Онлайн чтение книги Сокровища Кряжа Подлунного
Глава четвертая. ПИК ВЕЛИКОЙ МЕЧТЫ

Отъярились, отбушевали над Кряжем Подлунным январские метели, отзвенели снеговые апрельские ручьи, и вновь синело над лесистыми горами безоблачное майское небо.

Тихим утром, насквозь пронизанным золотом разлитых в воздухе солнечных лучей и напоенным ароматом весенней тайги, на бетонном поле аэропорта в Обручевске стояли готовые к отлету два тяжелых вертолета.

На проводы новой экспедиции Стогова из Москвы прибыли академик Булавин, а из Крутогорска — секретарь обкома партии Брянцев.

Как и всегда перед дальней и трудной дорогой, разговор не клеился. Собеседники обменивались короткими, совсем не относящимися к делу фразами.

— Жаркий май выдался в этом году, — нарушил молчание Брянцев, — печет, как в Крыму.

— А скоро здесь и будет настоящий Крым, — оживился Булавин, — вот только моря нет. Но мы что-нибудь и насчет моря придумаем.

Брянцев охотно поддержал шутку:

— Чувствую, чувствую, Виктор Васильевич. Я уж и то думаю, не предложить ли строителям загодя начать в Крутогорске сооружение морского порта.

— Порт, не порт, — заговорил Стогов, — а пляж морской заказывайте на берегу реки. Скоро мы здешний климат вот куда зажмем, — он энергично стиснул маленький крепкий кулак, — а потом и на всей Сибири, на всей земле покончим с этой извечной анархией погоды. Вот, смотрите, какой плацдарм создали для штурма неба, — Стогов широким жестом обвел вокруг себя…

Аэропорт был расположен на взгорье, с которого открывалась широкая панорама Обручевска. Зима не прошла даром для строителей города науки — города крылатой человеческой мечты. Глубже врезался в тайгу отвоеванный у векового леса участок, ширилась стройка. Там, где еще осенью, в прошлый свой приезд сюда, Булавин видел строительные площадки, ныне играли в солнечных лучах цветными пластмассовыми стенами уже законченные институтские здания, которыми сейчас завладели монтажники, а среди поредевших, попятившихся от городского центра деревьев уже маячили крановые стрелы, и упрямые бульдозеры, сердито урча, крушили новых лесных великанов, врезаясь широкими просеками все глубже в тайгу.

Считанные минуты оставались до вылета экспедиции. Стогов, его спутники и провожающие двинулись к вертолетам. Положив на плечо Михаилу Павловичу свою широкую сильную руку, Булавин чуть придержал Стогова и доверительно сказал:

— Михаил Павлович, вы там слишком-то не рискуйте. Все же условия совершенно неизвестные. В конце концов, бог с ним, с Незримым; экспедицией, людьми, вами рисковать нельзя.

Стогов с чувством сжал руку товарища, но возразил:

— За заботу спасибо, Виктор Васильевич, но неудачи быть не может. Да и риска я, признаться, не вижу особого. Сейчас не прошлый год, оснащение иное.

Оснащение действительно было иным. Всего лишь пять месяцев прошло с того памятного январского дня, когда пятеро ученых первой действующей в Обручевске лаборатории с волнением следили за застывшей на нулевом делении стрелкой радиометра. За эти месяцы антиизлучатель совершил триумфальное шествие по институтам ядерной физики и предприятиям ядерной промышленности всех стран земного шара.

Стремясь избавить человечество от опасности, порожденной все возрастающей радиацией, Советское правительство довело до сведения мировой научной общественности рецепт антиизлучателя. Имя Стогова в эти дни стало одним из самых популярных на земле. Не было дня, когда бы в Обручевск, благодаря этому открытию также завоевавшему мировую известность, не приходили письма, написанные на всех языках земли. В них были слова горячей признательности советскому ученому, избавившему человечество от грозной и все усиливавшейся опасности. Открытое группой профессора Стогова вещество, прозрачное, весом втрое легче воды, обладающее прекрасной электропроводностью и, как показали опыты, способное поглощать излучения любой силы, сохраняя при этом свою структуру в течение столетия, получило в честь его создателя имя — стогнин.

Свою внезапную шумную славу Стогов воспринимал с присущим всем скромным людям удивлением, досадливо отмахивался от многочисленных корреспондентов и кино- и телеоператоров, а если и вступал в беседы с журналистами — всегда старался подчеркнуть решающую роль своих помощников в открытии и как можно меньше сказать о себе. Во всех публичных выступлениях Михаил Павлович обязательно старался напомнить, что с открытием стогнина проблема борьбы с радиацией решена еще далеко не полностью, что необходимо преодолеть серьезные трудности для налаживания промышленного производства антиизлучателя.

Именно это — технология широкого и, главное, дешевого производства стогнина — и составляло сейчас главную заботу Михаила Павловича.

Игорь частенько подшучивал над отцом, убеждая его, что совсем не узнает того занятого сугубо теоретическими вопросами ученого, который, как выражался младший Стогов, бесследно исчез где-то на пути между Москвой и Крутогорском.

И в этой шутке была доля истины. Стогов не мог не признаться себе, что никогда еще не жил такой полной, содержательной и беспокойной жизнью, как в эти годы.

Приходилось заново постигать множество необходимых и совсем не простых вещей. Теперь Стогову были известны не только траектории движения антипротонов в ускорителе, но и стоимость кубометра земляных работ и квадратного метра пластмассовой стены. Теперь нужно было самому вникать во все подробности проекта, устранять многочисленные недоразумения, настаивать, спорить. И все это быстро, напористо, решительно.

Дни Михаила Павловича были заполнены до предела Утрами кабинет Стогова, размещавшийся у самого шпиля башни главного корпуса, напоминал конторку прораба на строительном участке. В это время директор института выслушивал доклады инженеров о ходе сооружения многочисленных объектов, объединенных получившим ныне мировую известность именем — Сибирский комплексный научно-исследовательский институт ядерных проблем.

Едва кабинет покидали строители, как помещение заполняли многочисленные сотрудники института, делились своими планами, просили совета в проведении опытов.

У Стогова теперь появилось много забот, но лучшими часами дня были те, что он проводил в цехах первого в мире опытного завода по производству стогнина. Михаил Павлович молодел возле этих обдающих жаром, сверкающих никелем автоклавов и тяжко надсадно ухающих прессов. С волнением и радостью следил он за тем, как, покачиваясь в лапах кранов, двигались по направлению к складу прозрачные, напоминающие стекло, листы готового стогнина. Это значило, что еще одна непреодолимая стена поднимется на пути невидимого коварного врага.

Производство стогнина еще только осваивалось, а применение нового материала все ширилось. Он открыл новую эпоху атомного века земли. С появлением стогнина атомный двигатель стал поистине универсальным. Из-за бетонной брони атомных электростанций и кораблей, сразу утративший свою опасность для окружающих, реактор в защитном чехле из стогнина уверенно шагнул на самолеты, автомобили, мотоциклы, энергия расщепляющихся ядер зажгла лампочки вечных карманных фонариков, привела в действие механизмы сверхточных вечных часов.

Атомный век все более властно заявлял о себе, меняя труд, быт, привычные представления людей. Случилось так, что открытие стогнина стало началом все нарастающей волны новых замечательных открытий. Известный советский физик профессор Клюев, работавший в области электроники и оптики, создал схему телевизионно-радарной гамма-лучевой установки — подлинного «всевидящего глаза», как назвали ее в народе. Для установки Клюева не было непроницаемой среды. Она способна была видеть через стены любой толщины, в полной мгле, в тумане…

В эти же дни пришло известие об открытии профессором Карцевым биогена — сильнейшего стимулятора жизненных сил в человеческом организме, практически менявшего методы лечения сложнейших заболеваний.

Радостные вести доносились и из таинственных глубин Космоса. Руководитель второй Лунной экспедиции профессор Вахрушев сообщал об успешном ходе геологических исследований поверхности Луны об открытии на седьмом континенте, как стали с недавнего времени называть Луну, неведомых земле минералов. А вскоре мир был поражен сообщениями об успешной высадке советских космонавтов на Марс и на Венеру.

Это был период величайшей в истории нашей планеты научно-технической революции, удивительное время, когда, озаренная светом человеческой мысли, все дальше отступала мгла непознанного, и люди, освобожденные от угрозы войны и смерти, обретали все новые средства закрепления и расширения своего господства над природой. Михаил Павлович Стогов был счастлив, что во главе этого беспримерного по размаху рывка человечества к вершинам знания, могущества, изобилия идет его страна, проторившая людям пути в коммунизм и завершающая построение коммунистического общества.

Но мало гордиться своею принадлежностью к семье искателей и пионеров в науке, нужно и самому вносить свой вклад в это неодолимое движение вперед. Таким вкладом во всенародный штурм тайн природы Стогов считал разгадку секретов пика Незримого. С этой мыслью и поднялся Стогов в кабину «воздушного тарантаса», как стали в шутку называть вертолет.

И вновь раскрывался внизу узорчатый ковер весенней тайги, прятались в прозрачной сизоватой дымке причудливые вершины Кряжа Подлунного. Вскоре впереди открылось плотное белесое пятно непробиваемого тумана над Незримым. Непокорный пик не желал приоткрыть даже краешек завесы над своим лицом.

Все в кабине было, как и в первый раз. Перекатывая губами неизменную трубочку, склонился над навигационными приборами молчаливый Лазарев. Игорь Стогов не спускал глаз с радиометров. Новый геолог Лукичев, сменивший погибшего Рубичева, чтобы скоротать время, в сотый раз принимался осматривать свой рюкзак. Гидрогеолог Щукин, водолазы Рокотов и Беспалов, пышущие здоровьем люди, негромко толковали о своих подводных делах. Сам Михаил Павлович молча сидел рядом с пилотом. Прошло уже больше полугода после гибели Рубичева, но не утихла, не притупилась в сердце Стогова боль утраты друга. И сейчас, накануне новых трудных испытаний, Стогов не мог не думать о безвременно ушедшем из жизни товарище.

— Входим в полосу тумана, — негромко, но так, что его услышали все находившиеся на борту вертолета, возвестил Лазарев.

И почти тотчас же раздался встревоженный, как и в первый раз, возглас Игоря Стогова:

— Внимание, товарищи, радиация!

— Надеть скафандры! Включить прибор Клюева! — коротко скомандовал профессор. Через минуту участников экспедиции трудно было узнать. Люди, до этого одетые в легкие костюмы различных цветов, теперь стали удивительно похожи друг на друга. Их тела были облачены в гибкие и эластичные скафандры, сделанные из особо плотной и прочной искусственной ткани — мезонита, пропитанного жидким стогнином. Сквозь смотровые отверстия прозрачных шлемов тускло просвечивали лица.

Взоры всех, находившихся в эти минуты на борту вертолета, были прикованы к экрану «всевидящего глаза».

Заполняя весь экран, клубилась дымчатая пелена тумана. Так прошло несколько минут. Постепенно туманное месиво начало редеть, как бы расступаться, и вот, вначале смутно, точно через запотевшее стекло, а потом все явственнее, отчетливее стала проступать столетиями скрытая от взора людей вершина Незримого.

На экране открылось плоское красноватое каменистое поле, совершенно лишенное растительности. Во всех направлениях вершину бороздили трещины и впадины, заполненные кое-где водой. В самом центре площадки виднелась чашеобразная впадина, из которой, как из кастрюли с кипящей водой, вырывались густые клубы пара.

Не спуская глаз с изображения на экране. Стогов быстро достал из планшета копию единственной фотографии Незримого, сделанной полярным летчиком Гвоздиловым еще до войны. Взглянув на снимок, Стогов молча поставил его рядом с экраном, на котором все отчетливее становилась бурая каменная площадка между двумя впадинами. Лазарев решил приземлить на ней свой вертолет.

Положившись на опыт и мастерство летчика, Стогов, указывая на снимок, произнес:

— Не прошло и тридцати лет, товарищи, а ведь это же совсем другая вершина.

Действительно, там, где на снимке Гвоздилова простиралась монолитная каменистая поверхность, теперь зияли впадины и трещины, раздалось вширь, врезалось узкими заливчиками в берега озеро Кипящее. Казалось, что в эти годы где-то в недрах Незримого и впрямь проснулся спящий богатырь и зашевелился, заворочался, разрывая ставший тесным каменный панцирь. Вот и пошли по нему трещины и вмятины.

Но это была легенда, красивая сказка, и не она влекла Стогова и его спутников. Слишком резким был контраст в облике Незримого на довоенном снимке и тем, что открылось сейчас на экране «всевидящего глаза», чтобы не сделать единственно возможный вывод: изменение рельефа вершины произошло под влиянием сил, более могущественных, чем обычное выветривание. Им, первым людям, вступающим на вершину Незримого, предстояло постичь характер этих сил и подчинить их своей воле.

Слегка покачнувшись, вертолет с участниками экспедиции приземлился в центре довольно обширной площадки между озером Кипящим и безымянной впадиной, заполненной такой же клубящейся паром водой. Рядом приземлился второй вертолет с оборудованием экспедиции.

Первым человеком, ступившим на неприветливую вершину Незримого, был Михаил Павлович Стогов. Давящая водянистая мгла непроницаемого тумана сразу же навалилась на людей, едва они вышли из вертолета. На расстоянии вытянутой руки уже ничего невозможно было различить. Не помогали даже яркие фонари, укрепленные на верхушках шлемов и на груди скафандров, бессильными оказались и установленные на вертолетах прожекторы. В слепящей мгле тумана они едва мерцали чуть различимыми бледно-желтыми пятнами.

Одолеть эту ослепляющую давящую мглу оказался способным лишь «всевидящий глаз» Клюева. С какой благодарностью вспоминал в эти минуты Стогов о людях, до мелочей продумавших оснащение экспедиции, о тех, кто сконструировал и создал все эти прекрасные скафандры, палатки, измерительную и осветительную аппаратуру, — все для того, чтобы обеспечить успех в нелегком походе разведчиков Незримого.

Как пригодилось сейчас все, что было сделано для успеха экспедиции на заводах Крутогорска и других городов страны. Каждый скафандр был снабжен индивидуальным прибором Клюева, и люди на выдвижном экранчике видели все, что происходило вокруг. Миниатюрные радиопередатчики и радиоприемники на полупроводниках обеспечивали участникам экспедиции надежную связь на любое расстояние. Можно было, находясь на Незримом, не только беспрепятственно разговаривать друг с другом, но и поговорить с семьей, оставшейся в Крутогорске, или с приятелем, отдыхающим на побережье Черного моря.

Включив «всевидящий глаз», Игорь с интересом осматривал непривычный, нигде на земле не встречавшийся пейзаж. «Точно на Луну попали», — подумал младший Стогов, в эту секунду в наушниках зазвучал необычно торжественный и звонкий голос отца:

— Товарищи! Друзья мои! Мы вступили на вершину Незримого, на карте нашей земли будет стерто еще одно белое пятно. Труден был путь человека на эту вершину. Во имя разгадки тайны Незримого задолго до наших дней отдали свои жизни геологи группы Саврасова, летчик Гвоздилов, Незримый отнял жизнь у нашего друга Василия Михайловича Рубичева.

— Друзья мои! — голос Стогова сорвался, дрогнул. — Мы не можем сейчас обнажить головы над прахом погибших наших товарищей. Они погибли во имя нашего торжества, во имя осуществления своей прекрасной мечты. Почтим же их память традиционным солдатским салютом. Предлагаю обнажить оружие.

Тускло блеснули в руках людей вороненые стволы пистолетов.

— Огонь! — скомандовал Стогов.

Три пистолетных залпа взметнули вековую тишину над вершиной и затихли в туманном месиве, даже не пробудив эха.

А в наушниках вновь звучал голос Стогова:

— И пусть никогда больше не будет на картах слов «пик Незримый», нет больше Незримого, пусть отныне самая высокая точка Кряжа Подлунного именуется пиком Великой Мечты!

В наушниках прозвучало громкое «ура». Так пик обрел новое прекрасное имя.

Отлично ориентируясь с помощью «всевидящего глаза» в непроглядной мгле тумана, участники экспедиции, экономя каждую минуту, быстро выгрузили оборудование. Вскоре на широкой косе, врезавшейся в озеро Кипящее, появились жилые палатки, покрытые прозрачной пленочкой из стогнина. В таких же стогниновых чехлах было укрыто оборудование.

Уже в первые минуты пребывания на вершине люди почувствовали, что воздух вокруг точно раскален. От изнуряющего зноя едва спасали даже установки искусственного климата, которыми были снабжены скафандры. К полудню температура поднялась до семидесяти градусов. Клубы густого пара из водоемов смешивались с хлопьями тумана, воздух даже через кондиционеры шлемов стал жарким, влажным, тяжелым. Казалось, что находишься в парной бане или в оранжерее с повышенной влажностью. Для дыхания пришлось подключить к кондиционерам кислородные баллоны.

Стогов с интересом присматривался к товарищам. Их лица за пластмассовыми щитками скафандров осунулись, посуровели. Уж слишком непривычной, какой-то неземной была эта давящая влажная жара, неподвластное свету месиво тумана, нерушимая и в то же время зловещая, точно предгрозовая тишина. Умолкли в наушниках веселые шутки, то и дело раздававшиеся в первые минуты. Люди работали молча, стиснув зубы, все чаще вскидывали глаза на часы, укрепленные в верхней части смотровых стекол. Стогов чувствовал: нужно дать товарищам отдых.

Наконец, утомленные напряженной работой и продолжительным пребыванием в скафандрах, исследователи собрались в палатке, снабженной герметически закрывающимся, непроницаемым для излучения тамбуром и установкой искусственного климата. С огромным наслаждением люди снимали с себя шлемы, подставляли разгоряченные лица под освежающие струи мощных вентиляторов.

За тонкими стенами палатки остались тропическая жара и неподвижная, непроницаемая пелена вечного тумана. А здесь, в хрупком на вид стогниновом домике, совсем по домашнему горели лампы дневного света, кондиционеры нагнетали прохладный, привычный, тоже домашний воздух в электрокофейнике аппетитно булькал закипающий кофе, суровый с виду, молчаливый Лазарев неожиданно для всех обнаружил рвение к кулинарному искусству и сейчас не отходил от элекродуховки, обещая поразить всех каким то необыкновенным пирогом собственного рецепта. Словом складывался нехитрый быт, такой знакомый каждому геологу, охотнику или иному любителю скитаний и дальних походов.

И хотя не было обязательного для кочевого быта жаркого костра, люди, сидевшие вокруг раздвижного пластмассового стола, чувствовали себя именно такими скитальцами по земным далям, и разговор шел неторопливый, обстоятельный, типично «костровый» разговор.

Общим вниманием завладел водолаз Беспалов, средних лет черноволосый мужчина, такой могучий и широкий в кости, что казалось необъяснимым чудом, как держится на нем, не расползается по швам щегольски обтянувший его морской китель.

Беспалов рассказывал о закончившихся недавно первых обследованиях подводного хребта Ломоносова, открытого советскими полярниками еще в начале пятидесятых годов. Эти обследования вызвали широкий интерес мировой научной общественности, и сейчас разведчики с удовольствием слушали очевидца и участника памятных всем событий.

— Ты, Кузьма, все на холод жаловался, — пошутил Рокотов, когда Беспалов закончил свой рассказ. — А завтра окунешься в Кипящее, согреешься, все арктические простуды, как рукой снимет.

— Что ж, Кипящее, так Кипящее, — усмехнулся Беспалов, — наше дело подводное, была бы вода, а скафандр будет.

— Да, завтра Кипящее, — задумчиво заговорил Стогов, — и сдается мне, что далеко ведут дороги от этого озера.

И Стогов заговорил о том, что все три года пребывания в Сибири влекло и манило его к себе, волновало воображение и вдохновляло на упорную, кропотливую работу по подготовке этой экспедиции.

Часами не выходя из лаборатории, где рождался стогнин возглавляя гигантские работы по созданию города науки, Стогов ни на один день не забывал о тайне пика Незримого. Поиски разгадки этой тайны вели беспокойного профессора в геологические архивы и в библиотеки, в минералогические музеи и, что было уже совсем неожиданно, к историкам, этнографам и даже фольклористам.

Еще до первого неудачного полета Стогов собрал довольно многочисленные, но очень противоречивые и порой фантастичные сведения о таинственном пике. Коренные народности, населявшие в древности этот район, видели в Незримом проявление враждебных человеку сверхъестественных сил и молениями и жертвами пытались умилостивить таинственную, не виденную никем гору. Особенно страшили здешних старожилов доносившиеся время от времени с покрытой белесой завесой вершины Незримого громовые раскаты и видимые издалека вспышки ослепительного пламени, от которых зловеще багровела пелена неподвижного тумана.

В древности этот гром, слышавшийся иной раз даже зимой, жители этих мест воспринимали как голос злых духов; позднее, пытаясь объяснить эту загадку природы, отдельные ученые считали, что Незримый — это действующий вулкан несколько особого рода. Но так как никаких других признаков вулканической деятельности Незримого, кроме грома и пламени, не было, «вулканическая гипотеза» оказалась недолговечной.

Были и еще попытки объяснить тайну Незримого, но все они за неимением фактов оказывались беспочвенными.

В последние годы, в связи с успехами геофизики, были даны новые объяснения загадки пика. Геологи установили, что Кряж Подлунный является хранилищем руд расщепляющихся ядерных элементов. Наличием большого количества радиоактивных материалов объяснялся и причудливый рельеф Кряжа Подлунного, и неравномерность растительного покрова.

Наблюдение за изменениями радиации в моменты вспышек и громовых раскатов на Незримом навело ученых на мысль, что необычный облик таинственного пика является результатом постоянного и длительного влияния ограниченных в действии самой природой могучих ядерных сил.

Впервые эта гипотеза была выдвинута Василием Михайловичем Рубичевым. После тщательной проверки имевшихся фактов и длительных наблюдений горячим сторонником этой гипотезы стал и Михаил Павлович Стогов.

— И вот теперь, друзья мои, — закончил свои пояснения профессор, — нам, первым людям, ступившим на вершину пика Великой Мечты, как мы его окрестили, предстоит разгадать характер и могущество этих сил и поискать средства подчинения их человеку. И я очень верю, что эти силы ускорят нам и процесс создания Земного Солнца.

…Рассвета на вершине не было, как не было ни ночи, ни жаркого полдня, ни ласковых сумерек. Неподвластная солнцу, непробиваемая светом мгла висела над растрескавшейся каменистой кручей, одуряющий зной опалял тело, и лишь незначительные колебания температуры свидетельствовали о смене времени суток.

Никому не спалось в ту первую ночь пребывания на вершине. И хотя в стогниновой палатке царила тишина, негромкое покашливание, светлячки негаснущих папирос в темноте показывали, что люди не спят, нетерпеливо и тревожно ожидая утра.

Отлично понимавший настроение товарищей, Игорь, тоже не смыкавший глаз, тихонько шепнул лежавшему рядом Михаилу Павловичу:

— Может быть, объявишь подъем, отец? Люди все равно не спят. Время суток здесь не имеет значения, а ночью все-таки зной меньше.

— Пожалуй, ты прав, Игорек, — так же негромко отозвался Стогов. — Здесь, видимо, удобнее вести работу ночью.

Михаил Павлович еще несколько минут подумал, потом решительно поднялся, включил свет. Сразу же, точно сговорившись, подняли головы с подушек все участники экспедиции.

— Товарищи! — заговорил Стогов. — Кажется, никто не спит. Есть такая мысль: начать работу сейчас, а днем, когда станет жарче, отдохнем.

Через десять минут в палатке никого не было. Игорь, геолог Лукичев и вызвавшиеся помочь им пилоты вертолетов Лазарев и Максимов ушли на северный участок вершины за образцами горных пород. Гидрогеолог Щукин, водолазы Беспалов и Рокотов опустились на дно озера Кипящего. Сам Михаил Павлович занялся радиометрическими исследованиями различных точек вершины.

Непривычная тишина стояла вокруг, не нарушали ее ни шелест листвы, ни птичье пение. Даже шума ветра не слышно было на укутанной в покрывало тумана вершине. Стогов неторопливо двигался вперед. Перед собой он подталкивал легкую тележку, на которой были установлены радиометры различного назначения. Одни определяли радиацию окружающего воздуха, другие, заключенные в чехлы из стогнина, двигались по каменистой почве, сигнализируя лишь о том, что было скрыто в толщах коварного пика.

Без приключений и происшествий прошел первый день, точнее первая ночь работы экспедиции. Зато первое же знакомство с образцами горных пород, с составом воды Кипящего и пробами донных грунтов принесло немало сюрпризов.

Лукичев и Щукин даже усомнились в точности показаний приборов. Стогов не скрывал ликования.

— Как вы знаете, друзья мои, — говорил профессор — реакции синтеза ядер легких элементов или термоядерные реакции, которые протекают в недрах Солнца и других звездных миров — это процесс слияния, соединения ядер водорода в ядра более тяжелого по атомному весу гелия. Процесс этот возможен лишь при температурах, измеряемых сотнями миллионов градусов, и давлениях в миллионы атмосфер. При этих условиях синтез ядер водорода становится непрерывным, самоподдерживающимся, то есть идет цепная реакция синтеза. При этом выделяется колоссальное количество тепла. Это тепло и поддерживает не иссякающее пламя нашего Солнца.

Но во взаимодействие вступают не все ядра водорода, а лишь ядра его тяжелого изотопа — дейтерия — водорода с атомным весом два. Ядра дейтерия довольно распространены на земле.

На каждые шесть тысяч ядер обычной воды приходится одно ядро дейтерия. А проба воды озера Кипящего по самым предварительным подсчетам показывает, что здесь это соотношение уже не шесть тысяч к одному, а шесть тысяч к ста. Таким образом, Кипящее — это практически неиссякаемый источник энергетики нового типа — энергетики Земных Солнц.

Радовали и находки геологов. Даже самые предварительные подсчеты показывали, что пик Великой Мечты может на многие столетия вперед обеспечить потребности всего человечества в новом энергетическом сырье…

Так, в трудах и заботах, в мечтах и планах, прошли семь дней пребывания экспедиции на вершине. Люди утомились от почти непрерывного пребывания в скафандрах, от постоянной одуряющей жары, откровенно затосковали о чистом и глубоком небе, о солнечном свете. Работы близились к концу, казалось, что чудесный пик уже раскрыл перед исследователями все свои секреты. Однако последний день внес неожиданные изменения во все планы Стогова и его товарищей.

В тот день гидрогеолог Щукин вернулся на базу позднее обычного. Он брал пробы воды из глубоких, недавно образовавшихся впадин к северо-востоку от озера Кипящего. Щукин и его неразлучные спутники Беспалов и Рокотов погружались на дно впадин, брали образцы грунта, пробы воды. Когда завершалось знакомство с одним из наиболее глубоких озерков, и подводники уже готовились выйти на берег, вода в озере забурлила, вспенилась, точно внезапно закипела. В ту же секунду дрогнули, закачались, каменные глыбы на берегу, вслед за этим откуда-то из-за камней, подобно тысячам ракет, взвилось ввысь и вонзилось в туманное месиво ослепительное, бело-синее пламя, тотчас же прокатился гулкий удар, будя в камнях глухое, протяжное эхо.

Подводники инстинктивно вновь погрузились в глубину озерка, в наушниках воцарилась тишина.

Прошло с полчаса, когда разведчики решились, наконец, выйти на поверхность. Вновь ожили наушники, в них звучал полный тревоги голос Стогова.

— Вадим Васильевич! Вадим Васильевич! — окликал профессор Щукина. — Что у вас случилось? Почему вы молчите? Где вы находитесь? Мы видели в вашем секторе яркую вспышку и слышали взрыв. Вадим Васильевич, мы ждем вашего сообщения!

Щукин коротко рассказал Стогову обо всем, случившемся с подводниками, и предложил водолазам выходить на берег. Когда чудом уцелевшие исследователи подводных глубин ступили на каменистый берег, они не узнали тех мест, которые видели всего лишь несколько минут назад. Точно страшный ураган пронесся над берегом, гигантские каменистые глыбы были сдвинуты с места, перевернуты, а некоторые даже далеко отброшены от воды. Но больше всего удивило Щукина то, что там, где еще несколько минут назад было совершенно сухо, из широкой трещины, образованной взрывом в каменном панцире, на несколько метров вверх бил мощный фонтан грязно-желтой воды. Щукин наполнил пробирку этой водой и вместе со своими товарищами поспешил на базу.

Радостной и шумной была встреча подводников с остальными участниками экспедиции. Даже всегда сдержанный суховатый Лазарев горячо обнял возвратившихся товарищей. Не скрывал своей искренней радости и Стогов.

Когда оживление в палатке несколько улеглось, Щукин подал Стогову пробирку и пояснил:

— Эта жидкость, — посланница таинственных глубин Незримого. Мне кажется, что следует провести анализ.

Это был удивительный день. Начавшись столь тревожно, он завершился радостным для всех сюрпризом. Едва закончив анализ, Стогов восторженно выкрикнул:

— Да это же, товарищи, сверхтяжелая вода — тритий — водород с атомным весом, три. До сих пор тритий на земле получали только искусственно. Необходимо завтра же закупорить этот фонтан, обследовать все оставшиеся еще необследованными водоемы на вершине. Видимо, мы найдем и другие источники трития. Тритий — это поистине бесценный дар нашего пика людям.

Слова профессора прервал голос далекого радиста из Крутогорска:

— Пик Великой Мечты! Пик Великой Мечты? Профессор Стогов! Вас вызывает штаб по руководству экспедицией.

Михаил Павлович шагнул к микрофону;

— Стогов слушает.

— Здравствуйте, Михаил Павлович, — донесся сквозь частые потрескивания в приемнике голос Булавина. — Какие у вас новости, все ли в порядке?

Стогов доложил академику о ходе работ, о радостном открытии крупных запасов трития.

— Поздравляю всех товарищей, — в голосе Булавина звучала нескрываемая радость. — Вы сделали важнейший шаг для ускорения создания термоядерной энергетики. Трудно переоценить значение вашего открытия.

Булавин сделал паузу, а когда заговорил вновь, в голосе его послышались металлические нотки:

— Предлагаю вам, товарищи, немедленно свернуть работы экспедиции и возвращаться в Крутогорск.

По данным метеорологов, завтра в районе пика ожидаются длительные грозы и бури. Во избежание риска штаб экспедиции предлагает вам, немедленно покинуть, вершину.

Едва Булавин умолк, в палатке воцарилось тягостное молчание. Люди притихли, насупились. Нелегкую задачу предстояло им решить в эту минуту. Бури и грозы несут с собой немало коварных случайностей даже в населенных, хорошо обжитых местах, а им предстояло встретить удар стихии на вершине пика, где каждый шаг, даже в нормальных условиях, был сопряжен с риском, каждый камень таил неожиданную опасность. Какие опасности и невзгоды могут подстерегать их здесь завтра, когда разбушуется непогода?…

Но в то же время все они, участники этой, как называли ее в газетах, «первой на земле экспедиции в межпланетных условиях», чувствовали и понимали, что ценою огромных усилий множества людей пока сделаны лишь первые шаги в раскрытии сокровенных тайн пика Великой Мечты. Так могли ли они сейчас отказаться от дальнейших исканий, сдаться, отступить, чтобы потом вновь и вновь терпеливо ждать благоприятного стечения обстоятельств, снова повторять уже пройденный путь…

Стогов оглядел товарищей, они сидели задумчивые, строгие, но ни на одном лице не увидел профессор и тени растерянности или испуга. Не задавая друзьям никаких вопросов, уверенный в том, что выражает общее мнение, Стогов негромко, но с подчеркнутой убежденностью заговорил, склоняясь к микрофону:

— Виктор Васильевич! Вы слышите меня, Виктор Васильевич?… Экспедиция решила остаться. Мы благодарим вас за предупреждение, примем меры, но разрешите нам остаться. Посудите сами, природа милостиво создает нам условия для редчайшего естественного эксперимента. Трудно даже предположить, как поведет себя пик в условиях грозы и бури, еще труднее гадать, какие новые тайны откроются нам при столь исключительных обстоятельствах. Мы не можем отказаться от этого, да и, право же, риск не столь велик…

— Это очень ответственное решение, Михаил Павлович, — мягко увещевал голос Булавина. — Продумайте, взвесьте все еще раз. Товарищ Брянцев тоже настаивает на возвращении, — Булавин этим аргументом явно хотел склонить спор в свою пользу.

Стогов готовился было возразить, но его опередил водолаз Беспалов. Положив свою огромную ручищу на плечо профессора, подводник мягко, но решительно отстранил его от микрофона и, медленно роняя слова, сказал:

— Перерешать, товарищ академик, не будем. Все согласны с товарищем Стоговым. Прав наш профессор: грех отказываться от такого опыта. Нам сама природа этот опыт ставит. Я, водолаз Кузьма Беспалов, парторг экспедиции. Все члены нашей группы — коммунисты. Мы просим вас передать в обком товарищу Брянцеву наше партийное решение: мы добровольно и сознательно остаемся на вершине…

И вот замолк далекий голос Булавина, протрещал в приемнике последний разряд и в стогниновой палатке наступила тревожная тишина. Никто не проронил ни слова.

Казалось, что ничего не изменилось в палатке. Так же мерно гудели мощные вентиляторы, булькал в кофейнике закипающий кофе, мерно отсчитывали секунды большие настенные часы. Но люди, так же как и четверть часа назад неподвижно сидевшие у стола, стали уже иными: строже, тверже стали лица, резче обозначились морщины около глаз.

Каждый о своем думал в эти тревожные минуты: один вспоминал жену, другой посылал привет своим непоседливым ребятишкам, третий придирчиво взвешивал прожитые годы… По-разному и о разном думали эти люди, но не было в их мыслях сожаления и страха. По зову сердца пришли они на эту вершину, большая мечта привела их на этот затерянный на просторах земли остров неземных миров. И если даже завтра их ждала гибель, они не могли сойти с пути, выбранного на всю жизнь.

Стогов с любовью глядел на своих товарищей. Ничто не выдавало охватившего их волнения, только чаще, чем обычно, тянулись они к портсигарам, да кое-кто, встав, начал размеренно ходить по палатке.

«Как на фронте перед атакой», — подумал Стогов. Фронтовое воспоминание сменилось новой мыслью: «Но нельзя допустить, чтобы грусть и тревога овладели людьми», и старая фронтовая закалка подсказала правильное решение: «Надо действовать…» И Стогов первым прервал затянувшееся молчание:

— Что же, друзья, перерешать не будем… Теперь думай, не думай, а бурю нам пережить надо. Пойдем готовиться…

Слова Стогова точно сняли с людей давящую их тяжесть. Все задвигались, зашумели, все наперебой высказывали мнение, что и как надо сделать…

Сделать надо было немало. Прежде всего толстыми капроновыми тросами привязали к каменным глыбам вертолеты, так же закрепили и палатку. Стогов отдал распоряжение завтра продолжать работы в намеченных районах, но действовать только попарно, не удаляясь друг от друга дальше, чем на двадцать метров. Геологам, работающим в районе вчерашнего взрыва, водолазам и гидрогеологу Щукину, кроме того, было предложено вести работы в поясных карабинах. Поясные карабины по настоянию товарищей вынуждены были надеть и Стоговы, остававшиеся на берегу озера Кипящего.

На редкость мглистым даже для лишенной солнечного света вершины выдалось это утро. Точно еще гуще, непроницаемее стала пелена тумана, давящий зной был разлит вокруг…

Михаил Павлович и Игорь то и дело с тревогой посматривали вверх. Но пока все было спокойно. Время уже клонилось к полудню, когда в туманном месиве еще робко и беззвучно замерцали дальние желтоватые вспышки молний, частой скороговоркой пророкотал где-то вдалеке гром… И вновь все стихло. «А может быть, пронесет», — впервые мелькнула у Стогова надежда…

Но вот стрелки часов накрыли одна другую на цифре 12. И в то же мгновение, точно по заранее намеченному графику, откуда-то сверху пелену тумана прорезала ослепительная стрела молнии. И тотчас, казалось, все вокруг дрогнуло и закачалось от могучих раскатов грома. Все новые и новые вспышки молний, разгоняя вековую пелену тумана, озаряли вершину, раскаты грома сотрясали ее каменный панцирь.

С каждой секундой воздух раскалялся все больше, Стогов даже через скафандр чувствовал его обжигающее прикосновение к телу, все труднее становилось дышать, легкие отказывались принимать почти лишенный кислорода перегретый пар. Михаил Павлович подключил кислородный баллон, в тот день они были вручены всем участникам экспедиции. Сразу стало легче, тело словно обрело новые силы. Стогов шагнул ближе к озеру и вдруг увидел, что вода в Кипящем забурлила, теперь оно было действительно кипящим. С громким шипением из озера вырывались клубы густого пара, вода клокотала, дыбилась, качалось, еще мгновение, и она вырвется из берегов, обжигающий поток хлынет на прибрежные камни. Но этого не произошло. Резкий порыв ветра рванул завесу тумана, разрезал, пробил ее; впервые за все время пребывания людей на вершине Стогов на секунду увидел над своей головой краешек неба. И хотя оно было низким, тяжелым, свинцово-черным, Михаил Павлович чуть не вскрикнул от радости и оглянулся, ища глазами следовавшего сзади сына.

Как было условленно, Игорь двигался метрах в пятидесяти за отцом. Он приветливо помахал рукой Стогову, на сердце Михаила Павловича стало теплее: все-таки у него был хороший сын.

Эта радостная мысль исчезла так же мгновенно, как и появилась. Вспышки молний вновь рассекли пелену туч, громовые раскаты сотрясли землю, и тотчас же сверху, сбоку и со всех сторон ворвались, захлестали, сплелись в сплошную сеть и закружились в неистовом танце дождевые струи. Точнее, дождь, ливень был где-то внизу, а здесь, на заоблачной вершине, бушевала лютая ледяная метель. Колючие, остроребрые льдинки — градины плясали и кружились, настигали друг друга, сталкивались в воздухе, рассыпались мелкой ледяной пылью, точно шрапнель, стучали о каменистый грунт.

Неистово кружащуюся пелену града то и дело озаряли молнии, сотрясали непрерывные раскаты грома. Это непривычное сочетание июльской грозы и декабрьской метели было настолько неестественным и жутким, что Стогов невольно отпрянул назад и даже зажмурился, но тут же усмехнулся над своей секундной слабостью, открыл глаза и с благодарностью подумал о профессоре Клюеве. Его прибор действовал безотказно, а ведь в такой кромешной тьме да еще вдобавок в метель совершенно бессильным оказалось бы самое острое человеческое зрение. Но чудесный электронный глаз не боялся ни мглы, ни тумана, ни ледяной метели.

Ориентируясь с помощью «всевидящего глаза», Михаил Павлович решил обойти вокруг озера Кипящего, понаблюдать за изменениями в его поведении.

Пройдя по берегу метров двести, Михаил Павлович обратил внимание на странное явление. Ледяная крупа довольно толстым слоем устилала каменистый грунт. Местами крупа начала подтаивать и лежала темная, рыхлая, ноздреватая. Но встречались участки, на которые градины словно не попадали, эти участки алели красноватыми островками среди бугристого ледяного покрова.

Приглядевшись внимательнее, Стогов увидел, что ледяная шрапнель падает и на эти островки, но не залеживается, а мгновенно темнеет, тает. Кое-где грязноватые лужицы растаявшего града клубились паром, точно водяные брызги на раскаленной плите.

Стогов склонился над одной из лужиц, намереваясь сфотографировать ее с помощью все того же «всевидящего глаза», сделать радиометрические замеры, а заодно и взять несколько капель воды, чтобы подвергнуть ее затем тщательному анализу. Стогов уже готовился щелкнуть затвором фотоаппарата, как услышал радостный и вместе с тем тревожный возглас Игоря:

— Взгляни, отец! Смотри, что я сейчас поднял!

Михаил Павлович обернулся к сыну. В руках Игоря он успел заметить какой-то голубоватый камень. В то же мгновение Стогов почувствовал, как почва у него под ногами поплыла в разные стороны, громовой взрыв потряс все вокруг. И тотчас же в помертвевших ушах наступила давящая тишина, слабея и теряя сознание, Стогов почувствовал, как, вдавливая кости, его ударило в грудь чем-то тугим и горячим, страшная сила рванула его ставшее чужим тело, несколько раз перевернула в воздухе. Последнее, что успел увидеть Михаил Павлович, — это вздыбившиеся навстречу ему волны озера Кипящего…