Онлайн чтение книги Тень друга. Ветер на перекрестке
КОЕ-ЧТО ИЗ ЖИЗНИ МЮНХЕНА

1

Золотой день стоит над Мюнхеном. Медлительно катит свои воды Изар сквозь город, обладающий способностью врываться на страницы немецкой истории в самых неожиданных обличьях. Политическая грамматика числит Мюнхен и как имя нарицательное. 28 сентября 1938 года город дал свое название соглашению, которое предало Чехословакию, распахнуло ворота второй мировой войны и означало триумф слепого классового эгоизма. В многовековых биографиях человеческих поселений чего только не бывает! Но все же...

Гейне, конечно, был прав, утверждая, что в Мюнхене, как в сцене с ведьмами из «Макбета», можно наблюдать вереницу духов в хронологическом порядке, начиная от дикого темного духа средневековья и кончая просвещенным духом нашего времени. Я ехал в Мюнхен, и цепь невольных ассоциаций позвякивала в сознании кандальным звоном, неумолчно напоминающим призраки Дахау, расположенного невдалеке от этого самого центра Баварии.

Отсюда вырвался тлетворный дух Гитлера, отравивший всю Европу угаром нового средневековья, здесь после второй мировой войны и разгрома фашизма привольно воспарил дух реваншизма. Его конденсированные субстанции олицетворены людьми.

Они носят различные имена, но обладают тем сходством, что втихомолку начисто отвергают принципы Потсдама и Хельсинки, и громогласно утверждают, будто страны Варшавского Договора нарушают стратегическое равновесие в Европе. Мечтают поскорее разместить крылатые ракеты, приласкать нейтронную бомбу в своих пределах, нарастить боевой потенциал НАТО, в особенности на территории ФРГ, а между тем декларируют свои симпатии разрядке.

Таков комбинационный стиль ХДС — ХСС. Логики в нем нет, зато избыток чего-то другого...

Здесь легко припоминается сатирический портрет, исполненный несравненным пером того же Гейне: «Мы можем представить к вашим услугам один экземпляр этой породы, демагога по профессии... да вот и он сам».

Кто же именно? Фамилия не названа.

Но, без риска ошибиться, укажем на некоего Массмана, крайнего реакционера и националиста тех дней. Его аттестовал Гейне «ходячим памятником минувшего времени», надеясь, что сей субъект, «подобно последнему из могикан, пребывает в качестве последнего представителя целого племени, он — последний демагог».

Увы, выплод этого племени при закате империализма как высшей стадии капитализма намного превосходит все то, с чем был знаком Гейне в эпоху расцвета европейского буржуазного правопорядка. Массман фитюлька в сравнении с западногерманскими проповедниками гонки вооружения, а в конечном счете и реваншизма.

Как совместить такой курс и стремление миллионов людей жить в мире, избавиться от угрозы ядерной катастрофы, отогнать от изголовья детей призрак тотального уничтожения? Нормальная логика отказывается служить такому курсу.

Безумные цели рождают клиническую демагогию. Перелистывая газеты Штрауса — Шпрингера, отчетливо понимаешь, какой бикфордов шнур подожгла американская реакция в надежде, что зловещий огонь побежит к другому концу, в Европу, и разразится там взрывом. Невозможно забыть слова Штрауса, когда он комментировал решение президента США временно отложить производство нейтронной боеголовки: «Картер стоит на коленях перед Советским Союзом». С этим мировым рекордом демагогии соперничают только речи конгрессменов о «советской угрозе».

Между тем мир повернул к разрядке. Душой этого поворота стали инициативы Советского Союза. Открывались новые возможности оздоровления политического климата в Европе. В то время правительственная коалиция ФРГ высоко оценила значение майских соглашений в Бонне. Экономические отношения двух стран приобретали размах и долговременность. Но евроракеты испортили все дело.

Люди на Западе устали от злокозненной пропаганды. Они хотят мира, разоружения. Все мюнхенцы, с которыми мне случалось говорить о том о сем, — люди самых разнообразных профессий, все решительно высказывались против нейтронного оружия,

В Мюнхене расположены главные офисы концерна «Сименс А. Г.». Я разговаривал с доктором Хорстом Зибертом — директором управления информации, и с Вернером Брёлем — специалистом по экономическим связям в СССР, белокурым молодым человеком, не раз уже посещавшим Москву. Они в один голос сказали: «Нам нейтронная бомба не нужна. Мы хотим производить, продавать, покупать».

А потом Брёль заметил:

— Бизнес не терпит пустоты. Мы уже не один год и не первое десятилетие работаем с вашими фирмами. Единственное, чего мы хотим, — расширить эти связи.

Они хотят делать с нами взаимовыгодные дела, трезво при этом оценивая различия двух общественно-экономических систем. А кто требует от них большего? Не мы же! Когда я разговариваю с западным бизнесменом, то всегда вспоминаю замечание Энгельса о буржуазном экономисте Робертусе: «Этот человек вплотную было подошел к открытию прибавочной стоимости, но его имение в Померании помешало ему в этом». Большего требуют антикоммунисты, реакционеры, советологи. Их бесит склонность значительной части деловых людей разных стран Запада отделить торговлю от идеологической борьбы. Эти люди гораздо лучше, чем политики-горлопаны, представляют себе, что любая боеголовка способна лететь не только в одном направлении, и сознание такой возможности дает им ту долю трезвости, без которой нельзя существовать в современном мире.

Размышляя таким образом, я вернулся из конторы могущественного концерна в тихий, наполненный этаким западноевропейским полушепотом, чопорный отель «Экзельсиор», где меня от подъезда до номера, как и повсюду в этой стране, неотступно сопровождали два шелестящих братца-близнеца: «Битте шён» и «Данке шён». Вернулся, чтобы, маленько передохнув, вновь отправиться в путь.

Мы идем к старинной резиденции баварских герцогов — к дому, который так и называется — «Резиденц». Там, в зале «Антиквариум», как значится в пригласительном билете, состоится правительственный прием и государственный министр сельского хозяйства Баварии Ганс Эйнзенман откроет Неделю вина.

Все было нарядно и торжественно. Избранные гости чинно расхаживали но зеркально навощенному полу. На хорах тихо цели скрипки. Даже бетховенская застольная прозвучала в этой атмосфере элегически. Служители в пышных ливреях разносили на серебряных подносах бокалы, мерцающие золотистым вином.

Министр произнес речь, густо посыпанную аттической солью — изречениями римских и греческих мудрецов. «Общеизвестно, — сказал он, — что все выдающиеся деятели античности и средневековья, от Гиппократа, лечившего людей почти за четыре столетия до рождества Христова, и Парацельса, жившего пятьсот лет назад, прописывали вино в качестве лекарства». Оратор сделал паузу, обвел глазами зал, хмыкнул и добавил: «При этом не забудьте принцип всех медиков всех веков, выраженный в древнейшей истине: «Лишь правильная доза способна предотвратить превращение субстанции в яд».

Публика сочла призыв к умеренности именно в этот день неуместным и реагировала на него легким гулом осуждения. Дальше министр, весело поблескивая глазами, но вполне серьезным тоном и как бы споря с невидимым оппонентом, упирал на то, что «старт Недели виноделия во всемирно известном пивном городе Мюнхене не представляет собой какого-либо парадокса, как это может показаться кое-кому на первый взгляд».

Но дело, кажется, обстояло не так просто. Спустя срок мы выбрались из «Резиденца». Пестрый карнавал двигался по улице. Хор, в черных треуголках с красно-желтыми перьями, в полумунднрах, полусюртуках с белыми наплечниками, в белых штанах и черно-лакированных сапогах, пел оду виноградной лозе.

А чуть дальше, на Кауфинтерштрассе, четверо стариков — трое из них жилисты, сухопары, а один толст и округл, — в обычных костюмах, в старомодных твердых воротничках с отогнутыми треугольничками, выставили на маленькой площади стол, накрыли его белой скатертью, уставили пузатыми бутылками с пивом и произносили поочередно страстные филиппики против вина, прославляя пивной дух Баварии. На этом пиршестве свободы слова я мог бы представлять третью категорию — водочников, поскольку за всю свою жизнь едва ли выпил бутылку вина и был равнодушен к пиву.

— Плюрализм в полном разгаре, — заметил я моему спутнику Фридриху Хитцеру, писателю, постоянно живущему в Мюнхене, и подошел поближе к этой трибуне борцов с виноделием.

Их тощие шеи вылезали из отполированных крахмалом воротников, лица багровели, глаза сверкали и руки сжимались в кулаки; толстый воинственно топорщил рыжие усы, надувался, казалось, вот-вот лопнет. Они клеймили винопитие, наливали в кружки пенящееся пиво, делали добрые глотки, кричали «Хох!» и предлагали каждому желающему отхлебнуть старого баварского. — Нет-нет, пойдем отсюда, — с комическим испугом потянул меня в сторону Хитцер, — знаешь, я не большой любитель пива и долго не выдержу их пропаганды. Скажу что-нибудь в защиту вина, и начнется скандал. А ведь мы решили защищать то, что объединяет людей. Не так ли?

2

У него лицо младенца, похожего на рекламного бутуза с этикетки на банках какао фабрики «Жорж Борман» — шоколадного короля дореволюционной России. Лицо выхоленное, откормленное отнюдь не по кондициям спортивного века, покрытое спокойным румянцем, будто подсвечено изнутри ровным розовым светом. И маленькие голубые глазки. Но мой собеседник не дитя, хотя и явно молод.

Мы находимся в большом сером здании одного из заповедных штабов ХСС — партии Франца Иозефа Штрауса. А фон Золленмахер, судя по приставке к фамилии, происходит из родовитой семьи и совмещает свой облик херувима с должностью директора европейского отдела управления внешних сношений фонда «Ганс Зейдель». Фонд принадлежит этой самой ХСС и носит имя его основателя.

Я мало что знаю о Гансе Зейделе и ровным счетом ничего о господине фон Золленмахере. Зато наслышан об организации, в которой он служат.

У фонда длинные щупальца и большой размах. Сфера его действий не ограничивается Европой. Он занят глобальными операциями и даже помогает расистам из далекой Претории. Штраус заявил, что решение проблем Намибии требует ни больше ни меньше, как ликвидации освободительного движения в юго-западной Африке. Специальное бюро ХСС обосновалось в Намибии.

И что же вы думаете, «с некоторых пор, — как писала газета «Альгемайне цайтунг», выходящая на немецком языке в Намибии, — используя фонд Ганса Зейделя (ХСС) и фонд Конрада Аденауэра (ХДС), эти партии вмешиваются в политику страны, оказывая финансовую помощь и политические консультации». В частности, сотрудники фондов энергично способствовали ходу выборов в этой стране на стороне белых колонизаторов. К тому времени и сама эта газета была уже куплена западногерманским гражданином, сторонником ХСС Дитером Лауцентштейном.

Весьма часто газетные измышления таких, скажем, политических «брави», как Роберт Мосс — редактор лондонской «Дейли телеграф», имеют своим источником фальсификации, тайно подготовленные фондом. Мосс написал статью в защиту чилийской военной хунты для брошюры, изданной на средства фонда. А спустя два месяца после подписания соглашения в Бонне между СССР и ФРГ он подкинул из Лондона в Вашингтон — из своей газеты в американские — статью, груженную наветами на деятелей ФРГ, зовущих к добрососедству с Советским Союзом.

Как сообщала боннская «Форвертс», он «смешал в одну кучу все, что попалось под руку, сославшись при этом на «надежные источники»...». Он «придумал, будто Бонн пошел на роковые уступки московскому руководству» и прочее и прочее, вплоть до того, что Западной Германии грозит нейтрализация. Из Вашингтона эта «телега мистификации» переправилась в Западную Германию. И уже там была разгружена с помощью прессы Шпрингера. Так появилось на свет лжесвидетельство: мировое общественное мнение будто бы озабочено майским соглашением между ФРГ и СССР. Зная уже о характере связей Роберта Мосса с фондом Зейделя, позволим себе догадаться, что эта версия была скрыто выработана в Мюнхене. Туда же она и вернулась как оружие для нападок на тех, кто хочет избегнуть конфронтации в Европе. Догадка тем более правомерна, что «материалами» Мосса немедленно воспользовалась пресса Шпрингера. Такие вот операции проделывают люди, работающие в этом сером здании.

Так что фонд — организация деловая и архиправая. По его каналам финансируются многие самые реакционные политические акции в мире. Послушаем руководителя его европейского отдела. Конечно, меня подмывает спросить: где, сколько, как и зачем расходуются средства фонда? Но...

Господин фон Золленмахер приветливо улыбается. Я говорю что-то завистливое о его молодости. И слышу в ответ:

— Наше поколение не знало побед, только поражения.

Очень красивая фраза. Я уже слышал ее в штабе бундесвера из генеральских уст. Ее повторяемость заставляет предположить наличие пропагандистского стереотипа. Но мой собеседник, похоже, перепутал адреса, она скорее пригодна для возбуждения духа реваншизма, нежели в нашем разговоре, и я позволяю себе спросить:

— Вы жалеете, что не родились лет на сорок раньше?

Но, как видно, в судьбе предыдущего поколения его тоже кое-что не устраивает. Он молчит, а его щеки краснеют еще заметнее. Сейчас его лицо напоминает наливное яблочко с маленьким черенком носика. Впрочем, почему бы, пока происходит легкая суета с сервировкой кофе, но поискать более точное сравнение? И я выцарапываю из памяти персонажей старых немецких рассказов для детей — целой серии под названием «Макс и Мориц — два шалуна» с забавными иллюстрациями. В соответствии с графическим начертанием этих имен, один из них длинный, другой — округлый. Мой визави смахивает на Макса.

Я примирительно говорю, что теперь в Европе, очевидно, все возрасты уравниваются их отношением к минувшей войне. Не должно быть ее повторения, не так ли?

Господин фон Золленмахер не отрицает, но и не подтверждает этой надежды. Он говорит, что многие участники политической жизни в Западной Германии, такие, как он, родившиеся после войны, не имеют личного военного опыта, знают о прошлом из смутных рассказов. И чем дальше идет время, тем скупее их сведения о войне. Родители молчат, в школах не вдаются в подробности. Может быть, все это к лучшему? Нужно ли так долго помнить то время?

«Эге, да мой собеседник и впрямь шалун», — подумал я и заметил:

— Память — бесценный дар, возвысивший человека над всем сущим. Разве не так? Человечество, лишенное памяти, — идеальный материал для новой войны. А в ваших школах, я слышал, опускают одни подробности, но выпячивают другие, даже если их приходится выдумывать.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — ответил директор отдела и надул щечки, изобразив полнолуние.

— Хорошо, оставим это, — сказал я. — Чем сейчас занимается ваше ведомство?

— Проектом единой Европы, — без запинки ответил господин фон Золленмахер, — подготовкой к выборам в европейский парламент.

Идея не новая. Она возникла еще до войны. А вскоре после нее, в 1947 году, стараниями Черчилля был сформирован «Британский комитет объединенной Европы». Инициативу бывшего премьера Англии немедленно подхватил Даллес и предложил создание на американский лад «федеративной западной Европы». Таким образом, сразу же после победы над Гитлером мировая реакция приступила к монтажу «общего фронта» против Советского Союза. Теперь эта идея модифицирована с опорой на НАТО. Конгломерат консервативных сил «Общего рынка» хотел бы укрепить свою общую базу в борьбе против разрядки и социального прогресса.

Речь идет об «интернационале правых». Европа монополий жаждет международного статута. Транснациональные концерны желают безраздельного господства при пышном его оформлении в виде европейского парламента и даже правительства.

А как смотрят на эти планы в США?

Деятелей США — от Картера и Бжезинского до Рейгана и Уайнбергера, несмотря на их влечение к плюрализму, давно раздражает множественность оттенков, отличающих политику одного европейского государства от другого. Хорошо бы закрасить их в один цвет. Объединенная Европа мерещится их воображению как новый американский штат, а европейское правительство как управление тыловыми службами НАТО.

В речи, произнесенной в конце 1979 года и напечатанной на следующий день в «Байернкурир», Штраус не оставил никаких сомнений в том, что вся эта каша разогревается на антисоветской кухне. Он призывал к объединению Европы и прочному союзу с США, чтобы «сверхмогущественный, орудующий на всех материках Советский Союз не смог в конце концов одержать верх над запуганным, униженным, отчаявшимся Западом». Как известно, слезы аллигаторов но имеют ничего общего ни с испугом, ни с унижением, ни с отчаянием. Просто рефлекс после сытного обеда.

Спрашивается, с какой стати Европе самоунифицироваться в интересах подготовки к третьей мировой войне, вызывая на бой Советский Союз, как это предлагает Штраус? Зачем заливать древние камни Европы американским асфальтом? Конечно, европейские демократические силы не позволят безответственным политикам играть судьбой континента. Но понимают ли до конца рядовые члены ХДС — ХСС и даже функционеры этих партий, куда ведут их лидеры? Трудно сказать. Реакционерам нужны люди нерассуждающего действия. А уж идеями они их снабжают сами. Любую саму по себе консервативную мысль они огрубляют настолько, что ее вульгарность становится вполне доступной общественно неразвитому сознанию.

Согласно арифметическому правилу «два пишем, три в уме», ничего этого моему собеседнику я не сказал, а «два пишем» звучало так:

— У нашего континента существуют другие возможности политического и социального обновления. Если но говорить здесь о радикальных программах, то, кажется, и лозунг «Европы отечеств» еще не потерял своего значения.

— Ну, в таком случае я мог бы сказать о моем разделенном отечестве, — живо откликнулся фон Золленмахер.

— Скажите, — любезно пригласил я.

Он медлил.

— Вот видите, господин Золленмахер, как огорчительна ваша неосведомленность о ходе и исходе второй мировой войны, о закономерностях социального развития! Вернемся, однако, к проекту единой Европы. Почему бы вашему отделу не призвать ее энергично к протесту против нейтронной бомбы?

— Это дело правительств и прежде всего великих держав.

— Ну, а вы сами против нейтронного оружия или за?

— Я против, — сказал он вполне твердо.

Как видно, он себя оговорил, когда рассуждал о забвении прошлого. Кое-что о том, что приносят и как кончаются войны, он все-таки помнит.

— Но вот лидер вашей партии Штраус, он ведь за?

Пауза.

— Да, это так, но я — против.

— А Штраус знает об этом вашем мнении?

— Наверно, нет. Мы в партии еще не обсуждали этой проблемы. — И фон Золленмахер, вынув из кармашка беленький платочек, вытер взмокший лоб.

— Ну, и последний вопрос, хотя бы и в порядке шутки: если бы вам поручили сформировать европейское правительство, кого вы назначили бы министром иностранных дел?

Он поднял на меня небесно-голубые глаза и без колебаний ответил:

— Штрауса!

3

Мы расстались, широко улыбаясь друг другу. Хозяин кабинета проводил меня до подъезда. Служитель в стеклянном отсеке у входа вытянулся и взял под козырек. Я направился в отель «Экзельсиор», раздумывая о нашей беседе.

По существу, это был важный разговор, и вместе с тем в нем было что-то несерьезное. Высказывания многих сторонников ХСС, особенно молодых, представляют собой смесь жесткой непримиримости с какой-то инфантильностью. Жесткость — от слепого антикоммунизма, инфантильность — от инстинктивной боязни или нежелания додумать до конца ситуацию в Европе.

За Штраусом идут разные люди. Все они мечтают о «сильной руке», железном антидемократическом порядке в стране и экономических чудесах, щедро обещаемых этим громкоголосым господином. Но не все, я думаю, разделяют его внешнеполитическую программу — она смыкается с пещерными замыслами крайне правых конгрессменов США, а прежде всего покушается на добрососедские отношения между СССР и ФРГ — важный составной элемент стабильности в Европе.

Эта программа умозрительна, оторвана от твердой почвы здравомыслия. Она требует от своих приверженцев политического лунатизма, слепой верности фантастическим догмам. Тогда теряется трезвость мышления, логика, историческое зрение. И доводы такого функционера ХСС, как мой собеседник, с его хлопотами о европейском парламенте, показались мне скорее явлением самогипноза, чем четкого представления о современной реальности.

Что и говорить, внешность обманчива. Разумеется, господин фон Золленмахер — не младенец. Его неуверенность во время разговора объясняется прежде всего тем, что самые сокровенные цели политики ХСС ее политики но афишируют. Он впервые в своей жизни разговаривал с советским человеком и страх как опасался сказать лишнее.

И все-таки, думаю, я не обманывался, видя в нем смесь жесткости и инфантильности. По коридорам этого серого здания в разные стороны сновали преимущественно молодые упитанные люди. Если открывалась дверь кабинета, то за ней можно было увидеть таких же здоровенных парней. Трудно судить по первому впечатлению, но от визуального знакомства с этим учреждением и от всего дальнейшего у меня осталось такое впечатление, что здесь работают энергичные господа, люди действия, уверенные в правоте брутальных девизов своих лидеров и что их дело поменьше рассуждать и повиноваться... Вот только нейтронная бомба... Не знаю, как других обитателей этого дома, но господина фон Золленмахера, хорошо, видимо, знакомого с опасениями европейских стран, она не вдохновляет.

Мы говорим: разоружение! Компания Штрауса отвечает: евроракеты, а в придачу еще и нейтронная бомба! А бывший генеральный инспектор бундесвера генерал Г. Вуст переводил это вожделение на военный язык: «Эффективные вооруженные силы остаются в рамках стратегии устрашения наиболее действенным оружием... политики Федеративной Германии».

Но Штраус хотел бы говорить от имени всей Европы. В июне 1979 года в странах «Общего рынка» состоялись прямые выборы в тот самый европейский парламент, о котором толковал фон Золленмахер. Перед тем в Зальцбурге происходила учредительная конференция 18-ти консервативных и христианско-демократических партий и был создан «Европейский демократический союз» — новый псевдоним старых попыток усовершенствовать форму всевластия монополий.

Фон Золленмахер, конечно, присутствовал на этой конференции и в кулуарах, наверно, по мере сил уже проталкивал кандидатуру Штрауса в министры иностранных дел, когда делегаты за чашечкой кофе прикидывали состав будущего европейского кабинета. Но проблему совмещения такого министра с собственным нежеланием видеть нейтронное оружие на вооружении НАТО он так до конца и не додумал... Я явственно вижу этого прилежного лоббиста по делам Штрауса, розового баварца с лицом, похожим на хорошо надутый мячик.

До европейского правительства, как известно, дело не дошло, но Штраус был объявлен кандидатом в канцлеры ФРГ от партий ХДС — ХСС...

На этом мы пока прощаемся с Мюнхеном и, вызвав в памяти картину четырех воинственных стариков с их агрессивной пропагандой пива, еще раз вспомним Гейне. Он рассказал, как однажды в мюнхенской бирхалле его сосед по столику, заезжий господин, жаловался на недостаток в столице Баварии легкости, раскованности мышления, иронии.

«— Здесь, — кричал он громко, — найдется хорошее светлое пиво, но, право, нет иронии.

— Иронии у нас нет, — воскликнула Наннерль, стройная кельнерша, пробегавшая в этот момент мимо нас, — но зато любой другой сорт пива можете получить...»

В Мюнхене есть все то же, что и в других землях ФРГ. «Бавария неоднородна и, вопреки ходячим представлениям, она вовсе не безраздельная вотчина Штрауса», — сказал мне Хитцер. Есть здесь политическая реакция и силы противодействия ей. Есть растерянность и решимость, демагогия и надежды, есть и ирония.

На улице, возле магазина «Кауфгоф» парень в джинсовой куртке протянул мне брошюрку-плакат. Она выпущена Комитетом за мир, разоружение и сотрудничество и призывает каждого, кто ее прочитал, прийти на митинг протеста против оружия повышенной радиации. В листовке восемь страниц, они заполнены фотографиями, рисунками, заметками, интервью с деятелями науки и культуры. Генерал в отставке Беннеке: «Нейтронное оружие более пригодно агрессору, чем для целей обороны». Профессор Ута Ранке-Хайнеманн: «Благодаря этому оружию мы еще больше приблизимся к своему уничтожению». Писатель Альфред Андерш: «Перед лицом подобной опасности европейское народное восстание уже началось».

...Но мы говорили об иронии. На первой странице листовки крупным афишным шрифтом набран лозунг: «Нейтронная бомба: оружие, которое уничтожает только жизнь». Горчайшая ирония!