все – из рук вон плохо,

Нет ни в чем удачи.

То – скосило градом,

То – сняло пожаром…

Чист кругом и легок;

Никому не нужен…

К старикам на сходку

Выйти приневолят:

Старые лаптишки

Без онуч обуешь;

Кафтанишка рваный

На плечи натянешь;

Бороду вскосматишь,

Шапку нахлобучишь…

Тихомолком станешь

За чужие плечи…

Пусть не видят люди

Прожитова счастья.

Обойми, поцелуй,

Приголубь, приласкай,

Еще раз – поскорей —

Поцелуй горячей.

Что печально глядишь?

Что на сердце таишь?

Не тоскуй, не горюй,

Из очей слез не лей;

Мне не надобно их,

Мне не нужно тоски…

Не на смерть я иду,

Не хоронишь меня.

На полгода всего

Мы расстаться должны;

Есть за Волгой село

На крутом берегу:

Там отец мой живет,

Там родимая мать

Сына в гости зовет;

Я поеду к отцу,

Поклонюся родной

И согласье возьму

Обвенчаться с тобой.

Мучит душу мою

Твой печальный убор,

Для чего ты в него

Нарядила себя?

Разрядись: уберись

В свой наряд голубой

И на плечи накинь

Шаль с каймой расписной;

Пусть пылает лицо,

Как поутру заря,

Пусть сияет любовь

На устах у тебя!

Как мне мило теперь

Любоваться тобой!

Как весна, хороша

Ты, невеста моя!

Обойми ж, поцелуй,

Приголубь, приласкай,

Еще раз – поскорей —

Поцелуй горячей!

Ах, зачем меня

Силой выдали

За немилова —

Мужа старова?

Небось весело

Теперь матушке

Утирать мои

Слезы горькие;

Небось весело

Глядеть батюшке

На житье-бытье

Горемышное!

Небось сердце в них

Разрывается,

Как приду одна

На великий день;

От дружка дары

Принесу с собой:

На лице – печаль,

На душе – тоску.

Поздно, родные,

Обвинять судьбу,

Ворожить, гадать,

Сулить радости!

Пусть из-за моря

Корабли плывут;

Пущай золото

На пол сыпится;

Не расти траве

После осени;

Не цвести цветам

Зимой по снегу!

За рекой, на горе,

Лес зеленый шумит;

Под горой, за рекой,

Хуторочек стоит.

В том лесу соловей

Громко песни поет;

Молодая вдова

В хуторочке живет.

В эту ночь-полуночь

Удалой молодец

Хотел быть, навестить

Молодую вдову…

На реке рыболов

Поздно рыбу ловил;

Погулять, ночевать

В хуторочек приплыл.

«Рыболов мой, душа!

Не ночуй у меня:

Свекор дома сидит, —

Он не любит тебя…

Не сердися, плыви

В свой рыбачий курень;

Завтра ж, друг мой, с тобой

Гулять рада весь день».

«Сильный ветер подул…

А ночь будет темна!..

Лучше здесь, на реке,

Я просплю до утра».

Опознился купец

На дороге большой;

Он свернул ночевать

Ко вдове молодой.

«Милый купчик-душа!

Чем тебя мне принять?..

Не топила избы,

Нету сена, овса.

Лучше к куму в село

Поскорее ступай;

Только завтра, смотри,

Погостить заезжай!»

«До села далеко;

Конь устал мой совсем;

Есть свой корм у меня —

Не печалься о нем.

Я вчера в городке

Долго был – все купил:

Вот подарок тебе,

Что давно посулил».

«Не хочу я его!..

Боль головушку всю

Разломила насмерть;

Ступай к куму в село».

«Эта боль – пустяки!..

Средство есть у меня:

Слова два – заживет

Вмиг головка твоя».

Засветился огонь,

Закурилась изба;

Для гостей дорогих

Стол готовит вдова.

За столом с рыбаком

Уж гуляет купец…

(А в окошко глядит

Удалой молодец…)

«Ты, рыбак, пей вино!

Мне с сестрой наливай!

Если мастер плясать —

Петь мы песни давай!

Я с людями люблю

По-приятельски жить;

Ваше дело – поймать,

Наше дело – купить…

Так со мною, прошу,

Без чинов – по рукам;

Одну басню твержу

Я всем добрым людям:

Горе есть – не горюй,

Дело есть – работай;

А под случай попал —

На здоровье гуляй!»

И пошел с рыбаком

Купец песни играть,

Молодую вдову

Обнимать, целовать.

Не стерпел удалой,

Загорелась душа!

И – как глазом моргнуть —

Растворилась изба…

И с тех пор в хуторке

Никого не живет;

Лишь один соловей

Громко песни поет…

Так и рвется душа

Из груди молодой!

Хочет воли она,

Просит жизни другой!

То ли дело – вдвоем

Над рекою сидеть,

На зеленую степь,

На цветочки глядеть!

То ли дело – вдвоем

Зимню ночь коротать,

Друга жаркой рукой

Ко груди прижимать;

Поутру, на заре,

Обнимать-провожать,

Вечерком у ворот

Его вновь поджидать!

На заре туманной юности

Всей душой любил я милую;

Был у ней в глазах небесный свет,

На лице горел любви огонь.

Что пред ней ты, утро майское,

Ты, дубрава-мать зеленая,

Степь-трава – парча шелковая,

Заря-вечер, ночь-волшебница!

Хороши вы – когда нет ее,

Когда с вами делишь грусть свою,

А при ней вас – хоть бы не было;

С ней зима – весна, ночь – ясный день!

Не забыть мне, как в последний раз

Я сказал ей: «Прости, милая!

Так, знать, Бог велел – расстанемся,

Но когда-нибудь увидимся…»

Вмиг огнем лицо все вспыхнуло,

Белым снегом перекрылося, —

И, рыдая, как безумная,

На груди моей повиснула.

«Не ходи, постой! дай время мне

Задушить грусть, печаль выплакать,

На тебя, на ясна сокола…»

Занялся дух – слово замерло…

Я любила его

Жарче дня и огня,

Как другим не любить

Никогда, никогда!

Только с ним лишь одним

Я на свете жила;

Ему душу мою,

Ему жизнь отдала!

Что за ночь, за луна,

Когда друга я жду!

И, бледна, холодна,

Замираю, дрожу!

Вот он идет, поет:

«Где ты, зорька моя?»

Вот он руку берет,

Вот целует меня!

«Милый друг, погаси

Поцелуи твои!

И без них при тебе

Огнь пылает в крови;

И без них при тебе

Жжет румянец лицо,

И волнуется грудь

И кипит горячо!

И блистают глаза

Лучезарной звездой!»

Я жила для него —

Я любила душой!

Прими, товарищ добрый мой,

Души мечтающей признанья;

С тобой связал я жребий свой,

Мои – и радость и страданья.

Друг! все мое найдешь здесь ты:

И к миру лучшему стремленья,

О небе сладкие мечты

И на земле – разуверенья.

Старый дом, старый друг, посетил я

Наконец в запустенье тебя,

И былое опять воскресил я,

И печально смотрел на тебя.

Двор лежал предо мной неметеный,

Да колодец валился гнилой,

И в саду не шумел лист зеленый —

Желтый тлел он на почве сырой.

Дом стоял обветшалый уныло,

Штукатурка обилась кругом,

Туча серая сверху ходила

И все плакала, глядя на дом.

Я вошел. Те же комнаты были;

Здесь ворчал недовольный старик;

Мы беседы его не любили,

Нас страшил его черствый язык.

Вот и комнатка: с другом, бывало,

Здесь мы жили умом и душой;

Много дум золотых возникало

В этой комнатке прежней порой.

В нее звездочка тихо светила,

В ней остались слова на стенах;

Их в то время рука начертила,

Когда юность кипела в душах.

В этой комнатке счастье былое,

Дружба светлая выросла там…

А теперь запустенье глухое,

Паутины висят по углам.

И мне страшно вдруг стало. Дрожал я,

На кладбище я будто стоял,

И родных мертвецов вызывал я,

Но из мертвых никто не восстал.

Ночь темна, на небе тучи,

Белый снег кругом,

И разлит мороз трескучий

В воздухе ночном.

Вдоль по улице широкой

Избы мужиков.

Ходит сторож одинокий,

Слышен скрип шагов.

Зябнет сторож; вьюга смело

Злится вкруг него,

На морозе побелела

Борода его.

Скучно! радость изменила,

Скучно одному;

Песнь его звучит уныло

Сквозь метель и тьму.

Ходит он в ночи безлунной,

Бела утра ждет

И в края доски чугунной

С тайной грустью бьет,

И, качаясь, завывает

Звонкая доска…

Пуще сердце замирает,

Тяжелей тоска!

Там на улице холодом веет,

Завывает метель под окном;

Еще ночь над землей тяготеет,

И все спит безмятежно кругом.

Я один до рассвета проснулся

И безмолвно камин затопил,

И трескучий огонь встрепенулся

И блуждающий отблеск разлил.

Тяжело мне и грустно мне стало,

И невольно на память пришло,

Как мне в детские годы бывало

У камина тепло и светло.

Мы в жизнь вошли с прекрасным упованьем,

Мы в жизнь вошли с неробкою душой,

С желаньем истины, добра желаньем,

С любовью, с поэтической мечтой,

И с жизнью рано мы в борьбу вступили,

И юных сил мы в битве не щадили.

Но мы вокруг не встретили участья,

И лучшие надежды и мечты,

Как листья средь осеннего ненастья,

Попадали, и сухи и желты, —

И грустно мы остались между нами,

Сплетяся дружно голыми ветвями.

И на кладбище стали мы похожи:

Мы много чувств, и образов, и дум

В душе глубоко погребли… И что же?

Упрек ли небу скажет дерзкий ум?

К чему упрек?.. Смиренье в душу вложим

И в ней затворимся – без желчи, если можем.

Дол туманен, воздух сыр,

Туча небо кроет.

Грустно смотрит тусклый мир,

Грустно ветер воет.

Не страшися, путник мой,

На земле все битва;

Но в тебе живет покой,

Сила да молитва.

Тускло месяц дальний

Светит сквозь тумана,

И лежит печально

Снежная поляна.

Белые с морозу,

Вдоль пути рядами

Тянутся березы

С голыми сучками.

Тройка мчится лихо,

Колокольчик звонок,

Напевает тихо

Мой ямщик спросонок.

Я в кибитке валкой

Еду да тоскую:

Скучно мне да жалко

Сторону родную.

Выпьем, что ли, Ваня,

С холода да с горя;

Говорят, что пьяным

По колено море.

У Антона дочь-то

Девка молодая:

Очи голубые,

Славная такая.

Да богат он, Ваня;

Наотрез откажет;

Ведь сгоришь с стыда, брат,

Как на дверь укажет.

Что я ей за пара?

Скверная избушка…

А оброк-то, Ваня,

А кормить старушку!

Выпьем, что ли, с горя?

Эх, брат! да едва ли

Бедному за чаркой

Позабыть печали!

Небо в час дозора

Обходя, луна

Светит сквозь узора

Мерзлого окна.

Вечер зимний длится,

Дедушка в избе

На печи ложится

И уж спит себе.

Помоляся Богу,

Улеглася мать;

Дети понемногу

Стали засыпать.

Только за работой

Молодая дочь

Борется с дремотой

Во всю долгу ночь.

И лучина бледно

Перед ней горит.

Все в избушке бедной

Тишиной томит;

Лишь звучит докучно

Болтовня одна

Прялки однозвучной

Да веретена.

Была чудесная весна!

Они на берегу сидели —

Река была тиха, ясна,

Вставало солнце, птички пели;

Тянулся за рекою дол,

Спокойно, пышно зеленея;

Вблизи шиповник алый цвел,

Стояла темных лип аллея.

Была чудесная весна!

Они на берегу сидели —

Во цвете лет была она,

Его усы едва чернели.

О, если б кто увидел их

Тогда, при утренней их встрече,

И лица б высмотрел у них

Или подслушал бы их речи —

Как был бы мил ему язык,

Язык любви первоначальной!

Он, верно б, сам, на этот миг,

Расцвел на дне души печальной!..

Я в свете встретил их потом:

Она была женой другого,

Он был женат, и о былом

В помине не было ни слова.

На лицах виден был покой,

Их жизнь текла светло и ровно,

Они, встречаясь меж собой,

Могли смеяться хладнокровно…

А там, по берегу реки,

Где цвел тогда шиповник алый,

Одни простые рыбаки

Ходили к лодке обветшалой

И пели песни – и темно

Осталось, для людей закрыто,

Что было там говорено

И сколько было позабыто.

К подъезду! – Сильно за звонок рванул я. —

Что, дома? – Быстро я взбежал наверх.

Уже ее я не видал лет десять;

Как хороша она была тогда!

Вхожу. Но в комнате все дышит скукой,

И плющ завял, и сторы спущены.

Вот у окна, безмолвно за газетой,

Сидит какой-то толстый господин.

Мы поклонились. Это муж. Как дурен!

Широкое и глупое лицо.

В углу сидит на креслах длинных кто-то,

И подушки утонув. Смотрю – не верю!

Она – вот эта тень полуживая?

А есть еще прекрасные черты!

Она мне тихо машет: «Подойдите!

Садитесь! рада я вам, старый друг!»

Рука как желтый воск, чуть внятен голос,

Взор мутен. Сердце сжалось у меня.

«Меня теперь вы, верно, не узнали…

Да – я больна; но это все пройдет:

Весной поеду непременно в Ниццу».

Что отвечать? Нельзя же показать,

Что слезы хлынули к глазам от сердца,

А слово так и мрет на языке.

Муж улыбнулся, что я так неловок.

Какую-то я пошлость ей сказал

И вышел. Трудно было оставаться —

Поехал. Мокрый снег мне бил в лицо,

И небо было тускло…

Бывают дни, когда душа пуста;

Ни мыслей нет, ни чувств, молчат уста,

Равно печаль и радости постылы,

И в теле лень, и двигаться нет силы.

Напрасно ищешь, чем бы ум занять —

Противно видеть, слышать, понимать,

И только бесконечно давит скука,

И кажется, что жить такая мука!

Куда бежать? чем облегчить бы грудь?

Вот ночи ждешь – в постель! скорей заснуть!

И хорошо, что стало все беззвучно…

А сон нейдет, а тьма томит докучно!

Еще любви безумно сердце просит,

Любви взаимной, вечной и святой,

Которую ни время не уносит,

Ни губит свет мертвящей суетой;

Безумно сердце просит женской ласки,

И чудная мечта нашептывает сказки.

Но тщетно все!.. ответа нет желанью;

В испуге мысль опять назад бежит

И бродит трепетно в воспоминанье…

Но прошлого ничто не воскресит!

Замолкший звук опять звучать не может,

И память только он гнет или тревожит.

И страх берет, что чувство схоронилось;

По нем в душе печально, холодно,

Как в доме, где утрата совершилась:

Хозяин умер – пусто и темно;

Лепечет поп надгробные страницы,

И бродят в комнатах всё пасмурные лицы.

Я ехал по полю пустому;

И свеж и сыр был воздух, и луна,

Скучая, шла по небу голубому,

И плоская синелась сторона;

В моей душе менялись скорбь и сила,

И мысль моя с тобою говорила.

Все степь да степь! нет ни души, ни звука;

И еду вдаль я, горд и одинок —

Моя судьба во мне. Ни скорбь, ни скука

Не утомят меня. Всему свой срок.

Я правды речь вел строго в дружнем круге —

Ушли друзья в младенческом испуге.

И он ушел – которого, как брата

Иль как сестру, так нежно я любил!

Мне тяжела, как смерть, его утрата;

Он духом чист и благороден был,

Имел он сердце нежное, как ласка,

И дружба с ним мне памятна, как сказка.

Ты мне один остался неизменный,

Я жду тебя. Мы в жизнь вошли вдвоем;

Таков остался наш союз надменный!

Опять одни мы в грустный путь пойдем,

Об истине глася неутомимо,

И пусть мечты и люди идут мимо.

В пирах безумно молодость проходит;

Стаканов звон да шутки, смех да крик

Не умолкают. А меж тем не сходит

С души тоска ни на единый миг;

Меж тем и жизнь идет, и тяготеет

Над ней судьба, и страшной тайной веет.

Мне пир наскучил – он не шлет забвенья

Душевной скорби; судорожный смех

Не заглушает тайного мученья!..

Ночь темна. Лови минуты!

Но стена тюрьмы крепка,

У ворот ее замкнуты

Два железные замка.

Чуть дрожит вдоль коридора

Огонек сторожевой.

И звенит о шпору шпорой,

Жить скучая, часовой.

«Часовой!» – «Что, барин, надо?»

«Притворись, что ты заснул:

Мимо б я, да за ограду

Тенью быстрою мелькнул!

Край родной повидеть нужно

Да жену поцеловать,

И пойду под шелест дружный

В лес зеленый умирать!..»

«Рад помочь! Куда ни шло бы!

Божья тварь, чай, тож и я!

Пуля, барин, ничего бы,

Да боюся батожья!

Поседел под шум военный…

А сквозь полк как проведут,

Только ком окровавленный

На тележке увезут!»

Шепот смолк… Все тихо снова…

Где-то Бог подаст приют?

То ль схоронят здесь живого?

То ль на каторгу ушлют?

Будет вечно цепь надета,

Да начальство станет бить…

Ни ножа! ни пистолета!..

И конца нет сколько жить!

На наш союз святой и вольный —

Я знаю – с злобою тупой

Взирает свет самодовольный,

Бродя обычной колеей.

Грозой нам веет с небосклона!

Уже не раз терпела ты

И кару дряхлого закона,

И кару пошлой клеветы.

С улыбкой грустного презренья

Мы вступим в долгую борьбу,

И твердо вытерпим гоненья,

И отстоим свою судьбу.

Еще не раз весну мы встретим

Под говор дружных нам лесов

И жадно в жизни вновь отметим

Счастливых несколько часов.

И день придет: морские волны

Опять привет заплещут нам,

И мы умчимся, волей полны,

Туда – к свободным берегам.

Опять знакомый дом, опять знакомый сад

И счастья детские воспоминанья!

Я отвыкал от них… и снова грустно рад

Подслушивать неясный звук преданья.

Люблю ли я людей, которых больше нет,

Чья жизнь истлела здесь, в тиши досужной?

Но в памяти моей давно остыл их след,

Как след любви случайной и ненужной.

А все же здесь меня преследует тоска —

Припадок безыменного недуга,

Все будто предо мной могильная доска

Какого-то отвергнутого друга…

За днями идут дни, идет за годом год —

С вопросом на устах, в сомнении печальном

Слежу я робко их однообразный ход;

И будто где-то я затерян в море дальнем —

Все тот же гул, все тот же плеск валов

Без смысла, без конца, не видно берегов;

Иль будто грежу я во сне без пробужденья

И длинный ряд бесов мятется предо мной:

Фигуры дикие, тяжелого томленья

И злобы полные, враждуя меж собой,

В безвыходной и бесконечной схватке

Волнуются, кричат и гибнут в беспорядке.

И так за годом год идет, за веком век,

И дышит произвол, и гибнет человек.

Россия тягостно молчала,

Как изумленное дитя,

Когда, неистово гнетя,

Одна рука ее сжимала;

Но тот, который что есть сил

Ребенка мощного давил,

Он с тупоумием капрала

Не знал, что перед ним лежало,

И мысль его не поняла,

Какая есть в ребенке сила:

Рука ее не задушила, —

Сама с натуги замерла.

В годину мрака и печали,

Как люди русские молчали,

Глас вопиющего в пустыне

Один раздался на чужбине;

Звучал на почве не родной —

Не ради прихоти пустой,

Не потому, что из боязни

Он укрывался бы от казни;

А потому, что здесь язык

К свободомыслию привык

И не касалася окова

До человеческого слова.

Привета с родины далекой

Дождался голос одинокой,

Теперь юней, сильнее он…

Звучит, раскачиваясь, звон,

И он гудеть не перестанет,

Пока – спугнув ночные сны —

Из колыбельной тишины

Россия бодро не воспрянет,

И крепко на ноги не станет,

И – непорывисто смела —

Начнет торжественно и стройно,

С сознаньем доблести спокойной

Звонить во все колокола.

Как были хороши порой весенней неги —

И свежесть мягкая зазеленевших трав,

И листьев молодых душистые побеги

По ветвям трепетным проснувшихся дубрав,

И дня роскошное и теплое сиянье,

И ярких красок нежное слиянье!

По сердцу ближе вы, осенние отливы,

Когда усталый лес на почву сжатой нивы

Свевает с шепотом пожелклые листы,

А солнце позднее с пустынной высоты,

Унынья светлого исполнено, взирает…

Так память мирная безмолвно озаряет

И счастье прошлое, и прошлые мечты.

Сторона моя родимая,

Велики твои страдания,

Но есть мощь неодолимая,

И полны мы упования:

Не сгубят указы царские

Руси силы молодецкие,

Ни помещики татарские,

Ни чиновники немецкие!

Не пойдет волной обратною

Волга-матушка раздольная,

И стезею благодатною

Русь вперед помчится – вольная!

Свисти ты, о ветер, с бессонною силой

Во всю одинокую ночь,

Тоску твоей песни пустынно унылой

Еще я берусь превозмочь.

Я стану мечтать величаво и стройно

Про будущность нашей страны, —

В доверчивой мысли светло и спокойно.

Мне делом покажутся сны.

Я вспомню о прошлом, о жизни сердечной,

Таинственном шепоте дев,

И детской дремотой забудусь беспечно

Под твой похоронный напев.

В святой тиши воспоминаний

Храню я бережно года

Горячих первых упований,

Начальной жажды дел и знаний,

Попыток первого труда.

Мы были отроки. В то время

Шло стройной поступью бойцов —

Могучих деятелей племя

И сеяло благое семя

На почву юную умов.

Везде шепталися. Тетради

Ходили в списках по рукам;

Мы, дети, с робостью во взгляде,

Звучащий стих свободы ради,

Таясь, твердили по ночам.

Бунт, вспыхнув, замер. Казнь проснулась.

Вот пять повешенных людей…

В нас сердце молча содрогнулось,

Но мысль живая встрепенулась,

И путь означен жизни всей.

Рылеев мне был первым светом…

Отец! по духу мне родной —

Твое названье в мире этом

Мне стало доблестным заветом

И путеводною звездой.

Мы стих твой вырвем из забвенья,

И в первый русский вольный день,

В виду младого поколенья,

Восстановим для поколенья

Твою страдальческую тень.

Взойдет гроза на небосклоне,

И волны на берег с утра

Нахлынут с бешенством погони,

И слягут бронзовые кони

И Николая и Петра.

Но образ смерти благородный

Не смоет грозная вода,

И будет подвиг твой свободный

Святыней в памяти народной

На все грядущие года.

Среди сухого повторенья

Ночи за днем, за ночью дня —

Замолкших звуков пробужденье

Волнует сладостно меня.

Знакомый голос, милый лепет

И шелест тени дорогой —

В груди рождают прежний трепет

И проблеск страсти прожитой.

Подобно молодой надежде,

Встает забытая любовь,

И то, что чувствовалось прежде,

Все так же чувствуется вновь.

И, странной негой упоенный,

Я узнаю забытый рай…

О! погоди, мой сон блаженный,

Не улетай, не улетай!

В тоске обычного броженья

Смолкает сна минутный бред,

Но долго ласки и томленья

Лежит на сердце мягкий след.

Так, замирая постепенно,

Исполнен счастия и мук, —

Струны внезапно потрясенной

Трепещет долго тихий звук.

С какой тревогой ожиданья,

Биеньем сердца, час за час,

Я жаждал, не смыкая глаз,

Минуты раннего свиданья.

Чу! брезжит. Свежею струей

В дремотном воздухе пахнуло,

Лист шепчет; в чаще кустовой,

Чирикнув, пташка пропорхнула,

И галок кочевой народ

Пустился в утренний полет.

Мой русский стих, живое слово

Святыни сердца моего,

Как звуки языка родного,

Не тронет сердца твоего.

На буквы чуждые взирая

С улыбкой ясною, – умей,

Их странных форм не понимая,

Понять в них мысль любви моей.

Их звук пройдет в тиши глубокой,

Но я пишу их потому,

Что этот голос одинокой —

Он нужен чувству моему.

И я так рад уединенью:

Мне нужно самому себе

Сказать в словах, подобных пенью,

Как благодарен я тебе —

За мягкость ласки бесконечной;

За то, что с тихой простотой

Почтила ты слезой сердечной,

Твоей сочувственной слезой, —

Мое страданье о народе,

Мою любовь к моей стране

И к человеческой свободе…

За все доверие ко мне,

За дружелюбные названья,

За чувство светлой тишины,

За сердце, полное вниманья

И тайной, кроткой глубины.

За то, что нет сокрытых терний

В любви доверчивой твоей,

За то, что мир зари вечерней

Блестит над жизнию моей.

Я том моих стихотворений

Вчера случайно развернул,

И, весь исполненный волнений,

Я до рассвета не заснул.

Вся жизнь моя передо мною

Из мертвых грустной чередою

Вставала тихо день за днем,

С ее сердечной теплотою,

С ее сомненьем и тоскою,

С ее безумством и стыдом.

И я нашел такие строки, —

В то время писанные мной,

Когда не раз бледнели щеки

Под безотрадною слезой:

«Прощай! На жизнь, быть может, взглянем

Еще с улыбкой мы не раз,

И с миром оба да помянем

Друг друга мы в последний час».

Мне сердце ужасом сковало:

Как все прошло! Как все пропало!

Как все так выдохлось давно!

И стало ясно мне одно,

Что без любви иль горькой пени,

Как промелькнувшую волну,

Я просто вовсе бедной тени

В последний час не помяну.

Пой, пой, свирель!.. Погас последний луч денницы…

Вон, в сумраке долин, идут толпами жницы,

На месяце блестят и серп их, и коса;

Пыль мягкая чуть-чуть дымится под ногами,

Корзины их шумят тяжелыми снопами,

Далеко звонкие их слышны голоса…

Идут… прошли… чуть слышно их… Бог с ними!

Я жду ее одну, с приветом на устах,

В венке из полевых цветов, с серпом в руках,

Обремененную плодами золотыми…

Пой, пой, свирель!..

Глухая степь – дорога далека,

Вокруг меня волнует ветер поле,

Вдали туман – мне грустно поневоле,

И тайная берет меня тоска.

Как кони ни бегут – мне кажется, лениво

Они бегут. В глазах одно и то ж —

Все степь да степь, за нивой снова нива —

«Зачем, ямщик, ты песни не поешь?»

И мне в ответ ямщик мой бородатый:

«Про черный день мы песню бережем».

«Чему ж ты рад?» – «Недалеко до хаты —

Знакомый шест мелькает за бугром».

И вижу я: навстречу деревушка,

Соломой крыт, стоит крестьянский двор,

Стоят скирды. – Знакомая лачужка,

Жива ль она , здорова ли с тех пор?

Вот крытый двор. Покой, привет и ужин

Найдет ямщик под кровлею своей.

А я устал – покой давно мне нужен;

Но нет его… Меняют лошадей.

Ну-ну, живей! Долга моя дорога!

Сырая ночь – ни хаты, ни огня.

Ямщик поет – в душе опять тревога —

Про черный день нет песни у меня.

Пришли и стали тени ночи

На страже у моих дверей!

Смелей глядит мне прямо в очи

Глубокий мрак ее очей;

Над ухом шепчет голос нежный,

И змейкой бьется мне в лицо

Ее волос моей небрежной

Рукой измятое кольцо.

Помедли, ночь! густою тьмою

Покрой волшебный мир любви!

Ты, время, дряхлою рукою

Свои часы останови!

Но покачнулись тени ночи,

Бегут, шатаяся, назад.

Ее потупленные очи

Уже глядят и не глядят;

В моих руках рука застыла,

Стыдливо на моей груди

Она лицо свое сокрыла…

О солнце, солнце! Погоди!

Душный зной над океаном,

Небеса без облаков;

Сонный воздух не колышет

Ни волны, ни парусов.

Мореплаватель, сердито

В даль пустую не гляди:

В тишине, быть может, буря

Притаилась, погоди!

Ночь холодная мутно глядит

Под рогожу кибитки моей,

Под полозьями поле скрипит,

Под дугой колокольчик гремит,

А ямщик погоняет коней.

За горами, лесами, в дыму облаков

Светит пасмурный призрак луны.

Вой протяжный голодных волков

Раздается в тумане дремучих лесов.

Мне мерещатся странные сны.

Мне все чудится: будто скамейка стоит,

На скамейке старуха сидит,

До полуночи пряжу прядет,

Мне любимые сказки мои говорит,

Колыбельные песни поет.

И я вижу во сне, как на волке верхом

Еду я по тропинке лесной

Воевать с чародеем-царем

В ту страну, где царевна сидит под замком,

Изнывая за крепкой стеной.

Там стеклянный дворец окружают сады,

Там жар-птицы поют по ночам

И клюют золотые плоды,

Там журчит ключ живой и ключ мертвой

воды —

И не веришь и веришь очам.

А холодная ночь так же мутно глядит

Под рогожу кибитки моей,

Под полозьями поле скрипит,

Под дугой колокольчик гремит,

И ямщик погоняет коней.

Уже над ельником из-за вершин колючих

Сияло золото вечерних облаков,

Когда я рвал веслом густую сеть плавучих

Болотных трав и водяных цветов.

То окружая нас, то снова расступаясь,

Сухими листьями шумели тростники;

И наш челнок шел, медленно качаясь,

Меж тонких берегов извилистой реки.

От праздной клеветы и злобы черни

светской

В тот вечер наконец мы были далеко —

И смело ты могла с доверчивостью детской

Себя высказывать свободно и легко.

И голос твой пророческий был сладок,

Так много в нем дрожало тайных слез,

И мне пленительным казался беспорядок

Одежды траурной и светло-русых кос.

Но грудь моя тоской невольною сжималась,

Я в глубину глядел, где тысяча корней

Болотных трав невидимо сплеталась,

Подобно тысяче живых зеленых змей.

И мир иной мелькал передо мною —

Не тот прекрасный мир, в котором ты

жила;

И жизнь казалась мне суровой глубиною

С поверхностью, которая светла.

За окном в тени мелькает

Русая головка.

Ты не спишь, мое мученье!

Ты не спишь, плутовка!

Выходи ж ко мне навстречу!

С жаждой поцелуя

К сердцу сердце молодое

Пламенно прижму я.

Ты не бойся, если звезды

Слишком ярко светят:

Я плащом тебя одену

Так, что не заметят!

Если сторож нас окликнет —

Назовись солдатом;

Если спросят, с кем была ты, —

Отвечай, что с братом!

Под надзором богомолки

Ведь тюрьма наскучит;

А неволя поневоле

Хитрости научит!

Развалину башни, жилище орла,

Седая скала высоко подняла

И вся наклонилась над бездной морской,

Как старец под ношей ему дорогой.

И долго та башня уныло глядит

В глухое ущелье, где ветер свистит;

И слушает башня – и слышится ей

Веселое ржанье и топот коней.

И смотрит седая скала в глубину,

Где ветер качает и гонит волну,

И видит – в обманчивом блеске волны

Шумят и мелькают трофеи войны.

По небу синему тучки плывут,

По лугу тени широко бегут;

Тени ль толпой на меня налетят —

Дальние горы под солнцем блестят;

Солнце ль внезапно меня озарит —

Тень по горам полосами бежит.

Так на душе человека порой

Думы, как тени, проходят толпой;

Так иногда вдруг тепло и светло

Ясная мысль озаряет чело.

В одной знакомой улице

Я помню старый дом,

С высокой темной лестницей,

С завешенным окном.

Там огонек, как звездочка,

До полночи светил,

И ветер занавескою

Тихонько шевелил.

Никто не знал, какая там

Затворница жила,

Какая сила тайная

Меня туда влекла

И что за чудо-девушка

В заветный час ночной

Меня встречала, бледная,

С распущенной косой.

Какие речи детские

Она твердила мне:

О жизни неизведанной,

О дальней стороне.

Как не по-детски пламенно,

Прильнув к устам моим,

Она, дрожа, шептала мне:

«Послушай, убежим!

Мы будем птицы вольные —

Забудем гордый свет…

Где нет людей прощающих,

Туда возврата нет…»

И тихо слезы капали —

И поцелуй звучал —

И ветер занавескою

Тревожно колыхал.

Знавал я нищего: как тень,

С утра, бывало, целый день

Старик под окнами бродил

И подаяния просил…

Но все, что в день ни собирал,

Бывало, к ночи раздавал

Больным, калекам и слепцам —

Таким же нищим, как и сам.

В наш век таков иной поэт.

Утратив веру юных лет,

Как нищий старец изнурен,

Духовной пищи просит он.

И все, что жизнь ему ни шлет,

Он с благодарностью берет —

И душу делит пополам

С такими ж нищими, как сам…

Чу! – выстрел – встань! Быть может, нападенье…

Не разбудить ли казаков?..

Быть может, пароход заходит в укрепленье

Подать письмо с родимых берегов.

Открой окно! Ни зги! Желанных парусов

Кто в эту ночь увидит приближенье?

Луну заволокла громада облаков.

Не гром ли? Нет – не гром – игра воображенья…

Зачем проснулись мы, увы, кто скажет нам!

Одни валы шумят и плачут без ответа…

Так часто, в наши дни, в немой душе поэта

Проходят образы, незримые очам,

Но вожделенные – подобно парусам,

Идущим в пристань до рассвета.

Не мои ли страсти

Поднимают бурю?

С бурями бороться

Не в моей ли власти?..

Пронеслася буря —

И дождем и градом

Пролилася туча

Над зеленым садом.

Боже! на листочках

Облетевшей розы,

Как алмазы, блещут

Не мои ли слезы?

Или у природы,

Как у сердца в жизни,

Есть своя улыбка

И свои невзгоды?

Мой костер в тумане светит;

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.

Ночь пройдет – и спозаранок

В степь, далеко, милый мой,

Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой.

На прощанье шаль с каймою

Ты на мне узлом стяни:

Как концы ее, с тобою

Мы сходились в эти дни.

Кто-то мне судьбу предскажет?

Кто-то завтра, сокол мой,

На груди моей развяжет

Узел, стянутый тобой?

Вспоминай, коли другая,

Друга милого любя,

Будет песни петь, играя

На коленях у тебя!

Мой костер в тумане светит;

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.

Улеглася метелица… путь озарен…

Ночь глядит миллионами тусклых очей…

Погружай меня в сон, колокольчика звон!

Выноси меня, тройка усталых коней!

Мутный дым облаков и холодная даль

Начинают яснеть; белый призрак луны

Смотрит в душу мою – и былую печаль

Наряжает в забытые сны.

То вдруг слышится мне – страстный голос поет,

С колокольчиком дружно звеня:

«Ах, когда-то, когда-то мой милый придет —

Отдохнуть на груди у меня!

У меня ли не жизнь!.. чуть заря на стекле

Начинает лучами с морозом играть,

Самовар мой кипит на дубовом столе,

И трещит моя печь, озаряя в угле,

За цветной занавеской, кровать!..

У меня ли не жизнь!.. ночью ль ставень открыт,

По стене бродит месяца луч золотой,

Забушует ли вьюга – лампада горит,

И, когда я дремлю, мое сердце не спит,

Все по нем изнывая тоской».

То вдруг слышится мне – тот же голос поет,

С колокольчиком грустно звеня:

«Где-то старый мой друг?.. Я боюсь, он войдет

И, ласкаясь, обнимет меня!

Что за жизнь у меня! и тесна, и темна,

И скучна моя горница; дует в окно.

За окошком растет только вишня одна.

Да и та за промерзлым стеклом не видна

И, быть может, погибла давно!..

Что за жизнь!.. полинял пестрый полога цвет,

Я больная брожу и не еду к родным,

Побранить меня некому – милого нет,

Лишь старуха ворчит, как приходит сосед,

Оттого что мне весело с ним!..»

Мое сердце – родник, моя песня – волна,

Пропадая вдали, – разливается…

Под грозой – моя песня, как туча, темна,

На заре – в ней заря отражается.

Если ж вдруг вспыхнут искры нежданной любви

Или на сердце горе накопится —

В лоно песни моей льются слезы мои,

И волна уносить их торопится.

«Подойди ко мне, старушка,

Я давно тебя ждала».

И косматая, в лохмотьях,

К ней цыганка подошла.

«Я скажу тебе всю правду;

Дай лишь на руку взглянуть:

Берегись, тебя твой милый

Замышляет обмануть…»

И она в открытом поле

Сорвала себе цветок

И лепечет, обрывая

Каждый белый лепесток:

«Любит – нет – не любит – любит».

И, оборванный кругом,

«Да» сказал цветок ей темным,

Сердцу внятным языком.

На устах ее – улыбка,

В сердце – слезы и гроза.

С упоением и грустью

Он глядит в ее глаза.

Говорит она: «Обман твой

Я предвижу – и не лгу,

Что тебя возненавидеть

И хочу и не могу».

Он глядит все так же грустно,

Но лицо его горит…

Он, к плечу ее устами

Припадая, говорит:

«Берегись меня! Я знаю,

Что тебя я погублю,

Оттого что я безумно,

Горячо тебя люблю!..»

По горам две хмурых тучи

Знойным вечером блуждали

И на грудь скалы горючей

К ночи медленно сползали.

Но сошлись – не уступили

Той скалы друг другу даром

И пустыню огласили

Яркой молнии ударом.

Грянул гром – по дебрям влажным

Эхо резко засмеялось,

А скала таким протяжным

Стоном жалобно сказалась,

Так вздохнула, что не смели

Повторить удара тучи

И у ног скалы горючей

Улеглись и обомлели…

Уж осень! кажется, давно ли

Цветущим ландышем дремучий пахнул лес,

И реки, как моря, сливалися по воле

Весною дышащих небес!

Давно ль ладья моя качалась

Там, где теперь скрипят тяжелые возы;

Давно ли жаркая в разливе отражалась

Заря, предвестница грозы!

Я помню – облаков волокна

Сплывалися, и ночь спускалася кругом

На крыльях ветра, а вдали сверкали окна

И грохотал весенний гром.

И в блеске молний мне казалось

Волшебным островом знакомое село.

Я плыл – горела грудь – ладья моя качалась.

И вырывалося весло.

Я правил к берегу разлива,

И хата, крытая соломою, с крыльцом,

Ко мне навстречу шла, мигая мне пугливо

Уединенным огоньком.

Стихало. Туча громовая

Отодвигалася за дальние плетни;

Пел соловей, а я причаливал, бросая

Весло свое на дно ладьи.

О ночка, золотая ночка,

Как ты свежа была, безлунная, в звездах!

Как ты притихла вдруг, когда ее сорочка

Мелькнула в темных воротах!

Казачка бедная, пугливой

Голубкой ты росла; но ты меня рукой

Манила издали; меня твой взор ревнивый

Мог узнавать во тьме ночной.

Не диво, корень приворотный

Мне за карбованец отец твой навязал,

И уж чего-чего старик словоохотный

Мне про него не насказал.

Когда последний шкалик водки

Хватив, он поклялся, хмельной, на образах,

Ты вышла бледная из-за перегородки

И долго плакала в сенях.

И, недоступная девчина,

Ты в эту ночь пошла, как тень пошла за мной…

Я помню, лес был тих и сонная долина

В росе белелась под луной.

Когда холодными руками

Ты обвила меня и с головы платок

Скатился на плеча, – прильнув к устам устами,

Я страсти одолеть не мог…

На самом деле оправдала

Ты знахарство отца: ни плеть его с тех пор,

Ни брань, ни кулаки, ничто не помогало;

Силен был вражий приговор…

На посиделках опустела

В кругу девчат твоя обычная скамья;

Ты мне лишь одному степные песни пела,

Свои предчувствия тая.

Бедняжка! в корень приворотный

Ты верила, а я – я верил, что весна

Колдует и в гнезде у птички беззаботной,

И у косящата окна.

«Ты куда, удалая ты башка?

Уходи ты к лесу темному пока:

Не сегодня завтра свяжут молодца.

Не ушел ли ты от матери-отца?

Не гулял ли ты за Волгой в степи?

Не сидел ли ты в остроге на цепи?»

«Я сидел и в остроге на цепи,

Я гулял и за Волгой в степи,

Да наскучила мне волюшка моя,

Воля буйная, чужая, не своя.

С горя, братцы, изловить себя я дал —

Из острога, братцы, с радости бежал.

Как в остроге-то послышалося нам,

Что про волю-то читают по церквам, —

Уж откуда сила-силушка взялась:

Цепь железная и та, вишь, порвалась!

И задумал я на родину бежать;

Божья ночка обещалась покрывать.

Я бежал – ног не чуял под собой…

Очутился на сторонушке родной,

Тут за речкой моя матушка живет,

Не разбойничка, а сына в гости ждет.

Я сначала постучуся у окна —

«Выходи, скажу, на улицу, жена!

Ты не спрашивай, в лицо мне не гляди,

От меня, жена, гостинчика не жди.

Много всяких я подарков тебе нес,

Да, вишь, как-то по дороге все растрес;

Я вина не пил – с воды был пьян,

Были деньги – не зашил карман».

Как нам волю-то объявят господа,

Я с воды хмелен не буду никогда;

Как мне землю-то отмерят на миру,

Я в кармане-то зашью себе дыру.

Буду в праздники царев указ читать…

Кто же, братцы, меня может забижать?»

«Ты куда, удалая ты башка?

Уходи ты к лесу темному пока.

Хоть родное-то гнездо недалеко, —

Ночь-то месячна: признать тебя легко.

Знать, тебе в дому хозяином не быть,

По дорогам, значит, велено ловить».

И рассудок, и сердце, и память губя,

Я недаром так жарко целую тебя:

Я целую тебя и за ту, перед кем

Я таил мои страсти – был робок и нем,

И за ту, что меня обожгла без огня,

И смеялась, и долго терзала меня,

И за ту, чья любовь мне была бы щитом,

Да, убитая, спит под могильным крестом.

Все, что в сердце моем загоралось для них,

Дорогая, пусть гаснет в объятьях твоих.

Чтобы песня моя разлилась, как поток,

Ясной зорьки она дожидается:

Пусть не темная ночь, пусть горящий восток

Отражается в ней, отливается.

Пусть чиликают вольные птицы вокруг,

Сонный лес пусть проснется-нарядится,

И сова – пусть она не тревожит мой слух

И, слепая, подальше усядется.

«Поцелуй меня…

Моя грудь в огне…

Я еще люблю…

Наклонись ко мне».

Так в прощальный час

Лепетал и гас

Тихий голос твой,

Словно тающий

В глубине души

Догорающей.

Я дышать не смел —

Я в лицо твое,

Как мертвец, глядел —

Я склонил мой слух…

Но, увы! мой друг,

Твой последний вздох

Мне любви твоей

Досказать не мог.

И не знаю я,

Чем развяжется

Эта жизнь моя!

Где доскажется

Мне любовь твоя!

Заплетя свои темные косы венцом,

Ты напомнила мне полудетским лицом

Все то счастье, которым мы грезим во сне,

Грезы детской любви ты напомнила мне.

Ты напомнила мне зноем темных очей

Лучезарные тени восточных ночей —

Мрак цветущих садов – бледный лик при

луне, —

Бури первых страстей ты напомнила мне.

Ты напомнила мне много милых теней

Простотой, темным цветом одежды твоей.

И могилу, и слезы, и бред в тишине

Одиноких ночей ты напомнила мне.

Все, что в жизни с улыбкой навстречу мне шло,

Все, что время навек от меня унесло,

Все, что гибло, и все, что стремилось любить, —

Ты напомнила мне. Помоги позабыть!

И в праздности горе, и горе в труде…

Откликнитесь, где вы, счастливые, где?

Довольные, бодрые, где вы?

Кто любит без боли, кто мыслит без страха?

Кого не тревожит упрек или плач?

Суда и позора боится палач —

Свободе мерещится плаха…

Хоть сотую долю тяжелых задач

Реши ты нам, жизнь бестолковая,

Некстати к нам нежная,

Некстати суровая,

Слепая, – беспутно мятежная!..

В туман и холод, внемля стуку

Колес по мерзлой мостовой,

Тревоги духа, а не скуку

Делил я с музой молодой.

Я с ней делил неволи бремя —

Наследье мрачной старины,

И жажду пересилить время —

Уйти в пророческие сны.

Ее нервического плача

Я был свидетелем не раз —

Так тяжела была для нас

Нам жизнью данная задача!

Бессилья крик иль неудача

Людей, сочувствующих нам,

По девственным ее чертам

Унылой тенью пробегала,

Дрожала бледная рука

И олимпийского венка

С досадой листья обрывала.

Зато печаль моя порой

Ее безжалостно смешила,

Она в венок лавровый свой

Меня, как мальчика, рядила.

Без веры в ясный идеал

Смешно ей было вдохновенье,

И звонкий голос заглушал

Мое рифмованное пенье.

Смешон ей был весь наш Парнас

И нами пойманная кляча —

Давно измученный Пегас;

Но этот смех – предвестник плача —

Ни разу не поссорил нас.

И до сего дня муза эта

Приходит тайно разделять

Тревоги бедного поэта,

Бодрит и учит презирать

Смех гаера и холод света.

Писатель, если только он

Волна, а океан – Россия,

Не может быть не возмущен,

Когда возмущена стихия.

Писатель, если только он

Есть нерв великого народа,

Не может быть не поражен,

Когда поражена свобода.

Ночь смотрит тысячами глаз,

А день глядит одним;

Но солнца нет – и по земле

Тьма стелется, как дым.

Ум смотрит тысячами глаз,

Любовь глядит одним;

Но нет любви – и гаснет жизнь,

И дни плывут, как дым.

Что мне она! Не жена, не любовница

И не родная мне дочь!

Так отчего ж ее доля проклятая

Спать не дает мне всю ночь!

Спать не дает, оттого что мне грезится

Молодость в душной тюрьме,

Вижу я – своды… окно за решеткою,

Койку в сырой полутьме…

С койки глядят лихорадочно-знойные

Очи без мысли и слез,

С койки висят чуть не до полу темные

Космы тяжелых волос.

Не шевелятся ни губы, ни бледные

Руки на бледной груди,

Слабо прижатые к сердцу без трепета

И без надежд впереди…

Что мне она! Не жена, не любовница

И не родная мне дочь!

Так отчего ж ее образ страдальческий

Спать не дает мне всю ночь!

Лес, как бы кадильным дымом

Весь пропахнущий смолой,

Дышит гнилью вековою

И весною молодой.

А смолу, как слезы, точит

Сосен старая кора,

Вся в царапинах и ранах

От ножа и топора.

Смолянистым и целебным

Ароматом этих ран

Я люблю дышать всей грудью

В теплый утренний туман.

Ведь и я был также ранен —

Ранен сердцем и душой,

И дышу такой же гнилью

И такою же весной…

Полонский здесь не без привета

Был встречен Фетом, и пока

Старик гостил у старика,

Поэт благословлял поэта.

И, поправляя каждый стих,

Здесь молодые музы их

Уютно провели все лето.

Если б смерть была мне мать родная,

Как больное, жалкое дитя,

На ее груди заснул бы я

И, о злобах дня позабывая,

О самом себе забыл бы я.

Но она – не мать, она – чужая,

Грубо мстит тому, кто смеет жить,

Мыслить и мучительно любить,

И, покровы с вечности срывая,

Не дает нам прошлое забыть.

Когда ложится тень прозрачными клубами

На нивы желтые, покрытые скирдами,

На синие леса, на влажный злак лугов;

Когда над озером белеет столп паров

И в редком тростнике, медлительно качаясь,

Сном чутким лебедь спит, на влаге отражаясь, —

Иду я под родной соломенный свой кров,

Раскинутый в тени акаций и дубов;

И там, в урочный час, с улыбкой уст приветных,

В венце дрожащих звезд и маков темноцветных,

С таинственных высот воздушною стезей

Богиня мирная, являясь предо мной,

Сияньем палевым главу мне обливает,

И очи тихою рукою закрывает,

И, кудри подобрав, главой склонясь ко мне,

Лобзает мне уста и очи в тишине.

Гармонии стиха божественные тайны

Не думай разгадать по книгам мудрецов:

У брега сонных вод, один бродя, случайно,

Прислушайся душой к шептанью тростников,

Дубравы говору; их звук необычайный

Прочувствуй и пойми… В созвучии стихов

Невольно с уст твоих размерные октавы

Польются, звучные, как музыка дубравы.

Я в гроте ждал тебя в урочный час.

Но день померк; главой качаясь сонной,

Заснули тополи, умолкли гальционы, —

Напрасно!.. Месяц встал, сребрился и угас;

Редела ночь; любовница Кефала,

Облокотясь на рдяные врата

Младого дня, из кос своих роняла

Златые зерна перлов и опала

На синие долины и леса, —

Ты не являлась…

Пусть гордится старый дед

Внуков резвою семьею,

Витязь – пленников толпою

И трофеями побед;

Красота морей зыбучих —

Паруса судов летучих;

Честь народов – мудрый круг

Патриархов в блеске власти;

Для меня ж милей, мой друг,

В пору бури и ненастий,

В теплой хижине очаг,

Пня дубового отрубок

Да в руках тяжелый кубок,

В кубке хмель и хмель в речах.

Ах, чудное небо, ей-богу, над этим классическим Римом!

Под этаким небом невольно художником станешь.

Природа и люди здесь будто другие, как будто картины

Из ярких стихов антологии Древней Эллады.

Ну вот, поглядите: по каменной белой ограде разросся

Блуждающий плющ, как развешанный плащ иль завеса;

В средине, меж двух кипарисов, глубокая темная ниша,

Откуда глядит голова с преуродливой миной

Тритона. Холодная влага из пасти, звеня, упадает.

К фонтану альбанка (ах, что за глаза из-под тени

Покрова сияют у ней! что за стан в этом алом корсете!),

Подставив кувшин, ожидает, как скоро водою

Наполнится он, а другая подруга стоит неподвижно,

Рукой охватив осторожно кувшин на облитой

Вечерним лучом голове… Художник (должно быть, германец)

Спешит срисовать их, довольный, что случай нежданно

В их позах сюжет ему дал для картины, и вовсе не мысля,

Что я срисовал в то же время и чудное небо,

И плющ темнолистый, фонтан и свирепую рожу тритона,

Альбанок и даже – его самого с его кистью!

На дальнем севере моем

Я этот вечер не забуду.

Смотрели молча мы вдвоем

На ветви ив, прилегших к пруду;

Вдали синел лавровый лес,

И олеандр блестел цветами;

Густого мирта был над нами

Непроницаемый навес;

Синели горные вершины;

Тумана в золотой пыли

Как будто плавали вдали

И акведуки и руины…

При этом солнце огневом,

При шуме водного паденья,

Ты мне сказала в упоенье:

«Здесь можно умереть вдвоем…»

Выглянь, милая соседка,

В окна комнаты своей!

Душит запертая клетка

Птичку вольную полей.

Выглянь! Солнце, потухая,

Лик твой ясный озарит

И угаснет, оживляя

Алый блеск твоих ланит.

Выглянь! глазками легонько

Или пальчиком грозя,

Где ревнивец твой, тихонько

Дай мне знать, краса моя!

О, как много б при свиданье

Я хотел тебе сказать;

Слышать вновь твое признанье

И ревнивца поругать…

Чу! твой голос! песни звуки…

И гитары тихий звон…

Усыпляй его, баюкай…

Тише… Что?.. заснул уж он?

Ты в мантилье, в маске черной

Промелькнула пред окном;

Слышу, с лестницы проворно

Застучала башмачком…

Еще я полн, о друг мой милый,

Твоим явленьем, полн тобой!..

Как будто ангел легкокрылый

Слетал беседовать со мной, —

И, проводив его в преддверье

Святых небес, я без него

Сбираю выпавшие перья

Из крыльев радужных его…

Люблю дорожкою лесною,

Не зная сам куда, брести;

Двойной глубокой колеею

Идешь – и нет конца пути…

Кругом пестреет лес зеленый;

Уже румянит осень клены,

А ельник зелен и тенист;

Осинник желтый бьет тревогу;

Осыпался с березы лист

И, как ковер, устлал дорогу…

Идешь как будто по водам —

Нога шумит… а ухо внемлет

Малейший шорох в чаще, там,

Где пышный папоротник дремлет,

А красных мухоморов ряд

Что карлы сказочные спят…

Уж солнца луч ложится косо…

Вдали проглянула река…

На тряской мельнице колеса

Уже шумят издалека…

Вот на дорогу выезжает

Тяжелый воз – то промелькнет

На солнце вдруг, то в тень уйдет…

И криком кляче помогает

Старик, а на возу – дитя,

И деда страхом тешит внучка;

А, хвост пушистый опустя,

Вкруг с лаем суетится жучка,

И звонко в сумраке лесном

Веселый лай идет кругом.

Весна! выставляется первая рама —

И в комнату шум ворвался,

И благовест ближнего храма,

И говор народа, и стук колеса.

Мне в душу повеяло жизнью и волей:

Вон – даль голубая видна…

И хочется в поле, в широкое поле,

Где, шествуя, сыплет цветами весна!

Боже мой! вчера – ненастье,

А сегодня – что за день!

Солнце, птицы! блеск и счастье!

Луг росист, цветет сирень…

А еще ты в сладкой лени

Спишь, малютка!.. О, постой!

Я пойду, нарву сирени,

Да холодною росой

Вдруг на сонную-то брызну…

То-то сладко будет мне

Победить в ней укоризну

Свежей вестью о весне!

От грустных дум очнувшись, очи

Я подымаю от земли:

В лазури темной к полуночи

Летят станицей журавли.

От криков их на небе дальном

Как будто благовест идет —

Привет лесам патриархальным,

Привет знакомым плесам вод!..

Здесь этих вод и лесу вволю,

На нивах сочное зерно…

Чего ж еще? ведь им на долю

Любить и мыслить не дано…

Пусть пасмурный октябрь осенней дышит стужей,

Пусть сеет мелкий дождь или порою град

В окошки звякает, рябит и пенит лужи,

Пусть сосны черные, качаяся, шумят,

И даже без борьбы, покорно, незаметно,

Сдает угрюмый день, больной и бесприветный,

Природу грустную ночной холодной мгле, —

Я одиночества не знаю на земле.

Забившись на диван, сижу; воспоминанья

Встают передо мной; слагаются из них

В волшебном очерке чудесные созданья,

И люди движутся, и глубже каждый миг

Я вижу души их, достоинства их мерю,

И так уж наконец в присутствие их верю,

Что даже кажется, их видит черный кот,

Который, поместясь на стол, под образами,

Подымет морду вдруг и желтыми глазами

По темной комнате, мурлыча, поведет…

Я целый час болотом занялся.

Там белоус торчит, как щетка, жесткий;

Там точно пруд зеленый разлился;

Лягушка, взгромоздясь, как на подмостки,

На старый пень, торчащий из воды,

На солнце нежится и дремлет… Белым

Пушком одеты тощие цветы;

Над ними мошки вьются роем целым;

Лишь незабудок сочных бирюза

Кругом глядит умильно мне в глаза,

Да оживляют бедный мир болотный

Порханье белой бабочки залетной

И хлопоты стрекозок голубых

Вокруг тростинок тощих и сухих.

Ах! прелесть есть и в этом запустенье!..

А были дни, мое воображенье

Пленял лишь вид подобных тучам гор,

Небес глубоких праздничный простор,

Монастыри да белых вилл ограда

Под зеленью плюща и винограда…

Или луны торжественный восход

Между колонн руины молчаливой,

Над серебром с горы падучих вод…

Мне в чудные гармоний переливы

Слагался рев катящихся зыбей;

В какой-то мир вводил он безграничный,

Где я робел душою непривычной

И радостно присутствие людей

Вдруг ощущал, сквозь этот гул упорный,

По погремушкам вьючных лошадей,

Тропинкою спускающихся горной…

И вот – теперь такою же мечтой

Душа полна, как и в былые годы,

И так же здесь заманчиво со мной

Беседует таинственность природы.

Помнишь: мы не ждали ни дождя, ни грома,

Вдруг застал нас ливень далеко от дома;

Мы спешили скрыться под мохнатой елью…

Не было конца тут страху и веселью!

Дождик лил сквозь солнце, и под елью мшистой

Мы стояли, точно в клетке золотистой;

По земле вокруг нас точно жемчуг прыгал;

Капли дождевые, скатываясь с игол,

Падали, блистая, на твою головку,

Или с плеч катились прямо под снуровку…

Помнишь – как все тише смех наш становился…

Вдруг над нами прямо гром перекатился —

Ты ко мне прижалась, в страхе очи жмуря…

Благодатный дождик! золотая буря!

«Золото, золото падает с неба!» —

Дети кричат и бегут за дождем…

– Полноте, дети, его мы сберем,

Только сберем золотистым зерном

В полных амбарах душистого хлеба!

Пахнет сеном над лугами…

В песне душу веселя,

Бабы с граблями рядами

Ходят, сено шевеля.

Там – сухое убирают:

Мужички его кругом

На воз вилами кидают…

Воз растет, растет, как дом…

В ожиданье конь убогий,

Точно вкопанный, стоит…

Уши врозь, дугою ноги

И как будто стоя спит…

Только жучка удалая

В рыхлом сене, как в волнах,

То взлетая, то ныряя,

Скачет, лая впопыхах.

Мой сад с каждым днем увядает;

Помят он, поломан и пуст,

Хоть пышно еще доцветает

Настурций в нем огненный куст…

Мне грустно! меня раздражает

И солнца осеннего блеск,

И лист, что с березы спадает,

И поздних кузнечиков треск.

Взгляну ль, по привычке, под крышу —

Пустое гнездо над окном;

В нем ласточек речи не слышу;

Солома обветрилась в нем…

А помню я, как хлопотали

Две ласточки, строя его!

Как прутики глиной скрепляли

И пуху таскали в него!

Как весел был труд их, как ловок!

Как любо им было, когда

Пять маленьких, быстрых головок

Выглядывать стали с гнезда!

И целый-то день говоруньи,

Как дети, вели разговор…

Потом полетели, летуньи!

Я мало их видел с тех пор!

И вот – их гнездо одиноко!

Они уж в иной стороне —

Далеко, далеко, далеко…

О, если бы крылья и мне!

Кроет уж лист золотой

Влажную землю в лесу…

Смело топчу я ногой

Вешнюю леса красу.

С холоду щеки горят:

Любо в лесу мне бежать,

Слышать, как сучья трещат,

Листья ногой загребать!

Нет мне здесь прежних утех!

Лес с себя тайну совлек:

Сорван последний орех,

Свянул последний цветок;

Мох не приподнят, не взрыт

Грудой кудрявых груздей;

Около пня не висит

Пурпур брусничных кистей.

Долго на листьях лежит

Ночи мороз, и сквозь лес

Холодно как-то глядит

Ясность прозрачных небес…

Листья шумят под ногой;

Смерть стелет жатву свою…

Только я весел душой —

И, как безумный, пою!

Знаю, недаром средь мхов

Ранний подснежник я рвал;

Вплоть до осенних цветов

Каждый цветок я встречал:

Что им сказала душа,

Что ей сказали они, —

Вспомню я, счастьем дыша,

В зимние ночи и дни!

Листья шумят под ногой;

Смерть стелет жатву свою…

Только я весел душой —

И, как безумный, пою!

Долго ночью вчера я заснуть не могла,

Я вставала, окно отворяла…

Ночь немая меня и томила и жгла,

Ароматом цветов опьяняла…

Только вдруг шелестнули кусты под окном,

Распахнулась, шумя, занавеска —

И влетел ко мне юноша – светел лицом,

Точно весь был из лунного блеска.

Разодвинулись стены светлицы моей,

Колоннады за ними открылись;

В пирамидах из роз вереницы огней

В алебастровых вазах светились…

Чудный гость подходил все к постели моей;

Говорил он мне с кроткой улыбкой:

«Отчего предо мною в подушки скорей

Ты нырнула испуганной рыбкой!

Оглянися – я бог, бог видений и грез,

Тайный друг я застенчивой девы…

И блаженство небес я впервые принес

Для тебя, для моей королевы…»

Говорил – и лицо он мое отрывал

От подушки тихонько руками;

И щеки моей край горячо целовал,

И искал моих уст он устами…

Под дыханьем его обессилела я…

На груди разомкнулися руки…

И звучало в ушах: «Ты моя! ты моя!»,

Точно арфы далекие звуки…

Протекали часы… я открыла глаза…

Мой покой уж был облит зарею…

Я одна… вся дрожу… распустилась коса…

Я не знаю, что было со мною…

Голубенький, чистый

Подснежник-цветок!

А подле сквозистый,

Последний снежок…

Последние слезы

О горе былом,

И первые грезы

О счастье ином…

Всё вокруг меня как прежде —

Пестрота и блеск в долинах…

Лес опять тенист и зелен,

И шумит в его вершинах.

Отчего ж так сердце поет,

И стремится, и болеет,

Неиспытанного просит

И о прожитом жалеет?

Не начать ведь жизнь с начала —

Даром сила растерялась,

Да и попусту растратишь

Ту, которая осталась…

А вокруг меня, как прежде,

Пестрота и блеск в долинах!

Лес опять тенист и зелен,

И шумит в его вершинах!..

Поле зыблется цветами…

В небе льются света волны…

Вешних жаворонков пенья

Голубые бездны полны.

Взор мой тонет в блеске полдня…

Не видать певцов за светом…

Так надежды молодые

Тешат сердце мне приветом…

И откуда раздаются

Голоса их, я не знаю…

Но, им внемля, взоры к небу,

Улыбаясь, обращаю.

Она еще едва умеет лепетать,

Чуть бегать начала, но в маленькой плутовке

Кокетства женского уж видимы уловки.

Зову ль ее к себе, хочу ль поцеловать,

И трачу весь запас ласкающих названий —

Она откинется, смеясь, на шею няни,

Старушку обовьет руками горячо,

И обе щеки ей целует без пощады,

Лукаво на меня глядит через плечо

И тешится моей ревнивою досадой.

Спи, дитя мое, усни!

Сладкий сон к себе мани:

В няньки я тебе взяла

Ветер, солнце и орла.

Улетел орел домой;

Солнце скрылось под водой;

Ветер, после трех ночей,

Мчится к матери своей.

Ветра спрашивает мать:

«Где изволил пропадать?

Али звезды воевал?

Али волны всё гонял?»

«Не гонял я волн морских,

Звезд не трогал золотых;

Я дитя оберегал,

Колыбелечку качал!»

Ласточка примчалась

Из-за бела моря,

Села и запела:

Как февраль ни злися,

Как ты, март, ни хмурься,

Будь хоть снег, хоть дождик —

Все весною пахнет!

Сырая мгла лежит в ущелье,

А там, как призраки легки,

В стыдливом девственном веселье,

В багрянцах утра – ледники!

Какою жизнью веет новой

Мне с этой снежной вышины,

Из этой чистой, бирюзовой

И света полной глубины!

Там, знаю, ужас обитает,

И нет людского там следа, —

Но сердце точно отвечает

На чей-то зов: «Туда! Туда!»

Стою пред образом Мадонны.

Его писал монах святой,

Старинный мастер, не ученый:

Видна в нем робость, стиль сухой.

Но робость кисти лишь сугубит

Величье Девы: так она

Вам сострадает, так вас любит,

Такою благостью полна,

Что веришь, как гласит преданье,

Перед художником святым

Сама Пречистая в сиянье

Являлась, видима лишь им…

Измучен подвигом духовным,

Постом суровым изнурен,

Не раз на помосте церковном

Был поднят иноками он,

И, призван к жизни их мольбами,

Еще глаза открыть боясь,

Он братью раздвигал руками

И шел к холсту, душой молясь.

Брался за кисть, и в умиленье

Он кистью то изображал,

Что от небесного виденья

В воспоминанье сохранял.

И слезы тихие катились

Вдоль бледных щек… И, страх тая,

Монахи вкруг него молились

И плакали, как плачу я…

Я б тебя поцеловала,

Да боюсь, увидит месяц,

Ясны звездочки увидят;

С неба звездочка скатится

И расскажет синю морю,

Сине море скажет веслам,

Весла – Яни-рыболову,

А у Яни – люба Мара;

А когда узнает Мара —

Все узнают в околотке,

Как тебя я ночью лунной

В благовонный сад впускала,

Как ласкала, целовала,

Как серебряная яблонь

Нас цветами осыпала.

Вот – полосой зеленоватой

Уж обозначился восток;

Туда – тепло и ароматы

Помчал со степи ветерок;

Бледнеют тверди голубые;

На горизонте – всё черней

Фигуры, словно вырезные,

В степи пасущихся коней…

Осенние листья по ветру кружат,

Осенние листья в тревоге вопят:

«Все гибнет, все гибнет! ты черен и гол,

О лес наш родимый, конец твой пришел!»

Не слышит тревоги их царственный лес.

Под темной лазурью суровых небес

Его спеленали могучие сны,

И зреет в нем сила для новой весны.

Возвышенная мысль достойной хочет брони;

Богиня строгая – ей нужен пьедестал,

И храм, и жертвенник, и лира, и кимвал,

И песни сладкие, и волны благовоний…

Малейшую черту обдумай строго в ней,

Чтоб выдержан был строй в наружном беспорядке,

Чтобы божественность сквозила в каждой складке,

И образ весь сиял – огнем души твоей!..

Исполнен радости, иль гнева, иль печали,

Пусть вдруг он выступит из тьмы перед тобой —

И ту рассеет тьму – прекрасный сам собой

И бесконечностью за ним лежащей дали…

Степной травы пучок сухой,

Он и сухой благоухает!

И разом степи надо мной

Все обаянье воскрешает…

Когда в степях, за станом стан,

Бродили орды кочевые,

Был хан Отрок и хан Сырчан,

Два брата, батыри лихие.

И раз у них шел пир горой —

Велик полон был взят из Руси!

Певец им славу пел, рекой

Лился кумыс во всем улусе.

Вдруг шум, и крик, и стук мечей,

И кровь, и смерть, и нет пощады!

Все врозь бежит, что лебедей

Ловцами спугнутое стадо.

То с русской силой Мономах

Всесокрушающий явился —

Сырчан в донских залег мелях,

Отрок в горах кавказских скрылся!

И шли года… Гулял в степях

Лишь буйный ветер на просторе…

Но вот – скончался Мономах,

И по Руси – туга и горе.

Зовет к себе певца Сырчан

И к брату шлет его с наказом:

«Он там богат, он царь тех стран,

Владыка надо всем Кавказом.

Скажи ему, чтоб бросил все,

Что умер враг, что спали цепи,

Чтоб шел в наследие свое,

В благоухающие степи!

Ему ты песен наших спой, —

Когда ж на песнь не отзовется,

Свяжи в пучок емшан степной

И дай ему – и он вернется».

Отрок сидит в златом шатре,

Вкруг – рой абхазянок прекрасных;

На золоте и серебре

Князей он чествует подвластных.

Введен певец. Он говорит,

Чтоб в степи шел Отрок без страха,

Что путь на Русь кругом открыт,

Что нет уж больше Мономаха!

Отрок молчит, на братнин зов

Одной усмешкой отвечает —

И пир идет, и хор рабов

Его, что солнце, величает.

Встает певец, и песни он

Поет о былях половецких,

Про славу дедовских времен

И их набегов молодецких, —

Отрок угрюмый принял вид

И, на певца не глядя, знаком,

Чтоб увели его – велит

Своим послушливым кунакам.

И взял пучок травы степной

Тогда певец и подал хану, —

И смотрит хан – и, сам не свой,

Как бы почуя в сердце рану,

За грудь схватился… Все глядят —

Он грозный хан, что ж это значит?

Он, пред которым все дрожат, —

Пучок травы целуя, плачет!

И вдруг, взмахнувши кулаком:

«Не царь я больше вам отныне! —

Воскликнул. – Смерть в краю родном

Милей, чем слава на чужбине!»

Наутро, чуть осел туман

И озлатились гор вершины,

В горах идет уж караван —

Отрок с немногою дружиной.

Минуя гору за горой,

Все ждет он – скоро ль степь родная —

И вдаль глядит, травы степной

Пучок из рук не выпуская.

Уходи, Зима седая!

Уж красавицы Весны

Колесница золотая

Мчится с горной вышины!

Старой спорить ли, тщедушной,

С ней – царицею цветов,

С целой армией воздушной

Благовонных ветерков!

А что шума, что гуденья,

Теплых ливней и лучей,

И чиликанья, и пенья!..

Уходи себе скорей!

У нее не лук, не стрелы,

Улыбнулась лишь – и ты,

Подобрав свой саван белый,

Поползла в овраг, в кусты!..

Да найдут и по оврагам!

Вон уж пчел рои шумят,

И летит победным флагом

Пестрых бабочек отряд!

Его стихи читая – точно я

Переживаю некий миг чудесный —

Как будто надо мной гармонии небесной

Вдруг понеслась нежданная струя…

Нездешними мне кажутся их звуки:

Как бы влиясь в его бессмертный стих,

Земное все – восторги, страсти, муки —

В небесное преобразилось в них!

Мысль поэтическая, – нет! —

В душе мелькнув, не угасает!

Ждет вдохновенья много лет

И – вспыхнув вдруг – как бы в ответ

Призыву свыше – воскресает…

Дать надо времени протечь,

Нужна, быть может, в сердце рана —

И не одна, – чтобы облечь

Мысль эту в образ и извлечь

Из первобытного тумана…

Кругом царила жизнь и радость,

И ветер нес ржаных полей

Благоухание и сладость

Волною мягкою своей.

Но вот, как бы в испуге, тени

Бегут по золотым хлебам —

Промчался вихрь – пять-шесть

мгновений —

И, в встречу солнечным лучам,

Встают с серебряным карнизом

Чрез все полнеба ворота,

И там, за занавесом сизым,

Сквозят и блеск и темнота.

Вдруг словно скатерть парчевую

Поспешно сдернул кто с полей,

И тьма за ней в погоню злую,

И все свирепей и быстрей.

Уж расплылись давно колонны,

Исчез серебряный карниз,

И гул пошел неугомонный,

И огнь и воды полились…

Где царство солнца и лазури!

Где блеск полей, где мир долин!

Но прелесть есть и в шуме бури,

И в пляске ледяных градин!

Их нахватать – нужна отвага!

И – вон как дети в удальце

Ее честят! как вся ватага

Визжит и скачет на крыльце!

Вчера – и в самый миг разлуки

Я вдруг обмолвился стихом —

Исчезли слезы, стихли муки,

И точно солнечным лучом

И близь и даль озолотило…

Но не кори меня, мой друг!

Венец свой творческая сила

Кует лишь из душевных мук!

Глубоким выхвачен он горем

Из недр души заповедных —

Как жемчуг, выброшенный морем

Под грохот бури – этот стих!

Под горой, дождем размытой,

У оврага без моста

Приютилась под ракитой

Позабытая верста.

Наклонившись набок низко,

Тусклой цифрою глядит;

Но далеко или близко —

Никому не говорит.

Без нужды старушка мерит

Прежний путь, знакомый, свой;

Хоть и видит, а не верит,

Что проложен путь иной…

Уже давно иду я, утомленный,

И на небе уж солнце высоко;

А негде отдохнуть в степи сожженной,

И всё еще до цели далеко.

Объятая безмолвием и ленью,

Кругом пустыня скучная лежит…

Хоть ветер бы пахнул! Летучей тенью

И облако на миг не освежит…

Вперед, вперед! За степью безотрадной

Зеленый сад, я знаю, ждет меня;

Там я в тени душистой и прохладной

Найду приют от пламенного дня;

Там жизнию я наслаждаться буду,

Беседуя с природою живой;

И отдохну, и навсегда забуду

Тоску пути, лежащего за мной…

Я музыку страстно люблю, но порою

Настроено ухо так нежно, что трубы,

Литавры и флейты, и скрипки – не скрою —

Мне кажутся резки, пискливы и грубы.

Пускай бы звучала симфония так же,

Как создал ее вдохновенный маэстро;

И дух сохранился бы тот же, и даже

Остались бы те же эффекты оркестра;

Но пусть инструменты иные по нотам

Исполнят ее, – и не бой барабана

И вздох, издаваемый длинным фаготом,

Дадут нам почувствовать forte [9]Громко, сильно ( ит .). и piano. [10]Тихо ( ит .).

Нет, хор бы составили чудный и полный

Гул грома, и буря, и свист непогоды,

И робкие листья, и шумные волны…

Всего не исчислишь… все звуки природы!

А пауз молчанье – заменят мгновенья

Таинственной ночи, когда, молчаливый,

Мир дремлет и грезит среди упоенья

Прохладною тьмою и негой ленивой.

Едет навстречу мне бором дремучим,

В длинную гору, над самым оврагом,

Всё по пескам, по глубоким, сыпучим, —

Едет карета дорожная шагом.

Лес и дорога совсем потемнели;

В воздухе смолкли вечерние звуки;

Мрачно стоят неподвижные ели,

Вдаль протянув свои ветки, как руки.

Лошади медленней тянут карету,

И ямщики погонять уж устали;

Слышу я – молятся: «Дай-то Бог к свету

Выбраться в поле!..» Вдруг лошади стали.

Врезались разом колеса глубоко;

Крик не поможет: не сдвинешь, хоть тресни!

Всё приутихло… и вот, недалеко

Птички послышалась звонкая песня…

Кто же в карете? Супруг ли сановный

Рядом с своей пожилою супругой, —

Спят, убаюканы качкою ровной

Гибких рессор и подушки упругой?

Или сидит в ней чета молодая,

Полная жизни, любви и надежды?

Перед природою, сладко мечтая,

Оба открыли и сердце, и вежды.

Пение птички им слушать отрадно, —

Голос любви они внятно в нем слышат;

Звезды, деревья и воздух прохладный

Тихой и чистой поэзией дышат…

Стали меж тем ямщики собираться.

Скучно им ехать песчаной дорогой,

Да ночевать не в лесу же остаться…

«С Богом! дружнее вытягивай! трогай!..»

На тучах снеговых вечерний луч погас;

Природа в девственном покоится убранстве;

Уж неба от земли не отличает глаз,

Блуждая далеко в померкнувшем пространстве.

Поземный вихрь, весь день носившийся, утих;

Но в небе нет луны, нет блесток в глыбе снежной;

Впотьмах кусты ракит и прутья лип нагих

Рисунком кажутся, набросанным небрежно.

Ночь приближается; стихает жизнь села;

Но каждый звук слышней… Вот скрипнули ворота,

Вот голосом ночным уж лаять начала

Собака чуткая… Вдали промолвил кто-то.

Вот безотрадная, как приговор судьбы,

Там песня раздалась… Она в пустой поляне

Замрет, застонет вновь… То с поздней молотьбы

На отдых по домам расходятся крестьяне.

Я музыкальным чувством обладаю,

Я для любви возвышенной рожден

И ни на что ее не променяю, —

Я в стройные созвучия влюблен.

Природа – музыка! тебе внимаю…

Не умолкая, песнь свою поет

Весь мир про жизнь, которою он дышит, —

И тот блажен, кто слушает и слышит!

О, сколько он узнает и поймет, —

Разведав путь в звучащий мир гармоний, —

Непонятых поэм, неведомых симфоний!..

Скворушка, скворушка! Глянь-ко, как пышно

Дерево гибкие ветви развесило!

Солнце сверкает на листьях, и слышно,

Как меж собой они шепчутся весело.

Что ж ты сидишь такой чопорный, чинный?

Что не летаешь, не резвишься, скворушка?

Хвостик коротенький, нос зато длинный,

Ножки высокие, пестрое перышко.

Вскочишь на ветку, соскочишь обратно;

Смотришь лениво на листья зеленые;

Петь не поешь, а бормочешь невнятно,

Будто спросонья, слова заученные.

Ты удивления, птица, достойна;

Этаких птиц на свободе не видано;

Очень уж что-то смирна и пристойна —

В клетке, знать, вскормлена, в клетке воспитана.

Скворушка, скворушка, ты с непривычки

Чуешь на воле тоску и лишения;

Ты ведь не то, что все прочие птички,

Дружные с волею прямо с рожденья.

Вон как играют! Высоко, высоко!

В небе их стая нестройная носится;

В поле, в лесу, за рекою далеко

Слышится звонкая разноголосица.

Я не один; всегда нас двое.

Друг друга ненавидим мы.

Ему противно всё живое;

Он – дух безмолвия и тьмы.

Он шепчет страшные угрозы,

Он видит всё. Ни мысль, ни вздох,

Ни втайне льющиеся слезы

Я от него сокрыть не мог.

Не смея сесть со мною рядом

И повести открыто речь,

Он любит вскользь лукавым взглядом

Движенья сердца подстеречь.

Не раз терял я бодрость духа,

Пугали мысль мою не раз

Его внимающее ухо,

Всегда за мной следящий глаз.

Быть может, он меня погубит;

Борьба моя с ним нелегка…

Что будет – будет! Но пока —

Всё мыслит ум, всё сердце любит!..

Под игом зла и заблужденья, —

В стремлении к добру и к правде каждый век

Нам бросил слово утешенья.

Умом уж не один разоблачен кумир;

Но мысль трудиться не устала,

И рвется из оков обмана пленный мир,

Прося у жизни идеала…

По почему ж досель и сердцу, и уму

Так оскорбительно, так тесно?

Так много льется слез и крови? Почему

Так всё запугано, что честно?

О, слово первое из всех разумных слов!

Оно, звуча неумолимо,

Срывает с истины обманчивый покров

И в жизни не проходит мимо.

Да! почему : и смерть, и жизнь, и мы, и свет,

И всё, что радует и мучит?

Хотя бы мы пока и вызвали ответ,

Который знанью не научит, —

Всё будем требовать ответа: почему ?

И снова требовать, и снова…

Как ночью молния прорезывает тьму,

Так светит в жизни это слово.

С ней встретились мы средь открытого поля

В трескучий мороз. Не лета

Ее истомили, но горькая доля,

Но голод, болезнь, нищета,

Ярмо крепостное, работа без прока

В ней юную силу сгубили до срока.

Лоскутья одежд на ней были надеты;

Спеленатый грубым тряпьем,

Ребенок, заботливо ею пригретый,

У сердца покоился сном…

Но если не сжалятся добрые люди,

Проснувшись, найдет ли он пищи у груди?

Шептали мольбу ее бледные губы,

Рука подаянья ждала…

Но плотно мы были укутаны в шубы;

Нас тройка лихая несла,

Снег мерзлый взметая, как облако пыли…

Тогда в монастырь мы к вечерне спешили.

Вступил я в жизнь к борьбе готовый, —

Но скоро кончилась борьба!..

Неумолим был рок суровый

И на меня надел оковы,

Как на мятежного раба.

Покорно нес я злую долю,

И совесть робкая лгала;

Она меня на свет, на волю

Из тьмы безмолвной не звала.

Шла мимо жизнь, шло время даром!

Вотще я братьев слышал стон, —

Не ударял мне в сердце он

Больным, сочувственным ударом…

Когда теперь смотрю назад,

На время юности порочной, —

Среди пустыни, в тьме полночной

Блуждает мой печальный взгляд.

Вот мной пройденная дорога…

Ее предательский изгиб

Вел к страшной бездне!.. Много, много

Из нас погибло… Воля Бога

Меня спасла, – я не погиб.

Но не стою я горделиво,

Увенчан славою побед…

Еще в душе воскресшей нет

С минувшим полного разрыва.

Я долго жил средь скверн и зол!

У их нечистого подножья

Тупела мысль, немел глагол,

Изнемогала сила Божья.

Еще я трепетом объят,

Еще болит живая рана

И на меня, как из тумана,

Виденья прежние глядят;

И, полн знакомой мне боязнью,

Еще я взгляды их ловлю,

Мне угрожающие казнью

За то, что мыслю и люблю…

О, скоро ль минет это время,

Весь этот нравственный хаос,

Где прочность убеждений – бремя,

Где подвиг доблести – донос;

Где после свалки безобразной,

Которой кончилась борьба,

Не отличишь в толпе бессвязной

Ни чистой личности от грязной,

Ни вольнодумца от раба;

Где быта старого оковы

Уже поржавели на нас,

А светоч, путь искавший новый,

Чуть озарив его, погас;

Где то, что прежде создавала

Живая мысль, идет пока,

Как бы снаряд, идущий вяло

И силой прежнего толчка;

Где стыд и совесть убаюкать

И только б нам ладонью стукать

В «патриотическую» грудь!..

Он рос так честен, так умен,

Он так радел о меньших братьях,

Что был Россией задушен

В ее признательных объятьях.

Сквозь вечерний туман мне, под небом стемневшим,

Слышен крик журавлей все ясней и ясней…

Сердце к ним понеслось, издалёка летевшим,

Из холодной страны, с обнаженных степей.

Вот уж близко летят и, все громче рыдая,

Словно скорбную весть мне они принесли…

Из какого же вы неприветного края

Прилетели сюда на ночлег, журавли?..

Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,

Где уж савана ждет, холодея, земля

И где в голых лесах воет ветер унылый, —

То родимый мой край, то отчизна моя.

Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,

Вид угрюмый людей, вид печальный земли…

О, как больно душе, как мне хочется плакать!

Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..

За днями ненастными с темными тучами

Земля дождалась красных дней;

И знойное солнце лучами могучими

Любовно сверкает на ней.

Вблизи ли, вдали ли мне видится, слышится,

Что мир, наслаждаясь, живет…

Так радостно в поле былинка колышется,

Так весело птичка поет!

И в запахах, в блеске, в журчании, в шелесте

Так явствен восторг бытия,

Что, сердцем подвластен всей жизненной прелести,

С природою ожил и я…

О сердце безумное, сердце живучее,

Открытое благам земли, —

Ужель одиночества слезы горючие

Насквозь твоих ран не прожгли?

Чего тебе ждать, когда нет уже более

Любовного сердца с тобой?..

Плачь, плачь над былою, счастливою долею

И вечную память ей пой!..

Гляжу ль на детей и грущу

Среди опустелого дома —

Всё той же любви я ищу,

Что в горе так сердцу знакома…

К тебе, друг усопший, к тебе

Взываю в безумной надежде,

Что так же ты нашей судьбе

Родна и причастна, как прежде.

Всё мнится – я долгой тоской,

Так больно гнетущей мне душу,

Смущу твой холодный покой,

Твое безучастье нарушу;

Всё жду, что в таинственном сне

Мне явишься ты, как живая,

И скажешь с участьем ко мне:

«Поплакать с тобою пришла я»…

Что за прелесть сегодня погода!

Этот снег на вершинах вдали,

Эта ясность лазурного свода,

Эта зелень цветущей земли…

Всё покрыто торжественным блеском;

Словно всё упрекает меня,

Что в таком разногласии резком

Мое сердце с веселием дня.

О, желал бы я сам, чтоб хоть ныне

На душе моей стало светло,

Как на той вечно снежной вершине,

Где сияние солнце зажгло;

Чтоб чредой понеслись к моим думам

Годы счастья былые мои,

Как реки этой с ласковым шумом

Голубые несутся струи…

Пусть затмит мне минувшее время

Эту жизнь и что ждет впереди…

Упади же с души моей, бремя,

Хоть на этот лишь день упади!

Дай пожить мне блаженством былым…

Много лет горячо, без обмана

И любил я, и был я любим.

Уж, видимо, ко сну природу клонит

И осени кончается пора.

Глядя в окно, как ветер тучи гонит,

Я нынче ждал зимы еще с утра.

Неслись они, как сумрачные мысли;

Потом, сгустясь, замедлили свой бег;

А к вечеру, тяжелые, нависли

И начали обильно сыпать снег.

И сумерки спуститься не успели,

Как всё – в снегу, куда ни поглядишь;

Покрыл он сад, повис на ветвях ели,

Занес крыльцо и лег по склонам крыш.

Я снегу рад, зимой здесь гость он редкий;

Окрестность мне не видится вдали,

За белою, колеблющейся сеткой,

Простертою от неба до земли.

Я на нее смотрел, пока стемнело;

И грезилось мне живо, что за ней,

Наместо гор, – под пеленою белой

Родная гладь зимующих полей.

Из вольных мысли сфер к нам ветер потянул

В мир душный чувств немых и дум, объятых тайной;

В честь слова на Руси, как колокола гул,

Пронесся к торжеству призыв необычайный.

И рады были мы увидеть лик певца,

В ком духа русского живут краса и сила;

Великолепная фигура мертвеца

Нас, жизнь влачащих, оживила.

Теперь узнал я всё, что там произошло.

Хоть не было меня на празднике народном,

Но сердцем был я с тем, кто честно и светло,

Кто речью смелою и разумом свободным

Поэту памятник почтил в стенах Москвы;

И пусть бы он в толпе хвалы не вызвал шумной,

Лишь был привета бы достоин этой умной,

К нему склоненной головы.

Но кончен праздник… Что ж! гость пушкинского пира

В грязь жизни нашей вновь ужель сойти готов?

Мне дело не до них, детей суровых мира,

Сказавших напрямик, что им не до стихов,

Пока есть на земле бедняк, просящий хлеба.

Так пахарь-труженик, желающий дождя,

Не станет петь, в пыли за плугом вслед идя,

Красу безоблачного неба.

Я спрашиваю вас, ценители искусств:

Откройтесь же и вы, как те, без отговорок,

Вот ты хоть, например, отборных полный чувств,

В ком тонкий вкус развит, кому так Пушкин дорог;

Ты, в ком рождают пыл возвышенной мечты

Стихи и музыка, статуя и картина, —

Но до седых волос лишь в чести гражданина

Не усмотревший красоты.

Или вот ты еще… Но вас теперь так много,

Нас поучающих прекрасному писак!

Вы совесть, родину, науку, власть и Бога

Кладете под перо, и пишете вы так,

Как удержал бы стыд писать порою прошлой…

Но наш читатель добр; он уж давно привык,

Чтобы язык родной, чтоб Пушкина язык

Звучал так подло и так пошло.

Вы все, в ком так любовь к отечеству сильна,

Любовь, которая всё лучшее в нем губит, —

И хочется сказать, что в наши времена

Тот – честный человек, кто родину не любит.

И ты особенно, кем дышит клевета

И чья такая ж роль в событьях светлых мира,

Как рядом с действием высоким у Шекспира

Роль злая мрачного шута…

О, докажите же, рассеяв все сомненья,

Что славный тризны день в вас вызвал честь и стыд!

И смолкнут голоса укора и презренья,

И будет старый грех отпущен и забыт…

Но если низкая еще вас гложет злоба

И миг раскаянья исчезнул без следа, —

Пусть вас народная преследует вражда,

Вражда без устали до гроба!

Мне больно!.. Рвется стон из груди;

Ручьями слезы льют невольно;

И хочется, чтоб знали люди,

Как на душе мне больно, больно.

Мне больно!.. Боль невыносима…

Кто ж скажет ей: не мучь, довольно?!

Никто!.. Толпа проходит мимо,

Не слыша криков, как мне больно.

Мне больно!.. Вопль не достигает

И до небес о скорби дольной…

И, оборвавшись, замирает,

Никем не понят, как мне больно.

О, друг ты мой, – как сердца струны

Все задрожали, все звучат!..

И лет минувших призрак юный,

Манящий издали назад;

И призрак старости жестокой,

Вперед торопящий меня,

Туда, к той грани недалекой,

Где нет уж завтрашнего дня;

И тех судьба, кто сердцу милы,

Кому черед пожить теперь;

И молчаливые могилы —

Моих владетели потерь…

Как бы смычком, порой так больно,

Вся жизнь по сердцу поведет, —

И сердце бедное невольно

Под ним и плачет, и поет.

Чтоб мне в моих скорбях помочь,

Со мной ты плакала, бывало…

Теперь не плачь! Пускай, как ночь,

Когда дождей пора настала,

Один я молча слезы лью,

Храня, как тайну, грусть мою.

То грусть порой по старом счастье…

Ее сравнить могла бы ты

С тоской стебля, когда ненастье

Вдруг оборвет с него цветы

И унесет их вдаль, куда-то,

Откуда нет уже возврата.

Порой грущу, что стар уж я;

Что чую смерти близкий холод

И жуткий мрак небытия, —

Меж тем как я – душою молод,

И животворный сердца пыл

Еще с летами не остыл.

Не надо звуков скорбной неги;

Не надо старческую грусть

Принаряжать в стихах элегий.

А если плачется – ну, пусть, —

Коль сердцу есть в слезах отрада;

Но слез рифмованных – не надо!

Сидючи дома, я в окна взгляну ли,

Вижу: декабрь перемену принес;

С дня Спиридона уже повернули

Солнце на лето, зима на мороз.

Долго ждать солнцу намеченной встречи;

Времени много пройдет до тех пор…

Пышут теплом изразцовые печи,

С окон не сходит морозный узор.

Солнце меж тем повернуло на лето,

К дням пробужденья лесов и полей.

Чижик наш, в клетке почуявши это,

Пробует петь и глядит веселей.

Пусть свирепеют морозы, метели,

Солнцу – причине благой бытия —

Мы уже с радости песни запели,

Оба затворники, чижик и я.

Как будто дверь в сарай хозяйственный открыли,

Где рухлядь ветхая хранилась про запас;

И затхлым запахом и плесени, и пыли,

И едкой ржавчины повеяло на нас.

Мне место надо дать среди живых пяти, —

Ведь я еще пока не умер.

«Тот за шлагбаумом, – цитирую статью, —

Кого именовать не вспомнили с пятью».

Но я «известным» быть себя считаю вправе,

Доверчиво пойду к опущенной заставе;

И при писательской почетной братье всей,

Пред теми, от кого действительно зависит,

Впустить иль нет, скажу: «Подвысь; я – Алексей

Жемчужников». И страж подвысит.

Пред нами красовалась нива…

Какая странная краса!

Колосья, стоя горделиво,

Тянулись кверху, в небеса.

Влеченья их к надменным позам

Причину я разведал ту,

Что рожь, уж бывшая в цвету,

Побита утренним морозом.

Вот и разгадка – почему

Кичливый голос так упорен

В стремленье ввысь. Увы! Ему

Поникнуть нечем. Он – без зерен.

И мне представилась тогда

Умов и душ людская нива,

Когда над ней стряслась беда.

Она, как эта, – молчалива…

Ей громко воля не дана

Свои оплакивать утраты…

Высоко в эти времена

Пустые головы подъяты.

Уже было так давно начало,

Что для конца пришла пора…

Мгновений больше миновало,

Чем листьев осень бы умчала,

Бушуя до ночи с утра.

И вот в игре лучей и тени

Теперь мелькает пред умом

Черед отрад и огорчений —

Вся эта цепь живых мгновений

Между началом и концом.

О, город лжи; о, город сплетен,

Где разум, совесть заглушив,

Ко благам нашим беззаботен

И нам во вред трудолюбив;

Где для утробы вдоволь пищи,

Но не довольно для ума;

О ты, веселое кладбище!

О ты, красивая тюрьма!

Давно мне воли было надо;

Просторный нужен был мне вид —

И вот уж стен твоих громада

Ни дум, ни взора не теснит.

О, леса шум; о, шорох нивы;

О, жизнью веющий покой!

С меня мгновенно, как рукой,

Сняла деревня гнет тоскливый.

Как лет уж несколько назад,

Опять, среди родной природы,

В глубоко старческие годы

Я жизнь люблю, я жизни рад.

Опять ищу уединенья

В глубоком, милом мне лесу,

Куда обдумывать несу

Дней пережитых впечатленья.

Сперва заросшую межу

Пройду всю вдоль между овсами,

И в лес усталыми шагами,

Но с духом бодрым я вхожу.

Здесь, в тишине его глубокой,

Людских помех я не боюсь;

Теперь свободный, одинокий,

Я созерцаю и молюсь.

Как счастлив я моей свободой

На этом пне, в лесной тени,

Когда бесед моих с природой

Дубы – свидетели одни!

Мне стих становится потребен,

Чтоб ей воздать хвалу мою,

И я слагаю и пою

Ей благодарственный молебен.

Нет, за тебя молиться я не мог,

Держа венец над головой твоею.

Страдал ли я иль просто изнемог,

Тебе теперь сказать я не умею, —

Но за тебя молиться я не мог.

И помню я – чела убор венчальный

Измять венцом мне было жаль: к тебе

Так шли цветы… Усталый и печальный,

Я позабыл в то время о мольбе

И все берег чела убор венчальный.

За что цветов тогда мне было жаль —

Бог ведает: за то ль, что без расцвета

Им суждено погибнуть, за тебя ль —

Не знаю я… в прошедшем нет ответа…

А мне цветов глубоко было жаль…

Когда средь сонма звезд, размеренно и стройно,

Как звуков перелив, одна вослед другой,

Определенный путь свершающих спокойно,

Комета полетит неправильной чертой,

Недосозданная, вся полная раздора,

Невзнузданных стихий неистового спора,

Горя еще сама и на пути своем

Грозя иным звездам стремленьем и огнем,

Что нужды ей тогда до общего смущенья,

До разрушения гармонии?.. Она

Из лона отчего, из родника творенья

В созданья стройный круг борьбою послана,

Да совершит путем борьбы и испытанья

Цель очищения и цель самосозданья.

О, сжалься надо мной!.. Значенья слов моих

В речах отрывочных, безумных и печальных

Проникнуть не ищи… Воспоминаний дальных

Не думай подстеречь в таинственности их.

Но если на устах моих разгадки слово,

Полусорвавшись с языка,

Недореченное замрет на них сурово

Иль беспричинная тоска

Из груди, сдавленной бессвязными речами,

Невольно вырвется… молю тебя, шепчи

Тогда слова молитв безгрешными устами,

Как перед призраком, блуждающим в ночи.

Но знай, что тяжела отчаянная битва

С глаголом тайны роковой,

Что для тебя одной спасительна молитва,

Не разделяемая мной…

Над тобою мне тайная сила дана,

Это – сила звезды роковой.

Есть преданье – сама ты преданий полна, —

Так послушай: бывает порой,

В небесах загорится, средь сонма светил,

Небывалое вдруг иногда,

И гореть ему ярко Господь присудил —

Но падучая это звезда…

И сама ли нечистым огнем сожжена,

Или, звездному кругу чужда,

Серафимами свержена с неба она, —

Рассыпается прахом звезда;

И дано, говорят, той печальной звезде

Искушенье посеять одно,

Да лукавые сны, да страданье везде,

Где рассыпаться ей суждено.

Над тобою мне тайная сила дана,

Эту силу я знаю давно:

Так уносит в безбрежное море волна

За собой из залива судно,

Так, от дерева лист оторвавши, гроза

В вихре пыли его закружит,

И, с участьем следя, не увидят глаза,

Где кружится, куда он летит…

Над тобою мне тайная сила дана,

И тебя мне увлечь суждено,

И пускай ты горда, и пускай ты скрытна, —

Эту силу я понял давно.

Для себя мы не просим покоя

И не ждем ничего от судьбы,

И к небесному своду мы двое

Не пошлем бесполезной мольбы…

Нет! пусть сам он над нами широко

Разливается яркой зарей,

Чтобы в грудь нам входили глубоко

Бытия полнота и покой…

Чтобы тополей старых качанье,

Обливаемых светом луны,

Да лепечущих листьев дрожанье

Навевали нам детские сны…

Чтобы ухо средь чуткой дремоты,

В хоре вечном зиждительных сил,

Примирения слышало ноты

И гармонию хода светил;

Чтобы, вечного шума значенье

Разумея в таинственном сне,

Мы хоть раз испытали забвенье

О прошедшем и будущем дне.

Но доколе страданьем и страстью

Мы объяты безумно равно

И доколе не верим мы счастью,

Нам понятно проклятье одно.

И, проклятия право святое

Сохраняя средь гордой борьбы,

Мы у неба не просим покоя

И не ждем ничего от судьбы…