Онлайн чтение книги Смерть в Миракл Крик Miracle Creek
Янг Ю

Входя в зал суда, она чувствовала себя невестой. Собственно, на ее свадьбе, в последний и единственный раз при ее появлении, такая же толпа людей замолкла и повернулась посмотреть на нее. Если бы не разнообразие в цвете волос и не обрывки шепотков на английском, доносившиеся, пока она шла по проходу: «Смотрите, владельцы», «Дочь месяцы лежала в коме, бедняжка», «Он парализован, это ужасно», – она бы подумала, что до сих пор в Корее.

Маленький зал суда даже чем-то напоминал старую церковь со скрипучими деревянными скамьями по обеим сторонам прохода. Она не поднимала головы, ровно как на венчании двадцать лет назад. Она не привыкла быть в центре внимания, это казалось неправильным. Скромность, умение смешаться с толпой, невидимость – вот достоинства хорошей жены, а вовсе не скандалы и безвкусица. Разве не затем невесты надевают фату, чтобы защитить себя от лишних взглядов, приглушить разрумянившиеся щеки? Она огляделась. Справа, за представителями обвинения, она приметила знакомые лица родственников их пациентов.

Пациенты только один раз собирались все вместе – в прошлом июле, на церемонии открытия около ангара. Ее муж открыл двери, чтобы показать свежевыкрашенную голубым камеру, и с гордостью сказал:

– Это Субмарина Чудес. Чистый кислород. Высокое давление. Исцеление. Вместе.

Все захлопали. Матери зарыдали. И вот, они же, мрачные, надежда на чудо на лицах сменилась любопытством людей, хватающих журналы в очередях супермаркетов. И еще примешалась жалость, неясно только, к ней или к самим себе. Она ожидала злобы, но они улыбались ей, пока она шла мимо, и приходилось напоминать себе, что она здесь жертва. Она не в роли подзащитной, не ее обвиняли во взрыве, убившем двух пациентов. Она повторяла себе то, что Пак говорил ей каждый день: пожар вызван не тем, что они оба отлучились из ангара тем вечером. Если бы он был на месте, он не смог бы его предотвратить. Она попыталась улыбнуться в ответ. Хорошо, что они на ее стороне. Она это знала. Но оставалось ощущение, что она этого не заслужила, что это неправильно, будто полученный обманом приз. И вместо того, чтобы подбодрить ее, их поддержка лишь давила ей на плечи, внушая беспокойство, что Бог увидит и исправит несправедливость, заставит ее заплатить за ложь иным способом.

Когда Янг подошла к деревянному ограждению, она поборола внезапное желание перепрыгнуть заборчик и сесть за столом защиты. Она села с семьей позади прокурора, рядом с Мэттом и Терезой. Это были двое из тех, кто оказался в ловушке в Субмарине тем вечером. Она давно их не видела, с самой больницы. Никто не поздоровался. Они смотрели в пол. Они были жертвами.

Здание суда находилось в Пайнбурге, соседнем городке. Странное дело, эти названия: совершенно не соответствовали ожиданиям. Миракл Крик, в народе называемая просто Бухтой Чудес, вовсе вовсе не походила на место, где случались чудеса, если только не считать чудом то, что люди жили там годами и не сходили с ума от скуки. В этом месте была дешевая земля, хотя там больше не жили азиаты и, вероятно, вообще иммигрантов не было. Городок находился всего в часе езды от Вашингтона, недалеко от очагов современности, таких как аэропорт Вашингтон Даллес, но складывалось ощущение, что ты в глухой деревне в часах от цивилизации, совершенно в ином мире. Грязные колеи вместо бетонных переулков. Коров больше, чем машин. Полуразрушенные деревянные лачуги вместо высоток из стекла и стали. Виды словно кадры из рябящего черно-белого фильма. Возникала ассоциация с вещью, которую использовали и выкинули. Когда Янг впервые увидела это место, ей захотелось достать мельчайшие частицы мусора из карманов и выбросить как можно дальше.

Несмотря на простое название и близость к Бухте Чудес, Пайнбург был очарователен. Узкие мощеные улицы с рядами магазинчиков во французском стиле, выкрашенных в различные яркие цвета. Торговый ряд на Мэйн Стрит напоминал Янг о ее любимом рынке в Сеуле с его легендарными овощными рядами: шпинатный зеленый, перечно-красный, свекольно-фиолетовый, оранжевый как хурма. Только услышав описание, она бы сочла картинку безвкусицей, но в жизни было наоборот: смешение резких тонов словно приглушало их, так что все вместе выглядело изящно и мило.

Здание суда было расположено у подножья холма, по бокам тянулись ряды виноградников. Геометрическая точность обеспечивала зданию умеренную прохладу, и казалось очень уместным, что именно суд разместился среди ровных рядов виноградных лоз.

В то утро, осматривая здание с высокими белыми колоннами, Янг подумала, что она впервые так приблизилась к Америке. В Корее, когда Пак решил, что им с Мэри следует переехать в Балтимор, она ходила в книжные и изучила фотографии Америки – Капитолий, небоскребы Манхеттена, Внутренняя гавань. За пять лет в Америке она ни одну из этих достопримечательностей так и не увидела. Первые четыре года она проработала в магазине в двух милях от Внутренней Гавани, но в районе, который называли «гетто», где люди теснились как селедки в бочке и повсюду валялись битые бутылки. Крошечный сейф из пуленепробиваемого стекла – вот ее Америка.

Забавно, насколько отчаянно она мечтала вырваться из мира решеток, и как она теперь по нему тосковала. Бухта Чудес существовала изолированно, как остров. Люди жили там веками, население не менялось. Поначалу она думала, что просто нужно время, и жители оттают, поэтому прикладывала усилия, чтобы подружиться с особенно приятной на вид семьей по-соседству. Но потом она поняла – они не станут приятными, они вежливо недружелюбные. Янг был знаком этот тип людей. Ее мама сама была такой, она скрывала нежелание общаться под слоем хороших манер, как иные пользуются духами, чтобы скрыть запах тела. Чем хуже состояние тела, тем больше нужно маскировки. Их застывшая сверхвежливость – вечная улыбка со сжатыми губами на лице жены, «мэм» из уст мужа в начале или конце каждого предложения – держали Янг на расстоянии и подчеркивали ее статус чужака. Хотя многие ее клиенты в Балтиморе были вздорными, сварливыми, вечно жаловались на все подряд – на слишком высокие цены, слишком теплую содовую, слишком тонкую нарезку колбасы, в их грубости чувствовалась искренность, в их криках слышались доверительные отношения. Как вечно дерущиеся близнецы. Они ничего не скрывали.

В прошлом году Пак присоединился к ним в Америке. Они стали присматривать жилье в Аннандейле, в корейском квартале штата Колумбия, расположенном неподалеку от Бухты Чудес. Огонь положил этому конец, они до сих пор обитали в своем «временном» жилище. Разваливающаяся лачуга в ветхом городишке нисколько не напоминала фотографии из книг. До сегодняшнего дня самым красивым местом в Америке, увиденном Янг, была больница, где Пак и Мэри лежали много месяцев после взрыва.

В зале суда было шумно. Гудели вовсе не люди – пострадавшие, юристы, журналисты и прочие, а два старомодных оконных кондиционера по обе стороны за спиной судьи. Включаясь и выключаясь, они очень сильно шумели, как газонокосилки. А поскольку работали они не синхронно, все это напоминало брачный клич каких-то странных механических зверей. Когда кондиционеры работали, они трещали и гудели на разных высотах, от чего у Янг зудели барабанные перепонки. Ей хотелось залезть розовыми ногтями с идеальным маникюром поглубже в уши и почесать внутри головы.

Плакат в фойе гласил, что это историческое здание с 250-летней историей, и просил пожертвований в пользу Общества сохранения здания суда Пайнбурга. Янг покачала головой при мысли о подобном обществе, целой группе, чья единственная цель – помешать этой постройке стать современной. Американцы так гордятся всем, что старше пары сотен лет, словно старение вещей – сама по себе великая ценность. (На людей эта философия, естественно, не распространялась.) Кажется, они не осознавали, что в мире Америку ценят как раз за то, что она не старая, а новая и современная. В Корее все наоборот. В Сеуле быстро организовали бы «Общество обновления», нацеленное на замену «античного» деревянного пола здания суда и сосновых столов на мрамор и гладкую сталь.

– Всем встать. Заседание Суда Скайлайна по уголовным делам объявляется открытым. Председательствует почтенный Фредерик Карлтон III, – провозгласил судебный пристав. После первых слов все действительно встали. Кроме Пака. Он сжал руки на подлокотниках инвалидного кресла так, что на кистях и запястьях вздулись вены, как будто он пытался удержать вес своего тела на руках. Янг хотела было помочь ему, но остановила себя, понимая, что для него тяжелее принять помощь в такой мелочи, чем не встать вовсе. Пака очень волновало то, как он выглядит со стороны. Соответствие правилам и ожиданиям – основополагающие корейские черты, которые, как ни удивительно, вовсе не были присущи ей самой (Пак говорил, что богатство ее семьи обеспечило ей иммунитет). И все же она понимала его раздражение, когда он единственным остался сидеть посреди возвышающейся над ним толпы. Это делало его уязвимым, как маленькое дитя, и ей пришлось бороться с собой, чтобы не накрыть его руками, прикрывая неловкость ситуации.

– Суд призывает к порядку. Дело номер 49621. Содружество Виргинии против Элизабет Уорд, – объявил судья и постучал молоточком. Как по сигналу, оба кондиционера отключились. Звуки ударов по дереву многократно отразились от сумрачного потолка, прежде чем стихнуть.

Все официально: Элизабет на скамье подсудимых. Янг почувствовала укол в груди, словно спавшая ранее клеточка облегчения и надежды взорвалась и теперь распространяла электрические импульсы по всему телу, прогоняя страх, отравлявший ей жизнь. Прошел почти год с тех пор, как Пака оправдали, а Элизабет взяли под стражу, но Янг до сих пор до конца не верилось, казалось, это чья-то шутка, а сегодня, в день начала суда, объявят, что настоящие обвиняемые – они с Паком. Но теперь ожидание закончилось, и после нескольких дней представления доказательств – чрезвычайно веских доказательств, как выразился прокурор, – Элизабет признают виновной, а они получат деньги по страховке, их жизнь пойдет своим чередом. Жизнь продолжится.

Начали заходить присяжные. Янг смотрела на них. Эти двенадцать человек, семь мужчин и пять женщин, верили в высшую меру наказания и поклялись, что готовы голосовать за смертную казнь путем инъекции. Янг узнала об этом на прошлой неделе. У прокурора было тогда особенно хорошее настроение, а когда она спросила причину, он объяснил, что потенциальных присяжных, которые наиболее вероятно встали бы на сторону Элизабет, отстранили из-за того, что они выступили против смертной казни.

– Смертная казнь? Виселица, что ли? – переспросила она.

Должно быть, тревога и отвращение отразились у нее на лице, потому что Эйб перестал улыбаться.

– Нет, инъекция, наркотик вводят в вену. Совершенно безболезненно.

Он объяснил, что Элизабет не обязательно приговорят к смерти, что это лишь один из возможных исходов. И все равно ей было страшно видеть ее сегодня здесь. Этот ужас наверняка отразится на ее лице, выражая протест против имеющих власть прервать ее жизнь.

Теперь Янг заставила себя посмотреть на Элизабет, сидящую за столом защиты. Она и сама напоминала юриста, со светлыми волосами, стянутыми в пучок, в зеленом костюме, жемчуге, черных туфлях. Янг сначала ее даже не заметила, настолько она отличалась от своего обычного вида: неряшливый хвостик, мятый спортивный костюм, разномастные носки.

В этом была своеобразная ирония: из всех родителей их маленьких пациентов, Элизабет была самой неопрятной, и при этом у нее был самый адекватный ребенок. Генри, ее единственный сын, был воспитанным мальчиком, который, в отличие от многих других пациентов, мог ходить, говорить, не нуждался в подгузнике, и у которого не случалось припадков. Во время знакомства мама близнецов с аутизмом и эпилепсией спросила Элизабет, зачем Генри это лечение, ведь он выглядит здоровым. Она тогда нахмурилась, словно оскорбилась. Она перечислила список – ОКР, СДВГ, нарушения сенсорной обработки, РАС – и рассказала, как ей тяжело все время искать новые экспериментальные методы лечения. Казалось, она не догадывается, как выглядят ее жалобы среди детей в инвалидных колясках и с зондами для кормления.

Судья Карлтон попросил Элизабет встать. Можно было ожидать, что Элизабет расплачется, пока он зачитывает обвинения, хотя бы опустит глаза и покраснеет. Но она твердо смотрела прямо на судью немигающим взором, на щеках ни пятнышка. Янг изучала ничего не выражающее лицо Элизабет и гадала, не потеряла ли она от шока способность чувствовать. Но девушка выглядела не пустой, просто серьезной. Даже почти счастливой. Возможно, такое впечатление складывалось потому, что Элизабет привычно было видеть беспокойно хмурящейся, а без этого она казалась довольной.

А может, в газетах писали правду? Может, она мечтала избавиться от сына, и теперь, когда его больше нет, она наконец обрела покой? Может, она просто была монстром?