Онлайн чтение книги Сталки и компания
ПОСЛЕДНИЙ СЕМЕСТР

Оставалось несколько дней до экзаменов, до каникул и, что самое важное, до выпуска газеты колледжа, редактором которой был Жук. Два фактора склонили его к этому предприятию: льстивые уговоры Сталки и Мактурка и учебный режим, который с каждым днем становился все жестче. Занявшись этим, он обнаружил, как и многие другие до него, что его обязанность – делать работу, а дело его друзей – его работу критиковать. Сталки назвал газету «Суиллингфордский патриот» в честь Спонжа[117]Намек на роман Роберта Смита Сертеса «Спортивный вояж мистера Спонжа»., а Мактурк презрительно сравнивал с Рёскиным и Де Квинси. Только ректор по-настоящему заинтересовался работой Жука и предложил свою, как всегда своеобразную, помощь. Он позволил Жуку приходить копаться в его библиотеке, полной переплетенных кожей и пропахших табаком книг, ничего не запрещая, ничего не рекомендуя. Там Жук обнаружил большое мягкое кресло, серебряный письменный прибор и бесконечное количество ручек и бумаги. Там было великое множество древних драматургов, там был Хаклит со своим путешествиями, французские переводы русских поэтов Пушкина и Лермонтова, короткие виртуозные и удивительные эссе вместе с необычными песнями – автора звали Пикок, «Лавенгро» Джорджа Борроу, странная книга – перевод чего-то под названием «Рубаи», про которую ректор сказал что эти стихи еще не оценены по достоинству, там были сотни томов поэзии – Крешо, Драйден, Александр Смит, L.E.L., Лидия Сигурни, Флетчер и его «Пурпурный остров», Донн, «Фауст» Марло и еще один автор, который на три дня абсолютно выбил Мактурка (которому Жук дал почитать) из колеи, – Оссиан; «Земной рай», «Аталанта в Калидоне» и Россетти[118]Ричард Хакли (1553-1616) – автор и составитель книг о путешествиях; Томас Лав Пикок (1785-1866) – английский сатирик; Джордж Борроу (1803-1881) – английский писатель; Ричард Крэшо (16131649) – английский поэт; Джон Драйден (1631-1700) – английский поэт драматург, критик; Александр Смит (1830-1867) – шотландский поэт; Летиция Элизабет Ландон (1802-1838) – английская поэтесса, больше известная под своими инициалами L.E.L.; Лидия Сигурни (1791-1865) популярная американская поэтесса; Пинеас Флетчер (1582-1650) – известен своей поэмой «Пурпурный остров»; Джон Донн (1572-1631) – английский поэт; Кристофер Марло (1564-1593) – английский поэт, один из выдающихся предшественников Шекспира; Оссиан – легендарный кельтский бард (III в. н. э.); «Земной рай» – поэма Уильяма Морриса (1834-1896), английского художника, писателя и общественного деятеля; «Аталанта в Калидоне» – стихотворная драма Чарлза Суинберна (1837-1909); Данте Габриель Россетти (1828-1882) – английский поэт, художник и переводчик.... и еще многие другие. Затем ректор, изображая цензора, редактирующего газету, читал стихи разных поэтов, демонстрируя различные стили. Медленно дыша, полузакрыв глаза над сигарой, он рассказывал о судьбах великих людей, о дневниках давно умерших людей, которые они вели в своей бурной юности, о тех годах, когда все эти планеты были еще только что вспыхнувшими звездами, ищущими свое место в холодном пространстве, и он, ректор, общался с ними тогда, как общаются между собой все юноши. Поэтому все обычные дела пошли прахом, и Жук, преисполненный другими ритмами и рифмами, хранил все в тайне и только днем на берегу делился с Мактурком, гордо вышагивая между воображаемых галеонов Армады и декламируя стихи над пенящейся морской волной.

Из-за того что преподаватели в большинстве своем не испытывали доверия к этой троице, их в течение трех семестров не назначали старостами – должность эту нужно было заслужить; старосте вручали ясеневую трость, и он мог, в известных пределах, ею пользоваться.

– Но, – сказал Сталки, – сами подумайте. С тех пор как нас обошли, мы издевались над шестым классом больше, чем все остальные за последние семь лет.

Он гордо коснулся своей шеи, закрытой жестким стоячим воротником, который по правилам разрешалось носить только шестому классу. А в шестом видели этот воротник и не сказали ни слова. Еще год назад Киса, Абаназар или Дик Четверка заставили бы убрать все это через пять минут, иначе... Но шестой класс этого семестра состоял главным образом из молодых, но очень толковых мальчишек, преподавательских любимчиков, которые слишком берегли свое достоинство, чтобы открыто противостоять изобретательной троице. Поэтому троица носила фуражки, максимально сдвинув их на затылок, а не набекрень, как полагается в пятом классе, по будним дням они носили замшевые ботинки, а по воскресеньям – великолепные вязаные галстуки, и никто не говорил им ни слова. Мактурк собирался поступать весной в Куперс Хилл[119]Куперс Хилл – неофициальное название Королевского индийского колледжа гражданского строительства., а Сталки в Сэндхерст, и ректор сказал обоим, что если в течение каникул они останутся в здравом уме, то могут не беспокоиться. Как человек, занимающийся подготовкой новичков, ректор редко ошибался в оценках учеников.

В тот день он отвел Жука в сторону и дал ему много хороших советов, из которых Жук не мог вспомнить ни единого слова, когда влетел в комнату, побледнев от волнения, и тут же рассказал удивительную историю, в которую было трудно поверить.

– Ты начинаешь с сотни в год? – спросил Турок пренебрежительно. – Чушь!

– И мой переезд! Все решено. Ректор сказал, что он уже давно об этом договорился, а я ничего не знал... ничего не знал. Конечно, никто не начинает с того, что сразу пишет, понимаете. Сначала разбираешь телеграммы и вырезаешь ножницами статьи из газет.

– Ножницами! Представляю, какой кавардак ты там устроишь, – сказал Сталки. – Но в любом случае – это твой последний семестр. Семь лет, мои дорогие любезные слушатели... хотя мы до сих пор еще и не старосты.

– И не таких уж плохих лет, между прочим, – сказал Мактурк. – Мне будет жаль расставаться с нашим колледжем, а вам?

Они посмотрели на пену волн, бьющихся в чистом морозном воздухе о берег Пебблриджа.

– Интересно, где мы будем в это же время на следующий год? – рассеянно спросил Сталки.

– И еще пять лет, – сказал Мактурк.

– Да, – предупредил Жук, – про мой уход только между нами. Ректор пока никому не сказал. Я знаю, что он не говорил, потому что Праут сегодня ворчал и сказал, что если бы я был разумнее... ха!.. я мог бы стать старостой в следующем семестре. Похоже, у него проблемы со своими старостами.

– Давайте прекратим ссору с шестым, – предложил Мактурк.

– Поганые школяры! – воскликнул Сталки, который уже видел себя кадетом Сэндхерста. – Зачем?

– Моральный эффект, – промолвил Мактурк, – продолжение непреходящих традиций и прочее.

– Лучше сходи в Байдфорд и заплати по нашим долгам. – Я получил три фунта от отца... ad hoc [120]Ad hoc (лат.) – специально для данной цели.. В любом случае мы должны не более тридцати шиллингов. Короче, Жук, отпросись у ректора. Скажи, что тебе нужно редактировать «Суиллингфордского патриота».

– Хорошо, попробую, – сказал Жук. – Это будет мой последний номер, и мне хотелось бы выглядеть достойно. Поймаю его перед обедом.

Через десять минут они вышли по одному, получив милостивое разрешение не присутствовать на пятичасовой перекличке, и у них был целый день. К несчастью, на них наткнулся Кинг, который никогда не проходил мимо без колкостей. Но в этот день даже полк кингов не мог бы смутить Жука.

– Так-так! Наслаждаемся изучением легкой литературы, друзья, – сказал Кинг, потирая руки. – Конечно же, обычная математика не для таких возвышенных умов, не так ли?

(«Сто в год», – думал Жук, улыбаясь в пустоту.)

– Наше очевидное невежество находит свое прибежище в извилистых путях неточных наук. Но наступит день расплаты, дорогой Жук. Я лично подготовил несколько пустяковых дурацких вопросов по латинской прозе, от которых вы вряд ли можете отвертеться, несмотря на все ваши обманные действия. Мне кажется, если можно так выразиться... но мы посмотрим, когда вы напишите контрольную. Ульпиан к вашим услугам. «Ага! Elucescebat », как сказал наш друг.[121]Мистер Кинг цитирует стихотворение Роберта Браунинга «Епископ заказывает себе гробницу в церкви Святой Пракседы». Elucescebat (лат.) – Он начал сиять. Посмотрим! Посмотрим!

Никакой реакции от Жука. Он уже был на пароходе, его билет был оплачен, он уносился в огромный и прекрасный мир... за тысячу лиг от острова Ланди.

Кинг, фыркнув, оставил его в покое.

– Он не знает. Он будет исправлять упражнения, выпендриваться и пилить малышню и в следующем семестре, и потом... – Жук поспешил вслед за своими друзьями по крутой тропке, ведущей на поросший дроком холм за колледжем.

Они начали швырять галькой в газометр, но тут появился чумазый дядька и потребовал прекратить это. Некоторое время они смотрели, как он смазывает торчащий из земли кран.

– Коки, а это для чего? – спросил Сталки.

– Для подачи газа на кухню, – сказал Коки. – Если не открою его, будете тогда, это самое, книжки свои читать со свечкой.

– Ага! – произнес Сталки и почти на минуту замолчал.

– Привет! А что вы здесь делаете, ребята? – на повороте тропинки они лицом к лицу столкнулись с Талки – старшим старостой в корпусе Кинга, – маленьким белокурым мальчиком из тех, которых назначают за сообразительность и которые потом обращаются к ректору, чтобы он поддержал их авторитет, когда рвение начинает опережать благоразумие.

Троица не обратила на него никакого внимания: они ничего не прогуливали. Талки с жаром повторил свой вопрос еще раз, поскольку он часто страдал от пренебрежительного отношения к нему пятой комнаты и решил, что теперь-то поймал их на месте преступления.

– Какого дьявола тебе нужно? – спросил Сталки со сладкой улыбкой.

– Послушайте, я не собираюсь... не собираюсь выслушивать никаких оскорблений от пятой комнаты! – прошипел Талки.

– Тогда заткнись и объяви собрание старост, – сказал Мактурк, зная слабость Талки.

Староста не мог ни слова произнести от ярости.

– Не стоит кричать на пятую комнату, – сказал Сталки. – Это очень плохая привычка.

– Скажи уже что-нибудь, голубок! – тихо сказал Мактурк.

– Я... я хочу знать, что вы делаете за пределами территории? – спросил он, размахивая тростью из ясеня.

– А-а, – сказал Сталки. – Ну, теперь нам понятно. А почему ты раньше не спросил?

– Я спрашиваю сейчас. Что вы здесь делаете?

– Мы восхищаемся тобой, Талки, – сказал Сталки. – Мы думаем, что ты просто отличный парень, правда?

– Правда! Правда! – неподалеку проехала коляска с девушками, и Сталки в точно выбранный момент опустился перед Талки на колени. Талки покраснел.

– У меня есть основания считать... – начал он.

– Да! Да! Да! – заорал Жук на манер Байдфордского глашатая. – У Талки есть основания полагать! Троекратное ура Талки!

Приветствие прозвучало.

– Это потому, что мы бесконечно восхищаемся тобой, – сказал Сталки. – Ты знаешь, как мы любим тебя, Талки. Мы так тебя любим, что считаем, что ты должен отправиться домой и умереть. Ты слишком хорош для этой жизни, Талки.

– Да, – добавил Мактурк. – Сделай нам одолжение – умри. Подумай только, как прекрасно будет выглядеть твое чучело!

Талки с нехорошим блеском в глазах быстро пошел от них по дороге.

– Это абсолютно точно означает собрание старост, – сказал Сталки. – Задета честь шестого и все прочее. Талки будет сегодня писать жалобы, а завтра после чая нас вызовет Карсон. Они это дело так не оставят.

– Ставлю шиллинг, что он будет следить за нами! – воскликнул Мактурк. – Он любимчик Кинга, и им обоим нужны наши скальпы. Мы должны быть целомудренны.

– Тогда я должен отправиться напоследок к мамаше Йо. Мы должны ей около десяти шиллингов. И потом, Мэри будет рыдать, когда узнает, что мы уезжаем.

– Она мне так дала по башке в прошлый раз... эта Мэри, – сказал Сталки.

– А ты голову убирай, – сказал Мактурк. – Хотя обычно она в ответ целует. Пойдем к мамаше Йо.

В начале узкой боковой улочки стоял грязновато-темный двухсотлетний домик: полумолочная, полуресторан с окнами, заставленными бутылками. Они постоянно ходили туда еще малолетками, и в доме их принимали как друзей.

– Пришли заплатить по долгам, матушка, – сказал Сталки, обнимая хозяйку заведения за огромную талию. – Заплатить по долгам и сказать прощай... и... и мы ужасно голодны.

– Ай-яй! – воскликнула мамаша Йо. – В любовники захотел! Я стесняюся!

– Ничего бы мы тут и не удумали бы, есля бы тут была Мэри, – сказал Мактурк с густым северодевонширским акцентом, которым мальчишки обычно пользовались в своих вылазках.

– Кто тут мое имя называет всуе? – внутренняя дверь раскрылась, и в комнату с кринкой сметаны в руках вошла белокурая, синеглазая, румяная, как яблочко, Мэри. Мактурк поцеловал ее, за ним, демонстрируя смирение, последовал Жук. Оба соответственно получили по подзатыльнику.

– Никогда не целуйте служанку, если можно поцеловать хозяйку, – сказал Сталки, нахально подмигивая мамаше Йо и одновременно изучая полку с банками варенья.

– Я так пойму, что не все тут хочут получить по башке! – заманчиво пропела Мэри.

– Не-а! Думаю, что могу и так все получить, – сказал Сталки, отворачиваясь.

– От меня-то не дождесся... тоже мне сокровище!

– Не проси ее. Есть дявицы в Нортхеме. Ага... и в Эпплдоре, – в ответ раздалось полупрезрительное, полузадумчивое невоспроизводимое фырканье.

– Ай-яй! Ничо из тебя хорошего ня выйдят. Зачем смятану нюхашь?

– Да плохая, – сказал Сталки. – Чё-то пахнет.

Мэри опрометчиво решила, что с ней торгуются:

– Хорошо, один поцелуй.

– Отлично, – сказал Сталки, принимая его без побоев.

– Ты... ты... ты... – Мэри давилась от смеха.

– Нет, в Нортхеме лучше... попышнее, просили нас прийти опять, – говорил он, пока Мактурк торжественно вальсировал с задыхающейся мамашей Ио, а Жук сообщил Мэри печальные новости, когда они уселись за стол, на котором стояла сметана, варенье и горячий хлеб.

– Ага. Не увидишь ты нас больше, Мэри. Станем пасторами и миссионерами.

– Внимание, буйволы[122]«Буйволами» называли во времена Киплинга полк Восточного Кента.! – сказал Мактурк, глядя в окно через занавеску. – Талки следит за нами. Идет сейчас по улице.

– Никонда не оставят в покое вас, – сказала мамаша Ио. – Пойду посчитаю, мои хорошие. – Она выкатилась в другую комнату, чтобы составить счет.

– Мэри, – неожиданно произнес Сталки голосом, полным трагизма. – Любишь ли ты мяня, Мэри?

– Во дает! Я те говорила это, когда ты вот такого росточку был! – ответила девица.

– Вишь того, на улице? – спросил Сталки, показывая на ничего не подозревающего Талки. – Ни одна девица никода в жизни не целовала его, Мэри. Жалко ведь!

– А я-то тут при чем? Думаю, все будет, конда природа захотит, – она задумчиво закивала головой. – Ты ведь никогда не будяшь целоваться, если не захотишь?

– Дам те полкроны, если поцелуешься с ним, – сказал Сталки, доставая монету.

Полкроны было более чем достаточно для Мэри Йо, да и шутка была ничего, но...

– Ты боишься, – сказал Мактурк, психологически точно выбрав нужный момент.

– Да-а! – отозвался Жук, зная ее слабое место. – В Нортхеме ни одна девица и думать бы не стала. А ты ведь такая красавица!

Мактурк поставил ногу к двери, чтобы мамаша Йо не вернулась в неподходящий момент, поскольку по лицу Мэри видно было, что она решилась. В результате Талки обнаружил, что путь ему перегородила высокая дщерь Девоншира... графства, под солнцем которого легко раздаются поцелуи и наслаждения. Он вежливо отодвинулся в сторону. Она на секунду задумалась, а затем положила тяжелую руку ему на плечо.

– Куда ж ты собрался, сладкий?

Через платок, который Сталки прижимал ко рту, он видел, как мальчишка стал пунцовым.

– Дай я тя поцелую! А вас этому в колледже не учат?

Талки обомлел и покачнулся. Торжественно и уверенно Мэри дважды поцеловала его, и незадачливый староста убежал.

Она вошла в магазин, и в глазах ее было написано искреннее недоумение.

– Поцеловала его? – спросил Сталки, отдавая ей деньги.

– Да, конечно! Но, господи мой, он как будто не из колледжа, чуть не расплакался.

– Ну мы-то плакать не будем. Не заставишь нас плакать таким образом, – сказал Мактурк. – Попробуй.

После чего Мэри всех наградила подзатыльниками.

Когда они вышли из магазина с горящими ушами, Сталки торжественно заявил:

– Я думаю, что собрания старост не будет.

– Конечно не будет! – воскликнул Жук. – Послушайте. Если он поцеловал ее, а именно этой версии мы и должны придерживаться, то он циничный, безнравственный хам, и его поведение откровенно непристойно. Confer orationes Regis furiossimii [123]Confer orationes Regis furiossimii (лат.) – сравните с речью разъяренного Кинга., когда он застукал меня за чтением «Дон Жуана».

– Конечно, он поцеловал ее, – сказал Мактурк. – Посреди улицы. При этом на нем была фуражка школьника!

– Время три пятьдесят семь пополудни. Отметь это. А ты что думаешь, Жук? – спросил Сталки.

– Ну. Этот же гад честный. Он может сказать, что это его поцеловали.

– И что тогда?

– Ну, тогда! – Жук развеселился от одной мысли. – Не понимаете? Следствием такого поразительного утверждения является то, что шестой класс не может защитить себя от насилия и посягательств. Нужно тогда, чтобы за ними присматривали няньки! Достаточно только шепнуть об этом в колледже. Им потеха! Нам потеха! В любом случае – это потеха.

– Черт возьми! – воскликнул Сталки. – Наш семестр кончается. Ты давай быстро заканчивай свою газетенку, а мы с Турком тебе поможем. Мы зайдем с черного хода. Не будем беспокоить Ранделла.

– Только не нужно играть в козла в огороде, хорошо? – Жук знал, что такое эта помощь, хотя и совсем не прочь был продемонстрировать свою значимость перед друзьями. Небольшое чердачное помещение за типографией Ранделла было его территорией, где он уже представлял себя редактором «Таймс». Здесь, под руководством вымазанного в краске подмастерья, он начал постепенно разбираться в наборной кассе и считал себя опытным наборщиком.

Школьная газета, набранная в печатных формах, лежала на каменном столе, рядом лежала корректура, но ни за что на свете Жук не стал бы вносить исправления только в корректуру. С помощью деревянного молока и пинцета он вытаскивал странные деревянные клинышки, которые держали форму, вытаскивал одну букву, вставлял ее в другое место, читая во время работы и останавливаясь, чтобы посмеяться над чем-то, известным только ему самому.

– Думаю, ты не будешь так выпендриваться, – сказал Мактурк, – когда тебе придется зарабатывать себе на жизнь. Сверху вниз и задом наперед, да? Посмотрим, смогу ли я это прочесть.

– Отвали! – сказал Жук. – Иди почитай спусковые полосы, если ты считаешь, что все знаешь.

– Спусковые полосы? Что это такое? Оставь свой дурацкий профессиональный жаргон.

Мактурк утянул Сталки побродить по помещению. Они осмотрели практически все.

– Жук, иди сюда на секунду. Что это? – спросил Сталки через несколько минут. – Что-то знакомое.

Жук взглянул и тут же ответил:

– Это экзаменационные вопросы Кинга по латинской прозе. In... In Verrem: actio prima. [124]Речь против Верреса, часть первая – речь Цицерона в 70 г. до н. э. Забавно!

– Представь себе чистых душой, благородных юношей, которые все бы отдали, чтобы хоть одним глазком на это глянуть! – сказал Мактурк.

– Нет, дорогой Вилли, – сказал Сталки, – это было бы нехорошо и расстроило бы наших замечательных преподавателей. Вот ты бы стал списывать, Вилли?

– Я все равно ни черта не могу здесь прочитать, – последовал ответ. – Кроме того, мы уезжаем в конце семестра, поэтому нам все равно. Помнишь, что сделала деликатная Блумер со счетом Спраггона на гончих?[125]Речь идет о романе Р. С. Сертеса «Спортивный вояж мистера Спонжа» (1853), в котором героиня переписывает счет Спраггона на гончих псов, делая его абсолютно бессмысленным. Мы должны порадовать мистера Кинга, – сказал Сталки, и глаза у всех загорелись дьявольской радостью. – Посмотрим, что Жук может сделать этим пинцетом, которым он так гордится.

– Не знаю, можно ли сделать латинскую прозу более непонятной, но мы попробуем, – сказал Жук, перемещая aliud и Asiae из двух предложений. – А ну-ка посмотрим! Мы сдвинем точку подальше, а тут поставим заглавную букву! Урра! Получились три строки, которые можно передвигать целиком.

– «Один из научных способов отдыха, который прославил нашего знаменитого охотника с гончими псами», – Сталки помнил кусок наизусть.

– Подожди-ка! Вот берем отдельно vol... voluntate quidnam... – сказал Мактурк.

– Сейчас, я ее пристрою. Quidnam пойдет после Dolabella .

– Бедняга Долабелла[126]Публий Корнелий Долабелла (около 69-43 гг. до н. э.) древнеримский политический деятель., – пробормотал Сталки. – Не разбей его. По-моему, ужасную прозу писал Цицерон. Он должен быть благодарен...

– Ну, здравствуйте! – произнес Мактурк, склонившись над другой печатной формой. – А что это за ода? Qui... quis... а, да это же Quis multa gracilis. [127]Quis multa gracilis... (лат.) – ода Горация.

– Тащи сюда. Вот и порадовали Кинга, – сказал он через несколько минут упорного труда. – Не нужно без необходимости подхлестывать гончих.

– Quis munditiis ? Клянусь, это неплохо, – начал Жук, поигрывая пинцетом. – Мне кажется, эти вопросы звучат отлично. Heu quoties fidem! Звучит так, будто человек взволнован и нервничает. Cui flavam religas in rosa... Чьи ароматы впитывает роза. Mutatosque Deos flebit in antro.

– Молчаливые боги скорбят в гроте, – предложил Сталки. – Елки-палки, за Горацием нужно присматривать как... как за Талки.

Они самозабвенно редактировали Горация, пока не стемнело.

* * *

– Итак! Elucescebat , молвил наш друг. Ульпиан к моим услугам... пойдет? Если Кинг разберется в этом, то считайте меня австралийским овцеводом, – сказал Жук, когда они вылезли из чердачного окна на старую знакомую улочку и побежали к колледжу, до которого было три мили. Но редактура классики заняла у них слишком много времени.

Они остановились, запыхавшись, в зарослях дрока у газометра, внизу горели огни колледжа, они опаздывали к чаю и запиранию дверей минимум на десять минут.

– Плохо, – отдуваясь, сказал Мактурк. – Ставлю шиллинг, что Фокси ждет провинившихся под фонарем у теннисной площадки. Хотя, конечно, это ерунда, потому что ректор дал нам длинную увольнительную, и никто не может с этим спорить.

– Дайте-ка мне покопаться в кладезях моих знаний,[128]Здесь и далее цитируется роман Р. С. Сертеса «Страдания Хэндли». – начал Сталки.

– Черт! Только не Джорок. Может, добежим? – предложил Мактурк.

– «Мистер Радклиф подверг также осуждению ботинки епископа, высказавшись в пользу сапог для верховой езды, которые легко чистятся шампанским и абрикосовым вареньем». Где эта штука, с которой Коки возился сегодня утром?

Они услышали, как он возится в мокрой траве и вскоре перед ними предстало великое чудо. Свет в домах на побережье около моря погас: ярко освещенные окна гольф-клуба растворились в темноте, за ними последовали фасады двух гостиниц. Разбросанные там и сям особняки померкли, мигнули и исчезли. Последними погасли огни колледжа. Они остались во мраке темной, зимней, ветреной ночи.

– «Лопни мои почки. Это настоящие заморозки. Все георгины погибли!» – воскликнул Сталки. – Бежим!

Они, пригнувшись, пробрались через мокрый кустарник к колледжу, который гудел как растревоженный улей; в столовой хором кричали «Газу! Газу! Газу!», когда они достигли тропинки, отделявшей их от входа в их комнату. Они влетели в комнату гогоча и прыгая, в течение двух минут переоделись в сухие брюки и куртки и, нацепив для отвода глаз тапочки, присоединились к толпе в столовой, которая напоминала центр восстания в Южной Америке.

– «Дьявольская темнота и запах сыра», – Сталки пробрался в самый центр толпы, требующей газа. – Коки, наверно, пошел пройтись. Нужно, чтобы Фокси нашел его.

Праут, который был ближе всех, пытался восстановить порядок, поскольку грубые мальчишки бросали в толпу порции масла, а Мактурк открыл бак с кипятком для младших классов, некоторых ошпарило кипятком и они непритворно плакали. Четвертый и третий классы затянули школьную песню «Vive la Compagnie» , сопровождая ее стуком ножей, а младшие классы издавали звуки, похожие на писк летучих мышей и таскали друг у друга еду. Двести пятьдесят мальчишек в возбужденном состоянии в поисках света превращаются в настоящих исследователей.

Когда по отвратительному запаху газа стало понятно, что его подачу возобновили, Сталки с расстегнутыми до пояса пуговицами уже сидел за столом, жадно поглощая четвертую чашку чая.

– Ну вот, все в порядке, – сказал он. – Привет! Помпониус Эго[129]Помпониус Эго – самодовольный персонаж в романе Р. С. Сертеса «Страдания Хэндли». на месте.

От стола старост к ним подошел главный староста – простой, недалекий парень, но основа футбольной команды, и сухим, официальным голосом пригласил троицу зайти к нему в комнату на полчаса. «Собрание старост! Собрание старост!» – пронеслось над столами и некоторые стали изображать варварскую расправу с использованием ясеневой трости.

– Как будем развлекаться с ними? – спросил Сталки, полуобернувшись к Жуку. – На этот раз твоя очередь!

– Послушай, – был ответ, – я хочу только лишь, чтобы вы не смеялись. Я хочу обвинить Талки в безнравственности а ля Кинг, но это должно быть серьезно. Если вы не можете не смеяться, не смотрите на меня, а то я не выдержу.

– Понятно, хорошо, – ответил Сталки. Мышцы худощавого Мактурка напряглись, и он полуприкрыл глаза. Это был сигнал начала военных действий.

Восемь или девять старшеклассников с застывшими, строгими лицами сидели на стульях у Карсона в его филистерски обставленной комнате. Талки был не очень популярной личностью среди них, и они боялись, что он может выставить себя на посмешище... Но честь шестого необходимо было поддержать. Поэтому Карсон торопливо начал:

– Послушайте, ребята. Я... мы позвали вас, чтобы сказать, что вы слишком нагло себя ведете с шестым классом... или, во всяком случае, вели... и мы... мы это терпели до поры до времени, а теперь выясняется, что сегодня на дороге в Байдфорд вы нахамили и обругали Талки, и мы хотим заявить вам, что это недопустимо. Вот и все.

– Вы абсолютно правы, – сказал Сталки, – но дело в том, что и у нас есть кое-какие права. Вы не можете просто так, только потому что вас назначили старостами, отчитывать старшеклассников и читать им нравоучения, как преподаватели. Мы не малолетки, Карсон. Это еще может пройти со средними классами, но с нами не пройдет.

– Мы бы уже давным-давно были бы старостами, если бы не задвиги Праута. Вы это знаете, – сказал Мактурк. – И это абсолютно бестактно.

– Подождите, – сказал Жук, – о собрании старост необходимо сообщать ректору. Я хочу знать, поддерживает ли ректор Талки в данном случае?

– Ну... ну, это не совсем собрание старост, – сказал Карсон. – Мы позвали вас только, чтобы предупредить.

– Но все старосты здесь, – настаивал Жук. – В чем разница?

– Ничего себе! – воскликнул Сталки. – Ты хочешь сказать, что ты просто позвал нас, чтобы отчитать... после того как подошел к нам за чаем перед всей школой, и все подумали, что будет собрание старост? Елки-палки, Карсон, тебе это так просто не пройдет.

– Хотите все обтяпать втайне... – сказал Мактурк, покачал головой. – Ужасно подозрительно.

Талки уже три раза устраивал собрание старост за два семестра, пока ректор не сообщил шестому, что вообще-то предполагается, что они поддерживают дисциплину сами, не используя его фигуру в качестве устрашения. Теперь было очевидно, что они ошиблись с самого начала, хотя любой другой послушный ученик был бы подавлен и напуган официальным собранием и судом. Протест Жука был явным проявлением «наглости».

– Да вас, парни, выпороть давно пора, – не сдержавшись, заорал Нотен.

Тут уже Жук закипел благородным негодованием.

– За то, что я вмешался в амурные дела, Талки, да?

Талки залился пунцовой краской.

– Нет, нет, не надо.

Но Жук продолжал:

– Так, все, хватит с вас. Нас позвали за то, что мы хамили и ругались, и теперь вы нас отпустите с предупреждением! Так? А теперь вы послушайте.

– Я... я... я... – начал Талки. – Не давайте этому поганцу говорить.

– Если у вас есть, что сказать, вы должны вести себя прилично, – сказал Карсон.

– Прилично? Хорошо. Теперь послушайте. Когда мы шли в Байдфорд, мы встретили это украшение шестого... это прилично?.. который болтался на дороге с безумным блеском в глазах. Мы не знали... тогда не знали... почему он нервно остановил нас... но... без пяти четыре, когда мы подошли к магазину Йо, мы увидели, как Талки среди бела дня в ученической фуражке целует и обнимает женщину на панели. Вы считаете – это прилично?

– Я ничего не делал... этого не было.

– Мы видели тебя! – сказал Жук. – Я буду соблюдать приличия, Карсон... Ты украдкой сорвал ее поцелуи (не зря Жук изучал современных поэтов), и они еще горели на твоих губах, когда ты, дабы защитить честь шестого, побежал созывать собрание старост, которое вовсе и не собрание старост. – Неожиданно небеса озарили его новым неожиданным ходом. – А откуда мы знаем, – закричал он, – откуда мы знаем, сколько еще человек из шестого замешаны в этой гадкой любовной интрижке?!

– Да, именно это мы и хотели бы знать, – произнес Мактурк с чувством собственного достоинства.

– Мы собирались прийти к тебе и тихо обо всем поговорить, Карсон, но ты устроил собрание, – сочувственно сказал Сталки.

Шестой класс ошеломленно молчал. Потом осторожно, подражая риторике Кинга, Жук продолжил атаку, удивляясь сам себе:

– Это... это не вопрос циничной безнравственности, а скорее некое демонстративное неприличие, вот что ужасно. Насколько мы понимаем, невозможно отправиться в Байдфорд, чтобы не наткнуться на амурные непристойности какого-нибудь старосты. И ничего тут нет смешного, Нотен. Не хочу делать вид, что я много об этом знаю... но мне кажется, что человек довольно глубоко погряз в пороке (это было цитата из речи школьного капеллана), если... если он обнимает свою Прекрасную Даму (а это уже был Хаклайт) на глазах у всего города (что-то из Мильтона). По крайней мере, чтобы соблюсти приличия... а мне кажется, ты авторитет в области приличий... он мог бы дождаться наступления темноты. Но он не сделал этого. Ты не сделал этого! Эх, Талки. Ты... ты просто несдержанное животное!

– Подожди, помолчи минуту. В чем дело, Талки?

– Я, послушайте... мне ужасно неловко. Я не думал, что Жук начнет об этом говорить.

– Потому что ты вел себя непристойно, ты решил, что я буду молчать! – выкрикивал на одном дыхании Жук.

– Решил, что все будет шито-крыто, да? – спросил Сталки.

– Это прямое оскорбление нас троих, – сказал Мактурк. – Какие у тебя грязные мыслишки, Талки.

– Так, ребята, если вы будете продолжать в подобном тоне, я отправлю вас за дверь, – сердито сказал Карсон.

– Это доказательство тайного умысла, – заявил Сталки с видом невинного мученика.

– Я... я шел по улице... клянусь, – закричал Талки, – и... мне очень неловко... подошла женщина и поцеловала меня. Клянусь, я ее не целовал.

Наступила пауза, в которой раздался тихий свист Сталки, демонстрирующий презрение, удивление и насмешку.

– Честное слово, – задыхаясь, проговорил обвиняемый. – Остановите его.

– Очень хорошо, – вмешался Мактурк. – Мы вынуждены принять твое заявление.

– Черт! – заорал Нотен. – Не ты здесь старший староста, Мактурк.

– Ну, хорошо, – ответил ирландец, – ты знаешь Талки лучше меня. Я говорю только от нашего имени. Мы верим слову Талки. Но я могу сказать, что если бы меня застукали в подобной ситуации, и я бы дал такие же объяснения, как и Талки, интересно... интересно, что бы вы сказали? Тогда это означает, если верить честному слову Талки...

– А Талкус... пардон... Талкус-лобызалкус достойный человек,[130]Намек на речь Марка Антония после убийства Цезаря в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь»; в этой речи он постоянно повторяет слова: «А Брут – достойный человек». – вставил Сталки.

– ...это означает, что шестой класс не может защитить себя от поцелуев, выходя на прогулку! – закричал Жук, рванув к финальной черте. – Славно, правда? Вот малолетки-то обрадуются? Мы, конечно, не старосты, но что-то нас не очень зацеловывают. Даже не думаю, что мы когда-нибудь об этом думали, да, Сталки?

– Никогда! – ответил Сталки, отвернувшись в сторону, чтобы скрыть эмоции.

На лице у Мактурка было написано снисходительное презрение и легкая усталость...

– Похоже, что вы знаете об этом довольно много, – вставил староста.

– Что же я могу поделать, если вы занимаетесь этим у нас под носом, – Жук переключился на пародирование самого язвительного разговорного стиля Кинга – легкий дождичек после грозы. – Мне кажется, или все это очень отвратительно и постыдно? Я даже не знаю, кому здесь хуже: Талки, которого случайно застукали, или остальным, которых не поймали. И мы... – тут он резко обернулся к друзьям. – И теперь мы должны стоять и выслушивать нотации только потому, что мы влезли в их интрижки.

– Черт! Я хотел ведь только вас предостеречь, – сказал Карсон, полностью сдавая позиции противнику.

– Предупредить? Ты? – это было сказано с видом человека, обнаружившего что-то мерзкое в своем шкафчике. – Карсон, будь добр и скажи нам, пожалуйста, что же это за вещь такая, о которой ты был уполномочен нас предостеречь после всего, что сказано? Предостеречь? Это уже слишком! Пойдем отсюда куда-нибудь, где чисто.

И оскорбленная невинность удалилась, хлопнув за собой дверью.

– О, Жук! Жук! Жук! Жук золотой! – всхлипывал от хохота Сталки, уткнувшись Жуку головой в живот, как только они вошли в комнату. – Как ты это проделал?

– Боже... – проговорил Мактурк, обняв Жука за шею обеими руками, и начал качать его голову из стороны в сторону в ритм песни.

– Осторожно, разобьешь очки, – Жук отдуваясь, высвободился из-под тел. – Ну, славная победа? Разделался с ними не хуже Эрика! Заметил цитаты из Кинга? Проклятье, – лицо его помрачнело, – я не использовал одно прилагательное – непотребный. Как же я мог забыть? Это ведь одно из любимых словечек Кинга.

– Неважно. Я думаю, они сейчас высылают к нам представителей, чтобы мы не рассказывали об этом в школе, – сказал Мактурк. – Бедный шестой... бедный несчастный шестой!

– Безнравственные нахалы, – фыркнул Сталки. – Какой пример для чистых душой юношей, как вы и я!

А шестой класс сидел ошеломленно и мрачно смотрел на Талки, который чуть не плакал.

– Ну, – язвительно произнес староста. – Хорошенькую кашу ты заварил, Талки.

– Почему... почему вы не выпороли этого Жука до того, как он начал говорить? – взвыл Талки.

– Я знал, что будет скандал, – сказал староста корпуса Праута. – Но ты настаивал на проведении этого собрания, Талки.

– Да, и здорово же это нам помогло, – сказал Нотен. – Они пришли и устроили головомойку нам, хотя это должны были сделать с ними мы. Жук разговаривал с нами как с кучей мерзавцев и... и все такое. А пока мы приходили в себя, они вышли, хлопнув дверью, будто преподаватели.

– Идиот! Если бы ты сказал, что сделал это, и не отрицал, то было бы в десять раз лучше, – отозвался Нотен. – Теперь они разболтают об этом всей школе... а Жук сочинит кучу дурацких частушек и прозвищ.

– Но, черт возьми, это ведь она меня поцеловала! – вне своих обязанностей Талки был тугодумом.

– Я думаю не о тебе. Я думаю о нас. Я хочу пойти к ним в комнату и посмотрю, можно ли это уладить!

– Талки очень сожалеет о том, что произошло, – заискивающе начал Нотен, когда нашел Жука.

– Кто же поцеловал его на этот раз?

– И я пришел попросить вас, ребята, и особенно тебя, Жук, не разносить это все по школе. Конечно, вы ребята взрослые и понимаете почему.

– Гм! – холодно сказал Жук с видом человека, который с неохотой понимает, что ему предстоит выполнить неприятное общественное задание. – Мне нужно пойти и еще раз поговорить с шестым классом.

– В этом нет абсолютно никакой необходимости, мой дорогой друг, уверяю тебя, – быстро проговорил Нотен. – Я передам все, что ты считаешь нужным.

Но желание использовать забытое прилагательное было слишком велико. Поэтому Нотен вернулся на это еще не разошедшееся собрание, а за ним следовал Жук с бледным, холодным и отчужденным лицом.

– Похоже, – начал он, тщательно артикулируя слова, – похоже, что среди вас возникло некое беспокойство по поводу тех действий, которые мы можем предпринять в свете открывшихся нам... э... непотребных деяний. Если вас это успокоит, то сообщу, что мы решили... ради чести школы, как вы понимаете... не разглашать эти... э-э... непотребности, вот так.

Он повернулся и, словно витая в другом мире, зашагал гордо к себе в комнату, где Сталки и Мактурк, положив головы на стол, вытирали слезы на глазах, не в силах двинуться от изнеможения.

* * *

Контрольная по латинской прозе прошла с успехом, который превзошел все их самые дикие мечты. Сталки и Мактурк были от нее освобождены (они занимались дополнительно с ректором), но Жук писал ее с большим энтузиазмом.

– Это, я полагаю, побочный продукт вашей деятельности, – сказал Кинг, разбирая бумаги. – Последняя демонстрация перед тем, как устремиться в более высокие сферы? Последняя атака на классиков? Кажется, вы уже смущены.

Жук, нахмурив брови, смотрел на напечатанный текст.

– Не понимаю, где здесь начало, а где конец, – пробормотал он. – Что это значит?

– Нет, нет! – воскликнул Кинг с кокетством ученого. – Я думаю, что это вы должны объяснить нам смысл этого. Это контрольная, дорогой Жук, а не конкурс по угадыванию. Видите, у ваших товарищей не возникло сложностей...

Талки встал со своего места и положил контрольную на стол. Кинг заглянул в нее, прочитал и стал бледно-зеленым.

«Это работа Сталки, – подумал Жук. – Интересно, как Кинг вывернется».

– Кажется, – начал Кинг, запинаясь, – что определенная, очень небольшая доля истины есть в замечании Жука. Я... э-э... склонен считать, что у нашего бесценного Ранделла перебои с дисциплиной... если вам, конечно, известно о существовании такого слова. Жук, вы претендуете на звание редактора. Может, вы расскажете классу о печатных формах?

– Что вы, сэр! Какие формы? Я вообще не вижу ни одного глагола в этом предложении, а ода... ода стала совершенно другой.

– Я собирался сказать, прежде чем вы взяли на себя обязанности критика, что этот случай мог приключиться во время набора и что типограф мог забыть это по своему легкомыслию. Нет... – он держал лист в вытянутой руке, – Ранделл не очень большой специалист по Цицерону и Горацию.

– Довольно некрасиво с его стороны валить все на Ранделла, – шепнул Жук своему соседу. – Кинг наверняка был сильно под мухой, когда все это писал.

– Но мы можем исправить ошибку под мою диктовку.

– Нет, сэр, – крик вырвался сразу из дюжины глоток. – Это сократит время экзамена. А полагается только два часа, сэр. Это нечестно. Это письменный экзамен. Как нам будут его оценивать тогда? Это все вина Ранделла. Во всяком случае, мы не виноваты. Контрольная – есть контрольная... – и так далее.

Естественно, мистер Кинг решил, что это попытка подорвать его авторитет, и, вместо того чтобы немедленно начать диктовку, разразился лекцией о том, какой дух должен царить на экзаменах. Когда страсти улеглись, Жук раздул их заново.

– А? Что? Что это вы сказали Маклагану?

– Я сказал только, что бумаги должны соответствовать тем, которые были розданы раньше.

– Правильно! Правильно! – донеслось с задней скамейки.

Мистер Кинг поинтересовался, не хочет ли Жук персонально следить за соблюдением традиций в школе. Его стремление выяснить это съело еще пятнадцать минут, во время которых старосты откровенно скучали.

– Вот славно провели время, – говорил потом Жук в пятой комнате. – Он нес какую-то чепуху, а я все время подначивал его, а потом он продиктовал практически половину истории про Долабеллу.

– Бедняга Долабелла! Отныне он мой друг. Ну? – сказал задумчиво Сталки.

– Потом нам пришлось спрашивать, как пишется каждое слово по буквам и он продолжал болтать. Он отругал меня, Маклагана (Мак тоже здорово подыгрывал), Ранделла и «воплощенное невежество неучей, вышедших из среднего класса», «стремление лишь получить хорошую отметку» и все прочее. Это можно было назвать финальным представлением... последней атакой... побочным продуктом.

– Но, конечно же, он был косой, когда писал задание. Надеюсь, ты это объяснил? – спросил Сталки.

– Да, конечно. Я сказал об этом Талки. Я сказал ему, что безнравственный староста и пьяный преподаватель – это вполне логично. Талки чуть не заплакал. Он очень нас стесняется после той истории с Мэри.

Талки так и стеснялся их до самого последнего момента, до выплаты проездных денег, когда мальчишки рассаживались по коляскам, отвозившим их на станцию. Затем троица вежливо попросила его задержаться.

– Понимаешь, Талки, может быть, ты и староста, – сказал Сталки, – но я покидаю колледж. Понимаешь это, дорогой Талки?

– Да, понимаю. Не держи на меня зла, Сталки.

– Сталки? Черт побери твою наглость, щенок, – закричал Сталки. Он был великолепен в высокой шляпе, жестком воротничке, коротких гетрах и табачного цвета пальто с высоким поясом. – Я хочу, чтобы ты понял, что я мистер Коркран, а ты грязный школяр.

– Не говоря уже о твоей храброславленной[131]Из стихотворения «Бармаглот» в «Алисе в Зазеркалье» Льюиса Кэррола. безнравственности, – сказал Мактурк. – Удивительно, что тебе не стыдно навязывать свою компанию таким благородным юношам, как мы.

– Давай, Талки, – крикнул Нотен из коляски старост.

– Идем, идем. Подвиньтесь, дайте сесть, выпускнички. Вы еще вернетесь в следующем семестре и будете также говорить «Да, сэр», «О, сэр», «Нет, сэр» и «Пожалуйста, сэр», но прежде чем мы попрощаемся, мы еще расскажем вам одну историю. Давай, Дики (это уже относилось к кучеру), мы готовы. Сунь эту коробку под сиденье и не толкай дядю Сталки.

– Вполне симпатичная компания юношей, – сказал Мактурк, с легкой грустью расставания оглядывая все вокруг. – Шутка безнравственна, но все же... мальчишки останутся мальчишками. И не надо дуться, Карсон. А мистер Коркран теперь непременно должен рассказать историю Талки и Мэри Йо.