Онлайн чтение книги Тайна Найтингейла Shroud for a Nightingale
Глава третья. Посторонние в доме

I

— Пришел патологоанатом, сэр.

Дежурный полицейский просунул свою стриженую голову в дверь спальни и вопросительно поднял брови.

Старший инспектор Скотленд-Ярда Адам Далглиш, тесно зажатый между изножьем кровати и дверцей шкафа, оторвался от осмотра одежды покойницы. Взглянул на часы. Было восемь минут одиннадцатого. Сэр Майлз Хониман, как всегда, пришел заблаговременно.

— Хорошо, Феннинг. Попросите его, пожалуйста, немного подождать. Через минуту мы закончим. Тогда кто-то уйдет и освободит для него место.

Голова исчезла. Далглиш закрыл дверцу и с трудом протиснулся между шкафом и кроватью. Четвертому человеку здесь пока явно не поместиться. Пространство между тумбочкой и окном занимала массивная фигура дактилоскописта: согнувшись чуть ли не вдвое, тот наносил кисточкой угольный порошок на поверхность бутылки с виски, поворачивая ее за пробку. Рядом с бутылкой стояла стеклянная пластинка с отпечатками пальцев умершей, на пластинке четко просматривались все завитки и сложные линии.

— Есть там что-нибудь? — спросил Далглиш.

Дактилоскопист ответил не сразу, пристальнее всматриваясь в отпечатки.

— Проступают замечательные отпечатки, сэр. Сразу видно, что ее. Больше, правда, ничего нет. Похоже, малый, который продал бутылку, хорошенько обтер ее, прежде чем заворачивать. Интересно поглядеть, что мы получим на стакане.

Он посмотрел на стакан ревнивым взглядом собственника: чудом удержавшись в изгибе покрывала, стакан лежал там, куда выпал из руки девушки. И отдадут его для обследования не раньше, чем будет сделан последний фотоснимок.

Он вновь склонился над бутылкой. Позади него фотограф из Скотленд-Ярда передвигал треногу с фотоаппаратом — новеньким монорельсовым «камбо», как заметил Далглиш — к правому углу в ногах кровати. Щелчок, вспышка света — и образ умершей девушки внезапно приблизился к ним и завис в воздухе, отпечатавшись на сетчатке глаза Далглиша. Безжалостная мгновенная вспышка усилила цвет и исказила форму. Длинные черные волосы на фоне белизны подушек превратились в растрепавшийся парик; потускневшие глаза — в стеклянные шарики, выпирающие из орбит, словно трупное окоченение выталкивало их из глазниц; очень белая гладкая кожа выглядела отталкивающе — искусственной оболочкой, плотной и непроницаемой, как винил. Далглиш моргнул, избавляясь от колдовского наваждения в образе несуразной марионетки, небрежно брошенной на подушку. Когда он снова взглянул на него, это была опять мертвая девушка, не больше и не меньше. Еще дважды внезапно приближался к нему искаженный образ и застывал в воздухе, потому что фотограф сделал еще два снимка «полароидом», с тем чтобы дать Далглишу мгновенные отпечатки, о которых он всегда просил. На этом съемка кончилась.

— Это последний. Я закончил, сэр, — сказал фотограф. — Теперь пущу сэра Майлза. — И высунул голову за дверь в то время, как дактилоскопист, довольно хмыкнув, пинцетом любовно поднял стакан с покрывала и поставил его рядом с бутылкой.

Сэр Майлз, видимо, ждал на лестничной площадке, потому что сразу вошел в комнату — знакомая полная фигура, крупная голова с черными курчавыми волосами и острые глаза-бусинки. Он привнес с собой атмосферу bonhomie[2]Добродушие (франц.). мюзик-холла и, как всегда, слабый кисловатый запах пота. Его не беспокоила задержка. Но с другой стороны, сэр Майлз — патологоанатом божьей милостью или, если хотите, дилетантствующий лекарь-шарлатан — почти никогда не обижался. Он завоевал себе репутацию, а возможно, и недавно пожалованное рыцарское звание, придерживаясь принципа, что никогда никого, даже самого жалкого человека, нельзя обижать сознательно. Он приветствовал уходящего фотографа и дактилоскописта так, будто они его старые друзья, а к Далглишу обратился по имени. Но эта общительность была напускной: то, с каким нетерпением он воровато подкрадывался к кровати, ясно показывало, что именно целиком поглощает его внимание.

Далглиш презирал его как кладбищенского вора, что едва ли, как он сам признавал, было разумной причиной для неприязни. Ведь в совершенном мире идолопоклонники ног несомненно стали бы мастерами педикюра, поклонники волос — парикмахерами, а кладбищенские воры — патологоанатомами. Удивительно, что совсем немногие ими стали. Но сэр Майлз давал повод предположить, что он и есть один из немногих. Он приближался к очередному трупу с нетерпением, чуть ли не с радостью; его мрачные шутки были известны в половине клубных ресторанов Лондона; он был специалистом по смерти, который явно наслаждался своей работой. В его обществе Далглиша угнетало сознание собственной неприязни к этому человеку. Он будто искрился антипатией. Но сэр Майлз не замечал этого. Он слишком любил самого себя, чтобы допускать, что другие могут считать его не столь привлекательным, и эта подкупающая наивность придавала ему некоторое обаяние. Даже тем из его коллег, которые находили предосудительным его самомнение, жажду славы и безответственность большей части его публичных высказываний, было трудно испытывать к нему неприязнь в той мере, в какой они считали необходимым. Говорили, что женщины находят его привлекательным. Возможно, он притягивал их своей отвратительностью. Во всяком случае, его добродушие человека, который безусловно считает мир приятным местом, коль скоро он в нем находится, было заразительно.

Он всегда как бы с сожалением пощелкивал языком, склоняясь над телом. Сделал так и сейчас, отдергивая простыню жеманным движением руки с пухлыми пальцами. Далглиш подошел к окну и устремил взгляд на сплетение ветвей, сквозь которые, подобно призрачному дворцу, повисшему в воздухе, светилось вдали здание больницы, где до сих пор горели все лампы. Он слышал легкое шуршание простыней. Сэр Майлз проведет лишь предварительное обследование, но одной мысли о том, что эти пухлые пальцы проникают всюду и в самые деликатные отверстия тела, было достаточно, чтобы человек стал лелеять надежду умереть спокойно в собственной постели. Настоящая работа будет проделана позже на покойницком столе — алюминиевой раковине с ее зловещими аксессуарами в виде дренажных трубок и распылителей, — на котором труп Джозефин Фаллон будет методично расчленен во имя справедливости, науки, любопытства или чего-то там еще. А затем помощник сэра Майлза в морге заработает свою гинею, сшивая его вновь в пристойное подобие человеческого тела, дабы родственники могли взглянуть на него без душевной травмы. Если имеются родственники. Интересно, подумал Далглиш, кто из ближайших родственников Фаллон приедет на похороны, если вообще кто-нибудь приедет. На первый взгляд в ее комнате не было ничего — ни фотографий, ни писем, — что наводило бы на мысль о тесных узах хоть с одной живой душой.

Пока сэр Майлз потел и бормотал, Далглиш второй раз обошел комнату, старательно избегая смотреть в сторону патологоанатома. Он знал, что его брезгливость противоречит здравому смыслу, и немного стыдился ее. Не само вскрытие трупа угнетало его. Невыносимо было вот такое бесстрастное обследование еще теплого женского тела. Еще несколько часов тому назад она имела право хоть на какую-то стыдливость, могла сама выбрать врача, была вольна отвергнуть эти неестественно белые, жадно изучающие ее пальцы. Несколько часов назад она была человеком. Теперь же — мертвой плотью.

Это была комната женщины, которая предпочитала не обременять себя вещами. Только самые необходимые предметы быта и одно-два со вкусом выбранных украшения. Создавалось впечатление, будто она составила перечень необходимых вещей и приобретала их, не скупясь, но точно по списку и без лишнего расточительства. Пушистый коврик у кровати был явно не из тех, которыми снабжает администрация больницы. В комнате всего одна картина, но это авторская акварель, прелестный пейзаж кисти Роберта Хиллза, и повешена так, чтобы свет из окна освещал ее наиболее эффектно. Единственный предмет на подоконнике — стаффордширская керамическая статуэтка Джона Уэсли,[3]Известный в Англии проповедник, основатель методической церкви (1703–1791). читающего проповедь с кафедры. Далглиш повертел ее в руках. Прекрасная работа, коллекционная вещь. Зато здесь не было ни одной из тех бесчисленных безделушек, которыми часто окружают себя живущие в казенных заведениях, чтобы создать обстановку уюта или уверенности.

Он подошел к книжному шкафу возле кровати и вновь осмотрел книги. Они тоже казались подобранными таким образом, чтобы помочь преодолеть приступы дурного настроения. Собрание современной поэзии, включая последний томик его собственных стихов; полное собрание Джейн Остин, изрядно потрепанное, но в кожаном переплете и на тонкой бумаге; несколько книг по философии, удачно сочетающие научный подход с доступностью изложения; десятка два современных романов в мягких обложках — Грин, Во, Комптон Бернетт, Хартли, Пауэлл, Кэри. Но больше всего было поэзии. Глядя на книги, Далглиш подумал: у нас одинаковые вкусы. Если бы мы познакомились, нам бы было что сказать друг другу. «Я теряю частицу себя со смертью каждого человека». Конечно же, доктор Донн.[4]Джон Донн (1573–1631), английский поэт-метафизик. В нашем перенаселенном мире, где самоустраненность является практически социальной необходимостью, этот слишком часто используемый афоризм превратился в модный лозунг. Но смерть некоторых людей все еще обладает такой силой: с их уходом мы теряем больше, чем с уходом других. Впервые за много лет Далглишем овладело чувство опустошенности, необъяснимой личной утраты.

Он прошел дальше. В ногах кровати стоял шкаф с пристроенным к нему комодом — убогим сооружением из светлого дерева, сконструированным (если кто-то вообще сознательно конструировал столь уродливый предмет) таким образом, чтобы обеспечить максимальную вместительность на минимальной площади. На крышке комода, предназначенной служить туалетным столиком, стояло небольшое зеркало. Перед зеркалом лежала расческа и щетка для волос. Больше ничего.

Далглиш выдвинул левый ящичек. Там была косметика: баночки и тюбики, аккуратно расставленные на подносике из папье-маше. Косметики было гораздо больше, чем он ожидал увидеть: очищающий крем, коробка косметических салфеток, крем под пудру, прессованная пудра, тени для век, тушь для ресниц. Очевидно, красилась она весьма тщательно. Но всего было по одной штуке. Никаких экспериментов, никаких случайных покупок, никаких наполовину использованных и заброшенных тюбиков с остатками крема, застывшими вокруг пробки. Этот набор говорил: «Вот то, что мне подходит. То, что мне нужно. Не больше и не меньше».

Он выдвинул правый ящик. Там не было ничего, кроме картотечной гармошки с алфавитным индексом на каждом отделении. Он просмотрел содержимое. Свидетельство о рождении. Свидетельство о крещении. Чековая книжка сберегательной кассы при почтовом отделении. Фамилия и адрес ее поверенного. Личных писем не было. Он сунул картонку под мышку.

Подошел к шкафу и снова осмотрел одежду. Три пары брюк. Шерстяные джемперы. Зимнее пальто из ярко-красного твида. Четыре тонких шерстяных платья хорошего покроя. Все вещи отличного качества. Дорогой гардероб для студентки медучилища.

Он услышал, как сэр Майлз последний раз удовлетворенно хрюкнул, и повернулся к нему. Патологоанатом выпрямился, снимая резиновые перчатки. Такие тонкие, что казалось, будто он сбрасывает кожу.

— Умерла, по-моему, — сказал он, — примерно десять часов назад. Я сужу по ректальной температуре и степени окоченения нижних конечностей. Но это не более чем предположение, мой дорогой коллега. Вы же знаете, как все это неопределенно. Посмотрим на содержимое желудка: возможно, это даст нам ключ к разгадке. А пока, основываясь на клинических признаках, могу лишь сказать, что она умерла часом раньше или позже полуночи. Если рассуждать здраво, то, вернее всего, она умерла, когда выпила свой стаканчик спиртного на ночь.

Дактилоскопист оставил бутылку виски и стакан на столе и снимал теперь отпечатки с дверной ручки. Сэр Майлз подошел к столу и, наклонив голову, приблизил нос к краю стакана.

— Виски. А что еще? Вот в чем вопрос, дорогой коллега. Вот в чем вопрос. Одно ясно: это не едкое вещество. Никакой карболовой кислоты на этот раз. Я, кстати, не производил вскрытие той, другой девочки. Этим занимался Рикки Блэйк. Пренеприятнейшая работенка. Полагаю, вы ищете связь между этими двумя смертями?

— Не исключено, — ответил Далглиш.

— Может быть. Может быть. Вряд ли это была естественная смерть. Но надо подождать токсикологии. Тогда, может, что-нибудь узнаем. Нет никаких признаков удушения или удушья. Никаких внешних следов насилия, если уж на то пошло. Кстати, она была беременна. Около трех месяцев, на мой взгляд. Выявил здесь чудненькое баллотирование.[5]От balloter (франц.) — качать; качание плотного подвижного органа в среде, его окружающей (т. е. плода в околоплодной жидкости). Не обнаруживал такого признака со студенческих лет. Вскрытие это, конечно, подтвердит.

Его маленькие блестящие глазки обшарили комнату.

— По всей видимости, нет никакой склянки из-под яда. Если это был яд, конечно. И никакой посмертной записки, которые оставляют самоубийцы?

— Это не является неопровержимым доказательством, — сказал Далглиш.

— Знаю. Знаю. Но большинство из них оставляют маленькое billet doux.[6]Любовное письмо (франц.). Они любят делать признания, мой дорогой коллега. Любят делать признания. Кстати, перевозка уже здесь. Я заберу ее, если вы закончили.

— Закончили, — сказал Далглиш.

Он подождал, глядя, как носильщики ловко внесли в комнату носилки и с проворной деловитостью погрузили на них свой мертвый груз. Сэр Майлз суетился вокруг них, нервничая и беспокоясь, с видом знатока, который обнаружил особенно хороший экземпляр и должен тщательно проследить за его надежной транспортировкой. Когда унесли эту недвижную массу костей и твердеющих мышц — чему каждый из них способствовал по-своему, — комната сразу же стала удивительно нежилой и заброшенной. Далглишу знакомо было это ощущение, возникавшее, когда уносили тело, — словно опустела сцена, потерял смысл случайно расположенный реквизит, и даже воздух застыл. Только что умершие окружены таинственным ореолом: недаром в их присутствии люди разговаривают шепотом. Но теперь ее уже не было, и ему нечего больше делать в комнате. Он оставил дактилоскописта описывать и фотографировать свои находки и вышел в коридор.

II

Близился полдень, но в коридоре было еще очень темно, лишь одно окно в дальнем конце просвечивало туманным квадратом за задернутыми шторами. Сначала Далглиш мог едва различить форму и цвет трех красных пожарных ведер, наполненных песком, и конус огнетушителя, отсвечивающий на фоне резных дубовых панелей стен.

Грубо вколоченные в деревянные панели железные крюки, на которых держались ведра, резали глаз своим несоответствием с изящными медными светильниками изогнутой формы, точно выраставшими из деревянных резных четырехлистников. Очевидно, вначале эти светильники предназначались для газового освещения, а потом наспех, бездарно и топорно, их приспособили под электричество. Медные детали давно не чистились, а изящные стеклянные абажуры, изогнутые в форме лепестков, были большей частью разбиты, и многих лепестков не хватало. Из сердцевины каждого обезображенного цветка уродливым бутоном торчал патрон с грязной слабомощной лампочкой, их слабый рассеянный свет оставлял пол в тени и лишь подчеркивал мрачность всего помещения. Кроме маленького окошка в конце коридора, здесь почти не было других источников естественного освещения. Огромный витраж в буро-красных тонах над лестничным пролетом, изображавший сцену изгнания из рая в стиле прерафаэлитов, вряд ли мог заменить окно.

Далглиш заглянул в комнаты, примыкающие к комнате умершей. Одна была нежилая: голая кровать, дверца шкафа приоткрыта, а ящики комода, выложенные чистыми газетами, выдвинуты, словно для того, чтобы продемонстрировать полнейшую необитаемость. Во второй кто-то жил, но, похоже, второпях ушел куда-то: одеяло было небрежно откинуто, а коврик у кровати топорщился складками. На тумбочке лежала кучка учебников; он открыл первый попавшийся под руку и прочел надпись на форзаце: «Кристин Дэйкерс». Значит, в этой комнате жила девушка, обнаружившая труп. Он внимательно осмотрел стену, разделяющую две комнаты. Это была тонкая легкая перегородка из древесноволокнистой плиты, покрашенной масляной краской, она гулко задрожала, когда он стукнул по ней. Интересно, подумал он, слышала ли Дэйкерс что-нибудь ночью. Если только Джозефин Фаллон не умерла мгновенно и беззвучно, то хоть что-то, говорящее о ее страданиях, должно было проникнуть сквозь эту хрупкую перегородку. Ему не терпелось допросить Кристин Дэйкерс. Но пока что она в шоковом состоянии, как ему сказали, лежала в сестринском лазарете. Вероятно, она в самом деле была в шоке, но даже если и нет, то Далглиш все равно ничего не мог сделать. На данный момент врачи надежно защищали Дэйкерс от любых расспросов полицейских.

Он продолжил свои исследования. Напротив комнат учащихся находилась большая квадратная комната с четырьмя душевыми установками, отгороженными пластиковыми занавесками, из которой можно было пройти в другое помещение, где располагались в ряд уборные и небольшие ванные комнатки. В каждой ванной комнатке имелось окошко с матовым стеклом, которое, хоть и неудобно расположенное, было нетрудно открыть. Из этих окошек просматривался задний двор и два небольших, соединенных с основным зданием флигеля, которые были надстроены над кирпичными галереями и не соответствовали архитектурному облику здания. Казалось, архитектор, исчерпав возможности готического Возрождения и барокко, решил внести в свое творение элементы более созерцательного и духовного характера. Площадка между галереями сплошь заросла лавровыми кустами и деревьями, которые так близко подступали к дому, что чуть ли не касались своими ветвями нижних окон. Далглиш видел смутные фигуры людей, шарящих в кустах, слышал неясные голоса. В этих кустах была найдена выброшенная бутылка из-под дезинфицирующего средства, которое убило Хедер Пирс, и вполне вероятно, что второй сосуд с не менее смертоносным содержимым мог быть выкинут под покровом ночи из того же самого окна. На полочке в ванной лежала щетка для ногтей. Далглиш взял ее и, широко размахнувшись, швырнул в кусты. Он не видел и не слышал, как она упала, но из кустов высунулось веселое лицо, ему приветственно помахали рукой, и двое констеблей, занятых поисками, вновь исчезли в зарослях.

Затем он прошел в дальний конец коридора, в студенческую подсобку. Там вместе с сестрой Ролф находился сержант Мастерсон. Они рассматривали набор самых разнообразных предметов, лежащих перед ними на рабочем столе, с таким видом, словно каждый из них играл сам с собой в «Ким».[7]Детская игра; взглянув на ряд разнообразных предметов, играющие пытаются назвать их по памяти (названа по имени героя романа Р. Киплинга). Два выжатых лимона, вазочка с сахарным песком, целая коллекция кружек с холодным чаем, поверхность которого подернулась мутным налетом, а также изящный чайник вустерского фарфора и такие же чашка с блюдцем и молочник. Кроме того, там лежал еще мятый лист тонкой белой оберточной бумаги с надписью «Винный магазин Сканторпа, Хай-стрит, 149, Хедерингфилд» и выписанный от руки чек, разглаженный и придавленный к столу двумя баночками чая.

— Она купила виски вчера утром, сэр, — сказал Мастерсон. — На наше счастье, мистер Сканторп весьма скрупулезно выписывает чеки. Вот чек, а вот — оберточная бумага. Похоже, она первый раз открыла бутылку вчера перед сном.

— Где она хранилась? — спросил Далглиш.

— Фаллон всегда хранила виски у себя в комнате, — ответила сестра Ролф.

Мастерсон рассмеялся.

— Неудивительно, если бутылка стоит почти три фунта.

Сестра Ролф посмотрела на него с презрением.

— Сомневаюсь, чтоб это беспокоило Фаллон. Не в ее характере было следить, сколько выпито.

— Она была такой щедрой? — спросил Далглиш.

— Нет, просто ей было все равно. Она держала виски в своей комнате, потому что так просила главная сестра.

Но вчера принесла бутылку сюда, чтобы приготовить себе напиток на ночь, подумал Далглиш. И тихонько помешал пальцем сахар.

— Сахар тут ни при чем, — заметила сестра Ролф. — Ученицы сказали мне, что они все брали сахар, когда готовили утром чай. И некоторые, по крайней мере двойняшки Берт, успели немного отпить.

— Тем не менее мы отошлем и сахар и лимоны в лабораторию, — сказал Далглиш.

Он приподнял крышку чайника и заглянул внутрь. Отвечая на его невысказанный вопрос, сестра Ролф пояснила:

— По всей видимости, Дэйкерс заваривала в нем чай. Чайник, конечно, принадлежит Фаллон. Никто, кроме нее, не заваривает утром чай в антикварном вустерском фарфоре.

— Дэйкерс приготовила чай для Фаллон до того, как узнала, что та умерла?

— Нет, после. Мне кажется, это была совершенно непроизвольная реакция. Девочка была явно в состоянии шока. Ведь она только что увидела труп Фаллон. Вряд ли она предполагала вылечить трупное окоченение с помощью горячего чая, даже лучшего китайского сорта… Вы, наверно, хотите увидеть Дэйкерс, но вам придется подождать. Она сейчас в лазарете. Думаю, вам уже сообщили. Лазарет находится в платном отделении, и за ней сейчас ухаживает сестра Брамфетт. Вот почему я здесь. Как и в полиции, у нас строго соблюдается иерархия, и, когда главная сестра отсутствует, следующей в порядке подчинения стоит Брамфетт. Так что это ей полагалось бы прыгать вокруг вас на задних лапках, а не мне. Вам, наверно, уже сказали, что мисс Тейлор была на конференции в Амстердаме и должна вот-вот вернуться. Ей пришлось срочно поехать вместо председателя местного комитета по подготовке медицинских сестер, — к счастью для нее. По крайней мере, хоть у одного из членов нашего руководства есть алиби.

Это Далглиш уже слышал, и не один раз. Казалось, каждый, с кем ему довелось здесь разговаривать, пусть даже мимолетно, считал необходимым упомянуть, объяснить или выразить сожаление по поводу отсутствия главной сестры. Но сестра Ролф была первой, кто с ехидством отметил, что это обстоятельство обеспечивало алиби мисс Тейлор, хотя бы на время смерти Фаллон.

— А как насчет остальных учениц?

— Они сейчас в малой аудитории этажом ниже. Сестра Гиринг, инструктор по практике, проводит с ними час самостоятельной подготовки. Не думаю, чтоб они могли много прочесть. Было бы лучше занять их чем-то более активным, но это трудно организовать без предварительной подготовки. Вы побеседуете с ними там?

— Не сейчас. И не там, а в демонстрационной, где умерла Пирс.

Она взглянула на него и быстро отвела глаза, но не настолько быстро, чтобы он не заметил выражение удивления и, как ему показалось, неодобрения. Она ожидала от него большей чуткости, большей деликатности. С тех пор как умерла Пирс, в демонстрационной комнате занятия не проводились. И допрашивать учениц там сразу после второй трагической смерти значило бы воскресить в памяти старые страхи с помощью новых. И если кто-нибудь из учениц на грани нервного срыва, это может добить их, а у него даже мысли не возникло, что можно воспользоваться другим помещением. Сестра Ролф, подумал он, похожа на всех остальных. Все хотят, чтобы убийцы были пойманы, но только чтоб это делалось исключительно по-джентльменски. Все хотят, чтоб убийцы были наказаны, но только если наказание не оскорбляет их собственной чувствительности.

— Каким образом дом запирается на ночь? — спросил Далглиш.

— Это входит в обязанности сестры Брамфетт, сестры Гиринг и в мои; мы дежурим по очереди, каждый раз в течение недели. На этой неделе дежурит Гиринг. Из старших сестер только мы трое живем здесь. Ровно в одиннадцать мы запираем на замок и на засов парадную дверь и дверь на кухню. Есть еще дверь черного хода с йейлским замком и щеколдой изнутри. Если кому-то из учащихся или преподавателей приходится возвращаться позже, то ей выдается ключ от этой двери, и она запирает ее на щеколду, когда приходит. У старших сестер ключ находится постоянно. Есть и еще одна дверь — из квартиры главной сестры на четвертом этаже. У нее отдельная лестница и, разумеется, свой собственный ключ. Кроме того, имеются запасные выходы на случай пожара, но они все заперты изнутри. В общем, проникнуть сюда было бы нетрудно. Как, наверно, и в большинство подобных заведений. Но, насколько мне известно, грабители к нам никогда не забираются. Кстати, в оранжерее выбито окно. Олдермен[8]Старший советник муниципалитета. Кили, наш вице-председатель, кажется, считает, что убийца Фаллон проник именно этим путем. Он большой мастер находить удобные объяснения на все трудные случаи жизни. А мне кажется, что окно разбилось от ветра, но у вас, безусловно, будет свое мнение на этот счет.

Она чересчур разговорчива, подумал Далглиш. Впрочем, словоохотливость — наиболее распространенная реакция человека на потрясение или нервное напряжение, и каждый следователь старается этим воспользоваться. Завтра она будет презирать себя за свою болтливость, и чем больше она будет себя презирать, тем труднее с ней будет работать, тем меньше можно рассчитывать на ее содействие. А пока она говорила ему больше, чем сама о том догадывалась.

Конечно, надо будет взглянуть на разбитое окно и проверить, нет ли на раме следов вторжения. Но маловероятно, что убийство Фаллон было делом рук постороннего человека.

— Сколько человек ночевали в доме прошлой ночью? — спросил он.

— Брамфетт, Гиринг и я. Брамфетт выходила на какое-то время. Как я понимаю, ее вызывал в палату мистер Кортни-Бриггз. Мисс Коллинз была здесь. Это экономка. И еще пять учениц: Дэйкерс, двойняшки Берт, Гудейл и Пардоу. Ну и Фаллон, конечно. Если только ей вообще удалось поспать! Кстати, у нее всю ночь горела настольная лампа. Двойняшки Берт вставали в начале третьего, делали себе какао и чуть было не пошли угощать Фаллон. Если б они это сделали, у вас было бы более четкое представление о времени смерти. Но они подумали, что она, наверно, уснула со светом и не слишком-то обрадуется, если ее разбудят, пусть даже видом и запахом какао. Для двойняшек единственный способ успокоиться — это поесть или попить чего-нибудь, но, слава Богу, они достаточно взрослые, чтобы понимать, что не все разделяют их пристрастия и что Фаллон в особенности предпочла бы сон и одиночество чашке какао и их обществу.

— Я поговорю с двойняшками Берт. А что вы скажете о территории больницы? Она не закрывается на ночь?

— В сторожке у главных ворот всегда дежурит привратник. Главные ворота не запираются из-за карет «скорой помощи», но он всегда следит, кто приходит или уходит. Дом Найтингейла расположен ближе к задним воротам, но мы обычно не ходим туда пешком, потому что дорога плохо освещена и идти там довольно страшно. Кроме того, эти ворота выходят на Винчестер-роуд, а от нее до центра города почти две мили. И зимой и летом кто-нибудь из привратников запирает эти ворота с началом сумерек, но у всех старших сестер и у Главной имеются ключи.

— А ученицы с ночным пропуском?

— Они должны пользоваться главными воротами и идти по основной дороге вокруг больницы. Есть и более короткий путь через парк, которым мы пользуемся днем, — это около двухсот ярдов, — но мало кто ходит через парк ночью. Полагаю, мистер Хадсон, директор больницы, даст вам план территории и Дома Найтингейла. Кстати, он и вице-председатель ждут вас в библиотеке. Председатель, сэр Маркус Коуэн, сейчас в Израиле. Но и их достаточно для торжественной встречи высокого гостя. Даже мистер Кортни-Бриггз отложил прием амбулаторных больных, чтобы приветствовать Скотленд-Ярд в Доме Найтингейла.

— Раз так, — сказал Далглиш, — не будете ли вы любезны сообщить им, что я скоро приду?

Он давал понять, что больше ее не задерживает. Словно стараясь смягчить обстановку, сержант Мастерсон вдруг громко сказал:

— Сестра Ролф очень помогла нам.

Женщина насмешливо фыркнула.

— Помогла полиции! Нет ли в этой фразе подозрительного намека? Во всяком случае, не думаю, что я могу чем-то особенно помочь. Я никого не убивала. А вчера вечером я смотрела фильм в местном кинотеатре. У них там показ всех фильмов Антониони. На этой неделе идет «Приключение». Я вернулась за несколько минут до одиннадцати и сразу пошла спать. И даже не видела Фаллон.

Не возражая, Далглиш с горечью отметил про себя первую ложь: сколько еще он услышит лжи, крупной и мелкой, прежде чем закончится расследование? Но сейчас было не время допрашивать сестру Ролф. Она будет нелегким свидетелем. На его вопросы она отвечала хоть и полно, но с нескрываемой неприязнью. И не понятно было, что ей не нравилось: он сам, или его работа, или любой мужчина вызывал у нее такое сердитое презрение в голосе. Ее лицо соответствовало ее характеру, раздражительному и воинственному. Сильное и умное, оно было лишено мягкости, женственности. Глубоко посаженные, очень темные глаза могли бы быть привлекательными, если бы не нависшие над ними совершенно прямые черные брови, такие черные и густые, что из-за них лицо казалось уродливым. Нос был большой и пористый, а тонкие губы непреклонно сжаты. Это было лицо женщины, которая так и не нашла свое место в жизни и, возможно, оставила попытки сделать это. Он вдруг подумал, что если она окажется убийцей и ее фотография будет опубликована, то другие женщины, жадно ища в этой жесткой маске следы порочности, согласятся, что их это не удивляет. Ему вдруг стало жалко ее; такую жалость, смешанную с раздражением и состраданием, обычно испытывают к неполноценным людям и уродам. Он быстро отвернулся, чтобы она не заметила этого неожиданного приступа жалости. Понимал, что для нее это было бы наибольшим оскорблением. А когда повернулся опять, чтобы официально поблагодарить ее за помощь, она уже ушла.

III

Сержант Мастерсон был высок ростом (сто восемьдесят восемь сантиметров) и широк в плечах. Он легко носил свое тело, и все движения его были удивительно точны и выверены для такого грузного и чрезвычайно энергичного человека. Его многие считали красивым, особенно он сам, а своим волевым лицом, чувственными губами и непроницаемым взглядом он поразительно напоминал известного американского киноактера, игравшего в ковбойских фильмах. Далглиш иногда подозревал, что сержант, зная об этом своем сходстве — а он уж наверняка знал, — еще усиливал его, стараясь говорить с едва заметным американским акцентом.

— Хорошо, сержант. Вы имели возможность осмотреть место происшествия, кое с кем разговаривали. Расскажите мне о своих впечатлениях.

Такое предложение, как известно, вселяло ужас в сердца подчиненных Далглиша. Это значило, что теперь старший инспектор хочет услышать краткое, сжатое, точное и четко сформулированное сообщение о преступлении, из которого человек, не знакомый с этим делом, мог бы получить все наиболее важные сведения. Способность не только знать, что ты хочешь сказать, но и выразить это с помощью минимума необходимых слов такая же редкость среди полицейских, как и среди других членов общества. Подчиненные Далглиша жаловались, что не знали, будто теперь для поступления на службу в Департамент криминальной полиции требуется еще и ученая степень в знании английского. Но сержанта Мастерсона было не так легко испугать, как большинство его товарищей. У него были свои недостатки, но уверенности в себе ему всегда хватало. Он был рад, что участвует в этом расследовании. В Скотленд-Ярде все знали, что старший инспектор Далглиш не выносит дураков и что у него выработано свое собственное и четкое определение глупости. Мастерсон уважал его, потому что Далглиш был одним из наиболее преуспевающих сыщиков в Скотленд-Ярде, а успех для Мастерсона был единственным стоящим мерилом. Он находил его очень способным, из чего вовсе не следует, что он считал Адама Далглиша таким же способным, как Чарлза Мастерсона. Вообще-то он очень недолюбливал Далглиша, но предпочитал не тратить время на исследование причин этой неприязни. Он подозревал, что их антипатия взаимна, но это не слишком его беспокоило. Далглиш был не тем человеком, который стал бы портить карьеру своему подчиненному из-за неприязни к нему: его щепетильность и вместе с тем беспристрастность в признании заслуг там, где они действительно существуют, были широко известны. Надо только проявлять осмотрительность, и Мастерсон собирался быть начеку. Дурак тот честолюбец, который, тщательно спланировав свое продвижение по служебной лестнице, не осознал с самого начала, что противоречить старшему по званию чертовски глупо. Быть таким дураком у Мастерсона не было никакого желания. Хотя небольшое снисхождение со стороны шефа в их добровольном сотрудничестве не помешало бы. А он не был уверен, что получит его.

— Я буду рассматривать эти две смерти по отдельности, сэр, — сказал он. — Первой жертвой…

— Почему вы говорите, как репортер уголовной хроники, сержант? Давайте сначала удостоверимся, что перед нами жертва, прежде чем употреблять это слово.

— Первая умершая… — начал Мастерсон, — первой умерла, в возрасте двадцати одного года, учащаяся медучилища Хедер Пирс. — Дальше он рассказал подробности смерти обеих девушек, насколько они были известны, стараясь избегать наиболее ярких образчиков полицейского жаргона, к которым, как он знал, его шеф был болезненно чувствителен, а также удерживаясь от искушения продемонстрировать свои недавно приобретенные познания в области внутрижелудочного кормления, о котором он потрудился выжать из старшей сестры Ролф исчерпывающее, хотя и весьма сдержанное объяснение. И закончил словами: — Таким образом, сэр, мы можем предположить, что одна или обе смерти явились результатом самоубийства; что одна или обе были случайны; что в первом случае было убийство, но жертвой по ошибке оказалась другая девушка или что имели место два преднамеренных убийства. Занятный выбор, сэр.

— Или что смерть Фаллон, — сказал Далглиш — была результатом естественных причин. До тех пор пока мы не получим данные токсикологического анализа, наши рассуждения опережают факты. Но пока мы рассматриваем оба случая как убийство. Ну что ж, пойдемте в библиотеку и посмотрим, что скажет нам вице-председатель административного комитета больницы.

IV

Библиотека, которую легко было найти по большой красивой вывеске над дверью, оказалась приятной комнатой с высоким потолком, помещавшейся рядом со студенческой гостиной на втором этаже. Одну стену полностью занимали три нарядных окна-эркера, а по трем другим от пола до потолка шли полки с книгами. Меблировку составляли четыре стола, вытянувшиеся в ряд перед окнами, и два обшарпанных дивана по обеим сторонам камина, откуда доносилось мрачное шипение старинной газовой печки. Когда Далглиш с Мастерсоном вошли, четверо мужчин, которые стояли перед камином под двумя полосками люминесцентных ламп и заговорщически перешептывались, одновременно повернулись и посмотрели на них с настороженным любопытством. Далглишу это было знакомо: мгновение, в котором смешались интерес, опасение и надежда, первая встреча главных действующих лиц в деле об убийстве с чужаком, экспертом по расследованию насильственной смерти, нежданно-негаданно появившимся среди них, чтобы продемонстрировать свои вызывающие зависть способности.

Потом тишина нарушилась, застывшие фигуры ожили. Стивен Кортни-Бриггз и директор больницы Пол Хадсон — с ними Далглиш уже встречался, — изобразив на лице приветственную улыбку, шагнули вперед. Мистер Кортни-Бриггз, который, очевидно, брал бразды правления всякий раз, когда удостаивал общество своим присутствием, представил собравшихся. Рукопожатие начальника местного отдела здравоохранения Реймонда Гроута было вялым. Печальное его лицо теперь и вовсе сморщилось от огорчения, как лицо ребенка, который вот-вот заплачет. Волосы прядями серебристого шелка падали на высокий лоб. Возможно, он выглядит старше своих лет, подумал Далглиш, но все равно, уже близок к пенсионному возрасту.

Рядом с высокой сутулой фигурой Гроута олдермен Кили выглядел задиристым терьером. Это был рыжеволосый человек с лисьей мордочкой и кривыми, как у жокея, ногами, одетый в клетчатый костюм, отлично сшитый, что только подчеркивало его ужасный фасон. Он так походил на человекообразного зверька из детских кинокомедий, что Далглиш почти не удивился бы, если бы ему пришлось вместо руки пожать лапу.

— Очень хорошо, что вы пришли, инспектор, и с такой поспешностью, — сказал он.

Тут же, видимо, сообразив, что сморозил глупость, он метнул острый взгляд из-под колючих рыжих бровей на своих компаньонов, словно пресекая их ухмылки. Никто и не ухмылялся; правда, вид у начальника отдела здравоохранения был подавленный, будто это он сам допустил промах, а Пол Хадсон отвернулся, чтобы скрыть смущенную улыбку. Это был привлекательный молодой человек, который, когда Далглиш впервые приехал в больницу, проявил себя энергичным и авторитетным администратором. Теперь же присутствие вице-председателя и начальника отдела здравоохранения, казалось, лишило его дара речи, и он стоял с виноватым видом человека, которого пригласили сюда из милости.

— Я полагаю, — сказал мистер Кортни-Бриггз, — что новостей еще никаких нет. Мы видели, как отъезжала перевозка, а я перекинулся парой слов с Майлзом Хониманом. Он, конечно, не может пока ни за что поручиться, но был бы удивлен, если б девушка умерла естественной смертью. Она покончила с собой. По-моему, это всем ясно.

— Ничего еще не ясно, — возразил Далглиш.

Наступила тишина. Наверное, вице-председателю такое молчание показалось неловким, потому что он громко прокашлялся и сказал:

— Вам, конечно, понадобится кабинет. Местные сыщики вели работу из здешнего полицейского участка. Они нас совсем не беспокоили. Мы почти не замечали, что они здесь. — И посмотрел на Далглиша с робкой надеждой, что оперативный полицейский отряд будет таким же уживчивым.

— Нам понадобится комната, — резко ответил Далглиш. — Можно ли выделить нам что-нибудь в Доме Найтингейла? Это было бы удобней всего.

Его просьба, казалось, привела их в замешательство.

— Если бы главная сестра была здесь… — попытался возразить начальник здравоохранения, — нам сложно выяснить, какие помещения свободны. Но она скоро приедет.

— Нельзя же все откладывать до главной сестры, — проворчал олдермен Кили. — Инспектору нужна комната. Так найдите ее.

— Ну, на первом этаже, рядом с демонстрационной, находится кабинет мисс Ролф. — Начальник здравоохранения обратил свой печальный взор на Далглиша. — Вы, конечно, уже встречались с мисс Ролф, директрисой нашего медучилища. Вот если бы мисс Ролф могла временно переехать в комнату своей секретарши… Мисс Бакфилд сейчас нет, у нее грипп, так что комната свободна. Правда, она совсем маленькая, просто чулан, но если главная сестра…

— Попросите мисс Ролф забрать оттуда все, что ей нужно. Привратники могут передвинуть шкафы с документами. — Олдермен Кили повернулся к Далглишу и тявкнул: — Вас устроит?

— Если это отдельная комната, с достаточно хорошей звукоизоляцией, с замком в двери и прямой телефонной связью и в ней хватит места для трех человек, то устроит. А если в ней есть еще и водопроводный кран, то совсем хорошо.

Отрезвленный таким внушительным перечнем требований, вице-председатель робко предложил:

— На первом этаже, напротив кабинета мисс Ролф, есть небольшая раздевалка с туалетом. Можно было бы отдать ее в ваше распоряжение.

Выражение лица мистера Гроута стало еще более страдальческим. Он посмотрел на мистера Кортни-Бриггза, как бы ища союзника, но последние несколько минут хирург был странно молчалив и, казалось, не хотел встречаться с ним глазами. Зазвонил телефон. Явно обрадовавшись возможности хоть что-то сделать, мистер Хадсон вскочил и снял трубку.

— Это из «Кларион», сэр, — сказал он, повернувшись к вице-председателю. — Просят вас лично.

Олдермен Кили энергичным жестом схватил трубку. Решив утвердить свой авторитет, он, видимо, готов был контролировать любую ситуацию, и это был как раз тот случай, когда он мог себя проявить. Убийство, наверное, не укладывалось в сферу его привычных забот, а вот разговор с представителем местной газеты — это совсем другое дело, здесь он понимал, что надо действовать осторожнее.

— Олдермен Кили у телефона. Вице-председатель административного комитета. Да, у нас здесь Скотленд-Ярд. Жертва? Не думаю, что речь идет о жертве. По крайней мере пока. Фаллон. Джозефин Фаллон. Возраст? — Он прикрыл трубку рукой и повернулся к начальнику отдела здравоохранения. Как ни странно, ему ответил мистер Кортни-Бриггз.

— Ей было тридцать один год и десять месяцев, — сказал он. — Она была ровно на двадцать лет младше меня, день в день.

Не удивившись его неожиданной помощи, олдермен Кили вернулся к своему собеседнику.

— Ей был тридцать один год. Нет, мы пока не знаем причину смерти. Никто не знает. Ждем результатов вскрытия. Да, старший инспектор Далглиш. Он сейчас здесь, но очень занят и не может говорить. Надеюсь сегодня вечером передать заявление для печати. К этому времени мы должны получить результат вскрытия. Нет, никаких оснований подозревать убийство нет. Начальник полиции позвонил в Скотленд-Ярд из предосторожности. Нет, насколько нам известно, никакой связи между двумя смертями нет. Очень жаль. Да, очень. Если позвоните около шести, возможно, я смогу сообщить вам что-то еще. Все, что мы знаем на данный момент, — это что Фаллон была найдена мертвой в своей постели сегодня утром в начале восьмого. Вполне возможно, это был сердечный приступ. Она только что перенесла грипп. Нет, записки не было. Ничего такого.

Он послушал еще немного, потом опять прикрыл трубку рукой и повернулся к Гроуту.

— Спрашивает насчет родственников. Что мы знаем о них?

— У нее не было родственников. Фаллон была сиротой.

Это опять ответил мистер Кортни-Бриггз. Олдермен Кили передал его слова и положил трубку.

Мрачно улыбаясь, он бросил на Далглиша взгляд, в котором соединились самодовольство и предостережение. Далглишу было любопытно услышать, что Скотленд-Ярд вызвали из предосторожности. Нечто новое в толковании назначения оперативного отряда полиции, но вряд ли это обманет парней из местной газеты, а тем более лондонских репортеров, которые очень скоро разнюхают об этой истории. Интересно, думал он, каким образом собирается больница избежать огласки? Придется дать кое-какой совет олдермену Кили, иначе расследование будет затруднено. Но пока можно подождать, время есть. А сейчас ему нужно только одно — избавиться от всех них и приступить к работе. Эти предварительные светские переговоры всегда были лишь досадной потерей времени. Да еще скоро появится главная сестра, которую придется успокаивать, с ней советоваться, а может быть, и спорить. Судя по нежеланию начальника отдела здравоохранения предпринимать какие-либо шаги без ее согласия, она, должно быть, сильная личность. Его вовсе не прельщала перспектива как-то исхитряться, чтобы дать ей понять, что в этом расследовании есть место лишь для одной сильной личности.

Мистер Кортни-Бриггз, который все это время стоял у окна и глядел на потрепанный бурей сад, повернулся и, стряхнув с себя глубокую задумчивость, сказал:

— Боюсь, не могу уделить вам сейчас больше времени. Мне нужно посмотреть больного в платном отделении и сделать обход. Немного позже я должен был прочесть здесь лекцию, но теперь придется ее отменить. Дайте мне знать, Кили, если понадобится моя помощь.

Далглиша он игнорировал. Старался создать впечатление, что он занятой человек, который и так потратил слишком много времени на пустяки. Далглиш не поддался искушению задержать его. Как ни приятно было бы укротить высокомерие мистера Кортни-Бриггза, сейчас он не мог позволить себе такой роскоши. Его внимания требовали более срочные дела.

И в этот момент они услышали шум подъезжающей машины. Мистер Кортни-Бриггз вернулся к окну и выглянул наружу, но ничего не сказал. Остальные явно напряглись и, словно подчиняясь какой-то силе, повернулись лицом к двери. Хлопнула дверца машины. На несколько секунд все смолкло, потом послышались быстрые шаги по мозаичному полу. Открылась дверь, и в комнату вошла главная сестра.

Первым впечатлением Далглиша было ощущение подчеркнутой и вместе с тем небрежной элегантности и почти осязаемой уверенности в себе. Высокая стройная женщина с бледно-золотистой кожей и почти такого же цвета волосами, которые были зачесаны назад, открывая высокий лоб, и свернуты замысловатым колечком на затылке. Без шляпы, в сером твидовом пальто, ярко-зеленый шарфик завязан под самое горло, в руках — черная сумочка и небольшой чемоданчик. Она спокойно вошла в комнату и, положив чемоданчик на стол и сняв перчатки, молча оглядела собравшихся. Почти инстинктивно, словно наблюдая за свидетелем, Далглиш обратил внимание на ее руки. Очень белые пальцы, длинные и тонкие, с неожиданно широкими косточками суставов. Ногти коротко острижены. На среднем пальце правой руки мерцает огромный сапфир в изысканной оправе, отбрасывая блики на костяшки пальцев. Интересно, вдруг ни с того ни с сего подумал Далглиш, снимает ли она кольцо, когда выходит на дежурство, и если да, то как она умудряется протащить его через такой широкий сустав?

Мистер Кортни-Бриггз, коротко бросив: «Доброе утро, сестра», — подошел к двери и остановился там с видом скучающего гостя, демонстрируя свое стремление поскорее откланяться. Зато остальные обступили ее со всех сторон. Сразу почувствовалось облегчение. Далглиша и главную сестру представили друг другу.

— Доброе утро, инспектор.

Голос у нее был низкий и хрипловатый, запоминающийся, как и ее внешность. Казалось, она едва обратила на Далглиша внимание, но в то же время он уловил на себе быстрый оценивающий взгляд зеленых навыкате глаз. Рукопожатие ее было крепким и спокойным, но таким быстрым, что показалось лишь мимолетным касанием ладоней.

— Полиции понадобится комната, — сказал вице-председатель. — И мы подумали… может быть, кабинет мисс Ролф?..

— По-моему, он слишком мал и, кроме того, совсем рядом с главным вестибюлем: там шумно. Будет лучше, если мистер Далглиш воспользуется комнатой для посетителей на втором этаже и туалетной рядом с ней. Она запирается на ключ. А в канцелярии есть стол с запирающимися ящиками, который можно перенести наверх. Так и полицейским не будут мешать, и они не очень нарушат ритм работы училища.

Прошелестел одобрительный шепот. Лица мужчин облегченно разгладились.

Главная сестра обратилась к Далглишу:

— А спальня вам нужна? Вы будете ночевать в больнице?

— В этом нет нужды. Мы остановимся в городе. Но работать я предпочел бы здесь. Вероятно, мы будем каждый день задерживаться допоздна, так что было бы удобнее, если б у нас были ключи.

— Надолго ли? — спросил вдруг вице-председатель.

Вопрос явно глупый; тем не менее Далглиш заметил, как все повернулись к нему, словно ожидая, что именно на этот вопрос он ответит. Он знал, что славился умением быстро проводить расследование. Может, им это тоже было известно?

— Примерно на неделю, — ответил он.

Даже если дело затянется дольше, семи дней хватит, чтобы выяснить все, что ему нужно, о Доме Найтингейла и его обитателях. Если Фаллон убили — а он считал, что так оно и есть, — то число подозреваемых будет небольшим. Если убийство не раскроется за неделю, оно может не раскрыться никогда. Ему показалось, что все с облегчением вздохнули.

— Где она? — спросила мисс Тейлор.

— Тело отвезли в морг, сестра.

— Я имела в виду не Фаллон. Где Дэйкерс? Как я поняла, именно она обнаружила труп.

— Ее поместили в платное отделение, — ответил олдермен Кили. — Она была в сильном шоке, и мы попросили доктора Снеллинга посмотреть ее. Он дал ей успокаивающее, а сестра Брамфетт взялась ухаживать за ней.

Помолчав, он добавил:

— Сестру Брамфетт немного тревожило состояние девушки. И кроме того, у нее сейчас довольно тяжелая палата. Иначе она бы встретила вас в аэропорту. Нам всем очень неловко, что никто вас не встретил, но мы решили, что лучше дать вам телефонограмму с просьбой позвонить сюда сразу, как только самолет приземлится. Сестра Брамфетт сказала, что новость будет для вас не столь сильным ударом, если вы узнаете о ней таким вот образом. А с другой стороны, наверно, плохо, что никого не было. Я хотел послать Гроута, но…

В прервавшем его хрипловатом голосе слышался спокойный упрек:

— Думаю, меньше всего вы беспокоились о том, как уберечь меня от этого удара.

Она повернулась к Далглишу:

— Минут через сорок пять я буду у себя в гостиной на четвертом этаже. Если вас устроит это время, я была бы рада переговорить с вами.

Едва не поддавшись порыву ответить послушным: «Хорошо, сестра», — Далглиш сказал, что его это устроит. Мисс Тейлор повернулась к олдермену Кили.

— Сейчас я хочу навестить Дэйкерс. Потом инспектор Далглиш побеседует со мной, после чего я буду у себя в кабинете в здании больницы: это на тот случай, если я буду нужна вам или мистеру Гроуту. Разумеется, вы можете обращаться ко мне в течение всего дня.

Не сказав больше ни слова и ни на кого не глядя, она взяла свой чемодан и сумочку и вышла из комнаты. Мистер Кортни-Бриггз небрежным движением открыл для нее дверь и приготовился следовать за ней. Стоя в дверях, он с ехидством сказал:

— Ну, раз главная сестра на месте и такой важный вопрос, как помещение для полиции, решен, то, наверно, теперь можно и больнице разрешить продолжить работу. А на вашем месте, Далглиш, я бы не опаздывал на беседу. Мисс Тейлор не привыкла к неподчинению.

И захлопнул за собой дверь. Олдермен Кили немного помолчал с растерянным видом.

— Он, конечно, расстроен, — сказал он. — Что ж, это естественно. Ведь ходили слухи…

Тут его взгляд упал на Далглиша. Запнувшись на полуслове, он повернулся к Полу Хадсону:

— Ну, мистер Хадсон, вы слышали, что сказала главная сестра? Полиции надо предоставить комнату для посетителей, на этом этаже. Не мешкайте, мой дорогой. Приступайте к делу.

V

Прежде чем идти в платное отделение, мисс Тейлор переоделась в форменное платье. Кажется, сделала это автоматически, просто по привычке, но, торопливо шагая по узенькой тропинке от Дома Найтингейла к больнице и на ходу плотнее запахивая плащ, она поняла, что привычное действие не лишено смысла. Для больницы, конечно, важно, что главная сестра вернулась, но надо еще, чтобы все увидели, что она вернулась.

Самый короткий путь в платное отделение был через вестибюль поликлиники. Тут уже начался трудовой день. Быстро заполнялись удобные кресла, заботливо расставленные таким образом, чтобы создать иллюзию непринужденности и уюта, располагающего к отдыху. Добровольцы из женского комитета Общества друзей уже восседали за дымящимся электрочайником, подавая чай тем постоянным пациентам, которые предпочитали приходить за час до назначенного времени ради удовольствия посидеть в тепле, почитать журналы и поболтать с такими же завсегдатаями. Проходя мимо них, мисс Тейлор чувствовала на себе их взгляды. На мгновение воцарилась тишина, после чего послышался привычный шелест почтительных приветствий. Каким-то боковым зрением она заметила, как молодые сотрудницы в белых халатах поспешно посторонились, давая ей дорогу, как ученицы медучилища подались к стенке.

Платное отделение находилось на третьем этаже корпуса, который до сих пор назывался новым, хотя его строительство закончилось в 1945 году. Мисс Тейлор поднялась на лифте вместе с двумя рентгенологами и молодым врачом, живущим при больнице. Пробормотав положенное: «Здравствуйте, сестра», — они застыли в напряженном молчании, а когда лифт остановился, посторонились, пропуская ее.

Платное отделение состояло из двадцати одноместных палат, расположенных по обе стороны широкого центрального коридора. Сразу за входной дверью находились кабинет сестры, кухня и подсобка. Когда мисс Тейлор вошла в отделение, из кухни показалась молоденькая ученица-первокурсница. Увидев главную сестру, она покраснела и промямлила что-то насчет того, что надо позвать старшую сестру.

— А где старшая сестра?

— В седьмой палате с мистером Кортни-Бриггзом, мэм. Его пациент не совсем в порядке.

— Не беспокойте их; просто скажите старшей сестре, когда она появится, что я пришла навестить Дэйкерс. Где она лежит?

— В третьей палате, мэм. — Девушка остановилась в нерешительности.

— Не волнуйтесь, я сама найду дорогу. Занимайтесь своими делами.

Палата № 3, одна из шести одноместных палат, которые обычно оставляли в резерве для заболевших медсестер, находилась в дальнем конце коридора. И только когда все эти палаты были заняты, заболевших сотрудников помещали в служебные комнаты при других отделениях. Это не та палата, отметила мисс Тейлор, которую занимала Джозефин Фаллон, когда болела. Палата № 3 — самая приятная и солнечная из всех шести палат для медсестер. Неделю назад в ней лежала сестра с постгриппозной пневмонией. Мисс Тейлор, которая каждый день обходила все палаты в больнице и получала ежедневные сводки о состоянии каждой заболевшей медсестры, подумала, что вряд ли сестра Уилкинз поправилась настолько, чтоб ее можно было выписать. Скорее всего сестра Брамфетт перевела ее в другое место, чтобы освободить палату № 3 для Дэйкерс. Мисс Тейлор догадывалась почему. Из ее окна был виден газон и аккуратно взрыхленные цветочные клумбы перед фасадом больницы; зато Дом Найтингейла отсюда нельзя было увидеть совсем, даже сквозь голые кроны сбросивших на зиму листву деревьев. Милая Брамфетт! Так воинственно консервативна в своих принципах и вместе с тем так тонко продумывает все мелочи, когда дело касается благополучия и удобства ее пациентов. Брамфетт, которая так путано говорит о долге, послушании и верности, но которая совершенно точно знает, что она имеет в виду под этими непопулярными терминами, и живет согласно своим представлениям. Она была и навсегда останется одной из лучших палатных сестер в больнице Джона Карпендара. Однако мисс Тейлор была рада, что преданность долгу помешала сестре Брамфетт встретить ее самолет в Хитроу. Достаточно того, что, возвращаясь домой, узнаешь о новой трагедии, чтобы терпеть вдобавок еще и выражение собачьей преданности и заботы со стороны Брамфетт.

Она выдвинула табуретку из-под кровати и села рядом с девушкой. Несмотря на успокаивающее лекарство, прописанное доктором Снеллингом, Дэйкерс не спала. Она неподвижно лежала на спине, уставившись в потолок. Теперь она перевела взгляд на главную сестру. Он был полон страдания. На прикроватной тумбочке лежал учебник «Лекарственные средства» для медсестер. Мисс Тейлор взяла его в руки.

— Вы очень добросовестны, сестра, но почему бы — хоть на то короткое время, что вы здесь находитесь, — не взять какой-нибудь роман из библиотечки Красного Креста или какой-нибудь легкий журнал? Может, принести вам что-нибудь такое?

Ответом ей был поток слез. Хрупкая фигурка содрогалась от рыданий, зарывшись головой в подушку и обхватив ее руками. От этого приступа горя сотрясалась вся постель. Мисс Тейлор встала, подошла к двери и, сдвинув дощечку, закрыла смотровой глазок. Затем быстро вернулась на место и стала ждать, не говоря ни слова и не двигаясь, лишь положив руку на голову девушки. Через несколько минут страшные судороги прекратились, и Дэйкерс немного успокоилась. Прерывающимся от рыданий голосом она заговорила в подушку, так что ее было едва слышно:

— Мне так полохо, так стыдно…

Мисс Тейлор наклонилась к ней, чтобы разобрать слова. И похолодела от ужаса. Неужели она слышит признание в убийстве? Не может быть! Шепотом она начала молиться.

«Боже милостивый, только не это. Не это дитя! Не может быть, чтобы это дитя…»

Она ждала, не смея задать вопрос. Дэйкерс перевернулась и посмотрела на нее: покрасневшие и опухшие глаза были как две бесформенные луны на покрывшемся пятнами искаженном страданием лице.

— Я грешница, сестра, грешница… Я была рада, когда она умерла.

— Кто? Фаллон?

— Нет, не Фаллон! Мне было жалко Фаллон. Пирс.

Мисс Тейлор положила обе руки на плечи девушки, прижимая ее к постели. Глядя в полные слез глаза, она крепко держала дрожащее тело.

— Скажите мне правду, сестра. Это вы убили Пирс?

— Нет, мэм.

— А Фаллон?

— Нет, мэм.

— А вы имеете какое-нибудь отношение к их смерти?

— Нет, мэм.

Мисс Тейлор облегченно вздохнула. Разжала руки и выпрямилась.

— Думаю, будет лучше, если вы мне все расскажете.

И вот, успокоившись, девушка поведала трогательную историю. Сначала это не казалось воровством. Это казалось чудом. Мамочке так нужно было теплое зимнее пальто, и Дэйкерс каждый месяц откладывала по тридцать шиллингов от своего жалованья. Только деньги надо было копить очень долго, а на улице становилось все холоднее, а мамочке, которая никогда не жаловалась и никогда ни о чем ее не просила, приходилось иногда ждать утром автобуса почти пятнадцать минут, и она часто простужалась. Но даже простудившись, она не могла остаться дома — одна из покупательниц, мисс Аркрайт, только и ждала случая, чтобы мамочку уволили. Конечно, обслуживание покупателей в универмаге не самая подходящая работа для мамочки, но ведь так трудно найти работу, когда возраст уже за пятьдесят и нет квалификации, к тому же молодые продавщицы в отделе не отличаются добротой. Они все время намекают, что мамочка нерасторопна, что в общем-то неправда. Может быть, мамочка и не так быстро двигалась, как они, но она действительно старалась угодить клиентам.

А тут Харпер уронила две новенькие хрустящие пятифунтовые банкноты почти к самым ее ногам. Харпер, которой отец давал так много карманных денег, что она могла потерять десять фунтов и вовсе о них не беспокоиться. Это произошло примерно четыре недели назад. Харпер шла вместе с Пирс от общежития медсестер к больничной столовой на завтрак, а Дэйкерс шла в нескольких футах позади них. Две банкноты выпали из кармана плаща Харпер и, тихонько кружась, опустились на тропинку. Ее первым побуждением было окликнуть своих товарок, но было что-то в самом виде этих денег, что остановило ее. Эти банкноты были так неожиданны, так невероятны, так прекрасны в своей хрустящей первозданности. Она просто стояла и смотрела на них, совсем недолго, какой-то миг, а потом поняла, что смотрит на новое пальто для мамочки. Но к тому времени ее две товарки почти совсем уже скрылись из виду, банкноты были зажаты в кулаке, и момент был упущен.

— Каким образом Пирс узнала, что деньги у вас? — спросила главная сестра.

— Она сказала, что видела меня. Она случайно оглянулась, когда я наклонилась, чтобы поднять банкноты. Тогда она не придала этому значения, но, когда Харпер рассказала всем, что потеряла деньги и что, наверно, они выпали из кармана ее плаща по дороге на завтрак, Пирс догадалась, что произошло. Они с Харпер и двойняшками обшарили всю тропинку, думали — найдут эти деньги. Наверное, именно тогда она и вспомнила, как я нагнулась.

— А когда она первый раз заговорила с вами об этом?

— Через неделю, мэм, за две недели до того, как наша группа пришла на занятия. Наверное, она не могла раньше заставить себя поверить в это. Должно быть, она пыталась принять какое-то решение, прежде чем говорить со мной.

Итак, Пирс выжидала. Интересно, зачем? Вряд ли ей понадобилась целая неделя, чтобы уточнить свои подозрения. Наверняка она сразу вспомнила, как Дэйкерс нагнулась что-то поднять, как только услышала, что пропали деньги. Тогда почему она тут же не схватила Дэйкерс за руку? Неужели для ее извращенного сознания было лучше выждать, пока деньги не будут истрачены, а виновник не окажется полностью в ее власти?

— Она шантажировала вас? — строго спросила главная сестра.

— О нет, мэм! — Вопрос поразил девушку. — Она только забирала пять шиллингов в неделю, но это не был шантаж. Каждую неделю она отсылала деньги Обществу помощи освобожденным заключенным. Она показывала мне квитанции.

— А она случайно не объяснила, почему не отдавала эти деньги Харпер?

— Она думала, что трудно будет все объяснить, не затрагивая меня, а я умоляла ее не делать этого. Для меня это значило бы конец всего. После того, как получу удостоверение здесь, я хочу пройти фельдшерские курсы, с тем чтобы я могла ухаживать за мамочкой. Если б я получила назначение в сельский район, мы могли бы приобрести там коттедж на двоих, а может быть, и машину. Мамочка смогла бы тогда уйти из магазина. Я рассказала Пирс об этом. И кроме того, она сказала, что Харпер так беспечно относится к деньгам, что этот урок пойдет ей на пользу. Она посылала деньги Обществу помощи освобожденным заключенным, ей оно показалось самым подходящим для этой цели. В конце концов, я могла угодить в тюрьму, если б она не спасла меня.

— Это, безусловно, ерунда, — сухо возразила мисс Тейлор, — и вы должны были бы знать, что это ерунда. Похоже, Пирс была очень глупой и самонадеянной молодой особой. Вы уверены, что ей ничего больше не было нужно от вас? Шантажировать можно по-разному.

— Но она бы не сделала этого! — Дэйкерс с трудом оторвала голову от подушки. — Пирс была… да, она была доброй. — Слово явно казалось ей неточным, и она морщила лоб, словно отчаянно пыталась найти объяснение. — Она очень много говорила со мной и дала мне карточку с отрывком из Библии, который я должна была читать каждый день. И обычно раз в неделю спрашивала, читаю ли.

Мисс Тейлор была возмущена до глубины души, так что даже не могла усидеть на месте. Она встала с табуретки, подошла к окну и прислонилась пылающим лицом к прохладному стеклу. Она чувствовала, как бешено колотится сердце, и с почти профессиональным интересом отметила, что у нее дрожат руки. Немного погодя она вернулась к постели больной.

— Не называйте ее доброй. Исполнительная, добросовестная, действующая из самых лучших побуждений, если хотите, но — не добрая. Если когда-нибудь вы встретите настоящую доброту, вы поймете разницу. На вашем месте я бы не беспокоилась, что радуюсь ее смерти. При таких обстоятельствах надо быть ненормальной, чтобы чувствовать иначе. Со временем вы сможете пожалеть и простить ее.

— Но, сестра, это меня нужно прощать. Я воровка.

Не слышались ли в этом мазохистские нотки, упорствующее самобичевание прирожденной жертвы?

— Вы не воровка, — немедленно возразила мисс Тейлор. — Вы украли один раз: это совсем другое дело. У каждого из нас бывали в жизни такие поступки, за которые нам стыдно, и мы сожалеем о них. Просто вы узнали кое-что про себя, узнали, что можете совершить, и это поколебало вашу уверенность в себе. И теперь вам придется жить, зная это. Мы начинаем понимать и прощать других людей только тогда, когда научимся понимать и прощать самих себя. Вы никогда больше не украдете. Я это знаю, и вы тоже. Но вы украли однажды. Вы способны украсть. Осознание этого спасет вас от чрезмерного самодовольства и самоуспокоенности. Это поможет вам стать гораздо более терпимым и отзывчивым человеком и очень хорошей медсестрой. Но только если вы не будете постоянно подогревать в себе чувство вины и мучиться угрызениями совести. Можно смаковать эти переживания, но они не помогут ни вам, ни кому-либо другому.

Девушка подняла на нее глаза.

— А полиция обязательно должна знать об этом?

Это был, конечно, трудный вопрос. И на него мог быть только один ответ.

— Да. Вам придется рассказать им все так же, как рассказали мне. Но я сначала переговорю со старшим инспектором. Это новый сыщик, на этот раз из Скотленд-Ярда, и, мне кажется, он умный и понимающий человек.

Такой ли он на самом деле? Откуда ей знать? Первая встреча была столь короткой: взгляд, касание рук — и все. Может, она просто успокаивала себя мимолетным впечатлением, что перед ней был человек, обладающий знаниями, опытом и творческим воображением, и что он сможет разгадать загадку двух смертей с минимальным ущербом как для невиновных, так и для виноватых. Она интуитивно чувствовала это. Но насколько это чувство обоснованно? Она поверила рассказу Дэйкерс, но ведь она была склонна поверить. А как подействует эта исповедь на полицейского, перед которым множество подозреваемых и ни одного выявленного мотива преступления? А тут-то мотив был. Все будущее самой Дэйкерс и ее матери. К тому же Дэйкерс вела себя довольно странно. Действительно, она переживала больше всех, когда умерла Пирс, но удивительно быстро взяла себя в руки. Даже под напором вопросов полиции она не выдала свою тайну. Что же тогда ускорило ее душевный разлад, вылившийся в признание и угрызения совести? Только ли шок оттого, что она обнаружила труп Фаллон? И почему смерть Фаллон вдруг сломила ее, если она не была ни в чем замешана?

Мисс Тейлор снова задумалась о Пирс. Как мало на самом деле мы знаем о каждом из учащихся. Пирс, если уж задумываться о ней вообще, была типичным примером серой, добросовестной, непривлекательной ученицы, которая, ухаживая за больными, вероятно, восполняла недостаток других занятий и удовольствий. В каждом медучилище всегда была одна такая ученица. Трудно было отказывать им, когда они подавали заявление о приеме, потому что они прилагали к этому более чем приличный аттестат об образовании и безукоризненные характеристики. И в общем, из них выходили неплохие медсестры. Разве что очень хорошие сестры из них получались редко. Но вот что интересно. Если у Пирс было столь сильное тайное стремление к власти, что она могла использовать вину и страдания этой девочки ради самоутверждения, то, значит, она была вовсе не такой уж заурядной и неспособной. Она была очень опасной молодой особой.

И она очень умно все подстроила. Выждав неделю, чтобы быть вполне уверенной, что деньги истрачены, она не оставила Дэйкерс никакого выбора. Девочка вряд ли уже могла заявить, что поддалась внезапному порыву, но намеревалась вернуть деньги. И даже если бы Дэйкерс решила признаться, скажем, главной сестре, все равно пришлось бы рассказать обо всем Харпер: уж за этим Пирс проследила бы. И только Харпер могла бы решить, доводить ли дело до судебного преследования. Наверно, можно было бы повлиять на нее, уговорить ее сжалиться. А что, если нет? Почти наверняка Харпер рассказала бы все отцу, а главная сестра не могла представить, чтобы мистер Роналд Харпер сжалился над кем-то, кто польстился на его деньги. Хотя знакомство с ним было кратким, мисс Тейлор многое о нем узнала. Он приехал в больницу через два дня после смерти Пирс — крупный, представительный, энергичный мужчина в громоздком, на меховой подкладке спортивном пальто. Без предварительных объяснений он разразился заранее приготовленной тирадой, обращаясь к главной сестре так, будто она — рабочая в его гараже. Он не позволит своей девочке ни минуты оставаться в доме, где разгуливает на свободе убийца, и плевать ему на полицию. С самого начала эта учеба в медучилище была дурацкой затеей, и теперь этому наступит конец. В любом случае его Дайан работать не придется. Ведь она помолвлена, вот так-то! И к тому же чертовски хорошая партия! Сын его партнера. Они могут поторопиться с женитьбой, вместо того чтобы ждать до лета, а пока что Дайан может жить дома и помогать в конторе. Короче, он забирает ее с собой, и пусть только кто-нибудь попробует задержать его.

Никто его не задерживал. Дочь не возражала. Она стояла в кабинете главной сестры тише воды ниже травы, сохраняя серьезный вид, но слегка улыбаясь, словно радуясь всей этой суете и напористой энергичности своего отца. Полиция не могла помешать ее отъезду и, кажется, не пыталась этого сделать. Странно, подумалось мисс Тейлор, что никто всерьез не подозревал Харпер; и если обе смерти были делом рук одного человека, то интуиция их не подвела. Последний раз она видела Дайан, когда та, в новой шубе, из-под которой выглядывали тонкие ножки, — шубу отец купил в качестве компенсации за прерванное обучение, — садилась в огромную уродливую отцовскую машину и, оглянувшись с видом кинозвезды, снисходительно взирающей на собравшихся поклонников, помахала рукой своим однокашницам. Да, не очень-то привлекательная семейка: мисс Тейлор посочувствовала бы любому, кто оказался в их власти. Но — таковы уж капризы человеческой природы — Дайан Харпер была знающей свое дело медсестрой, во многих отношениях лучшей медсестрой, чем Пирс.

Оставался еще один вопрос, который обязательно надо было задать, и она не сразу собралась с духом спросить.

— Фаллон знала об этой истории?

Немного удивленно, но уверенно девушка ответила сразу:

— Нет-нет, мэм! По крайней мере, я так не думаю. Пирс поклялась, что не расскажет ни единой живой душе, и не похоже, чтобы она особенно дружила с Фаллон. Я уверена, она ничего не рассказала Фаллон.

— Да, — сказала мисс Тейлор, — я тоже думаю, что не рассказала.

Она ласково приподняла голову Дэйкерс и поправила подушки.

— А теперь постарайтесь заснуть. Вы почувствуете себя гораздо лучше, когда проснетесь. И старайтесь не волноваться.

Лицо девушки разгладилось. Она улыбнулась главной сестре и, подняв руку, слегка коснулась ее лица. Потом уютно зарылась в простыни, словно твердо решив заснуть. Итак, все в порядке. Ну конечно же. Это всегда срабатывало. Как легко и приятно раздавать советы и утешение, сдабривая каждую порцию по вкусу каждого отдельного человека, и тем самым возвышаться в собственных глазах! Она могла бы быть женой приходского священника времен королевы Виктории и руководить раздачей похлебки в столовой для бедных. Каждому по потребностям. В больнице это происходило каждый день. Профессионально-бодрый голос палатной сестры: «А вот главная сестра пришла навестить нас, миссис Кокс. Боюсь, сестра, что миссис Кокс чувствует себя сегодня не очень хорошо». Усталое, изможденное болезнью лицо, храбро улыбающееся ей с подушки, рот, жаждущий своей порции любви и утешения. Старшие сестры, идущие к ней со своими проблемами, вечными, неразрешимыми проблемами, касающимися работы и несовместимости характеров.

«Вам теперь легче, сестра?» «Да, мэм, спасибо. Намного легче».

Начальник отдела здравоохранения, отчаянно пытающийся преодолеть собственную некомпетентность.

«Мне было бы спокойнее, сестра, если б мы могли хоть в двух словах обсудить эту проблему».

Конечно, было бы! Им всем хотелось хоть в двух словах обсудить проблему. И всем становилось спокойнее. Слышите, какие слова утешения изрекает наша Главная. Вся ее рабочая жизнь казалась богохульной литургией утешения и отпущения грехов. И насколько легче было как дарить, так и принимать лицемерное сострадание, чем едкую горечь правды. Она могла представить себе, какое недоумение и чувство обиды вызвало бы в них ее личное кредо:

«Мне нечего предложить вам. Нечем помочь. Мы все одиноки, все, от момента рождения до самой смерти. Наше прошлое есть наше настоящее и наше будущее. Нам приходится жить с самими собой все отпущенное нам время. Если вы ищете спасения, обратитесь к себе. Больше обращаться некуда».

Она посидела еще несколько минут, потом тихонько вышла из комнаты. Дэйкерс слегка улыбнулась ей на прощанье. В коридоре она увидела, как сестра Брамфетт и мистер Кортни-Бриггз выходят из палаты его пациента. Сестра Брамфетт засуетилась.

— Простите, мисс Тейлор. Я не знала, что вы в отделении.

Брамфетт всегда обращалась к ней официально. Они могли провести вместе целый выходной день, катаясь на машине или играя в гольф; могли с привычным и утомительным постоянством давно женатой пары посещать лондонские театры раз в месяц; могли, неизменно скучая, вместе пить чай рано утром или горячее молоко поздно вечером. Но в больнице Брамфетт всегда называла ее «мисс Тейлор». Она заметила устремленный на нее проницательный взгляд.

— Вы уже видели нового сыщика, из Скотленд-Ярда?

— Лишь мельком. Я должна с ним встретиться, как только вернусь к себе.

— Собственно говоря, я его знаю, — сказал мистер Кортни-Бриггз, — не так чтобы очень хорошо, но мы знакомы. Он умен и рассудителен, вы сами это увидите. У него замечательная репутация. Говорят, он работает очень быстро. На мой взгляд, это важное качество. В больнице и так нарушен нормальный распорядок. Полагаю, он захочет поговорить и со мной, но ему придется подождать. Скажите ему, пожалуйста, что я загляну в Дом Найтингейла, когда закончу обход, хорошо?

— Скажу, если он спросит, — спокойно ответила мисс Тейлор. И повернулась к сестре Брамфетт.

— Дэйкерс сейчас успокоилась, но, думаю, было бы лучше, если б ей не докучали посетители. Может, ей удастся немного поспать. Я пришлю ей несколько журналов и свежие цветы. Когда доктор Спеллинг должен посмотреть ее?

— Он сказал, что зайдет перед обедом, мэм.

— Будьте добры, попросите его переговорить со мной. Я буду в больнице весь день.

— Наверно, этот сыщик из Скотленд-Ярда захочет поговорить и со мной тоже, — сказала сестра Брамфетт. — Надеюсь, он не отнимет слишком много времени. У меня очень тяжелая палата.

Мисс Тейлор надеялась, что Брам не будет чересчур несговорчивой. Жаль, если она считает, что можно обращаться со старшим инспектором столичной полиции так, будто имеет дело с ершистым больничным хирургом. Мистер Кортни-Бриггз будет, несомненно, как всегда, высокомерен, но она чувствовала, что инспектор Далглиш сможет с ним справиться.

Они дошли до входной двери вместе. Мысли мисс Тейлор были уже заняты новыми проблемами. Надо будет что-нибудь сделать для матери Дэйкерс. Пройдет еще несколько лет, прежде чем девочка получит квалификацию фельдшера. А до тех пор ее необходимо освободить от постоянного беспокойства о матери. Наверно, есть смысл поговорить с Реймондом Гроутом. Может быть, в больнице есть какая-нибудь канцелярская работа, которая ей подойдет. Но будет ли это справедливо? Нельзя поддаваться своему стремлению помочь кому-то за счет другого. Как ни трудно было комплектовать штаты в медицинских учреждениях Лондона, Гроут всегда легко находил людей для канцелярской работы. Он был вправе ожидать от работника полной отдачи, а на это не всегда способны многочисленные миссис Дэйкерс, задавленные не только жизненными неудачами, но и, в равной степени, собственной неполноценностью. Она решила, что должна позвонить этой женщине, а также родителям других учениц. Очень важно сейчас перевести куда-то девушек из Дома Найтингейла. Учебную программу прерывать нельзя: она и так слишком насыщенна. Надо бы договориться с директором общежития, чтоб они могли ночевать в сестринском корпусе — там найдется достаточно места, потому что многие сестры сейчас лежат в лазарете, — а днем они могли бы приходить туда для занятий в библиотеке или в аудитории. А потом надо будет посовещаться с вице-председателем административного комитета, как-то уладить все с представителями прессы, помочь следствию и еще обсудить организацию похорон. Но прежде всего — и это самое важное — она должна поговорить с инспектором Далглишем.