Онлайн чтение книги Тайна Найтингейла Shroud for a Nightingale
IV

«Сэвилл Мэншонз», викторианский многоквартирный дом неподалеку от Марилебон-роуд, выглядел вполне респектабельно и благополучно, однако не отличался чрезмерной роскошью. Как Мастерсон и предполагал, ему с трудом удалось найти свободное место, чтобы припарковать машину, и, когда он вошел в подъезд, часы показывали уже больше половины восьмого. В вестибюле сразу бросилась в глаза витиеватая чугунная решетка, закрывавшая кабину лифта, и конторка, за которой восседал швейцар в униформе. Не собираясь объяснять, по какому делу пришел, Мастерсон лишь небрежно кивнул ему и легко взбежал по ступенькам. Квартира № 23 находилась на третьем этаже. Он нажал кнопку и приготовился ждать.

Но дверь тут же открылась, и он едва не очутился в объятиях странного создания женского пола, размалеванного, точно карикатурная шлюха из какой-нибудь театральной постановки, и облаченного в короткое вечернее платье из огненно-красного шифона, которое выглядело бы неуместно даже на женщине вдвое моложе. Лиф платья был так сильно декольтирован, что Мастерсон узрел складку между обвислыми грудями, высоко поднятыми бюстгальтером, и катышки пудры в тех местах, где потрескалась сухая желтая кожа. На ресницах толстым слоем лежала тушь; чуть не добела высветленные жидкие волосенки обрамляли длинными лакированными прядями истасканное лицо; пунцовый рот открылся от неожиданного испуга. Удивление было взаимным. Они смотрели друг на друга, словно не веря собственным глазам. Выражение облегчения на ее лице сменилось разочарованием, и это выглядело даже комично.

Мастерсон первым пришел в себя и представился.

— Помните, — сказал он, — я звонил вам сегодня утром и договорился о встрече?

— Я не могу принять вас сейчас. Я как раз собираюсь уходить. Думала, что это мой партнер по танцам. Вы говорили, что придете раньше.

Противный визгливый голос от досады стал еще визгливее. Похоже было, что она вот-вот захлопнет дверь у него перед носом. Он быстро поставил ногу на порог.

— Простите. Случилась непредвиденная задержка.

Непредвиденная задержка. Так оно и было. Эта бурная, но в конечном итоге весьма приятная интерлюдия на заднем сиденье машины заняла больше времени, чем он рассчитывал. Вдобавок, несмотря на то, что зимой темнеет рано, слишком долго пришлось искать достаточно уединенное место. Не много встречалось по Гилдфордскому шоссе поворотов на такие проселочные дороги, где обочины заросли травой, а по тропинкам почти никто не ходит. Да еще Джулия Пардоу оказалась привередой. Каждый раз, притормаживая в подходящем месте, он выслушивал ее спокойное: «Не здесь». Он увидел ее, когда она собиралась пересечь улицу, направляясь к входу на Хедерингфилдский вокзал. Он затормозил, но вместо того, чтобы показать жестом, что он ее пропускает, перегнулся через сиденье и открыл для нее дверцу машины. Лишь на секунду замявшись, она шагнула к нему, качнув подолом пальто над высокими, до колен, сапожками, и, не сказав ни слова и даже не взглянув на него, скользнула на сиденье рядом с ним.

— Едете в город? — спросил он.

Она кивнула и молча улыбнулась, не сводя глаз с ветрового стекла. Все оказалось очень просто. За всю дорогу она едва ли произнесла десяток слов. Его робкие или более открытые первые шаги, которые, по его понятию, требовались для заигрывания, не встретили отклика. Словно он был просто шофером, с которым она вынуждена была сидеть рядом. В конце концов, закипая от гнева и унижения, он начал сомневаться, уж не ошибся ли он. Однако ему придавала уверенности эта сосредоточенная неподвижность, взгляд пронзительно-синих глаз, который подолгу задерживался на его руках, поглаживающих руль или переключающих скорость. Конечно же, она хотела этого. Хотела так же, как и он. Но вряд ли можно было назвать это развлечением на бегу. Одну вещь, как ни странно, она ему сказала. Она направлялась на свидание с Хилдой Ролф; после раннего ужина они собирались пойти в театр. Что ж, или им придется обойтись без ужина, или пропустить первое действие — в любом случае ей это было совершенно безразлично.

— И как ты собираешься объяснить свое опоздание сестре Ролф? Или теперь решишь вовсе не ехать к ней? — спросил он, хоть и не так уж его это интересовало.

Она пожала плечами.

— Скажу правду. Может, это пойдет ей на пользу. — Заметив, как он тут же нахмурился, она презрительно добавила: — Можете не волноваться! Она не побежит доносить мистеру Далглишу. Хилда не такая.

Мастерсон надеялся, что она права. Этого Далглиш ему не простил бы.

— А что она сделает? — спросил он.

— Если скажу? Бросит работу, наверно; уйдет из больницы. Ей уж порядком здесь надоело. Она не уходит только из-за меня.

Стараясь вырвать из памяти этот высокий безжалостный голос и вернуться в настоящее, Мастерсон заставил себя улыбнуться совершенно другой женщине, стоящей перед ним, и произнес примирительным тоном:

— Дорога, знаете ли… Мне пришлось добираться из Гемпшира. Но я не задержу вас.

Вынув как бы украдкой свое удостоверение и показав его с тем немного заговорщическим видом, который всегда сопутствовал этому жесту, он проскользнул в квартиру. Она не пыталась остановить его. Но взгляд ее был рассеян, а мысли явно где-то витали. Только она закрыла дверь, как зазвонил телефон. Оставив Мастерсона в прихожей, она чуть не бегом бросилась в комнату налево. Ему было слышно, как она громко запротестовала. В голосе слышался упрек, потом мольба. Потом наступила тишина. Он тихонько прошел вперед, напрягая слух. Ему показалось, что он расслышал позвякивание наборного диска. Потом она заговорила снова. Слов он не разобрал. Этот разговор занял несколько секунд. Снова позвякивание. И вновь причитания. Так она звонила четыре раза, потом вышла в прихожую.

— Что-нибудь случилось? — спросил он. — Не могу ли я помочь?

Она прищурилась и внимательно посмотрела на него, словно хозяйка, оценивающая качество куска говядины. Ее ответ был неожиданным.

— Вы умеете танцевать? — властным тоном спросила она.

— Был чемпионом лондонской полиции три года подряд, — соврал он. Полиция, разумеется, не устраивала никаких соревнований по танцам, но он подумал, что ей это вряд ли известно, и к тому же эта ложь, как часто бывало, сама сорвалась с языка — легко и непринужденно.

И вновь напряженный, оценивающий взгляд.

— Вам понадобится смокинг. У меня еще сохранились вещи Мартина. Я собираюсь их продать, но скупщик еще не приходил. Обещал прийти сегодня после обеда, но не пришел. Ни на кого теперь нельзя положиться. Вы на вид примерно той же комплекции. До болезни он был довольно полным.

Мастерсон удержался от того, чтобы рассмеяться, и серьезным тоном сказал:

— Я бы рад помочь, если у вас какие-то затруднения. Но я полицейский. И пришел сюда, чтобы получить нужные сведения, а не танцевать всю ночь.

— Не надо всю ночь. Бал заканчивается в одиннадцать тридцать. Это конкурс бальных танцев, который проводится в бальном зале Атенеум недалеко от Странда. Мы могли бы поговорить там.

— Проще было бы поговорить здесь.

На ее сердитом лице застыло упрямое выражение.

— Я не буду разговаривать здесь.

Она говорила с капризной настойчивостью хнычущего ребенка. Но вдруг она твердым голосом объявила ультиматум:

— Или бал, или никаких сведений.

Они молча смотрели друг на друга. Мастерсон размышлял. Сама идея, конечно, была нелепой, но он ничего от нее сегодня не добьется, если не согласится. Далглиш послал его в Лондон за сведениями, и самолюбие не позволяло ему вернуться в Дом Найтингейла без них. А что скажет его самолюбие, если он проведет остаток вечера в качестве кавалера этой размалеванной старой карги? Танцы сами по себе трудности не представляли. Этому умению, не самому важному в числе прочих, его научила Сильвия. Это была беспутная блондинка на десять лет старше его, жена скучного управляющего банком, которому сам Бог велел наставить рога. Сильвия была помешана на бальных танцах, и они вместе продвигались вперед от конкурса к конкурсу (бронзовая, серебряная и, наконец, золотая медаль), пока муж не начал действовать чересчур угрожающе; тогда Сильвия стала намекать на развод, а Мастерсон благоразумно решил, что их отношения исчерпали свою полезность, не говоря уж о его способности к дальнейшим бальным экзерсисам, и что честолюбивому человеку, ищущему предлог, чтобы какое-то время вести относительно правильный образ жизни, служба в полиции давала возможность сделать неплохую карьеру. С тех пор его отношение к женщинам и танцам изменилось, да и времени для того и другого стало меньше. Однако Сильвия сыграла свою полезную роль. Как говорили в Школе криминалистики, в полицейской службе всякое умение пригодится.

Нет, с танцами трудностей не будет. А вот достойная ли она его партнерша — это другой вопрос. Вечер, возможно, закончится провалом, и независимо от того, пойдет он с ней или нет, она, возможно, когда-нибудь заговорит. Но когда это будет? Далглиш любит работать быстро. У них сейчас один из тех случаев, когда число подозреваемых ограничено небольшой замкнутой группой людей, и Далглиш считал, что такое расследование, как правило, должно занимать не больше недели. Он не поблагодарит своего подчиненного за потерянный вечер. К тому же надо каким-то образом оправдать ту задержку в машине. Непростительно было бы вернуться ни с чем. А, да ладно! Хоть будет что рассказать парням. А если станет совсем невмоготу, он всегда сможет отделаться от нее. Не забыть бы только прихватить с собой собственную одежду на случай, если придется спасаться бегством.

— Ладно, — сказал он. — Но за мои услуги должно быть вознаграждение.

— Вы его получите.

Смокинг Мартина Деттинджера подошел ему лучше, чем он ожидал. Странная это процедура — переодевание в чужую одежду. Он вдруг заметил, что роется в карманах, как будто в них тоже можно найти какие-то улики. Но ничего не нашел. Ботинки оказались слишком малы, и он не стал даже пытаться натянуть их на себя. К счастью, на нем были черные ботинки на кожаной подошве. Хоть и тяжеловаты для танцев и не совсем подходили к смокингу, выбирать не приходилось. Он сложил свой собственный костюм в картонную коробку, неохотно предоставленную миссис Деттинджер, и они отправились.

Он знал, что будет невозможно найти место для машины ни на самом Странде, ни где-либо поблизости, и потому проехал дальше, на Саут-Банк, и припарковался возле здания Совета Большого Лондона. Оттуда они прошли пешком до вокзала Ватерлоо и поймали такси. Пока что все шло неплохо. Она закуталась в необъятных размеров старомодное манто. От него сильно воняло кошками, но хотя бы не было видно, что под ним. За всю дорогу ни он, ни она не проронили ни слова.

Когда в начале девятого они добрались до места, танцы уже начались, огромный зал был переполнен. Они прошли к одному из немногих оставшихся не занятыми столиков под балконом. Мастерсон заметил, что инструктора-мужчины щеголяли с красными гвоздиками, а женщины — с белыми. Кругом вовсю целовались и ласково похлопывали друг друга по плечам и рукам. Какой-то мужчина поспешил семенящей походкой к миссис Деттинджер и стал рассыпаться перед ней мелким бесом.

— Вы прекрасно выглядите, миссис Ди. Я слышал: Тони заболел. Какая жалость. Но я рад, что вы нашли себе партнера.

Взгляд, брошенный на Мастерсона, был исполнен легкого любопытства. Миссис Деттинджер ответила на это приветствие, неловко дернув головой и изобразив удовольствие на своем лице. Но при этом даже не пыталась представить Мастерсона.

Следующие два танца они просидели за столом, и Мастерсон довольствовался тем, что разглядывал зал. Все было обставлено с невыносимо скучной респектабельностью. Под потолком висела огромная связка воздушных шаров, готовых, несомненно, спуститься в момент оргиастической кульминации нынешнего празднества. Оркестранты в красных мундирах с золотыми эполетами имели угрюмо-сдержанный вид — похоже, эти балы им порядком уже надоели. Мастерсон предполагал, что проведет вечер в циничной отстраненности, наблюдая за безумствами других и находя брезгливое удовольствие в отвращении к происходящему. Ему вспомнились слова французского дипломата об англичанах, танцующих «avec les visages si tristes, les derrieres si gais».[22]С очень грустными лицами и очень веселыми задами (франц.). Здесь же зады были положительно степенны, а вот на лицах застыли улыбки искусственного восторга, столь неестественные, что Мастерсон даже подумал, не учит ли эта школа принимать определенное выражение лица при определенных па в соответствии с заданным образцом. Вне танцевальной площадки все женщины выглядели озабоченно, и на их лицах читалась вся гамма переживаний от легкого трепета до отчаянного страха. Их было гораздо больше, чем мужчин, и некоторые из них танцевали друг с другом. Большинство были среднего возраста или старше, и все как одна в одинаково старомодных платьях с тугим декольтированным лифом и широченными юбками-клеш, усеянными блестками.

Третий танец был квик-степ. Внезапно миссис Деттинджер повернулась к нему и сказала: «Мы танцуем». Он послушно вывел ее на площадку и обхватил ее неподатливое тело левой рукой. Он смирился с тем, что вечер будет долгим и трудным. И если только эта старая гарпия может рассказать что-нибудь важное — а старик, кажется, считает, что может, — то, ей-Богу, она выложит все, даже если ему придется трястись с ней на этой чертовой площадке, пока старуха не рухнет. Эта мысль ему понравилась, и он стал развивать ее. Он представил себе миссис Деттинджер как бы распавшейся на части, вроде марионетки, которую перестали держать за веревочки: тонкие ножки неуклюже раскинулись в стороны, а ручки бессильно повисли. Если только он сам не рухнет первым. Те полчаса с Джулией Пардоу были не самой лучшей подготовкой к вечеру на танцевальной площадке. А старая карга была полна энергии. Он уже слизывал языком капельки пота, стекающие к уголкам рта, а у нее даже не участилось дыхание и руки были прохладные и сухие. Лицо перед его глазами застыло в напряжении, взгляд остекленел, рот приоткрылся. Было такое впечатление, будто он танцует с двигающимся мешком костей.

Прогремел заключительный аккорд. Дирижер развернулся лицом к площадке и одарил всех деланной улыбкой. Танцоры расслабились и позволили себе слегка улыбнуться. Калейдоскоп красок стянулся к середине площадки, потом распался на новые узоры, по мере того как танцоры, расцепив объятия, засеменили к своим столикам. Поблизости вертелся официант, ожидая заказов. Мастерсон поманил его пальцем.

— Вы что будете? — спросил он нелюбезным тоном скряги, которого заставили платить за угощение.

Она заказала джин с тоником, а когда принесли, приняла его без слова благодарности и без видимого удовольствия. Он решил остановиться на двойном виски. Это было только начало. Расправляя вокруг стула свою огненную юбку, она начала оглядывать зал с тем неприятно напряженным выражением лица, которое стало ему уже знакомым. Его она словно бы и не замечала. «Спокойно, — сказал он себе. — Наберись терпенья. Она хочет удержать тебя здесь. Пусть держит».

— Расскажите мне про вашего сына, — тихо сказал он, стараясь говорить ровным, спокойным голосом.

— Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. Торопиться некуда.

Он чуть не взвыл от злости. Неужели она действительно думает, что он собирается с ней встречаться еще раз? Неужели надеется, что он будет танцевать с ней всю жизнь только за то, что она расплывчато пообещала вознаграждение в виде нужной информации? Он представил себе, как они, невольные участники какой-то сюрреалистической шарады, скачут в нелепой пляске сквозь годы. И поставил свой бокал на стол.

— Другого раза не будет. Не будет, если вы не поможете мне. Мой шеф не любит тратить общественные деньги на пустые разговоры. И я должен отчитаться за каждую минуту потраченного времени.

Он придал своему голосу необходимую ноту негодования и уверенности в своей правоте. Она посмотрела на него — первый раз с тех пор, как они сели за столик.

— Кое-какая информация, возможно, есть. Я не говорила, что ее нет. А как насчет выпивки?

— Какой еще выпивки? — Он вдруг растерялся.

— Кто платит за выпивку?

— Ну… как правило, это делается за казенный счет. Но если надо угостить друзей, как, например, сегодня, разумеется, я плачу сам.

Врал он легко. Как он считал, этот дар больше всего помогал ему в работе.

Она кивнула, словно удовлетворившись ответом. Но ничего не сказала. Он раздумывал, не сделать ли еще одну попытку, как вдруг оркестр загремел ча-ча-ча. Не говоря ни слова, она поднялась и повернулась к нему. Они снова вышли на площадку.

За ча-ча-ча последовала мамба, за мамбой вальс, за вальсом — медленный фокстрот. А он ничего до сих пор не узнал. Но тут программа вечера изменилась. Свет вдруг сделался приглушенным, а перед микрофоном появился прилизанный человек, сверкающий с головы до ног, будто он весь выкупался в бриллиантине, и отрегулировал микрофон по своему росту. Следом за ним вышла томная блондинка с замысловатой прической, лет пять уж как вышедшей из моды. На них заиграл луч прожектора. В правой руке блондинка держала шифоновый шарф, и, небрежно помахивая им, взглядом собственницы оглядела пустеющую площадку. Зал замер в ожидании. Мужчина заглянул в свою программку.

— А теперь, дамы и господа, наступил момент, которого мы все ждали. Показательные танцы. Наши победители этого года доставят нам удовольствие, продемонстрировав танцы, в которых они завоевали свои награды. Мы начинаем с обладательницы серебряной медали миссис Деттинджер, которая танцует… — он опять заглянул в программку, — танцует танго.

Своей пухлой рукой он сделал широкий приглашающий жест в сторону площадки. Оркестр взревел нестройным тушем. Миссис Деттинджер поднялась, потянув за собой Мастерсона. Ее лапка как клещами обхватила его запястье. Луч прожектора, качнувшись, остановился на них. Послышался всплеск аплодисментов. Прилизанный продолжал:

— Миссис Деттинджер танцует в паре с… можно ли узнать имя вашего нового партнера, миссис Деттинджер?

— Мистер Эдуард Хит,[23]Эдуард Хит (р. 1916) — в 1965–1975 гг. лидер консервативной партии, премьер-министр Великобритании в 1970–1974 гг. — громко произнес Мастерсон.

Прилизанный замялся, но потом решил принять это за чистую монету. Изображая бурный восторг, он объявил:

— Миссис Деттинджер, наша серебряная медалистка, танцует танго с мистером Эдуардом Хитом.

Оркестр ударил в тарелки, вновь раздались жидкие хлопки. Мастерсон вел свою партнершу к площадке с подчеркнутой учтивостью. Он сознавал, что слегка пьян, и был рад этому. Уж он повеселится от души.

Он обхватил её чуть ниже талии и придал своему лицу выражение блудливого вожделения. И тут же за соседним столиком захихикали. Она нахмурилась, а он завороженно следил, как безобразная волна краски покрывает ее лицо и шею. Он с удовольствием обнаружил, что она страшно нервничает, что вся эта жалкая шарада значит для нее очень много. Ради этого мгновения она так тщательно одевалась, подкрашивала свою потрепанную физиономию. Бал медалистов школы Делару. Показательное танго. И вдруг ее подводит партнер. Наверно, струсил, бедняга. Но судьба подарила ей взамен другого — представительного и умелого партнера. Свершилось чудо. И ради этого мгновения его заманили в Атенеум, заставили танцевать в течение нескольких утомительных часов. Он все понял, это воодушевило его. Теперь-то уж, ей-Богу, она у него в руках. Для нее наступает звездный час. А уж он позаботится, чтоб она не скоро позабыла его.

Зазвучали первые медленные такты. Мастерсон с раздражением заметил, что мелодия для этого танца ничем не отличалась от той, которую оркестр играл на протяжении почти всего вечера. Он что-то замурлыкал ей на ухо. Она прошептала:

— Мы, кажется, танцуем танго Делару.

— Мы танцуем танго Чарлза Мастерсона, дорогуша.

Крепко обнимая партнершу, он с воинственным видом провел ее через всю площадку, пародируя танцевальные па, потом со всего маху сделал крутой наклон, так что у нее захрустели кости, а лакированная прическа чуть не коснулась пола, и, держа ее в этой позе, одарил удивленно-радостной улыбкой компанию за ближайшим столиком. На этот раз хихикали громче и дольше. Когда он резким движением поднял ее, она, о ожидании следующего такта, прошипела:

— Что вам нужно?

— Он ведь узнал кого-то, не так ли? Ваш сын. Когда лежал в больнице Джона Карпендара. Он увидел кого-то, кого знал раньше?

— Вы будете вести себя прилично и танцевать как следует?

— Может быть.

Они снова перешли на нормальные движения танго. Он почувствовал, что она вздохнула немного свободнее, но не отпустил своей хватки.

— Это была одна из старших сестер. Он видел ее раньше.

— Которая из них?

— Не знаю, он не сказал мне.

— А что он сказал вам?

— После танца.

— Говорите сейчас, если не хотите оказаться на полу. Где он ее видел раньше?

— В Германии. На скамье подсудимых. Это был суд над военными преступниками. Ее оправдали, хотя все знали, что она виновата.

— А где именно в Германии?

Он проговаривал слова, не переставая растягивать губы в бессмысленной улыбке профессионального танцора.

— Фельзенхайм. Это место называлось Фельзенхайм.

— Еще раз повторите название!

— Фельзенхайм.

Название ему ничего не говорило, но он знал, что запомнит его. Если повезет, подробности он узнает позже, но основные факты нужно вырвать из нее сейчас, пока она еще в его власти. Конечно, факты могут оказаться ложными. Все может оказаться ложным. А если и не ложным, то не имеющим отношения к делу. Но это была та информация, за которой его послали. Он почувствовал прилив уверенности и хорошего настроения. Даже начал входить во вкус. Он решил, что пора показать что-нибудь эффектное, и повел ее сложным классическим шагом, начав с «прогрессивного звена» и закончив «закрытым променадом», благодаря чему они пересекли по диагонали весь зал. Это они проделали безупречно, и зал аплодировал громко и долго.

— Как ее звали? — спросил он.

— Ирмгард Гробел. Конечно, тогда она была еще молоденькой девушкой. Мартин говорил, что только поэтому ее и оправдали. Он-то не сомневался, что она виновна.

— Вы уверены, что он не сказал вам, кого из сестер он узнал?

— Нет. Он был очень плох. Он рассказывал мне о суде, когда вернулся домой из Европы, так что я уже знала эту историю. В больнице он почти все время был без сознания. А когда приходил в себя, то в основном бредил.

Значит, подумал Мастерсон, он мог и ошибиться. В общем, не слишком достоверная история. Трудно узнать чье-то лицо через двадцать пять лет; если только на протяжении всего судебного процесса он не рассматривал именно это лицо не отрываясь, как зачарованный. Должно быть, процесс произвел сильное впечатление на молодого и, наверно, чувствительного человека. Настолько сильное, что он всплыл в его помутненном сознании, и Деттинджер принял одно из тех лиц, что склонялись над ним в редкие моменты просветления, за лицо Ирмгард Гробел. Но предположим, только предположим, что он был прав. Если он рассказал об этом своей матери, то мог с тем же успехом рассказать и приставленной к нему медсестре или проговориться в бреду. А каким же образом использовала Хедер Пирс то, что узнала?

— Кому еще вы сказали? — прошептал он ей в ухо.

— Никому. Никому не сказала. Почему я должна говорить?

Еще один «рок-поворот». А затем «твист-поворот». Очень хорошо. Опять аплодисменты. Он ухватил ее крепче и сквозь застывшую на лице улыбку хриплым голосом грозно потребовал:

— Кому еще? Вы наверняка сказали еще кому-то.

— Почему это я должна говорить?

— Потому что вы женщина.

Удачный ответ. Выражение ослиного упрямства на ее лице смягчилось. Она кинула на него быстрый взгляд, потом затрепетала своими редкими, тяжелыми от туши ресницами. Боже мой, она еще флиртует со мной, строит из себя скромницу, подумал он.

— Ну… может быть, я и сказала одному человеку.

— Я это и так знаю, черт возьми! Я спрашиваю — кому?

Снова примирительный взгляд, гримаса покорности. Она явно изменила свое отношение к нему, как видно, решила, что вовсе неплохо провести время с этим властным мужчиной. Не понятно отчего — то ли от джина, то ли от эйфории танца, но ее сопротивление сломалось. Теперь все должно было пойти как по маслу.

— Я сказала мистеру Кортни-Бриггзу, хирургу Мартина. По-моему, я правильно сделала.

— Когда?

— В среду. То есть в среду на прошлой неделе. В его кабинете на Уимпол-стрит. В пятницу, когда Мартин умер, он как раз только что уехал домой, и я не могла поговорить с ним в тот день. В больнице он бывает только по понедельникам, четвергам и пятницам.

— Он просил вас прийти?

— О нет! Палатная сестра, которая замещала старшую сестру, сказала, что он будет рад поговорить со мной, если я считаю это необходимым, и что я могу позвонить на Уимпол-стрит и договориться о встрече. Тогда я не стала звонить. Какой смысл? Мартин умер… А потом получила счет. Не очень хорошо, по-моему, с его стороны присылать счет почти сразу после того, как Мартин скончался. Двести гиней! Просто чудовищно! В конце концов, он ведь ничем не помог. И тогда я решила, что просто заскочу к нему на Уимпол-стрит и расскажу то, что мне известно. Не следует больнице держать у себя в штате такую женщину. Это же настоящая убийца. И после этого еще брать такие деньги. Знаете, потом пришел второй счет — за содержание в больнице, но это совсем не то, что двести гиней от мистера Кортни-Бриггза.

Она говорила отдельными фразами. Шептала ему на ухо, когда предоставлялась возможность. Но нельзя сказать, чтобы она задыхалась или теряла мысль. У нее хватало сил и на танец, и на разговор. А вот Мастерсон уже начал сдавать. Еще раз «прогрессивное звено», переходящее в dore[24]«Доре» (франц.). и закончившееся «закрытым променадом». Она ни разу не сбилась. Старушке дали хорошую школу, хоть и не смогли привить ей изящества или elan.[25]Стремительность, порыв, пыл (франц.).

— Значит, вы побежали рассказать ему о том, что вам известно, и предложить, чтобы он отказался от части своего гонорара?

— Он не поверил мне. Сказал, что Мартин бредил и ошибся и что он может лично поручиться за всех старших сестер. Но все-таки уменьшил счет на 50 фунтов.

Она произнесла это с мрачным удовлетворением. Мастерсон удивился. Даже если Кортни-Бриггз и поверил этой истории, не понятно, почему он должен поступаться не такой уж незначительной суммой. Он не отвечает за подбор и назначение в штат медицинских сестер. Ему не о чем беспокоиться. Интересно, поверил ли он этой истории, подумал Мастерсон. Но совершенно очевидно, что он ничего не сказал ни председателю административного комитета, ни главной сестре. Может, и правда, что он способен лично поручиться за всех старших сестер, а скидка на 50 фунтов была сделана лишь для того, чтобы утихомирить надоедливую женщину. Но Кортни-Бриггз не произвел на Мастерсона впечатления такого человека, который может поддаться на шантаж или уступить хоть полпенса из того, что ему причитается.

Но вот прогремел заключительный аккорд. Мастерсон великодушно улыбнулся миссис Деттинджер и провел ее к столику. Аплодисменты не утихали, пока они не добрались до места, а потом их резко оборвал прилизанный, который объявил следующий танец. Мастерсон оглянулся вокруг и подозвал официанта.

— Ну что ж, — сказал он партнерше, — получилось совсем неплохо, правда? Если вы будете хорошо себя вести до конца вечера, я, может быть, даже отвезу вас домой.

Он и в самом деле отвез ее домой. Уехали они рано, но было уже далеко за полночь, когда он в конце концов покинул квартиру на Бейкер-стрит. К тому времени он понял, что выжал из миссис Деттинджер все, что она могла рассказать ему об этой истории. Вернувшись домой, она стала какой-то плаксивой — реакция, как он считал, на успех и джин. Последним он подкачивал ее в течение всего оставшегося вечера — не настолько, чтобы она напилась до положения риз, но достаточно, чтобы поддерживать ее словоохотливость и сговорчивость. Однако поездка домой напоминала кошмарный сон, который нисколько не рассеялся оттого, что водитель такси по дороге от танцевального зала до стоянки на Саут-Банк смешливо и в то же время презрительно на них поглядывал, а когда они добрались до Сэвилл Мэншонз, швейцар в подъезде облил их высокомерным неодобрением. Уже в квартире Мастерсон с помощью уговоров, утешений и угроз привел ее в чувство; но сначала, орудуя на невероятно запущенной кухне (к тому же и грязнуля, обрадовался он, найдя еще один повод презирать ее), сварил себе и ей кофе и заставил ее выпить, обещая при этом, что он, конечно же, ее не бросит, что приедет за ней в следующую субботу и что они будут постоянными партнерами на танцах. К полуночи он вытянул из нее все, что хотел узнать о карьере Мартина Деттинджера и его пребывании в больнице Джона Карпендара. О самой больнице выяснить почти ничего не удалось. В течение той недели, что ее сын лежал там, миссис Деттинджер не слишком часто навещала его. Собственно, какой смысл? Она ему ничем помочь не могла. Он почти все время был без сознания и, даже когда просыпался, не узнавал ее. Кроме одного того раза, конечно. Она-то надеялась услышать хоть слово благодарности и утешения, а вместо этого — только странный смех и разговоры про Ирмгард Гробел. Он рассказал ей эту историю много лет тому назад. Ей уже надоело слушать про это. Умирая, мальчику следовало бы подумать о матери. Ей стоило невероятных усилий дежурить у его постели. Она очень чувствительная натура. Больницы расстраивают ее. Покойный мистер Деттинджер не понимал, какая она чувствительная. По всей видимости, покойный мистер Деттинджер не понимал очень многого, в том числе и сексуальных потребностей своей жены. Мастерсон выслушал историю ее замужества без особого интереса. Это была обычная история неудовлетворенной жены, находящегося у нее под каблуком мужа и несчастного впечатлительного ребенка. История не вызвала в Мастерсоне сострадания. Люди не очень-то интересовали его. Он подразделял их всех на две большие категории: на законопослушных и преступников, а непрерывная война, которую он вел против этих последних, удовлетворяла, как он понимал, какую-то неизъяснимую потребность его собственной натуры. Но его интересовали факты. Он знал, что когда кто-нибудь появляется на месте преступления, какие-то улики остаются, а какие-то исчезают. И задачей сыщика было найти эти улики. Он знал, что отпечатки пальцев еще никогда не лгали, а люди лгут часто и бессмысленно, независимо от того, виновны они или нет. Он знал, что факты нельзя опровергнуть в суде, а люди могут и подвести. Он знал, что мотив преступления бывает непредсказуем, хотя у него хватало честности признаться себе в причинах некоторых собственных поступков. В тот самый момент, когда он только вошел в Джулию Пардоу, он вдруг подумал, что этот его поступок, во всей его злости и экзальтации, каким-то образом направлен против Далглиша. Но ему и в голову не пришло задаться вопросом, почему он это делает. Такие размышления наверняка ни к чему бы не примели. Не задумывался он и о том, не было ли это со стороны девушки также актом озлобленности и личного возмездия.

— Казалось бы, перед смертью мальчик должен хотеть увидеть мать. Просто страшно было сидеть и слышать, как ужасно он дышит, сначала тихо, а потом ужасно громко. Разумеется, у него была отдельная палата. Поэтому-то больница и могла предъявить счет. Он не был бесплатным больным. Но остальные пациенты в отделении наверняка слышали этот шум.

— Дыхание Чейни-Стокса, — сказал Мастерсон. — Оно начинается перед агонией.

— Но они должны были что-нибудь сделать. Это ужасное дыхание меня вконец расстроило. А эта сестра, которую к нему приставили, — она должна была что-нибудь с этим сделать. Ну, та, которая некрасивая. Наверно, она выполняла свои обязанности, но обо мне даже не подумала. А ведь живым тоже нужно внимание. Для Мартина она уже ничего не могла сделать.

— Это была сестра Пирс. Та, которая умерла.

— Да, я помню: вы говорили мне. Значит, она тоже умерла. Я только и слышу что о смерти. Она всюду вокруг меня. Как вы назвали это дыхание?

— Чейни-Стокса. Оно наступает перед самой смертью.

— Они должны были что-нибудь сделать. Эта девушка должна была что-нибудь сделать. Она тоже так дышала перед смертью?

— Нет, она кричала. Кто-то влил дезинфицирующее средство ей в желудок и прожег его.

— Не желаю слышать об этом! Не желаю ничего больше слышать об этом! Лучше расскажите мне про танцы. Вы ведь придете опять в следующую субботу? Правда?

И так продолжалось без конца. Утомительно, изнуряюще, а под конец даже пугающе. Радостное волнение, охватившее Мастерсона оттого, что он добился, чего хотел, иссякло еще до полуночи, и теперь он чувствовал в себе лишь ненависть и омерзение. Слушая ее болтовню, он проигрывал в воображении сцены насилия. Легко можно было понять, как происходят такие вещи. Попавшаяся под руку кочерга. Глупая рожа превращается в месиво. Рраз-рраз-рраз… Трещат кости. Фонтан крови. Оргазм ненависти. Представив себе эту картину, он вдруг обнаружил, что дыхание его участилось. Он нежно взял ее за руку.

— Да, — сказал он. — Да, я приду. Да, да.

Рука была сухая и горячая. У нее, наверно, поднялась температура. Заостренной формы накрашенные ногти. На тыльной стороне руки лиловыми канатиками набухли вены. Он поглаживал пальцем темные возрастные пятнышки на ее руке.

В начале первого ночи она пробормотала нечто бессвязное, уронила голову на грудь, и он увидел, что она спит. Он подождал немного, потом высвободил свою руку и на цыпочках прошел в спальню. Переодевание в собственный костюм заняло не больше двух минут. Потом он на цыпочках прошел в ванную и вымыл лицо и руку — ту, которая касалась руки миссис Деттинджер; вымыл несколько раз. Наконец он покинул эту квартиру; тихонько, словно боясь разбудить хозяйку, закрыл за собой дверь и вышел на ночную улицу.