Онлайн чтение книги Шадринский гусь и другие повести и рассказы
Рассказ о первом русском золотоискателе

Глава первая

Ерофей Марков — лучший искатель тумпасов

Завод и крепость Екатеринбург отстроили в 1724 году среди гор и дремучих лесов. На север и на юг простирался скалистый Каменный Пояс; в его недрах лежали неисчерпаемые рудные богатства и самоцветы.

Несколько лет спустя в отстроенном городе была налажена небольшая гранильная мастерская. Она сохранилась и по сие время. В нынешнем Свердловске — так называется теперь старинный Екатеринбург — подле городской плотины, перегораживающей Верх-Исетский пруд, и сейчас еще стоит приземистое почерневшее здание каменной кладки. На углу его — барельеф, изображающий крестьянина петровских времен, с бородой и с волосами в скобку, с киркой в руках. Под ним подпись: «Строителю города». Над входом в здание надпись: «Гранильная фабрика “Русские самоцветы”». Здесь и по настоящее время работают уральские гранильщики — чудесные мастера, резчики по цветному уральскому камню. Руками этих мастеров сделаны рубиновые звезды, которые сверкают на древних башнях московского Кремля.

Основателем гранильного промысла на Урале и строителем первой гранильной мастерской в Екатеринбурге был бергсоветник Василий Никитич Татищев, впоследствии известный русский историк. Озабоченный тем, чтобы население этих мест постепенно приучалось «руками по возможности применяться в искусстве камня», он, находясь в заграничной командировке и встретив в Швеции поручика Рефта, предложил ему поехать на Каменный Пояс.

Рефт был большой любитель и знаток гранильного дела. Человек строгого нрава, очень начитанный, он хорошо знал свойства самоцветных камней. По приезде поручик целиком ушел в гранильное дело. В мастерской появились первые гранильные станки; старые кержаки-горщики[5]Кержак — так на Урале и в Сибири называют старообрядцев. искусно резали самоцветные камни и наводили грани.

Первыми самоцветами, которые попали в екатеринбургскую гранильную мастерскую, были тумпасы и строганцы — кристаллы горного хрусталя. Тумпасы — кристаллы дымчатого цвета, а строганцы — прозрачные, как слезинка.

Самые красивые и крупные тумпасы в гранильную мастерскую приносил кержак Ерофей Марков из Шарташа. Село это лежит на берегу лесного озера, в пяти верстах от Екатеринбурга. С давних времен его населяли высланные сюда царским правительством кержаки. Суровая природа и тяжелая горная работа наложили свой отпечаток на характер этих людей. Кержаки казались замкнутыми и угрюмыми людьми, но, надо отдать справедливость, они всегда отличались трудолюбием. Среди них кержак Ерофей Марков, однако, был человек веселый и очень подвижной. За сотни верст кругом он обходил все шиханы[6]Шиханы — скалистые вершины гор. и чащобы, и никто лучше его не знал месторождений самоцветов.

Ерофей Марков как будто чутьем угадывал скрытые свойства тумпасов. Еще до того, как камень сдавался в гранильную мастерскую, он начинал играть нежным золотистым отливом в руках умельца. Старику была известна одна тайна, и благодаря ей он со своей женой Прасковьей Васильевной делал чудеса с дымчатыми тумпасами. Горщик знал, что каждый «дым», или, попросту говоря, оттенок тумпаса, может чудодейственно заиграть другим цветом. Чтобы достигнуть этого, горщик со старухой запекали камень густого цвета в хлебной корке, и «дым» тумпаса после этого превращался в золотистый или нежно-желтый. Казалось, что в кристалле горного хрусталя застыла капелька солнечного сияния.

На первый взгляд секрет казался очень простым. Известно, что дымчатый горный хрусталь окрашивается в «дым» особым смолистым веществом, которое не безразлично к температуре. Этим свойством и воспользовались горщики, чтобы изменять «дым» тумпасов из неопределенного в приятно желто-золотистый. Но на деле это давалось нелегко, требовался огромный опыт, чтобы знать, как запекать и какого «дыма» тумпас можно и следует запекать. Не всякому удавалась такая «опечка». Большое чутье было у Ерофея Маркова. Недаром гранильщики-кержаки хвалили его:

— Эх, Ерошка, рука у тебя легкая да глаз ласковый; тумпас, и тот у тебя солнечным светом озаряется.

Не всякое дело любили кержаки, но тумпасный промысел Ерофея Маркова они одобряли:

— Тумпасы — дело безобидное. В ином душа светится. Гожее дело!

В гранильной мастерской все любили Ерофея и с нетерпением ждали его прихода: чем-то порадует старина?

Отыскивал тумпасы Марков по долу реки Березовой. На отмелях и в обрывах берега тумпасы давались легко, оттого работалось весело. Но со временем прибрежные пески оскудели самоцветом, и тумпасы попадались все реже и реже. Горщику пришлось перенести поиски подальше от реки. Кругом простирался дремучий лес, обширные топкие болота, в которых били холодные ключи. По опыту старик знал, что бегучие воды в давние-предавние времена размыли, разрушили горные породы, и в своих выносах они содержали дымчатые тумпасы. Самоцветы залегли где-то неподалеку от забережьев болота, поблизости от родников, но чтобы достать их, надо было закладывать шурфы, и Ерофею пришлось немало перевернуть земли, пока наметался его глаз. Каждый камушек-самоцвет любит свое ложе и свое содружество, поэтому Ерофей тщательно присматривался к породе и к каждой галечке. Работать в шурфе тяжело: не сразу различишь находку — кругом глина, песок, горщику приходилось мусолить слюной каждый камушек, чтобы внимательно разглядеть добычу, а то, чего доброго, вместо тумпаса притащишь домой «дикаря».

Дело поисковое Маркову очень нравилось — тихое, покойное. Целые дни он проводил в лесу. В заношенном, но аккуратном азяме, подпоясанном кушаком, он неторопливо пробирался по берегу лесного ручья. За спиной у старика тихо позвякивали топор да лопатка, стукаясь о железный ковш, заткнутый за кушак. Кругом раскинулись чащобы, свирепые ветровалы захламили еле приметные лесные тропы. Над топким ручьем склонились древние толстые ели; со стволов их густой серебристой бородой свешивается мягкий мох. В листве и во мху глохнет каждый звук. Только в боровых вершинах беспрестанно гудит верховой ветер, да неугомонные птицы пением нарушают тишину.

Старик тихо брел вперед, зорко оглядывая забережье ручья и выворотни. Огромные ели опрокинуло ураганом, и на том месте, где они стояли, зияли глубокие ямы. На свешивающихся корнях выворотня повисли засохшие земляные комья, мох. Ерофей долго и внимательно рассматривал их, ковырял, растирал на заскорузлой ладони. Набрав «породы», он долго просиживал у песчаного берега, клал добычу в ковш и погружал его в воду, слегка и равномерно встряхивая. Вода, врываясь в ковш, взмучивалась и уносила из него ил и легкие песчинки. Горщик сосредоточенно смотрел в ковш: не блеснет ли заманчивый самоцвет.

Так и проходил день за днем в напряженной работе.

Ночью — отдых в лесу. А ночи в лесной хмури звездные и полны таинственной жизни: то сова захохочет, то зверек испуганно пискнет. Хорошо лежать у жаркого костра и греть натруженные за день старые кости. Угольки в костре, словно смежают очи, покрываются сизым пеплом. Смежает глаза и старый горщик. Спокойно спится под глухой лесной шум!

На ранней зорьке чуткое ухо горщика всегда уловит легкий треск валежника — это к дальнему водопою на Березовой пробежит осторожный зверь.

Взойдет солнце, и лес пробудится к жизни. И снова неутомимый Ерофей Марков начнет свои поиски.

Все шло хорошо и удачливо. Но вот нежданно-негаданно на Ерофея навалилась беда, и виновником этой беды оказался желтенький камушек…

Глава вторая

Ерофей Марков нежданно-негаданно нашел золото

Однажды горщик заложил глубокий шурф и наткнулся на знатную залежь тумпасов и строганцев. Камень попался крупный, с красивой дымкой, и оттого работалось скоро и весело.

Из подземных жил в песок шурфа просачивалась вода, и каждая находка, омытая влагой, различалась легко. Солнце поднялось высоко над вершинами синих елей, припекало, и Ерофей решил, что пора полудневать. Он в последний раз копнул заступом и вдруг заметил — среди мокрого песка поблескивал незнакомый желтенький камушек. Горщик бережно перетер на ладошке влажный песок и нашел еще несколько «скварчинок» с вкрапленными крупинками таинственного самоцвета. Много самоцветов видел на своем веку старик кержак, но такого еще никогда не встречал.

Он чутьем догадался, что найденное — не простые камушки.

Ерофей бережно обмусолил находку: камушек не терял блеска и был тяжелее тумпаса. Горщик тщательно завернул найденные камушки в тряпицу и отнес домой.

Жена Ерофея долго разглядывала принесенное.

— Кто ведает, что это такое? Только, думаю я, Ерошка, недобрый это камень. Брось его, окаянного, куда-нибудь подальше от людских очей! — предложила она горщику.

Но желтые камушки околдовали горщика, он не расстался с ними. Утром старик отвез строганцы в Екатеринбург и сдал в гранильную мастерскую. Там перед раскрытым окошечком сидел сухонький старик с умными глазами. Этот гранильщик был известный знаток уральских самоцветов. Ему-то и решил Ерофей показать свою диковинную находку. Горщик вытащил из-за пазухи заветную тряпицу и показал мастеру желтые камушки. У старика засверкали глаза. Он жадно взял камушки и накалил их на огне, затем на маленькой болванке небольшим молоточком сковал желтую пластиночку.

— Ну, брат, — засиял старик, — неужто ты это нашел тут, на Каменном Поясе?

— А что? — дрогнуло сердце горщика.

— Да знаешь ли ты, что нашел? Ведь это золото!

— Неужто? — Ерофея обдало жаром.

— Я тебе говорю — золото! Сказывали, в нашем царстве-государстве его вовсе нет. А тут вот — на!

Старик вертел, любовался желтой пластинкой.

— Ну, Ерофей, счастье тебе привалило! — весело сказал горщику мастер. — Отнеси ты эти камни в горную канцелярию. Там, мил-друг, облагодетельствуют тебя!

Старатель упрятал свое нежданное богатство за пазуху и вышел на улицу.

По небу ползли низкие серые тучи; налетевший с Исетского пруда ветер поднял клубы пыли. В крепости отбивали куранты. Ерофей прикинул — время позднее, в горную канцелярию он опоздал, и решил отправиться домой.

За ужином он рассказал старухе про совет гранильщика. Женка опасливо оглянулась на слюдяное оконце и перекрестилась.

— Что ты! Что ты, батюшка! Господь с тобой! На беду с табашниками свяжешься. Ой, Ерофей, не к добру этот камушек попал к тебе!

Всю ночь старик-добытчик не мог уснуть, ворочался. «Как же быть? — думал он. — Старый гранильщик не глупый, бывалый человек, зря такое не сболтает. Неужто отречься от награды? Эх, горе-то какое!»

В углу перед древними иконами слабым мерцающим огоньком светилась лампада. Горщик не утерпел, добыл из-под подушки заветный узелок, слез с кровати и разложил на столе камушки. Они светились холодным тусклым блеском, но Ерофей не мог оторвать от них взгляда.

Много камней-самоцветов перевидал на своем веку старый кержак. И гранат, и корунд, и орлец, чи аметист, и яшму — все это видел и знал Ерофей. А таинственный желтый камушек впервые видел. Смутная тревога овладела сердцем горщика. Никогда до этого с ним ничего подобного не случалось.

Старики-гранильщики по-своему верили в таинственные свойства камней. Глубокая красота камня, гармония его линий, форм, цветов казались им творением таинственных сил. Не случайно люди с древнейших времен приписывали самоцветам свойства чудодейственных талисманов. Они искренне верили, что одни камни приносят радость, удачу в любви, другие отводят лихие беды и напасти, а иные из самоцветов помогают на поле брани, останавливают кровотечение и боль.

Старинные русские лечебники полны такими советами:

«Красный камень сердце отвеселит и кручину и неподобные мысли отгонит, разум и честь умножает, силу и память человека врачует».

«Кто яхонт червленый при себе носит, снов страшных и лихих не увидит..»

«Смарагд зелен, чист и нежен, как трава весенняя, и ежель долго зреть его, светлеет сердце. Ежель взглянуть на него спозаранку, то весь день будет легким…»

Так думали и старые кержаки-гранильщики. Они по-своему верили в таинственные свойства камней. И по нынешний день среди горщиков живет предание о царе Иване Васильевиче Грозном, который в самый день смерти сказал будто иностранцу Горсею:

— Полюбопытствуй на сей чудесный коралл и на сию бирюзу. Возьми их на ладошку. Они приличественно хранят яркость своего цвета. Положи их теперь в мою руку. Я заражен болезнью. Видишь, они тускнеют, ибо предвещают мне смерть…

Про тумпасы и строганцы гранильщики говорили, что это светлый камень, приносит счастье и тихую жизнь.

Ерофей закручинился:

«Неужто и впрямь золото колдовской камень? Неужто он приносит беды? Но отчего-сь не могу оторвать очей?»

Жил кержак Ерофей просто, не зная дум. Искал он тумпасы и строганцы, и все было ясно. Явился желтый камушек, и заскребло на сердце…

Глава третья

О том, как старого горщика приняли в горной канцелярии

Утром, несмотря на попреки жены, Ерофей ушел в крепость…

Навсегда запомнился ему день, когда он явился в горную канцелярию. Это было 21 мая 1745 года. Он предъявил горным начальникам свою находку. — В большой светлой комнате с высокими стрельчатыми окнами, в которые падали косые лучи солнца, стоял огромный стол, покрытый зеленым сукном; на столе поблескивало петровское трехгранное зерцало. В креслах, обитых штофом изумрудного цвета, в пышных париках сидели три важных бритоусых саксонца. Сидящий посередине, осанистый, с носом стервятника, нахмурился и сердито спросил Ерофея:

— Зачем пожаловал? Разве ты не знаешь, что мы весьма занятый люди?

Горщик не сробел; он снял с головы шапку, перекрестился на красный угол и доложил весело:

— Дело государево заставило, ваша светлость, господин хороший. Нашел я камень-металл и по царскому указу, кой бирючи[7]Бирючи — глашатаи царских указов — разъезжали по людным площадям и улицам Москвы и зачитывали народу царские решения. на Москве кликали, объявку о том делаю.

Ерофей развернул тряпицу и выложил на стол пластинку и желтые камушки.

— Что это? — грозно сдвинул брови саксонец.

— Сие есть золото! — Ерофей радостно посмотрел на бритоусов.

Они заметно оживились, серая сонливость и безразличие к горщику быстро спали с их мясистых лиц.

— О! О! — прохрипел саксонец, и его толстые пальцы, унизанные перстнями, потянулись за золотой пластинкой. — Подай сюда!

Он взял пластинку и поднес к прищуренным глазам.

— Золото! Золото! — прошептал он и вдруг захохотал громко и дико. — Где ты его взял? Тут, в горах? Разве может быть золото в России? Ты своровал это, мужик!

Ерофей построжал, сурово сдвинул брови.

— Мы народ честный, ворюгами никто в нашем роду не бывал. Золото это найдено в шурфе, на болоте у речки Березовой. Вот оно как!

— О! О! — раскрыл от изумления рот саксонец и, повернувшись к персонам в париках, спросил: — Что скажете, господа?

Те с любопытством разглядывали желтые камушки. Саксонец вышел из-за стола, подошел к Ерофею и похлопал его по плечу.

— Молодец! Если это так, жди награды! А сейчас иди, мы совет будем держать.

Горщик вышел в канцелярию, где через час писчики объявили ему, что в Шарташ на днях наедут чиновники горной канцелярии асессор Порошин и штейгер иноземец Вейдель. Велено им осмотреть и разведать копанием вглубь то место, где Ерофей отыскал свою находку.

Горщик повеселел, и подумал: «Напрасно я кручинился. Камень, знать, в мои руки угодил счастливый. Вон оно как повернуло!»

И старик заторопился в Шарташ поделиться с женой своей радостью.

Глава четвертая

Ерофея Маркова подозревают в утайке золотой жилы

Спустя несколько дней на Шарташ наехали рудоведцы горной канцелярии асессор Порошин и штейгер Вейдель. С ними была работная дружина. Ерофей повел их на знакомое место.

Работная ватага, приведенная в лес, быстро расчистила Ерофеев шурф и начала выкидывать влажный золотистый песок. Асессор Порошин и штейгер Вейдель сидели в тени и ждали результатов поисков.

Никто, даже Ерофей, сидевший тут же, неподалеку от шурфа, не заметил, что работные вместе с золотистым песком выбросили несколько «скварчинок»: они-то и показывали, что где-то неподалеку залегает коренное месторождение золота. «Скварчинки» быстро завалили землей. Песок в шурфе оползал — на дне обильно просачивалась вода. Пришлось вычерпывать ее из шурфа ведрами. Поисковые кляли на чем свет стоит Ерофея: шурф углублялся, грозил обвалом, а золотой жилы все не было.

Горщик сидел насупившись. Он не верил своим глазам, даже попадавшиеся густодымчатые крупные тумпасы не радовали его. Золотые камушки так и не отыскались.

Злой и высокомерный, Вейдель подозвал Ерофея:

— Расскажи, как ты нашел золото?

Кержак опять рассказал о том, как попались ему «скварчинки», но штейгер только пожимал плечами.

— А где же жила? — упрямо допытывался он.

Ерофей угрюмо молчал.

Асессор Порошин тоже угрюмо поглядывал на кержака и грозил:

— Обманул, старый филин. Драть бы тебя!

— Истин бог, тут было найдено, — перекрестился горщик, но Порошин не поверил ему.

Поиски оказались напрасными: в шурфе Ерофея Маркова золота не нашлось. Старый горщик упал духом.

«Вот оно, счастье-то, — с горечью подумал он. — Понапрасну не послушал я женки. Колдовской желтый камень всем отвел глаза. Быть беде!»

Чиновник и штейгер сели на коней и уехали, а Марков уныло побрел домой.

«Что же случилось? — с горечью думал он. — Ведь он сам держал в руках золото, найденное именно здесь!» Сколько ни ломал он голову, не мог найти объяснения непонятному явлению. А объяснение было простое. Ерофей Марков напал на рассыпное золото. Добыча такого золота производилась тогда в Венгрии. Только там и знали, как его отыскать и извлечь из песка. На уральских заводах со времен царя Петра Алексеевича работало много иноземцев-штейгеров. Они разрабатывали железные и медные руды, а с добычей рассыпного золота не были знакомы. Не знал этого и штейгер Вейдель.

Между тем по приезде в крепость асессор Порошин донес начальнику горной канцелярии, что находка Маркова не подтвердилась и в шурфе при поисках оказались кварц и тумпасы.

Начальник горной канцелярии прочел это донесение и задумался:

«Как же так? Но ведь кержак приносил настоящее золото. Где же он его взял? Выходит, старик хитрит, обманывает. А что если допросить с пристрастием?»

Вскоре в Шарташ помчался нарочный: Ерофея Маркова требовали немедленно в горную канцелярию.

«Вот когда началось, — с тоской подумал кержак. — Затаскают теперь мои старые кости. Ох!»

Ерофей сердцем почуял беду и не ошибся.

Только переступил он порог знакомой палаты, как сразу заметил: у двери ее стояли рослые горные солдаты с мушкетами, у окна на полу сидел лохматый кат в красной рубахе, в руках у него была жильная плеть. Когда Ерофей вошел в палату, кат ощерился.

Горщик побледнел, но собрался с духом. Твердым шагом он подошел к столу, за которым сидел грозный начальник. Саксонец не мигая, как стервятник на добычу, смотрел на кержака.

— Я знаю, ты обмануть хотел нас, но…

— Истин бог, вот те Христос, — перебил Марков грозного начальника и перекрестился, — истинно показал все как есть, без утайки!

— Замолчи! — привстал с кресла берг-начальник, покраснел и, указывая на ката, пригрозил: — Будешь бит!

— Помилуй бог, — прошептал побелевшими губами Ерофей. — Николи вором не был.

Саксонец молча прошелся по комнате, успокоился и подобревшим голосом сказал:

— Хорошо, я еще раз буду тебе верить, ты покажешь золотое место. Я больше не буду тебя трогать. Иди!

Тяжелым шагом вышел Ерофей из горной канцелярии. На душе было сумрачно: мерещился лохматый кат с жильной плетью.

«Неужто побил бы?» — спрашивал себя Ерофей и вдруг понял всю тягость своего положения.

Через несколько дней в Шарташ наехали асессор Юдин и новый иноземец, штейгер Маке. С ними прибыла свежая партия работных. Шарташские кержаки попрятались.

«Эк, накликал Ерошка беду! Не откупишься, не открестишься теперь от скобленых табашников», — недовольно думали они про Маркова.

Ерофей повел поисковых к проклятому шурфу. Штейгер Маке внимательно осмотрел изрытый копань и, отсчитав от него сотню шагов, подальше от болота, велел работным заложить новый шурф.

— Так будет лучше, подальше от воды. Копай глубже и шире! — приказал он рабочим.

Поисковые дружно взялись за работу. Тяжело им было смотреть на Ерофея — бодрый, живой старик осунулся, потемнел. Всю дорогу он клялся им, что место его верное, а куда подевалось золото, не знает. Видно, сам нечистый отводит глаза. Среди поисковых были кержаки; они знали Ерофея как честного человека.

— Ты не удручайся, братец, — успокаивали они терщика, — мы с молитвой да с крестом робим — никакая нечисть не помешает нам. Откопаем золото! Только, ваша милость, — просили они попыхивающего трубкой Маке, — отойди под ветерок, не души нас табачищем. Уж мы постараемся.

Маке недовольно поморщился и отошел под ветерок. Сизый дымок из трубки отгонял от его лица комаров. Асессор Юдин сидел у костра, где дымили серые еловые лапы. От дыма першило в горле, но зато не надоедали комары и гнус, которые вились вокруг черным роем.

Все шло хорошо, спокойно, и в душе Ерофея снова затеплилась надежда: может быть, на этот раз поиски будут успешными. Он бродил по кромке болота и отыскивал тумпасы. В этот день и тумпасы легко шли в руки — попадались добротные и пригожих дымов. Неподалеку от болота Ерофей нашел в чаще залежи новых, незнакомых камушков. Трижды отходил и возвращался к ним горщик. «Опять нечистый шутит. Вновь нагрянет другая беда!» — опасливо рассматривал он новую находку. Но не утерпел и отнес их штейгеру Маке.

Саксонец старательно вгляделся и узнал свинцовую руду, которую он в свое время добывал в Саксонии. Немец всполошился. Он отвлек несколько работных от шурфа и поставил их на поиски свинцовой жилы. Работа оправдала себя: поисковые напали на залежи свинцовой руды. Маке обрадовался, он срочно погнал гонца с пробными кусками руды в Екатеринбург. Там в лаборатории сделали анализ и нашли, что найденная свинцовая руда очень высокого качества, и настаивали, чтобы штейгер Маке расширил разведки вновь открытого месторождения. Но, увы! Как ни старался Маке, свинцовая жила оказалась необширной. Хотя немец и корчил из себя знатока горного дела, но здесь он оказался бессилен распознать капризы свинцовых залежей и потому вскоре прекратил розыски и разочарованно донес начальству:

«Свинцовая руда, коя идет жилою, токмо вдаль надежды не кажет, посему она не заслуживает внимания».

Так и забросили новую находку.

Между тем, сколько ни углубляли шурф, золота так и не нашлось. Оно было и понятно: золотая россыпь лежала ближе к болоту, а шурф заложили в противоположной стороне. Но ни Маке, ни асессор Юдин не додумались до этого. Они все искали золотую жилу, а ее и быть не могло.

Маке недовольно поглядывал на Ерофея, покачивал головой. Поисковые донесли, что и свинцовая жила ведет себя не подобно прочим жилам: быстро оборвалась, и выходит, все ни к чему. «Обманщик, — подумал и Маке про старого горщика. — Хотел свинцовой жилой глаза нам отвести».

В тот же день асессор Юдин послал нарочного с донесением в горную канцелярию. В нем он так же, как и Порошин, сообщил:

«В указанном Марковым месте и в окрестных местах золотой руды не найдено, а в шурфах попадаются только пустой камень и глина, и шурфовать тут не для чего. А свинцовая руда, хотя и может быть почтена за жилу, но сродни заграничным не будет, ибо вдаль надежды не кажет».

Ерофея Маркова отпустили восвояси, а сами горные начальники вернулись в крепость.

Доклад Порошина поднял на ноги всю горную канцелярию. Берг-начальник рвал и метал. Золото уплывало из его жадных рук, и саксонец бесился. Вне себя от ярости, он бегал по огромному кабинету и грозил:

— Вор, вор, раскольник! Бить плетями вора!

Немец не допускал мысли, чтобы Ерофей Марков честно отнесся к находке.

— Маке и Вейдель — отменные знатоки руд, — кричал он, — не может того быть, чтобы они не узнали золотой жилы! Утаил ее раскольник, утаил!

Саксонец решил запугать Ерофея Маркова.

В ближайшие дни в палате с большим зеленым столом состоялось совещание чинов канцелярии. Асессоры Порошин и Юдин зачитали вслух свои доклады. После них говорил Маке: он негодовал, что их, саксонцев, водят за нос.

— Кержаки — скрытный народ. Ну что же, надо для острастки наказать старого плута! — зло говорил Маке.

Начальник горной канцелярии одобрительно кивал головой.

Горщик не чуял, что над его головой собирается грозная туча.

Глава пятая

Ерофей Марков попадает под арест

В один из ясных августовских дней в Шарташ пришли незваные гости — пыльные, потные солдаты. Привел их рябой, громадного роста капрал. По его приказу солдаты окружили Ерофея и погнали в крепость. Все это произошло неожиданно и быстро. На крик и слезы Прасковьи Васильевны со всего Шарташа сбежались кержаки. Они гудели, как растревоженный пчелиный рой. Корили раскольницу:

— Связались с табашниками! На все село беду навели! Что теперь делать?

Женка всхлипывала и утирала слезы.

Ерофея в это время вели по пыльной улице. Он не смел поднять глаза на знакомые домики: всюду у ворот стояли кержачки, ребята, девки. Они провожали старика печальными взглядами.

Сердце Ерофея разрывалось на части. Его вели как вора, среди бела дня по знакомой дороге. Все встречные с удивлением и страхом поглядывали на горщика и покачивали головами.

Конные сельчане, завидя конвой, окружавший Ерофея, сильней подхлестывали коней, стараясь быстрей промчать мимо земляка: им самим стыдно было взглянуть в глаза Ерофею.

Крепкий, подвижной горщик сразу сдал, он еле тащил ноги. Солдаты покрикивали:

— Шибчей, шибчей пшел!

Маркова привели в крепость. На плацу перед солдатским строем горнист играл вечернюю зорю. Небо было тихое, теплое; вечернюю густую синь чертили острыми крыльями низко летающие стрижи. Старик тяжело вздохнул, на глазах у него блеснули слезы.

Солдаты втолкнули горщика на гауптвахту и заперли на крепкий запор. Караульный инвалид принес Ерофею кружку воды и кусок черствого хлеба.

— Достукался, сердешный! — с соболезнованием поглядел он на арестанта. — Ничего, не печалуйся. Ко всему привыкать надо. Отведай нашей еды!

Но горщик не дотронулся до нее: всю ночь, не смыкая глаз, он просидел на нарах и с тоской смотрел в мутное оконце — за ним в небе мерцали тихие звезды.

На другой день Ерофея под конвоем доставили в горную канцелярию. В обширной палате, так хорошо знакомой ему, заседали важные начальники. Все были в суконных камзолах, на рукавах кружева, белели пышные парики. Главный берг-начальник вынул из кармана камзола табакерку, достал табаку и сделал понюшку, после чего громко чихнул. Чиновники подобострастно пожелали ему доброго здравия. Начальник помолчал, поднял серые неприятные глаза на Ерофея и сказал строго:

— Ждем твоего истинного признания.

Ерофей низко поклонился.

— Истин господь, все вам поведал без утайки. Ослобоните, буду внове искать, может нападу на камень…

— Ты врешь, русски плут! — вскричал саксонец и побагровел. — Ты все врешь. Ты припрятал золото!

Руки Ерофея задрожали, взгляд его потемнел. Однако он смолчал.

Немец, сдерживая негодование, снова полез в табакерку. Просыпая зеленый табак на бархатный камзол, он шумно втянул его в ноздри.

Успокоясь после глубокой затяжки, берг-начальник сказал горщику:

— Хорошо, мы сделаем так. Ты хочешь на родной деревня идти. Что ж, ежели у тебя есть имущие люди, то пусть поручатся, мы дадим тебе две недель свобод, и ты тем временем подумаешь об истине. Ты слышал это?

— Все чул, господин начальник, но, истин бог. — Ерофей не договорил, поник головой. Он понял, что ему все равно не поверят; однако возможные две недели свободы после ночи, проведенной на гауптвахте, заставили его встрепенуться. — Ваша милость, меня знают гранильщики, может, они поручатся. Прошу спросить их.

Начальник переглянулся с чиновниками, кивнул головой:

— О сём решим, а пока до порук надлежит отвести под караул!

Солдаты вывели Ерофея на крыльцо. Здесь на приступочках сидели женка Прасковья Васильевна и знакомые гранильщики.

— Братцы, братцы, — обрадовался Ерофей, — безвинно страдаю, без порук не отпускают из-под караула.

Женка повалилась в ноги кержакам-гранильщикам.

— Отцы милостивые, не оставьте сироту. Невиновен Ерошка мой! — взвыла баба.

Кержаки поднялись с приступочек крыльца, тяжело переминались. Самый старый, потупив глаза, о чем-то глубоко размышлял.

Ерофей поклонился старикам:

— Не выдайте, братцы!

Бородатый гранильщик поднял глаза на мастеров.

— Как, други? Ерофей наш, древлей веры. Так неужто погибать ему от табашников?

— Пошто? Дадим поруку, раз такое горе нахлынуло, — загалдели гранильщики.

— Родимые мои, милостивцы! — заголосила женка и заторопила поручителей — Айда-те к аспидам, а то разойдутся аль передумают.

Солдаты потащили Ерошку на гауптвахту, а кержаки двинулись в канцелярию. Начальство немало почванилось, поворчало, и дало согласие на поруки. С кержаков взяли клятвенное обещание и написали о том бумагу, что они поручаются своим хозяйством и животиной, что казна не станет в убытке.

Глава шестая

О клятвенном показании «под смертной казнью»

Вечером Ерофея Маркова освободили из-под стражи, и он первым делом побежал в гранильную мастерскую поблагодарить своих поручителей.

Гранильщики встретили горщика неприветливо. Молчали, переглядывались.

— Вот чо, Ерофей, — предложил вдруг дородный старик, — не связывайся ты с табанюхами и бритоусами, поведай им истинное место, где желтый камень добыл. Пес с ним, и дело с концом!

— Непременно отвяжутся! — поддержали остальные гранильщики.

— Братцы, и вы с ними заодно! Вот крест! — Ерофей перекрестился истово. — Все поведал, что знал. Братцы! — На глазах его заблестели слезы.

Старый гранильщик покачал головой и сказал со вздохом:

— Эх, горемыка ты, горемыка! Погубил тебя желтый камень.

С тяжелыми думами возвращался Ерофей в Шарташ. Ноги, казалось, налились свинцом, еле волочил их.

«Кто он теперь: вольный человек, горщик или арестант? Что будет делать он, когда пройдут две недели? Ведь все равно нового он ничего не скажет!»

Дома его ожидали укоры и попреки. В его тесную, но опрятную избу собрались все шарташские старики кержаки. Наставник отец Назарий долго началил Ерофея и наложил на него суровую епитимью.[8]Епитимья — церковное наказание.

Сидел Назарий в красном углу, под образами древнего благочестия; лицо наставника походило на потемневший лик святого, жаркими глазами глядевшего с иконы. Старик постукивал посохом и внушал:

— Первый грех! Пошто взял неизведанный камень? Боговы самоцветы светлы и чисты, яко ключева водица. Сей камень желт, тускл, схож с оком жабы. То сатанин камень! Ведай ты, ведайте и вы, чады!

Старец окинул всех строгим взглядом. Кержаки сидели на сосновых скамьях тесно; были они крепкие, плечистые, от тесноты сильно потели; стриженные под горшок волосы были густо смазаны постным маслом, поблескивали. Женка Ерофея стояла за дверью — наставник выгнал ее из горницы: по кержацкому уставу не полагалось женщине вершить общественные дела, тем более началить мужика приличествовало только при мужиках.

Отец Назарий продолжал:

— Второй грех! Пошто побрел к табашникам, к бритоусам, к гонителям древлей веры и поведал им о добыче? Добро бы сказал отцам нашим, соборне решили бы, как робить. Может, в Москву отвезли бы тот камень, к наставникам на Рогожское кладбище, и они отмолили бы, отчурали тот золотой камень. Кайся, супостат!

Ерофей стоял посередине избы и с грохотом падал на колени, отбивая поклоны.

Старец поглаживал свою длинную серебряную бороду.

— Третий грех! Пошто своим делом наблудил, навел сюда царевых шишиг да табанюхов? Теперь их, псов, не отвадишь отсюда. Ведайте все, чады, беда может быть от сего неминучая, потому всем скопом отбиваться надо. Чули? Не выдать Ерошку, не выдать наших голов на поругание табашникам! Аминь!

На духу наставник Назарий настрого наказывал Ерофею поведать место.

Ерофей повалился старцу в ноги:

— Батюшка, не утаил я. Все поведал…

— Ин, бес! Тьфу, тьфу, знать чертов тот камень! — Наставник зло плюнул и трижды огрел посохом Ерофея. — Вставай с миром. Отпущаю прегрешение твое, сынок!

Две недели пролетели быстро, наступила пора явиться Ерофею Маркову с объявкой в горную канцелярию, где с нетерпением поджидали его. Горный начальник встретил Маркова мрачно.

— Что ж, и на этот раз ты скроешь золото? — прошипел он, уставясь злыми, неподвижными глазами на старика.

Горщик поник головой под этим змеиным взглядом.

— Рад бы сказать, господин, да нечего, — пожал он плечами.

— Хорошо, ты скоро будешь говорить! О, ты будешь говорить! Я знай одно средство.

Саксонец решил прибегнуть к крутой мере — заставить Ерофея дать клятвенное показание «под смертной казнью». Об этом и поведал кержаку разгневанный начальник.

— Батюшка, пощади! — Ерофей упал на колени, но саксонец брезгливо оттолкнул его и велел солдатам взять старого кержака под караул.

Стражники втолкнули Ерофея в темный клоповник. Старатель забился в угол и притих. По его морщинистым щекам катились слезы. Никакой опасности — ни зверя, ни бури, ни чащоб, ни ревущих рек — не боялся Ерофей Марков. Весь Каменный Пояс исходил, излазил он и чего только не перевидал на своем веку, какие опасности и беды не пережил, но до такого позора не доходил. Ему было обидно и больно.

«Как же после этого жить? — с горечью думал он. — Что теперь будет?»

Тем временем на крепостной площади спешно подновили обветшалый эшафот и водрузили на нем плаху. На этом месте всегда происходили публичные казни — шельмование преступников. Здесь рвали ноздри злодеям и ворам, клали им раскаленные клейма. Здесь же и решили «попугать» Ерофея Маркова.

Крепостной профос,[9]Профос — в старину военный полицейский служитель. инвалидный солдат Степка, на слепой каурой кобыленке объехал все улицы и базары и оповестил людей о предстоящей «вроде как бы казни». Народ толпами тронулся на крепостную площадь. Прибежали и гранильщики.

К тому времени рота солдат окружила эшафот, и среди наступившей тишины раздалась барабанная дробь. Два рослых солдата под руки ввели Ерофея на помост. Он потемнел и был страшен.

У плахи появились чиновник горной канцелярии и палач в красной рубахе. В руках палача сверкал наточенный широкий топор. Палач, беззастенчиво разглядывая толпу, скалил крепкие зубы.

Ерофея подтолкнули на край помоста и заставили стать на колени. Он истово перекрестился и наклонил голову. Палач взмахнул топором…

В толпе заголосили бабы.

Бородатый кержак-гранильщик крикнул, перекрывая бабий визг:

— Не горюй, Ерофей! Мы тут!

Топор застыл в воздухе над загорелой шеей Ерофея; ярко поблескивало на солнце острие.

Чиновник в треуголке поднял вверх руку и строго сказал Ерофею:

— Ну, вторь за мной!

Ерофей, с поникшей головой, громко повторял слова необыкновенной клятвы:

— Обещаю не утаить ведомого мне места, в коем отыскал золото; укажу его при первом допросе и тем возвышу доходы государевы. Клянусь именем господа бога. Аминь!

Палач опустил топор, в народе облегченно вздохнули. С лица Ерофея катился обильный пот. Солдаты подняли его и поставили на ноги. Он блуждающим взором оглядывал площадь и народ.

И опять не утерпел один из гранильщиков и крикнул ему:

— Крепись, Ерофей!

Чиновник развернул лист, прокашлялся и громко прочитал приказ горной канцелярии:

Ерофей молча выслушал указ и, когда чиновник окончил читать его, поклонился и угрюмо сошел с эшафота. Толпа раздвинулась. Ерофей тяжелым шагом пошел, не смея поднять на народ взора.

Глава седьмая

Что решили в Санкт-Петербурге по поводу находки Ерофея Маркова

Над Ерофеем Марковым учинили беззаконие. Однако, пересылая план разведки и образцы золота, горная канцелярия в своем докладе в Санкт-Петербург об этом умолчала.

Чиновники канцелярии знали: от столицы до Урала далеко, и об истории старого горщика никто никогда не узнает, да и кто заинтересуется судьбой неизвестного кержака-старателя? То, что молва о находке Ерофея и его наказании облетела все уголки Каменного Пояса, нисколько не беспокоило горного начальника саксонца. В душе он тайно даже радовался: «Не всяк русски мужик теперь будет искать благородны металл!»

Хотя он многие годы жил в России, но эту богатую и необъятную страну ненавидел. Он мечтал только о личном обогащении. Судьба русских людей его нисколько не трогала.

Немец, ни на минуту не упускал из виду старателя. Ерофей по-прежнему отыскивал для гранильной мастерской тумпасы и строганцы, но крепкого кержака словно подменили. Он стал угрюм, заметно постарел, в густой бороде появились пряди седины. Когда-то словоохотливый, шутник, он теперь больше отмалчивался и недоверчиво поглядывал на собеседника. Тумпасы и строганцы, которые он приносил в гранильную мастерскую, по-прежнему были самые лучшие. Каждые две недели горщик являлся перед грозные очи начальника горной канцелярии. Тот, хотя и имел самоуверенный и спесивый вид, однако в душе побаивался горщика. «Кто знает, что он думает? Может, от обиды и ножом пырнет?»

Казалось, дело постепенно заглохнет и будет предано забвению. Так думал об этом и сам саксонец. Но вдруг, случилось совершенно нежданное. Вопреки прочно установившейся канцелярской рутине, в которой, как в океанской пучине, всегда безответно тонули все запросы и доклады, из Санкт-Петербурга от берг-коллегии в горную канцелярию пришло уведомление и указание по делу Ерофея Маркова.

Изумлению саксонца не было предела. Его поразил самый тон извещения.

Рассмотрев присланные материалы, берг-коллегия рекомендовала с «вышеупомянутым Марковым поступать без озлобления, дабы через то к совершенному и полезному прибытку и впредь мог он тщиться и отыскивать, а о награждении за оный имеет быть впредь не оставлен».

Берг-коллегия признала, что горщик Ерофей Марков нашел подлинную золотую россыпь, чему свидетельством явились «яко кварц, глина и песок, в чем обыкновенно золото находится».

«А понеже в тех шурфах, в которых самородное, по объявлению показанного Марковым, золото найдено и при свидетельстве явился кварц и прочее, как выше объявлено, и посему, может быть, хотя золото и находится, но оного глазами видеть не можно, того ради надлежит тамошний кварц, песок и глину малыми пробами в лаборатории пробовать толчением, промыванием, обжиганием на капелях и ртутью, а особливо ежели песок и глина в тех шурфах лежат слоями, то надлежит всякий слой пробовать для того, что один слой с другими сходен быть не может», говорилось в столичной указке.

В Санкт-Петербурге заинтересовались и самим Марковым. О нем запрашивали, где он родился, и где ранее живал, и чем промышляет этот первый отечественный золотоискатель.

«Что случилось? — недоумевал начальник горной канцелярии. — Почему так близко приняли к сердцу судьбу Ерофея Маркова? Кто вспомнил о нем?»

Убедительный наказ берг-коллегии не на шутку встревожил горного начальника. Он перетрусил и, чтобы отвести надвигавшуюся беду, немедленно созвал в Екатеринбурге совещание из опытных иноземных штейгеров и заводских металлургов, которых оповестил о поисках золота. Однако все до одного иноземцы уклонились от предложения, ссылаясь на новизну дела.

— Песчаное золото умеют добывать в Венгрии, но поскольку мы в сих краях не бывали, добычи не видели, просим извинения, — учтиво отказывались они.

Так ни с чем они и разъехались. На землю пала сугробистая да вьюжистая уральская зима, все замело глубоким снегом, и это успокоило начальника горной канцелярии. Не начинать же дело в лютую зиму!

Но берг-коллегия, однако, не успокоилась и в начале 1746 года запросила о судьбе своего указа в отношении поисков золота и самого старателя Ерофея Маркова. Это уже было вовсе необычно. Что золотом интересуются, оно понятно, но чтобы интересовались простым мужиком-горщиком, это было непостижимо для канцелярских умов.

В горной канцелярии поднялся новый переполох. Снова спешно занялись золотом, но тут опять произошла осечка. Саксонцы и русские знатоки умели производить пробу только железных и медных руд, пробы золота никто не знал: пришлось пробирное дело этого металла ставить заново.

Снова схватились за Ерофея Маркова. Последнее время горщик, хотя и ходил в канцелярию, отмечался у писчика, но после отметки сейчас же незаметно уходил. Горщик понимал, что острота дела прошла, — к нему понемногу остыли и, пожалуй, можно было бы изредка пропускать явку в канцелярию, но боязнь за своих поручителей заставляла его каждый раз в срок являться в опостылевшую крепость. На последней явке писчик при виде Ерофея вдруг вскочил и побежал докладывать по начальству. У горщика задрожали коленки. «Неужто опять беда надвинулась?» — со страхом подумал он.

Из палаты вышел сияющий Юдин; улыбаясь, он подошел к Ерофею и похлопал его по плечу.

— Ну, Марков, радуйся, отошел господин начальник. Поручает он тебе отыскивать золото. Бери поисковых и айда в лес!

— Что вы, — испугался Ерофей, — опять кутерьма выйдет! Ослобоните, господин асессор. Притом еще зима на дворе. Вот кабы по весне, другой резон!

— Это правда, — согласился асессор, — однако к весне готовься штейгерить.

Не радовало Ерофея внезапное благоволение начальства. Когда он дома рассказал жене о новом назначении, Прасковья Васильевна замахала руками:

— Опять колдовской камень в избу принесешь. А я-то все уголки святой водой взбрызнула. Еще от старой беды не ушли, а ты другую за пазухой тащишь.

Кержак не перечил женке. Но дело было не так просто, как думала она. Начальство предложило честь — штейгерить, отказом, чего доброго, опять грозу навлечешь.

Ерофей пошел за советом к наставнику Назарию. Старик спокойно выслушал его и сурово сказал:

— Надо идти, Ерофей, штейгерить, беду от всего села отведешь. Да и табанюхи и скобленые рожи спят и видят, как бы староверу досадить. Откажешься — будет придирка.

Горщик успокоился и стал ждать весны.

Глава восьмая

Золотых делом интересуется великий ученый Михайло Васильевич Ломоносов

Опять наступил май. Белоствольные березки оделись нежной листвой, в дальнем бору закуковала кукушка, зацвели лесные травы. Пора в путь-дорогу — отыскивать золотые места!

В долгие зимние ночи, лежа на теплых полатях, под завыванье метелей Ерофей не раз вспоминал свою первую находку. Как-то чутьем додумался старый горщик, что тумпасы и золото чем-то связаны. Решил он, что тумпасные места, наверное, и есть в то же время и золотоносные.

В июне над Шарташем отгремела первая запоздалая гроза. Шарташ-озеро посинело, вздулось, белогривые валы полезли на каменистый берег. Над Каменными Палатками[10]Каменные Палатки — скалы под Шарташем. ударил гром и расколол мшистую скалу.

После грозы буйно поднялись хлеба и травы, как хмельной зашумел лес. Легко дышалось. С котомкой за плечами и батожком в руке Ерофей обошел знакомые болотники и горные пади. Омытые песчаные забереги ручьев и родников манили к себе старого горщика — здесь он находил тумпасы и клал метки для шурфов.

Дней через десять Ерофей явился в горную канцелярию к асессору Юдину. Тот выслушал кержака и на другой день отрядил с ним поисковую партию. Горщик повел ее в лес.

На знакомых местах, где Ерофей находил тумпасы, заложили три шурфа. На этот раз горщику повезло — во всех поисковые нашли золото. В первых двух на заступ попались «скварчинки» с вкрапленными зернами золота, а в третьем объявилась железная руда, на которой поблескивали золотые крупинки. Ерофей отрядил нарочного с известием в канцелярию. Там облегченно вздохнули: «Наконец-то можно учинить отписку в берг-коллегию!»

Однако по настоянию горного начальника дальнейшие поиски прекратили. Шурф с железной рудой оставили без внимания, а «скварчинки» из двух первых золотоносных ям наметили к пробам.

На этот раз начальник вызвал Ерофея к себе и подарил ему серебряный рубль.

— За богом молитва, за царицей награда не пропадет, — по-своему высказал русскую пословицу саксонец.

Но не рублю был рад Ерофей, а тому, что чиновные люди наконец-то отвязались.

Ерофей вернулся в Шарташ бодрым и веселым, угрюмости как не бывало.

Казалось бы, на этом все и кончилось. Но не тут-то было.

Берг-коллегия не угомонилась; в Петербурге очень заинтересовались поисками русского золота. По санному пути в зиму 1747 года в Екатеринбург наехал из Москвы пробирный мастер Рюмин, которому берг-коллегия предписала отыскать, по указанию Ерофея Маркова, старые шурфы, взять потребное количество песку и глины и самолично опробовать на золото.

Горный начальник принял присланного из Москвы пробирного мастера весьма радушно.

Ему отвели уютный покой, и сам хозяин пригласил его к столу.

Напыщенный, в напудренном высоком парике и в новом атласном камзоле саксонец снисходительно спросил Рюмина:

— О, этому делу слишком много уделяют вниманий! Кто, позвольте, сим делом интересуется?

Рюмин утер кружевной салфеткой рот и почтительно сказал;

— Сим делом весьма интересуется наш ученый Михайло Васильевич Ломоносов.

— Ломоносов! — поперхнулся саксонец и криво усмехнулся. — Но такой нам неизвестен. Разве русские имеют ученых муж?

Рюмин с достоинством поклонился немцу.

Ничего иного не оставалось, как подчиниться требованию берг-коллегии.

В ожидании весны под наблюдением Рюмина возвели горн для плавки и муфель.

В первые весенние дни в шурфах Ерофея Маркова была взята новая проба песка и глины, и Рюмин сделал анализ, который показал, что в камушках — настоящее золото. Однако залегание его в грунте было весьма неопределенно. Это всех сбивало с толку. Берг-коллегия слала в горную канцелярию новые и новые требования, но гордые иноземцы не хотели признаться в своем невежестве.

Долго тянулись отписки. Михайло Васильевич Ломоносов в это время находился за границей.

Но однажды в весенний теплый день, когда с крыш падали первые звонкие капли тающего снега, к Академии наук подъехали сани, запряженные цугом, и из них вышел коренастый круглолицый человек, одетый в легкую шубку. Служитель академии почтительно поклонился прибывшему:

— С приездом, Михайло Васильевич!

Ломоносов прошел к себе в лабораторию, скинул шубку. Он долго ходил среди колб и пробирок. Весеннее солнце сверкало и отражалось всеми цветами радуги в жидкостях и склянках. Передвигаясь от стола к столу, Михайло Васильевич наткнулся на запыленные желтенькие камушки.

— Золото! Что с ним? Что с Ерофеем Марковым? — ученого сразу охватила деловая лихорадка. — Назар! Назар! — закричал он.

Вошел служитель и почтительно остановился у двери.

— А что, иноземец прибыл?

— Прибыли-с, Михайло Васильевич, ожидают вас, — отозвался служитель.

— Зови сюда!

В лабораторию вошел подвижной молодой иноземец, затянутый в щегольской камзол. Михайло Васильевич дружески протянул ему руки.

— Вы изволили искать дело, а оно вот тут. Еще какое! — глаза Ломоносова юношески засверкали. — Смотрите! — он расправил ладонь. На ней лежали крупинки мерцающего металла.

— Золото!

— Оно! — улыбнулся ученый. — Вам надлежит собираться в дорогу, в Екатеринбург. Сей металл весьма необходим нам…

Ломоносов взял стул и подсел поближе к окну. За ним в ясном просторе весеннего голубого неба плыли курчавые облака. Звучала капель. Михайло Васильевич вспомнил свою родину, юность и, вздохнув, сказал:

— Сему делу надо помочь! Особо помочь надо и тому русскому старателю, кой открыл сей благородный металл.

Иноземец приехал на Каменный Пояс не один: его сопровождал берг-гаузер. Оба они прибыли в горную канцелярию, вызвали Ерофея Маркова и очень внимательно выслушали. Летом они втроем с партией рабочих отправились на знакомые Ерофею места. Для поисков избрали тот самый шурф с жилой железных руд, который был заброшен по указу горной канцелярии.

Берг-гаузер сам забрался в копань; он с рабочими углубил ее, тщательно проглядел каждую горсть песка и неожиданно для всех обнаружил коренную жилу.

Взятые образцы руды с блестками золотинок были опробованы и показали богатое содержание золота.

Немедленно написали о том Ломоносову, поздравляя его с открытием первого русского золота.

Ерофей Марков ожил; былая веселость его воскресла в нем. Кержаки-гранильщики гордились своим земляком. Даже сам господин поручик Рефт стал подавать Ерофею руку.

Но как ни старался Михайло Васильевич Ломоносов, однако ему одному не под силу было сдвинуть дело с мертвой точки. Иностранцы всюду ставили преграды. Они понимали важность открытия Ерофея Маркова и приняли все меры к тому, чтобы потопить открытие в пучинах канцелярских отписок.

Шли годы. Другие дела отвлекли Ломоносова. Бесконечные интриги немцев, наводнявших в то время Академию наук, отнимали у первого русского ученого много сил и времени. Среди них постепенно забывалось открытие Ерофея Маркова. Шурфы, копанные им, постепенно заплыли, покрылись молодой порослью, и все понемногу предалось забвению.

Только много лет спустя, в 1816 году, когда Ерофея Маркова давным-давно не было в живых, вновь вспомнили первого русского золотоискателя, — и на Урале приступили к разработке залежей рассыпного золота.

1941