Онлайн чтение книги Рассвет над волнами STRADA ANCOREI. SOS IN GOLFUL FURTUNILOR
Глава 8

Стопка белой бумаги, лежавшая на краю письменного стола, казалась ему холодной, недружелюбной. Ион Джеорджеску-Салчия однажды читал интервью собрата по перу, который жаловался, что при виде чистых листов бумаги его охватывает страх. На одном и том же листе можно написать начальные фразы шедевра и банальную заявку на ремонт сантехнического оборудования в квартире. На столе Джеорджеску-Салчию ждали триста листов чистой бумаги. Чем он их заполнит? И сколько на это потребуется времени? Если писать по две страницы в день, потребуется полгода. «Неплохо для непрофессионального автора, — с удовлетворением подумал он, — который целый день занимается общественно полезным трудом — тщетно пытается привить ученикам интерес к языку, научить правильно употреблять герундий, проверяет эти ужасные письменные задания…»

Джеорджеску-Салчия со вздохом поднялся из-за стола: он решил прибрать в квартире, где повсюду были видны следы вечеринки, посвященной выходу в свет его рассказа. С тех пор прошло два дня, но Джеорджеску-Салчия разделил уборку квартиры на несколько этапов. В первый день он перемыл тарелки и фужеры, выбросил остатки сандвичей и вынес пустые бутылки на балкон. В столовой, под столом, валялись грязные льняные салфетки, хлебные корки, на голубом коврике виднелись горки сигаретного пепла. Беспорядочно раскиданные стулья занимали много места. Неполитая земля в цветочных горшочках с махровой геранью, которую так любила Паула, превратилась в сухие, покрытые белым налетом комочки. Иллюстрированный альбом «Боттичелли» торчал из-под энциклопедического словаря на кровати спальни. Пластинку с записями Ромики Пучяну кто-то прислонил к правому подлокотнику кресла, а по журналу с его рассказом провел длинную черту зеленым фломастером.

Джеорджеску-Салчия принялся ходить по квартире, наводя порядок, и с иронией подумал, что за известность надо расплачиваться. Расставляя все по местам, он невольно припоминал, как проходило торжество. Прикроватный коврик сдвинут за дверь — это режиссер Дома культуры захотел вдруг танцевать. Это был тип, о которых говорят, что он «весь из себя». Он носил длинные волосы, как подобало глубоко творческим натурам. На нем был темно-кирпичный пуловер, надетый поверх красной рубашки с расстегнутым воротником. Пришедшие раньше остальных гостей две актрисы из его труппы, пользовавшиеся популярностью в городке, Лия и Мия, встретив своего шефа, долго восторгались его вкусом, удачным цветовым сочетанием пуловера и рубашки.

— Ах, как это выдает в вас человека искусства! — говорила Мия.

— Ах, как это вас молодит! — добавляла Лия.

Джеорджеску-Салчия едва успел разложить стол, как где-то около семи часов явились гости. Он знал их по спектаклю, к которому по просьбе режиссера написал что-то вроде пролога и несколько наивных стишков. По уверению режиссера, это придало спектаклю неординарность. Пока Лия и Мия, стоя по разные стороны сцены с микрофонами в руках перед закрытым занавесом, читали стихи, артисты использовали паузу, чтобы переставить декорации. На репетициях, куда приглашали Джеорджеску-Салчию, он просил Лию и Мию поработать над декламацией, учил передавать смысл стиха, хотя с такими стихами, как эти, по правде говоря, трудно было что-либо сделать. Но Лия и Мия десятки раз в различных тональностях повторяли эти рифмованные банальности и на премьере были вознаграждены за свой труд аплодисментами. Хорошо сложенные, так удачно выступавшие на сцене, они и в жизни были неразлучны, работали служащими в одном жилищно-хозяйственном учреждении. В концертах они часто разыгрывали сатирические сценки на актуальные темы из жизни города: об опоздании автобусов, которые ходили не по расписанию, о вывесках «Закрыто на учет», о том, как в парикмахерских берут чаевые, о нарушении правил уличного движения и так далее. Девушкам нравилось, когда публика с энтузиазмом аплодировала им за острые куплеты и задорное исполнение. Это заставляло их проникнуться еще большим уважением к Джеорджеску-Салчии, потому что, как правило, автором всех этих сценок и стишков был он. Они все чаще приставали к нему с просьбой написать специально для них небольшую пьеску, с которой связывали надежды осуществить свое заветное желание — стать профессиональными артистками.

Так вот, придя раньше остальных гостей, они оказали Джеорджеску-Салчии неоценимую помощь — расставили стулья, накрыли на стол, красиво разложили сандвичи и печенье на подносах.

Когда появился режиссер, Джеорджеску-Салчия встретил его с фужером аперитива. Режиссер некоторое время чинно прогуливался с фужером из комнаты на балкон, затем в столовую, где хозяйничали барышни, а в конце концов занял очень удобную позицию возле книжного шкафа, откуда хорошо просматривалась входная дверь, и с любопытством взирал на входящих гостей.

Раздался звонок, и хозяин квартиры пошел открывать. Пришел его коллега Адам, в черном костюме, при галстуке. В руках он держал бутылку шампанского, которую с помпой вручил виновнику торжества:

— Это вместо букета. Поставь в холодильник, мало ли как сложатся обстоятельства.

— Спасибо, но напитков у меня достаточно.

— Никогда не смей так говорить. О, я слышу знакомые голоса! — И он направился на кухню поприветствовать девушек: — Целую ручки, какой сюрприз! Очевидно, все мастера искусств нашего города собрались сегодня здесь.

— Кроме мастеров кулинарного искусства, — поправила его преувеличенно веселым тоном Мия.

Снова зазвонил звонок — пришла Дойна Попеску с мужем, невысоким, пухленьким, лысоватым, с толстыми губами, понимавшим толк в еде. За вечер он съел изрядное количество сандвичей, обильно запивая их вином, и в кульминационный момент литературного диспута вдруг вдохновенно запел:

— «Прощай, дорогая Нела. Уж вечер, я иду домой…»

Острый, словно кинжал, взгляд жены заставил его умолкнуть на полуслове.

А пока гости обменивались ничего не значащими фразами о погоде, о туристах, наводнивших город с началом курортного сезона.

Хозяин поддерживал беседу, и казалось, что он специально тянет время. В воздухе витал немой вопрос: «Кого ждем?» Но вот вновь зазвенел звонок, и на пороге появилась Амалия. На ней было тонкое вечернее платье и туфли золотистого цвета. В руке она держала маленький ридикюль и плоский сверток, упакованный в белую бумагу.

— Добрый вечер, — сказала она, останавливаясь в холле.

Джеорджеску-Салчия поцеловал ей с признательностью руку и прошептал:

— Спасибо, что пришла. Я уже начал терять надежду.

— Вот, небольшой подарок от меня, собственной работы…

Ион Джеорджеску-Салчия проводил ее в столовую и громко возвестил гостям:

— Вот теперь все музы искусства в сборе. Прибыла и живопись! Амалия, познакомься, это Лия и Мия — представительницы драматического искусства, а это режиссер Джео Стамате.

— Очень рад, — поклонился Джео, глядя на белый сверток.

— Это подарок коллеги… Я могу показать его гостям? — обратился Джеорджеску-Салчия к Амалии.

Она согласно кивнула. Он стал нетерпеливо освобождать сверток от белой оберточной бумаги, скрепленной липкой лентой, и под восхищенные восклицания гостей извлек портрет старика Али.

— Удивительно! — сказал Адам. — Настоящее произведение искусства. Вы нас шокировали, Амалия. Сожалею, что раньше не довелось увидеть ни одной из ваших работ. Примите мои поздравления.

Режиссер подошел к портрету поближе, долго его рассматривал, потом отступил на шаг и, скрестив руки на груди, еще раз окинул портрет оценивающим взглядом:

— Законченное произведение искусства! Завидую тебе, маэстро, — обратился он к Джеорджеску-Салчии. — Получить такой подарок…

— Это твое право, — сказал Джеорджеску-Салчия, сжимая в руках портрет. — Ты еще больше мне позавидуешь, когда увидишь завтра этот портрет в раме на стене. Он передает атмосферу старого города. Тысячу благодарностей, барышня Амалия, вы сделали очень ценный для меня подарок.

— Это в благодарность за ваш рассказ, который вы подарили читателям…

Реплика Амалии напомнила присутствующим, ради чего они здесь собрались. Завязалась непринужденная дискуссия, которую прервало чье-то предложение выпить. После бокала вина и нескольких сандвичей обсуждение рассказа возобновилось.

— Мне этот рассказ уже видится одноактной пьесой, — заявил режиссер, жестикулируя рукой, в которой держал фужер. — Как я себе это представляю? Тему ведет он. Вначале это вроде монолога о старой любви, не знающей преград, приятных воспоминаниях, в которых исчезают прозаические подробности, мелочи… Затем на сцене появляются двое влюбленных — они попадают под дождь на берегу озера…

— Почему бы не дать слово женщине? — перебила его Мия, ставя на стол поднос с фаршированными яйцами под майонезом. — Я бы начала не так. Пусть оба главных героя расскажут о себе, о своих переживаниях на авансцене перед закрытым занавесом, и только после этого занавес откроется и произойдет их встреча.

— Неплохая идея, — вежливо кивнул Джеорджеску-Салчия.

Возникла небольшая пауза. В тишине жалобно зазвенел хрусталь — это муж Дойны Попеску налил себе вина.

— Я все думаю о муже героини, — продолжил режиссер после нескольких минут молчания. — Это человек, не понимающий и терроризирующий ее, остающийся в плену старых концепций… Какой контраст по сравнению с душевным благородством главного героя!..

— Жаль, что у рассказа грустный конец, — опять перебила его Мия и покраснела. — Мне бы хотелось, чтобы главные герои остались вместе…

— О, только не хеппи энд! — изобразив на лице ужас, запротестовал режиссер. — Ни в коем случае, барышня. Во-первых, это нереалистично. Люди давным-давно не разводятся только из-за того, что повстречали старую любовь. У них дета, хозяйство, чувство ответственности. Старая любовь должна остаться такой, как она есть, а именно красивым воспоминанием — грустным и неповторимым. Во-вторых…

Завязался настоящий диспут по его рассказу, и Ион Джеорджеску-Салчия очень этим гордился. Более двух часов обсуждали концовку рассказа. Вопросы Мии, навеянные французскими романами, стимулировали дискуссию. Мие так хотелось привлечь к себе внимание — наивная девушка! А Ион не сводил глаз с Амалии.

Да, это был успех. И Джеорджеску-Салчия решил, что в следующий раз надо будет вынести на обсуждение первую главу будущего романа. Оттолкнуться можно от того же — попытки возродить любовь. Преграды на ее пути возникают всевозможные — социальные, моральные и даже профессиональные. В конце концов тема эта общечеловеческая, здесь может произойти что угодно. Главное — не переступить этические нормы. Есть ли у прежней любви шансы возродиться? Это зависит от характера персонажей, от их личных качеств. Женщина, разочаровавшись в первой любви, через некоторое время встречает порядочного на первый взгляд человека, привязывается к нему и остается с ним. Со временем она обнаруживает у мужа целый ряд недостатков: он корыстен, жесток, эгоистичен, ревнив. Но они продолжают жить вместе, не испытывая любви друг к другу. Их связывают дом, дети. Они покупают машину и уезжают в отпуск. Сослуживцы уверены, что это крепкая семья, никому и в голову не приходит, что супруги давно не испытывают нежных чувств друг к другу, что их взаимная предупредительность на людях — показная, она призвана скрывать взаимную отчужденность.

Вот тогда-то и появляется Он, ее первая любовь, и фальшивое благополучие рушится. По семейному кодексу надо бы воспротивиться этому, защитить семью от кризисных ситуаций. Однако есть и другой кодекс, неписаный, — право человека быть счастливым. По этим законам муж, грубиян и эгоист, должен быть наказан, а женщина — проявить независимость и порвать узы, которые, откровенно говоря, уже ничего не связывают… Критики-пуритане наверняка запротестуют. Очень хорошо. А что они предложат взамен? Приговорить женщину к монотонному существованию даже без проблесков счастья?

Но роман есть роман. Сколько планов и сюжетных линий в нем переплетается, сколько по мере развития действия возникает и разрешается конфликтов, сколько проходит эпизодических персонажей! Охваченный творческим порывом, учитель решил, что ему не следует размениваться на мелочи, отвлекаться на уборку квартиры, проще пригласить для этого сотрудницу из бюро услуг.

Название романа — «Следы на песке» — призвано символизировать растраченные впустую душевные силы, напрасно потерянные годы, несостоявшееся семейное счастье… А персонажи? Надо поменять их отправные данные, отрицательными чертами наделить женщину… Пусть это будет Паула с ее равнодушием и непониманием. Правда, у них с Джеорджеску-Салчией все вышло как раз наоборот — она ушла, она поступила как сочла нужным, она во всем виновата. Какая несправедливость судьбы! Подлинная жизнь не вписывается в литературные рамки, где все должно развиваться по законам логики. Впрочем, жизнь не всегда подчиняется этим законам. В течение пятнадцати лет Паула отравляла ему жизнь своим безразличием, а потом ушла. Если он расскажет о своих жизненных перипетиях, никто ни о чем не догадается. Однако он не собирается навязывать читателю свою философию, читать нравоучения молодым влюбленным, предостерегать тех, кто уже немолод. Цель его романа — сделать читателя благороднее, возвышеннее. Он вспомнил слова одного социолога, который заявил, что видит ценность книги в том, насколько она заставляет его быть лучше… Таким образом, если посмотреть на Паулу под другим ракурсом, наделить отрицательными качествами не ее, а мужа главной героини… Пусть он будет безразличен к героине и не она его оставит, а он ее… Запоздалая расплата… Однако в жизни все произошло совсем не так…

Ион Джеорджеску-Салчия сел за письменный стол, взял лист бумаги и крупно вывел посередине цифру «1». Он начал писать первую главу с середины листа, потому что первую страницу писать всегда очень тяжело, а так он быстрее преодолеет этот психологический барьер и перейдет ко второй странице.

К полуночи он собрал исписанные и разбросанные по столу листы бумаги и тщательно, даже любовно, сложил их по порядку. Перечитав написанное, он вдруг обнаружил, что в портрете главной героини можно без особого труда узнать Амалию. Конечно, сюжет романа — это не ее история. В конечном счете это история автора произведения.

Однако, ложась спать, он все же задал себе вопрос: а какова она, судьба Амалии?