Онлайн чтение книги
Шадринский гусь и другие повести и рассказы
Сибирские помпадуры
Его превосходительство тобольский губернатор
В Сибири в старое, недоброй памяти время живали помпадуры живописнее и поразительнее российских. В местах, столь отдаленных от Санкт-Петербурга и от всевидящего ока столичной бюрократии, водились редкостные по своей тупости и бесстыдству «зубры». Сибирские губернаторы считали за непреложный закон, что губернаторская власть — превыше всего на свете, а особа самого господина губернатора возводилась в ранг священный, божественный, при виде которой все обычные смертные должны были впадать в страх и трепет. И в каждом, даже малозначащем, слове его превосходительства чинодралы и вицмундиры старались узреть мудрое глубокомыслие, хотя зачастую голова господина губернатора была не что иное, как пустопорожнее место.
К таким именно особам, без сомнения, может быть отнесен и его превосходительство тобольский губернатор господин Энгельке.
Этот государственный муж весьма ценил раболепие и высокопочитание. Зная эту слабую струнку его превосходительства, можно было разыгрывать далеко не тонкие и деликатные мелодии на его душе и тем отыгрываться от самых неприятных дел.
Именно этим и воспользовались чиновные люди Тюмени, у которых рыльце оказалось в изрядном пуху. В торговом и бойком городе Тюмени в 1848 году обнаружились солидная растрата и лихоимство. К ней было причастно немало служилых людей, подвизавшихся в учреждениях, где всегда совершались судебные и торговые сделки. Факты были вопиющие: казалось, грозная Фемида должна была распалиться гневом и ударить мечом по недостойным рукам. Недаром законники и фарисеи судейских мест повязали на глаза благородной Фемиде аккуратный платочек. Благодаря этому богиня правосудия и на этот раз промахнулась.
В качестве неподкупного судьи и карателя в город Тюмень пожаловал сам тобольский губернатор господин Энгельке.
Казнокрады и лихоимцы перепугались и ждали для себя тяжелых последствий.
Грозный губернатор походил на неприступную крепость. Но по всем известной русской пословице «Не так страшен черт, как его малюют» все знали, что и губернатор имеет свои человеческие слабости. На них-то и намеревались сыграть, как на эоловой арфе, тюменские хапуги.
В Тюмени, в благородном собрании, дважды в неделю собиралось изысканное тюменское общество: интендантские чиновники, господа офицеры и местные купеческие тузы, денежный мешок которых приравнивал их к благородному сословию.
Вечера в благородном собрании проводились пожилыми людьми за картами, а молодежью — в танцах.
Благородное собрание пришлось весьма по душе его превосходительству. Губернатор за время ревизии ежедневно бывал здесь два-три часа, и этим исчерпывалась его административная ретивость.
Но будем излагать нашу историю по порядку. Итак, тюменские казнокрады и лихоимцы с приездом губернатора почувствовали страх и трепет. Но среди них нашлись толковые и предприимчивые люди, которые нисколько не растерялись и перешли в контратаку. Они собрали среди своих изрядный куш и выбрали ловкого игрока, которому и поручили решить тяжбу с губернатором на зеленом поле карточного стола.
И они не ошиблись.
Его превосходительство губернатор в первый открытый день доставил тюменской знати удовольствие, — он явился в благородное собрание.
В обширной зале танцевали кадриль. По паркетному полу носились и прыгали прилизанные и чубатые неотразимые кавалеры. Дирижер выкрикивал на сибирский лад французские слова, означавшие танцевальные коленца. В буфете хлопали пробки, звенела посуда; все шумели и старались перекричать друг друга.
Вдруг старшины клуба засуетились, забегала полиция.
Словно по мановению жезла смолкла музыка и остановились танцы.
По залам пробежал торжественный шепот:
— Губернатор приехал!
Музыканты заиграли торжественный марш. В залу величественной походкой вошел седой среднего роста старик в вицмундире, со звездой на груди.
Он церемонно раскланялся во все стороны.
Окруженный старшинами собрания, с полицмейстером во главе, его превосходительство медленно удалился в уютную гостиную.
Здесь посредине стоял ломберный стол, ярко освещенный люстрами и каделябрами. За ним, в ожидании почетного гостя, сидели избранные партнеры. Здесь же устроился жандармский штаб-офицер. Обязанности его были точны и ясны. Он должен был зорко следить, чтобы приставленные к его превосходительству партнеры вели себя добросовестно, как подобает честным людям, и проигрывали порученные суммы сполна.
Губернатор занял свое место. Игра началась.
Она велась с неизменным успехом для его превосходительства. Он с достоинством олимпийца откладывал выигрыши.
В гостиную, двери в которую были распахнуты, никто не допускался, чтобы не отвлекать высокого гостя от мыслей при выборе карточных ходов. Если кому и становилось невмоготу и жаждалось увидеть сибирского власти теля, он мог подойти лишь к порогу святилища и на приличном расстоянии созерцать его превосходительство.
Карточная партия продолжалась несколько часов. Перед губернатором возвышалась изрядная горка червонцев и ассигнаций. Вельможа утомился и высказал пожелание об отдыхе.
Партнеры угодливо встали со своих мест. Моментально в гостиной появились полицмейстер и старшины собрания.
Его превосходительство поднялся с кресла.
В ту же минуту вновь прекратились танцы, а оркестр с мазурки перешел на марш.
Сопровождаемый почетным эскортом, высокий гость отбыл из благородного собрания.
С этого дня он аккуратно появлялся в собрании подряд две недели.
Здесь его неизменно раболепно встречали. Уходя, его превосходительство каждый раз уносил изрядную сумму. Счастье и удача всегда сопутствовали ему за зеленым столом.
Естественно, что, занятый такими важными делами, он вовсе не имел возможности заняться ревизией, откладывая ее со дня на день.
А затем губернатор махнул на все рукой: «Стоит ли беспокоить добронравных и почтительных людей, так гостеприимно и нелицеприятно встретивших гостя?»
Соблюдая врожденный такт, его превосходительство понял, что пора прекратить свои обременительные труды и отбыть в губернский центр.
Прошло несколько дней, и под колокольный звон тюменских церквей он уехал. А с ним исчезли все опасения и тревоги, и тюменские властители вновь зажили спокойно и привольно.
1944
Необыкновенные иркутские истории
1
В октябре 1806 года столица Восточной Сибири — тихий и захолустный городок Иркутск — встречал вновь назначенного гражданского губернатора Николая Ивановича Трескина.
Заранее продуманный церемониал встречи проводился со всем рвением. На церквах трезвонили колокола, над присутственными местами развевались трехцветные флаги, а на соборной площади знатные иркутские купцы и чиновники с хлебом-солью почтительно ожидали появления его превосходительства.
Но тут произошло весьма конфузное для иркутчан событие. Губернаторская карета застряла среди беспредельной глубокой лужи, пересекавшей главную улицу. И как ни старался ямщик, как ни стегал он могучих коней, — его усилия оказались тщетными. Постромки оборвались, а колеса экипажа глубоко и безнадежно засосало в топь. По прихоти случая его превосходительство очутился как бы на острове.
Это обстоятельство огорчило не только иркутских граждан, но и самого губернатора. Впрочем, сохраняя достоинство своего высокого сана, он ничем не выказывал недовольства и спокойно озирал свою будущую резиденцию.
Обозрение это не сулило ничего радостного. Перед взором его превосходительства простирались кривые и заболоченные улицы. После обильных осенних дождей они стали непроходимыми. Обывательские жилища разместились самым невероятным образом: одни дома выпирали на самую середину улицы, другие прятались в глубине дворов, — во всем ощущался полнейший беспорядок. Из-за нескончаемых обветшалых плетней и заборов возвышались колодезные журавли. В лужах спокойно плавали откормленные гуси.
Иркутск скорее походил на обширное и неблагоустроенное село, нежели на город.
К довершению этой неприглядной картины обывательские псы, переполошенные криками ямщика, подняли невообразимый несмолкаемый лай. Губернатор поразился обилию собак в небольшом городе.
Все это, вместе взятое, задело самолюбие его превосходительства.
Между тем встречающие спешно обсудили планы спасения господина губернатора. Самому сильному и дородному купцу в крепких козловых сапогах поручили направиться через хляби и на своей спине перенести его превосходительство на сухое и вполне надежное место.
Здоровенный детина бесстрашно вступил в болото и, дойдя до коляски, подставил широкие плечи его превосходительству. Губернатору оставалось только взобраться на крепкую купецкую спину и отбыть на земную твердь.
Со вступлением в должность нового губернатора и начались необыкновенные и весьма неприятные для иркутских аборигенов истории.
Новшества прежде всего коснулись губернаторской канцелярии. Официальный прием у его превосходительства начинался ровно в девять часов утра. К этому времени обширная приемная наполнялась казаками, полицейскими офицерами и дежурными чиновниками. Все молча выстраивались на точно установленных местах и замирали. Наступала глубокая тишина, непрерываемая ни шелестом бумаг, ни осторожным кашлем. Ожидающие не сводили глаз с двери, в которую должен был войти губернатор.
Когда напряжение достигало апогея, двери широко раскрывались; на пороге появлялся его превосходительство.
Первое его появление вызвало изумление и даже страх, ибо у многих закралось весьма коварное сомнение, — в здравом ли уме пребывает господин губернатор или просто чудородит?
Его превосходительство являлся в белом колпаке, из-под которого выбивались седые волосы, в белой рубашке со стоячим воротником и без галстука. Поверх всего был наброшен белоснежный халат, весьма похожий на саван, подпоясанный белым поясом. Из-под халата сверкали кальсоны. Шлепая мягкими туфлями, его превосходительство медленно обходил канцелярию. Своим видом он напоминал привидение.
Однако это привидение вскоре приобретало вполне выразительный человеческий язык и очень красноречиво распекало чиновников. Причем лексикон его отличался такими перлами, от которых краснели даже всё видавшие полицейские офицеры.
Тут же на приеме отдавались строгие распоряжения. Полицейские офицеры и казаки допрашивались о делах благочиния, — не ругались ли и не ссорились ли часом чьи-либо женки, вовремя ли в городе топились печи и не было ли жалоб со стороны мужей. Не менее интересовал вопрос о лицах, посетивших храм божий. Благопристойно ли молились и не высказывал ли кто еретических мыслей?
Чиновники, замирая, докладывали содержание бумаг. И если они были составлены кратко и выразительно, губернатор немедленно одобрял их. Ученые и кропотливые труды вызывали ярость его превосходительства. Поджимая губы, он делал выразительный непристойный жест и зло выкрикивал:
— Употребите их так!..
Его превосходительство терпеть не мог каких-либо возражений. Гражданской доблестью он признавал лишь одно — бессловесное послушание.
Ему пришлось применить немало усилий, чтобы приучить подчиненных к свойствам своего характера. Вице-губернатора он вынудил всегда и аккуратно подавать шубу. Дамы и старшие чиновники, а также купцы первой гильдии должны были являться по праздникам к губернаторскому двору и допускались целовать руку его превосходительства. Младшие чиновники и мелкое купечество этой чести не удостаивались.
Губернатор не щадил своих сил и с раннего утра до поздней ночи заботился о благоденствии опекаемых им граждан. Он переодевался в скромное обывательское платье и толкался на базарах и постоялых дворах. Калачи на прилавках и другая снедь подвергались тщательному осмотру и апробации его превосходительства. Вельможа не гнушался обходить обывательские жилища, самолично залезал в печь и обнюхивал горячие горшки: подлинно ли соблюдают жители установленный церковью пост или, чего доброго, упаси боже, жрут окаянные скоромное. Его превосходительство в опеке над обывателями доходил до того, что брал ложку и пробовал содержимое горшков. Если в печи было пусто или она оказывалась нетопленной, господин губернатор учинял быструю и справедливую расправу. Он не кричал, не топал ногами, подобно ломовым извозчикам и другим невоспитанным людям. Он сладкоречиво поддакивал хозяйке:
— Так, так, не удосужилась. Муж на работу, а ты лени предаешься, матушка. И кто знает, может быть прелюбодеянию? А там, чего доброго…
Тут он делал страшные глаза, не договаривал и совал под нос хозяйке кулак.
— Скажи мужу, матушка, чтобы сим инструментом он тебя благосклонно отутюжил.
Женки не перечили губернаторскому назиданию. Они превосходно знали, что неподалеку от персоны его превосходительства обретаются полицейские, и они зорко следят за всем. Стоило губернатору возвысить голос, как полицейские словно из земли вырастали, тогда уже расправа производилась более крутая.
2
Губернатор не забыл дня своего приезда и, обладая тонким архитектурным вкусом, немедленно принялся за переустройство сибирской столицы. Девизом в этом трудном искусстве его превосходительство выставлял — прямую линию и благоприличие. Так как улицы города Иркутска отличались кривизной и вид их портили ветхие хибары, то эти два обстоятельства и привлекли особое внимание губернатора.
Приказом его превосходительства была организована особая строительная команда из осужденных и ссыльных. Во главе этой команды поставлен был ссыльный Гуща — человек неугомонного и ретивого нрава. Чтобы отличаться от прочих обывателей, Гуща придумал себе необыкновенный мундир, форма и цвет которого не предусматривались никакими табелями о рангах и отличиях.
Первые месяцы администрирования губернатора Трескина прошли без тревоги. Гущинская команда при содействии жителей приводила в проезжее состояние городские улицы и дороги, делала насыпи, пролагала гати, рыла отводные канавы. Все шло, как и было принято испокон веков.
Но вскоре пришли тревога и напасти. Его превосходительство всерьез и вплотную взялся за осуществление своего девиза. Он решил без проволочек выпрямить городские улицы. И тут налетела лихая беда для тех домовладельцев, которые нарушили план городского строительства и построили свои хоромы как им заблагорассудится. Его превосходительство отдал строгий и неукоснительный приказ не спрашивать мнения домохозяев. Губернатор заранее знал, к чему оно приведет.
Как всякий великий реформатор, несмотря на плач и стенание, он был беспощаден и тверд в своих решениях. Гуща ликовал. Он являлся со своей командой к дому, который углом или фасадом вылезал вперед, и, отмерив эту нахальную часть, ретиво принимался за работу. Команда аккуратно отпиливала часть дома по линии улицы и убирала ее в сторону. К изумлению всех иркутчан, перед прохожим открывалась своеобразная картина, очень напоминавшая театральную сцену. В оставленной пол-горнице еще стояла мебель: кровати, столы, скамьи, и даже на прикрытом скатертью столе иногда шумел как ни в чем не бывало самовар.
Купечество впало в панику. Но упорство купецкое падало под несокрушимыми ударами гущинской команды. Один из упрямых иркутских купцов — Скоробогатый, имея веселенький и добротный домик, но выстроенный не по плану, выставил молодцов из своего лабаза, и они долго не допускали гущинскую команду. Купцу стало очень обидно, — ведь и дом выстроен был с выпиранием на середину улицы специально для куража: «Знай, мол, наших. Любуйтесь и завидуйте!» А тут этакая напасть!
Он долго и упорно отстаивал свое обиталище. Но хитрый Гуща все-таки обманул купца. Вопреки всем установленным обычаям, он взялся за дело в глухую полночь. Купец сладко храпел и, может быть, видел сладостные сны, а в эту пору его обитель подвергалась растерзанию, — по улице среди ночной тишины раздавался визг пилы.
Когда хозяин после крепкого сна пришел в себя и очухался, было поздно, — гущинская команда отмахнула полдома. Все было кончено, и купцу в утешение оставалось только реветь белугой.
Постепенно Иркутск принимал благопристойный вид, — улицы его выпрямлялись, кривые лачуги сносились, и все шло к лучшему.
Радением и неусыпными заботами его превосходительства отыскали в России архитектора и уговорили прибыть в далекий Иркутск. Правда, этот просвещенный муж во многом внушал недоверие, но все сомнения разом рассеялись, когда он принялся за работу. Архитектор имел большое пристрастие к высоким крышам, которые поднимал в два-три раза выше самого здания. Такой высокий стиль пришелся по душе его превосходительству. Это не только возвышало дома, но и возвышало сибирскую столицу в целом в глазах просвещенных путешественников.
Все шло к лучшему. В крае обновились и стали проезжими дороги и мосты; деревни приобрели чистый вид. На дорогах и в городе не было слышно о грабежах и воровстве. Взяточничество… Впрочем, его не было, хотя по этому поводу ходили всевозможные слухи. Судите сами об этом деликатном деле.
Как и всякий смертный, его превосходительство был женат, следовательно имел супругу. И следствием этого благословенного и законного брака были восемь детей. Вполне понятно, рачительные родители, особенно губернаторша, которую в народе попросту величали Трещихой, беспокоилась о будущем своих отпрысков.
Супруга его превосходительства окружила себя молодыми и красивыми чиновниками и через них вершала все государственные дела мужа. Что же касается взяток, то пусть отсохнет у того язык, кто возводит эту гнусную клевету. Никогда ничего подобного не допускала благосклонная к чиновникам губернаторша. Правда, она продавала собственно ей принадлежавший единственный соболий мех. Мех этот был необычный и, можно сказать, неразменный. Он продавался по разной цене, смотря по важности затеваемого дела. Положим, он сторговался за пять тысяч рублей, — деньги вносились чистоганом, и вовсе не вина губернаторши, если соболий мех на другой день без всяких чар вновь возвращался к ней в виде подарка. Рассказывали, что знаменитый мех таким образом продавался раз пятьдесят, и губернаторша никак не могла от него избавиться.
Мы должны отдать должное изворотливости и умению супруги его превосходительства быстро и с тактом выходить из материальных затруднений.
В таких случаях в большие праздники или в именины высоких особ задавались пирушки, на которые приглашались первогильдейские купцы, исправники и бурятские тайши. И не вина губернаторши, если, сидя за ее ломберным столом, они усиленно проигрывались. Зато бал всегда отмечался в этих краях неслыханным блеском.
Он открывался духовой музыкой и казацкими певчими, которые отменно исполняли «Гром победы раздавайся». После этого начинались экоссезы, матрадуры, вальсы и кадрили. Молодые персоны — чиновники, дочери купцов и чиновницы — показывали во всем блеске свои таланты в хореографическом искусстве. Но главнейшая изюминка приберегалась и показывалась в конце бала или в самый разгар его. Это была разудалая и веселая русская плясовая, которую исполняли ссыльный красавец цыган и служанка губернатора, не менее вальяжная прелестница. Танцевали они со всем страстным пылом и своей неудержимой страстью зажигали старых и молодых…
И как было после этого обвинять супругу его превосходительства в какой-либо преднамеренности или в чем-либо подобном. Опять же, если кто-либо перед праздником присылал подарки или кое-какие припасы, то разве можно было не принимать благосклонно их…
Подарки эти от разных обществ и частных лиц стали столь часты и многочисленны, что губернаторша через подставное лицо открыла в гостином дворе лавку, где и сбывала эти подношения. Немало добра было заблаговременно, про запас на черный день, отправлено обозом в Москву, где и сохранялось у родственников.
Губернаторша всегда и много думала о развлечениях для местного светского общества. Она была достойной подругой своего супруга, и мысли ее постоянно устремлены были на то, чтобы увеселения носили вполне придворный характер. В этом направлении она, как говорят, не взирая на затраты чужой энергии, применяла все.
В летние прохладные вечера иногда задавались общественные балы в городском саду. Но какой вид имеет гуляние, если в саду нет фонтанов. Известно, что всякий сад приобретает значимость и величие, если в нем шумят струи фонтанов. Это символически сближает подобные сады, скажем, с версальскими и петергофскими. Но, увы, что поделаешь в тех случаях, если в городском саду нет и признаков водных пространств: ни колодца или пруда! И тут на выручку пришел изобретательный ум супруги его превосходительства. Вопрос разрешили просто, с помощью пожарной команды. За оградой сада, в скрытом месте поставили пожарные машины, а рукава провели в сад. В густой чаще упрятали полицейских солдат, которым и вручили наконечники пожарных шланг. К изумлению гуляющей публики, под звуки музыки в городском саду вдруг забили фонтаны. Невиданное доселе зрелище пленило всех. Всю ночь по саду разгуливали и веселились господа, любуясь серебристыми струями. Увы, никто не подозревал, что исполнители этого чудесного зрелища — полицейские солдаты — беспрестанно обливались холодной струей, дрожали и лязгали зубами от стужи…
3
Шли безмятежные годы правления губернатора Трескина, сибирские летописи и мемуары сохранили необыкновенные истории, поведанные нами выше. Но пришло время, когда на его превосходительство, как из рога изобилия, посыпались беды.
Из далекого Петербурга известили о злоключениях и неудачах губернаторского сынка. Обильно снабжаемый субсидиями родного батюшки, молодой человек изо дня в день предавался увеселениям и был верным и энергичным поклонником Бахуса. В невменяемом виде, в неблаговидном обществе губернаторский отпрыск в азарте стукнул одну миловидную актрису бутылью по темячку, и та, ни пикнув, изволила скончаться. Никто не предполагал о таком молодушии жрицы Мельпомены, в результате которого молодой человек оказался под судом и арестом.
За этим несчастьем вскоре последовало второе. Секретарь его превосходительства — господин Белявский внезапно впал в острое помешательство, стал неистовствовать и буянить. Он бросился на губернатора, когда тот в обычном белом одеянии утром появился в приемной. При этом несчастный кричал во все горло:
— Пустите, я ему, шельмецу и старому селадону, бороду выдеру!
Его превосходительство не могло этого принять на свой счет по той простой причине, что аккуратно, дважды в неделю, брился и бороду не носил.
Только предали забвению этот печальный случай, как приключилась новая беда, — губернаторский советник Кузнецов помешался, бегал по городу, изрыгал потоки брани на непостоянство губернаторши и порывался кинуться в прозрачные воды Ангары. Конечно, столь возмутительные подозрения могли зародиться только у человека, лишенного рассудка. Так порешил губернатор и его приближенные.
Судьбе угодно было нанести следующий удар в самое сердце его превосходительства. Губернаторша с двумя доверенными любимцами совершала с ведома супруга путешествие по Забайкалью. Все шло хорошо и радовало его превосходительство, супруга очень часто слала эстафеты и вместе с ними самые горячие пожелания, из чего усматривались забота и постоянство преданной жены. И вдруг, — тут наступило роковое, — из Верхнеудинска примчал гонец с ужасной вестью. Тройка, на которой губернаторша совершала прогулку, внезапно взбесилась и понесла. И в результате внезапная смерть.
Весть потрясла губернатора; он рвал на себе волосы и безутешно рыдал…
Но за этим событием последовало последнее и не менее ужасное. Оно и доконало его превосходительство.
Внезапно из Санкт-Петербурга последовал высочайший указ об отстранении Николая Ивановича от должности, и губернатором в Иркутск не замедлил прибыть знаменитый Сперанский.
Вновь назначенный губернатор произвел ревизию денежных сумм и насчитал за своим предшественником и его приближенными почти на три миллиона рублей взысканий.
Круг, совершаемый бывшим его превосходительством, замкнулся, — господин Трескин был лишен чинов и вместе со своими клевретами отдан под суд…
Много лет спустя его можно было встретить в Москве, где он вел весьма скромную и тихую жизнь. По рассказам досужих людей, он даже притворялся бедняком, обивал пороги высоких учреждений и досаждал просьбами о пособиях.
Несмотря на такое поведение бывшего вельможи, народная молва приписывала ему скрываемые богатства. Ходила легенда, что преданный остракизму бывший иркутский губернатор, спасая свое богатство, вывез из Сибири червонцы в замороженных осетрах…
На том и окончилась слава когда-то всесильного сибирского помпадура…
1944
«Батюшка Денис»
Повелением государыни Екатерины Алексеевны губернатором Сибири в 1762 году назначен был пользующийся особым доверием монархини бригадир Денис Иванович Чичерин.
Человек отменно приятной наружности, среднего роста, ловкий и крепкий, красавец с выразительными глазами, Денис Иванович славился крутым нравом и обладал не только большим самомнением, но и немалыми странностями.
Вступление его в пределы Сибири поразило всех невиданной пышностью. В далеком глухом Тобольске ничего подобного не видели. Губернатор в мундире при всех регалиях восседал в раззолоченной карете, на запятках которой высились два рослых гайдука, а рядом с бородатым кучером сидел арап в темно-лиловом кафтане. Впереди бежали скороходы; за каретой следовала огромная и блестящая свита из военных и гражданских лиц. На приличествующем расстоянии шел обоз, груженный кладью; в обозе шли запасные выездные кони, ехали конюхи; особо следовали егеря с псиной сворой, а еще далее в крытом возке обретались ученые повара, — губернатор отдавал должное тонкому столу.
Вопреки общепринятому правилу, Денис Иванович направился не в собор, где его со всем духовным синклитом поджидал митрополит Павел, а прямо в губернаторский дворец. Этим самым его превосходительство подчеркнул свое нежелание сближаться с властями духовными, чем сильно опечалил и уязвил митрополита; последний затаил неприязнь к губернатору.
Прошло несколько дней, и Денис Иванович Чичерин приступил к исполнению обязанностей. И тут все были поражены. На ранней заре музыкантская солдатская команда перед губернаторским дворцом отбивала на барабане прием. Двери кабинета его превосходительства распахивались, и все, имеющие к нему дела, могли входить беспрепятственно. А так как чиновники собирались очень поздно, то губернатор решал все дела быстро и без волокиты. Посреди кабинета стояло массивное кресло, в которое и садился Денис Иванович. Рядом с ним на столе лежала плеть. Губернатор терпеливо выслушивал жалобщика и посылал за ответчиком. Перепуганный виновник событий появлялся перед его превосходительством ни жив ни мертв. Чичерин грозно спрашивал:
— Виновен?
Если опрошаемый был действительно виновен, то падал на колени и признавался:
— Виновен, батюшка.
— То-то, — успокаивался губернатор и приказывал немедленно удовлетворить искателя.
Если при опросе устанавливалась ябеда со стороны челобитчика, то Денис Иванович вставал с кресла, засучивал рукава и брал плетку. Удирать было бесцельно, ибо в дверях стояли рослые и жилистые гайдуки с арапниками в руках, и могло быть хуже. Губернаторская рука была несравненно легче, и виновнику оставалось только подставить спину.
Вельможа собственноручно охаживал кающегося грешника плетью.
На том и кончался весь суд-расправа. Губернаторское решение и возмездие по нему обжалованию не подлежало.
При наплыве тяжбенных дел Денис Иванович уставал, и тогда исполнение выносимого приговора производил приближенный его превосходительства — камердинер.
Крепким натурам понравился суд быстрый и правый. И после расправы они кланялись в пояс губернатору и благодарили:
— Спасибо, батюшка Денис Иванович, за науку!
Судебное разбирательство занимало губернатора до завтрака, после которого он имел обыкновение производить осмотр города. Он зорко наблюдал за порядком в губернской столице и появлялся там, где его менее всего ожидали. Роль Гарун-аль-Рашида из сказок Шехеризады весьма нравилась Денису Ивановичу, и он часто производил фурор знанием многих неблаговидных по репутации дел.
После странствований по городу его превосходительство приобретал аппетит и возвращался к обеду в свои апартаменты. В столовой его ожидал стол, накрытый не менее как на пятьдесят персон. И так повелось, что губернатор обедал ежедневно в обществе полусотни, а то и более гостей. Особенно шумно и обильно проходили обеды в праздничные дни.
Трудовой день Дениса Ивановича заканчивался еще более величественно и необыкновенно. Военные барабанщики отбивали вечернюю зорю, и сейчас же после этого перед губернаторским дворцом располагались музыкальная и певческая капеллы. И вот в тихий вечер, когда небеса окрашивались пурпуром заката и все в Тобольске затихало, над городом рождались и далеко разносились усладительные мелодии кларнетов и скрипок. Вслед за сим начинались многоголосые вокальные упражнения. Они имели назидательное значение, ибо распевались церковные песнопения, вполне соответствующие завершению трудового дня.
Денис Иванович имел огромную склонность веселиться, особенно он поражал Тобольск в дни масленицы. Весьма оживленный и веселый праздник этот вдохновением и богатством фантазии губернатора превращался в величественную сатурналию, наполнявшую Тобольск громом музыки, перезвоном бубенцов, песнями и живописным зрелищем.
После обедни в соборе у губернаторского крыльца появлялась лихая тройка, запряженная в необъятно широкие сани, устланные персидским ковром; над санями устроен балдахин, под балдахином пуховики, диванные подушки. Кони нетерпеливо били копытами; перекликались-перезванивали бубенчики. Бородатый ямщик, разодетый в ярко-синий кафтан, важно восседал на облучке. Вокруг саней на горячих конях топтались драгуны, вершники. Из ворот вылетала вторая тройка, запряженная в розвальни; в них сидели музыканты. Эта тройка выезжала вперед и по знаку церемониймейстера играла туш. Тогда на крыльце появлялся Денис Иванович в сопровождении дам и свиты. Они усаживались в сани, и при кавалькаде драгун, гайдуков, под гром музыки кортеж двигался по главной улице, производя всеобщий переполох.
Шумный поезд останавливался у подъезда знатного лица. Хозяева выходили на крыльцо и встречали гостей. Гремела музыка. Гости выскакивали из саней и строились в пары. Губернатор брал под руку хозяйку и, приплясывая, уводил в дом. За первой парой, выкидывая коленца, двигались остальные. Обойдя с приплясом все горницы, гости уводили хозяйку и хозяина и усаживали в сани. Шумная компания неслась к следующему богатому дому. К полдню по городу неслись шумные тройки, скакали с гиканьем драгуны, ревели трубы музыкантской команды. День кончался вечеринкой в губернаторском дворце, где гости предавались изобильным возлияниям.
Среди оживленного веселия его превосходительство вдруг удалялся во внутренние сокровенные покои и там чинил срочные расправы, пуская в ход иногда арапник. Совершив тяжелое служебное дело, его превосходительство вновь появлялся в шумной зале с добродушной улыбкой на устах и продолжал прерванную перед тем кадриль..
Вследствие неустанных государственных забот губернаторские нервы стали пошаливать. Денис Иванович стал страдать бессонницей. Ночи в Тобольске — длинны, тоскливы, и при бессоннице в голову лезет всякая блажь. Чтобы отвлечься от пустых и беспокойных мыслей, а заодно показать свое попечение о государственных интересах, Денис Иванович ввел совершенно новое и самобытное. Он издал приказ, единственный в анналах истории администрации, чтобы на время губернаторской бессонницы вверенные ему должностные учреждения и лица работали по ночам, а днем спали. И в самую глухую пору, когда жители Тобольска погружались в глубокий сон и даже псы дремали, окна губернского правления были ярко озарены. Казалось, этим самым они говорили:
«Спите спокойно, сыны и дочери отечества, ваш сберегатель и достойный хранитель — его превосходительство — опекает вас».
В тиши ночной скрипели перья; писались исходящие и мемории. Правда, не все чиновники стоически исполняли долг свой перед отечеством: у иных тяжелела и склонялась на стол голова, локти расползались в стороны, и… конечно, нерадивый засыпал. Тогда недремлющее губернаторское око находило его, и следовало отеческое внушение.
Но все это было ничто в сравнении с великими замыслами и дерзновениями Дениса Ивановича. Его одолевала ненасытная жажда большего величия, величия, присущего великим римлянам. Известно, что дела римские история донесла до наших дней. Люди умерли, и даже, может быть, прошедшие столетия развеяли прах их, но их исторические жесты и слова даже время пощадило для потомства.
— И чем Тобольск хуже Рима, — вполне резонно рассуждал Денис Иванович. — Величие и бессмертные дела могут быть сотворены и на берегах хладного Тобола.
Он углубился в прошлое и после долгих и обстоятельных размышлений пришел к выводу, что наиболее достойным воплощением его дерзновенных замыслов будет создание римского сената при особе его превосходительства. Но кто может быть в Тобольске облечен в римскую тогу сенатора? Кто сможет держать высокое достоинство римских патрициев? — вот вопросы, которые предстояло решить.
И Денис Иванович со всей своей прозорливостью нашел быстрое решение этого вопроса.
Кто сможет достойным образом выполнить эту ответственную роль, как ни учителя семинарии! Ибо они учат древней истории и мудрости, к тому же они имеют отношение к латыни и, безусловно, смогут лопотать на этом священном языке.
Придя к таким вразумительным выводам, губернатору оставалось сделать уже немногое, а именно: издать приказ и приступить к воплощению задуманного. Это вскоре и последовало. Семинарские учителя были обряжены в римские тоги и принялись за дело.
Когда Денис Иванович приезжал в сенат, то сенаторы величественно вставали со своих мест, и старейший из них провозглашал приветствие на латинском языке, которое в переводе на русский должно было примерно означать: «Приветствуем тебя, великий и единственный. Пусть свет твоей славы и мудрости падает на наше чело!»
Губернатор, обряженный в пурпурную тогу, торжественно поднимал руку и отвечал по-латыни приветливо и ласково. Но так как язык его превосходительства привык к более живым диалектам, а латинский, как известно, почитается за мертвый, древний язык, то речь губернаторская на этом языке была столь неразборчива и туманна, что мы не в состоянии сейчас установить примерное ее содержание, а тем более перевести ее на русский язык…
И так сенат существовал, и слава его сияла в Тобольске.
Но аппетит приходит во время еды, говорят словоохотливые и подвижные французы. И это совершенно верно. Денис Иванович не удовлетворился этим. Он пошел дальше. Одной ногой его превосходительство стоял как бы в далеком прошлом, а другую — решено было поставить на российскую почву и тем сблизить несближаемое…
Денис Иванович Чичерин состоял кавалером ордена святой Анны и имел соответствующее рангу одеяние. Это обстоятельство и послужило поводом к осуществлению нового замысла его превосходительства, а заодно и к посрамлению тобольского владыки. Митрополит не забыл обиды и, где это можно было, в проповедях поминал намеками о «гордыне и бесовских потехах некоего вельможи», разумея под ним, несомненно, губернатора.
В один из праздничных дней владыка решил затмить величием его превосходительство. Он готовился к торжественной службе в соборе, для чего, по его повелению, собору придали невиданное благолепие, сам митрополит и священники облачились в особо сверкающие ризы. Его преосвященство вышел служить со всеми регалиями своего сана, вокруг него все сияло. Всем этим великолепием митрополит думал устыдить Дениса Ивановича и показать, что власть светская ничто и прах в сравнении с властью духовной.
Величаво пел хор митрополичьих певчих, сияли многочисленные огни разноцветных лампад и свечей. Клубился синий дымок пахучего ладана. В соборе было тесно от молящихся.
Не было только губернатора, но митрополит с минуты на минуту поджидал его.
«Пусть узрит сие великолепие и кается гордец», — тешил себя мыслью владыка.
— Но тут по собору прошло похожее на внезапное дуновение ветерка. Множество уст тихим шелестом, подобно осенней листве, передавали друг другу:
— Идет! Идет! Невиданно!
И молящиеся в храме стали редеть и просачиваться к выходу. Прошло несколько минут, движение это заметно усилилось, — все спешили выбежать на соборную площадь, куда стремился весь город.
Через площадь шествовал губернатор в необыкновенном одеянии ордена святой Анны: в красной бархатной мантии на белом подбое с голубой лентой через плечо и при всех орденах. За ним на почтительном расстоянии следовала свита в расшитых мундирах.
Зрелище было невиданное и потрясающее. Все взоры устремились к торжественно выступающей фигуре губернатора. Задние в толпе теснили передних, как гусаки тянули шеи, чтобы хоть мельком увидеть сошедшего в натуру «карточного короля».
Толпа не могла спокойно созерцать это великолепие, она дрогнула и закричала: «Ура!»
Тогда все остальные, стоически оставшиеся в храме, не выдержали и тоже суетно выбежали на площадь. В соборе остался один митрополит с церковными служителями. Но многие из них не устояли от мирского соблазна и бросились к окнам. Они разглядывали происходящее на площади и поражались…
Сопутствуемый криками тоболяков, губернатор взошел на ступени соборного крыльца. Наблюдавшие на колокольне звонари не могли далее пребывать в стороне от всенародного восторга — они ударили в колокола. Народ пуще заревел «ура», и над толпой замелькали подкидываемые шапки.
Его превосходительство с блестящей свитой величественно вступил в храм, прошел на возвышенное губернаторское место и даже взглядом не удостоил митрополита.
Собор вновь быстро наполнился молящимися. И сколько ни старался владыка не думать о случившемся, как ни тужился он придать блеск богослужению, однако видел, что народ с большим вниманием разглядывал «карточного короля», нежели молитвенно смотрел на иконы.
Губернатор и его свита терпеливо выстояли обедню и повернули к выходу. На площади началось невыразимое: гремело «ура», люди протискивались вперед, хватали руки его превосходительства и лобызали их. Денис Иванович не скрывал от своих подданных торжества, на лице его блуждала счастливая улыбка.
Ликующие обыватели проводили губернатора до его дворца и долго еще не расходились. В небе засверкали звезды, и окна губернаторского дома озарились светом, — начался шумный бал, а на улице суетились тоболяне, горячо обсуждая событие.
Не все, однако, радовались торжеству Дениса Ивановича. Одно из главных лиц во всей этой истории, митрополит Павел, не мог далее стерпеть всенародного унижения своего высокого сана и позволил себе в проповеди «о блудном сыне» нелестно отозваться о губернаторе.
Услужливые люди не замедлили об этом доложить Денису Ивановичу. Вспыльчивый губернатор быстро и решительно ответил митрополиту делом. Он собрал своих гайдуков, скороходов и других ревностных служителей, переодел их в монашеское платье и пустил шататься по кабакам и притонам.
— Глядите, любуйтесь, что делают монахи! — указывал он городским жителям.
А продувные «чернецы» старались изо всех сил. Конечно, это было выше всякого терпения, — митрополит выходил из себя. Он долго думал, чем бы отомстить губернатору за его выходку.
После долгих размышлений он надумал тонкую месть. Прошло несколько месяцев, и в один из воскресных дней богомольцы увидели в притворе собора картину страшного суда. При осмотре этой картины они увидели занимательное. Рогатые черти, зацепив крюком за пузо, тянули на расправу к Вельзевулу… кого бы, вы думали? — Самого губернатора Дениса Ивановича!
Весь город и жители окрестных сел перебывали в соборе и часами выстаивали перед картиной страшного суда. Митрополит ликовал. Донял-таки он его превосходительство!
Денис Иванович после этого посрамления повел войну с монахами более тонко и добился в конце концов того, что митрополит стал усиленно просить Святейший синод разрешить выехать ему на богомолье в Киев.
После длительной переписки просьба преосвященного была уважена, и он выбыл в Киев, откуда более не возвращался.
Но и Денису Ивановичу не пришлось долго торжествовать, — вскоре его постигла опала. Обладая широким размахом, он незаконно перерасходовал почти два миллиона рублей. Санкт-петербургские недоброжелатели его представили это дело перед государыней Екатериной Алексеевной весьма непривлекательно, обвиняя Дениса Ивановича в чрезмерном властолюбии и расточительности. Государыня вынуждена была намекнуть Денису Ивановичу о необходимости отставки, что он и не замедлил сделать.
Бывший губернатор Сибири выехал из пределов ее с меньшей торжественностью, чем это было совершено при въезде. Он сильно загрустил, опустился.
Предание донесло сведения о его смерти в родном имении в Орловской губернии. Перед смертью Денис Иванович впал в безысходную меланхолию и заперся в своем кабинете. Немытый и нечесаный, в засаленном халате, он уселся в кресло, на стук не отзывался, — никого в кабинет не допускал и от приема пищи отказывался.
Так и умер когда-то всесильный Денис Иванович Чичерин — сибирский губернатор, которого тоболяки окрестили попросту и более сердечно — «батюшкой Денисом».
1944
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления