Онлайн чтение книги Торговцы грезами The Dream Merchants
ИТОГИ 1938 ГОДА. СУББОТА

Я проснулся со страшной головной болью. В голове будто стучал отбойный молоток. Когда я сел в кровати, меня закачало. Я пытался успокоить боль, прижав руки к вискам, но куда там! Ничего не помогало.

Неожиданно началась тошнота, а на языке появилась горечь. Постепенно тошнота прошла, и я понял, что самое страшное уже позади. Я встал.

— Кристофер! — заорал я.

Черт возьми, куда же он подевался?! Вечно его нет в нужный момент!

— Кристофер! — еще раз крикнул я.

Дверь открылась, и он вошел, неся на подносе завтрак. Подойдя к постели, он поставил передо мной поднос.

— Да, мистер Джонни? — сказал он, поднимая с тарелки крышку.

От запаха пищи меня едва не стошнило, внутри все перевернулось.

— Черт возьми, что с тобой сегодня?! — заорал я на него. — Убери это все и принеси мне аспирин.

Кристофер быстро накрыл завтрак крышкой и взял в руки поднос. У самой двери я остановил его.

— Газеты уносить не обязательно, — сказал я.

Он вернулся, и я взял с подноса газеты. Лицо Кристофера было обиженным, но мне было все равно. На первой странице «Репортера» было напечатано:

Я отложил газету и прислонился к спинке кровати. Значит, это был не сон. Иначе как же мой сон мог попасть на первую полосу голливудского «Репортера»?

Я принялся медленно читать. Все было именно так, как рассказывал Боб. Вчера вечером на заседании директоров они выбрали Рота вице-президентом, ответственным за отдел производства, а Фарбер был выбран директором со специальными полномочиями.

Черт их побери! В ярости я скомкал газету и бросил ее к двери. В этот момент Кристофер входил в комнату.

— Как они могли так со мной поступить! — вслух сказал я.

Черное лицо Кристофера выразило удивление.

— Что вы сказали, мистер Джонни? — переспросил он, быстро подходя к кровати с аспирином в руке.

— Ничего, — отрезал я, беря аспирин и запивая его водой. Несколько минут я сидел неподвижно, понемногу приходя в себя.

— Какой костюм вы хотите сегодня надеть, мистер Джонни? — Кристофер смотрел на меня укоризненно.

Мне стало стыдно, что я наорал на него.

— Любой костюм, Крис, — ответил я. — Выбери сам. — Я посмотрел, как он идет к шкафу и открывает его. — Прости, что я накричал на тебя, Крис, — извинился я.

Он повернулся ко мне, и его лицо расплылось в улыбке.

— Ничего, все нормально, мистер Джонни, — сказал он ласково. — Я знаю, что вы не нарочно, ведь у вас сейчас столько проблем!

Я улыбнулся ему, и он со счастливым выражением лица снова повернулся к шкафу. Закрыв глаза, я прислонился к спинке кровати. Головная боль проходила, мысли становились яснее и четче.

Теперь была очередь за мной. Сначала Борден, потом Питер, теперь я. Одного за другим нас выталкивали за дверь. Но как же их остановить?! Я сжал руки в кулаки. Что ж, до меня пока еще не добрались и не доберутся. По крайней мере, просто так я им не дамся. Я разжал руки. Я вспомнил, как все это началось.

Это было в тридцать первом году. Питер как раз уехал в Нью-Йорк, куда наведывался раз в полгода, а я сидел в своей конторе и беседовал с ребятами. В комнате было жутко накурено.

Мы теряли деньги. Впрочем, не только мы, но и другие кинокомпании.

Мы еще не успели разобраться с немыми фильмами на сумму в девять миллионов долларов. Наши новые фильмы были не лучше и не хуже, чем у других компаний. Техника звукозаписи была примитивной.

Но вскоре дела должны были пойти в гору, — мы выпустили один фильм, который должен был принести нам кучу денег. Фильм был про войну, про немецких солдат. У нас и еще были планы, по крайней мере у Питера. Я надеялся на лучшее, но в глубине души сомневался.

Сейчас мне приходилось помалкивать насчет того, что касалось производства. Когда мы перешли на звуковое кино, я настоял, чтобы мы использовали звук, записанный на диск, а не на пленку. Питер нехотя согласился, но только после того, как я напомнил, что это благодаря мне мы перешли на звуковое кино.

Теперь нам обходилось в миллион долларов перейти с дисков на звуковую дорожку на пленке.

Питер не стал поднимать шум, он даже ничего мне не сказал, хотя было ясно, что ему хотелось, чтобы я держался подальше от производства фильмов.

Сначала я ужасно обиделся, но потом успокоился. Скоро дела пойдут на поправку, и Питер все забудет. Не помню, о чем мы разговаривали, когда раздался звонок селектора, стоящего на моем столе. В комнате сразу же воцарилась тишина, и я нажал на клавишу.

— Да, Питер? — сказал я в микрофон.

— Джонни, немедленно зайди ко мне, — раздался голос Питера.

— Да, Питер.

— И, Джонни, — добавил он, прежде чем отключиться, — скажи этим бездельникам, которые собрались в твоем кабинете, чтобы шли работать.

Связь прервалась.

Я встал, все вокруг засмеялись.

— Слышали, ребята? — сказал я, улыбаясь. — Ну-ка, быстро по рабочим местам!

Они стали выходить из моего кабинета. Ребята были хорошие, многие из них работали с нами еще с довоенных времен. Когда все вышли, я подошел к двери, которая соединяла мой кабинет с кабинетом Питера.

Питер сидел за своим огромным письменным столом. У него была какая-то особенная слабость к огромным столам, хотя сам он был невысокого роста. Но этот стол был прямо-таки громадный, за ним Питер казался карликом. Он посмотрел на меня серьезно.

— Джонни, — начал он, — я хочу, чтобы мы одолжили Биллу Бордену полтора миллиона долларов.

— Полтора миллиона?! — поразился я. Это были все деньги, лежащие у нас про запас, на случай, если дела пойдут уж совсем плохо. Для нашего бизнеса это была очень небольшая сумма.

Питер неторопливо кивнул головой.

— Да, полтора миллиона долларов. Ты слышал меня.

— Но, Питер, — запротестовал я, — ведь это все имеющиеся у нас деньги! А если дела пойдут неважно?

За моей спиной кто-то тихонько кашлянул. Я обернулся. Там сидел Билл Борден. Он совсем вжался в кресло, поэтому я его не заметил, когда вошел. Я с удивлением отметил, что его лицо было осунувшимся и серым. Волосы были совершенно седыми. Я подошел к нему и протянул руку.

— Билл! — сказал я смущенно. — Я не заметил тебя.

Он поднялся с кресла и пожал мне руку.

— Привет, Джонни, — сказал он.

Я не узнал его голоса, настолько он изменился. Он звучал неуверенно.

— Извини, я не хотел тебя обидеть, Билл, — сказал я спокойно.

Он слабо улыбнулся.

— Я понимаю, Джонни. Если бы я был на твоем месте, то чувствовал бы себя так же.

Некоторое время я смотрел на него, потом повернулся к Питеру.

— Может быть, я бы и не выглядел таким дураком, если бы мне рассказали, в чем дело.

— Понимаешь… — начал Питер. Но Борден перебил его.

— Я все сам расскажу, Питер, — сказал он, предупреждающе подняв руку. — К тому же, ведь это мои проблемы.

Питер кивнул, и я повернулся к Бордену.

Он неторопливо опустился в кресло и несколько секунд смотрел на меня. Затем начал говорить. В его голосе звучала горечь, и я понял, что ему стыдно.

— Возможно, это тебе покажется забавным, — медленно сказал он, — что Вилли Борден пришел к тебе одолжить несколько долларов. Этот Вилли Борден, который является президентом самой большой кинокомпании в мире, не может пойти ни в один из банков и получить деньги. Но это так. Вы — моя последняя надежда.

Он наклонился вперед, а я с изумлением наблюдал за ним. Он открывался перед нами. Было видно, что сила духа уже покинула его.

— До того, как началась паника на бирже в двадцать девятом году, я был на вершине мира. Когда я купил ваши кинотеатры, сбылись мои мечты. Ни у кого не было больше моего кинотеатров в кинобизнесе. Мои доходы превышали доходы любой другой компании. Все шло как по маслу. Уж слишком хорошо все было. — Он горько рассмеялся. — Я забыл, что в большом бизнесе ты можешь потерять большие деньги. Именно так и случилось. Я потерял почти все деньги. Через год после того, как акции на бирже начали падать, наши кинотеатры стоили ровно половину того, что я заплатил за них. Даже те, что мы купили у вас. Вы даже не представляете, как вам повезло, что вы продали их именно в то время.

Я хотел перебить его, но он поднял руку.

— Я не обвиняю тебя, Джонни, — сказал он быстро, — ты ведь не знал, что случится. Я хотел их, и я их купил. В двадцать девятом году мы потеряли одиннадцать миллионов долларов. Я думал, что в тридцатом году дела пойдут лучше, но, увы, они пошли еще хуже. Мы потеряли почти шестнадцать миллионов долларов. И в этом году никакого улучшения не намечается. Только за шесть месяцев мы потеряли семь миллионов.

Он посмотрел на меня.

— Возможно, ты думаешь, что я сумасшедший, раз пришел одолжить у тебя полтора миллиона после того, что рассказал. — Он сделал паузу и, видя, что я не отвечаю, продолжал: — Я прошу эти деньги не для моей компании, Джонни, я прошу их для себя.

Я удивился. Он правильно понял выражение моего лица.

— Видишь ли, Джонни, — объяснил он, — это не то, что раньше, когда Вилли Борден был самым главным боссом и сам заправлял своим бизнесом. Сегодня все иначе, — Вилли Борден уже не является хозяином «Борден Пикчерс». Да, конечно, он президент компании, но он не управляет ею. Вместо него этим занимается Совет директоров — люди, которые были выбраны держателями акций, это они отдают приказы. И Вилли Борден должен выполнять их, а если не согласен, его уволят.

Он помолчал несколько секунд, откинув голову на спинку кресла. Затем снова наклонился вперед. В его голосе звучала горькая ирония.

— Даже великая компания «Борден Пикчерс» не может позволить себе потерять тридцать четыре миллиона долларов без последствий. Конечно, у компании есть еще двадцать миллионов наличными и семьдесят миллионов недвижимости, но кто-то ведь должен стать козлом отпущения? Кого-то надо вытащить перед владельцами акций и распять? Чтобы они могли сказать: «Да, это его вина. Его надо наказать». И как ты думаешь, кто будет этим козлом отпущения? Не кто иной, как Вилли Борден, который начинал с нуля, был лоточником на Ривингтон-стрит и создал великую компанию. У них родилась прекрасная идея — выпустить новые акции вместо старых, вроде бы одни поменяют на другие. Но здесь есть один фокус, скрытый фокус: сейчас у них два миллиона акций, они поменяют эти два миллиона старых акций на два миллиона новых, но в кармане у них припрятан туз — вместо того чтобы выпустить два миллиона акций, они выпустят четыре.

Он глубоко вздохнул.

— Эти два дополнительных миллиона акций они выбросят на рынок. Для них это не имеет значения потому, что у них есть план. По соглашению между Вилли Борденом и «Борден Пикчерс» Вилли Борден может иметь право на покупку двадцати пяти процентов всех акций, но, если он их не купит сразу, они уйдут на рынок. Очень умно, — он покачал головой, — очень умно. Они знают, что у Вилли Бордена нету пяти миллионов, необходимых для покупки двадцати пяти процентов дополнительных акций. Они точно знают, сколько у него есть. Сначала они сделали так, чтобы он потерял половину всех своих денег, а потом начали публично обвинять его. Они хотят покончить с Вилли Борденом, но они не учли одно: Вилли Борден давно в этом бизнесе, и у него много друзей; друзей, которые не оставят его в беде.

Он посмотрел на меня.

— С помощью друзей я уже собрал три с половиной миллиона, и теперь прошу, чтобы вы одолжили мне то, что не хватает. Я прекрасно знаю ваше положение, знаю, что завтра может случиться все что угодно, но мне больше не к кому обратиться.

Его голос угас, и в комнате стало тихо. Питер заерзал в кресле за своим громадным столом и сказал неуверенно:

— Ну, Джонни, что ты скажешь?

Я посмотрел на Бордена, затем на Питера и улыбнулся.

— Как ты всегда говорил, Питер, для чего нужны деньги, если ты не можешь их использовать, чтобы помочь друзьям?

Борден вскочил на ноги и направился к нам. Он схватил нас за руки, его лицо просияло.

— Я не забуду этого, я обещаю, — сказал он со счастливой улыбкой. — Это всего лишь заем, я выплачу все до последнего цента не позже чем через год.

Борден вышел из кабинета с чеком в кармане. После его ухода мы с Питером уселись в кресла и посмотрели друг на друга. Наконец Питер вытащил из кармана часы и, взглянув на циферблат, вздохнул.

— Ты обедаешь один, Джонни?

Я уже договорился пообедать с одним человеком, но мог и отложить эту встречу.

— Один. Сейчас закончу кое-какие дела и через минуту к тебе приду.

Я вернулся к себе в кабинет и позвонил по телефону с просьбой перенести встречу. Затем снова вернулся к Питеру.

Питер почти все время молчал за обедом. Он о чем-то думал, а я не хотел ему мешать. За кофе Питер закурил одну из своих огромных сигар и задумчиво посмотрел на меня.

— Знаешь ли ты, — обратился он ко мне, но было такое впечатление, что он думает вслух, — что все это значит?

Я покачал головой, и он продолжал.

— Это значит, что в кинобизнесе начинается новая эра. Я заметил это еще несколько лет назад и тогда предупредил Вилли не связываться с этими людьми с Уолл-стрит. Видишь ли, я чувствую, как они ненавидят нас потому, что мы новое поколение, потому, что мы занимаемся большим бизнесом без них, и потому, что мы евреи. — Он сдвинул брови, наблюдая за моей реакцией на свои слова.

Я невозмутимо смотрел на него, ничего не отвечая. Я не был согласен с ним, но спорить не хотелось. Все дело здесь было в деньгах. То, что они были евреи, лишь совпадение.

Он принял мое молчание за согласие. Подавшись вперед, он тихо заговорил:

— И то, что сейчас происходит с Борденом, произойдет и с другими. Я знаю, что тогда был прав. Эти антисемиты хотят сами завладеть кинобизнесом.

Мне стало жаль Питера. Он не понимал. Все это глубоко сидело в нем после многих лет преследований, нищеты, отчаяния и жизни в переполненных гетто. История евреев полна горя и бед. И, конечно, все эти годы оставили в нем неизгладимые страхи.

Но в глубине души он, наверное, понимал, что не прав. Кинобизнес принадлежал евреям не больше, чем банковский бизнес или бизнес страховых компаний. Взять хотя бы нашу компанию: из трех ее основателей Питер был евреем, Джо Тернер ирландцем, католиком по вероисповеданию, я же, насколько мне известно, принадлежал к методистской церкви, а деньги в долг нам давал итальянец.

Питер оплатил счет и встал. Уже у двери ресторана он шепнул мне:

— Сейчас мы должны быть бдительными как никогда. Они только и ждут момента, чтобы вцепиться в нас.

Я вернулся в кабинет очень обеспокоенный отношением Питера. Закурив, я откинулся в кресле, размышляя. Такие мысли не доведут его до добра. Наконец я решил выбросить все это из головы. Возможно, Питер сказал все это под впечатлением случившегося с его другом.

Борден сдержал свое слово. Через три месяца он выплатил нам занятые деньги. Но борьба продолжалась.

Схема была простая. Теперь страсти разгорелись за контроль компании: кто будет править кинематографом — финансы или производство? Весь мир кино пристально следил за тем, что творилось в компании «Борден Пикчерс». В газетах сообщались последние события, статьи были осторожными, ведь никто не знал, кто же выиграет схватку, и газеты не хотели попасть в немилость.

К концу тридцать первого года «Борден Пикчерс» потеряла еще шесть миллионов долларов, и группа держателей акций подала в суд на Вильяма Бордена и некоторых ответственных работников компании, обвинив их в неправильном управлении компанией и присвоении ее денежных средств. Был выбран специальный исполнительный орган, который стал руководить компанией и справился с трудностями. «Борден Пикчерс» вновь стала приносить доход.

Ходили слухи, что многие из числа ответчиков на суде сговорились убрать Бордена от руководства компанией. Дело передали в суд в начале тридцать второго года. Выступая в суде, Билл Борден предал гласности факт, что, находясь на посту президента, в последние два года он не получал ни цента зарплаты. Он также сказал, что все поездки и другие расходы оплачивал из своего кармана. Он привел целый список рекомендаций, которые он предлагал Совету директоров. Если бы они были приняты, компания потеряла бы гораздо меньше, но Совет директоров отклонил его рекомендации, имея свои планы.

У истцов тоже был целый список обвинений против Бордена. Помимо прочего, его обвиняли и в покупке наших кинотеатров без разрешения Совета директоров. Я знал, что это чепуха, что еще за год до покупки они дали ему разрешение. Борден заявил об этом, но они тут же обвинили его в том, что разрешение было дано давно и что, если бы он обратился к Совету с подобной просьбой непосредственно перед сделкой, они бы, конечно, отказали.

Я хорошо помню тот день, когда суд вынес решение по делу Бордена. Он врезался мне в память по многим причинам. Это случилось как раз на следующий день после инаугурации президента Рузвельта. У меня в ушах еще звучали его слова, услышанные по радио. Слова, которые на следующее утро подхватили все газеты. «Единственное, кого нам надо бояться, так это себя».

Это было в то утро, когда Питер убедил меня, что Билл Борден не может проиграть. Телефон на моем столе зазвонил, и я снял трубку.

— Звонит Питер, — сказала мне Джейн.

— Ладно, — сказал я, — соедини меня с ним. — Интересно, что он хочет? Я посмотрел на часы. Было девять тридцать. Значит, в Лос-Анджелесе только полседьмого. Рановато для Питера.

Раздался голос Питера:

— Алло! Джонни!

— Да, Питер, — сказал я. — Что это ты так рано поднялся сегодня?

— Я хотел тебя попросить сообщить мне сразу же, какое решение примет суд по делу Бордена.

— Это будет сегодня?

— Да, — ответил он. — Следи за всем хорошенько и сразу же звони, когда что-нибудь узнаешь.

— Обязательно, — пообещал я. И, помолчав, спросил: — Как ты думаешь, чем все это закончится?

— Вилли выиграет, — сказал он уверенно.

— Почему ты так думаешь? Я в этом не уверен.

В его голосе послышалось удивление.

— Потому что, прежде чем позвонить тебе, я позвонил Вилли Бордену, и он уверил меня, что никак не может проиграть.

Поговорив еще немного, мы попрощались. Я надеялся, что Билл выиграет, но полной уверенности у меня не было. У банкиров с Уолл-стрит тоже хорошие связи.

Позвонив в отдел хроники Беннону, я сказал, чтобы он занялся съемками последнего заседания суда. Мне не нужен был этот материал, но я хотел, чтобы наш человек сразу же сообщил мне об итогах дела.

В два часа я позвонил Питеру, чтобы рассказать о решении, принятом судом.

Голос Питера звучал уверенно.

— Ну, Джонни? — сказал он. Я почувствовал, что он улыбается. — Как там дела?

Я старался говорить ровным голосом.

— Он проиграл, — коротко сказал я. — Жерар Пауэл из «Пауэл и компания» назначен временным управляющим.

Я слышал, как Питер выдохнул в трубку. Воцарилась тишина.

— Питер! — позвал я. — Ты слышишь меня?

Послышался его голос, такой тихий, что я едва расслышал.

— Да, — сказал он, и связь прервалась.

Я позвонил на междугороднюю.

— Что, связь прервалась? — спросил я.

— Нет, мистер Эйдж, — ответили мне. — Мистер Кесслер повесил трубку.

Я положил трубку на рычаг и уставился на свой стол. Этим утром Борден заверил Питера, что выиграет дело. Интересно, каково-то сейчас ему самому? Неприятность, конечно, большая, но все равно он довольно обеспеченный человек.

Мне не пришлось долго ждать ответа на свой вопрос. На следующее утро Борден покончил с собой.

Я вернулся с обеда и уселся в кресло. Зазвонил телефон. Звонил Ирвинг Бэннон.

— Джонни, — взволнованно сказал он, — Билл Борден только что покончил жизнь самоубийством.

На мгновение я оцепенел и еле выговорил:

— Ты уверен, Ирвинг? — Невозможно было в это поверить.

— Только что передали по телетайпу, — сказал он.

— Где и как это случилось?

— Не знаю. Было сказано ждать дальнейшей информации.

— Как что появится, позвони мне, — сказал я и хотел уже вешать трубку.

— Подожди минутку, — скороговоркой сказал Ирвинг. — Снова новости на телетайпе. Может быть, что-нибудь новое.

Я слышал, как он положил трубку на стол. В тишине слышался стук печатающего телетайпа. Через несколько минут он затих, и Ирвинг снова подошел к телефону.

— Есть что-нибудь? — спросил я.

— Да, но немного.

— Прочитай мне, — приказал я.

Ровным голосом он прочел:

— «Тело Вильяма Бордена, известного киномагната, было обнаружено сегодня в час пятнадцать нью-йоркской полицией в доме на Ривингтон-стрит, в районе Ист-Сайда. Смерть наступила в результате пулевого ранения в висок. Рядом с телом полицейские обнаружили пистолет тридцать восьмого калибра. Полиция полагает, что это самоубийство. Лишь вчера мистер Борден проиграл дело в суде и был отстранен от управления своей компанией „Борден Пикчерс“. Полиция связывает самоубийство с поражением на суде. Дальнейшая информация следует».

Я сидел не шевелясь. Надо сообщить об этом Питеру. Мне не хотелось ему звонить, но придется.

— Ладно, Ирвинг, — сказал я, чувствуя себя опустошенным. — Спасибо.

— Позвонить тебе, если появится что-нибудь новое?

— Нет, — ответил я. — Я уже достаточно услышал.

Не вешая трубку, я несколько раз нажал на рычаг. В трубке послышался голос Джейн:

— Да, Джонни?

— Соедини меня с Питером, — медленно сказал я. Ожидая соединения, я думал о том, каким был последний день Вилли? Во вчерашней газете написано, что он был в хорошем настроении и хотел, чтобы слушание дела перенесли в более высокие инстанции. Что же случилось? Что повлияло на него и заставило сделать этот шаг?

На следующий день, прочитав газеты и выслушав рассказ Питера, я понял.

Последний день Вилли Бордена на этом свете начался обычно: он рано встал, позавтракал с женой. Она сообщила, что спал он беспокойно, но это было естественно. За завтраком он выглядел хорошо и ел с аппетитом. С оптимизмом смотрел в будущее и даже строил планы, как снова взять власть компании в свои руки. Он намеревался заехать сначала в свою контору, а потом к адвокату, чтобы вместе составить апелляцию.

Первая неприятность случилась, когда он позвонил в гараж. Ему сказали, что обе машины неисправны. И Борден решил отправиться в Нью-Йорк поездом. Такси довезло его до станции.

В десять минут девятого он купил в киоске «Нью-Йорк Таймс». В восемь двадцать подошел поезд.

С газетой под мышкой Борден направился к последнему вагону. Это был специальный вагон, известный под названием «банкирский», он был гораздо удобней и просторней остальных, в нем ездили всегда одни и те же пассажиры. За удобства они платили в пять раз больше обычной цены. Но это того стоило: не надо было толкаться и искать себе место. Места заказывались задолго вперед, и то не всем это удавалось. У Вилли Бордена было такое место.

Усевшись в углу, он открыл газету и несколько минут просматривал заголовки. Прочитал о своем деле и убрал ее. Откинув голову, он закрыл глаза. Вилли плохо спал ночью, и теперь ему хотелось немного отдохнуть.

Через некоторое время он открыл глаза и посмотрел вокруг. Знакомые пассажиры сидели на своих обычных местах. Он улыбнулся и кивнул тем, кого знал, но никто не ответил на его приветствие. Они холодно смотрели на него, как на незнакомца.

Он был удивлен их странным поведением. Еще вчера эти люди были его друзьями, разговаривали с ним и смеялись его шуткам. Но сегодня он уже не существовал для них. Неужели только потому, что он проиграл дело? Но ведь он был все тем же Вилли Борденом! Он ведь совсем не изменился.

Наклонившись, он коснулся плеча человека, сидящего напротив.

— Чудесный сегодня день, правда, Ральф? — спросил он, приветливо улыбаясь.

Человек опустил газету и посмотрел поверх нее на Вилли. Он хотел было что-то ответить, но промолчал. Так и не сказав ни слова, он снова закрыл лицо газетой, а через несколько секунд пересел на другое место.

Я часто думаю, покончил бы Вилли с собой, если бы тот человек в поезде дружески поговорил с ним?

Лицо Вилли застыло от несправедливой обиды. Он вжался в кресло, и на протяжении следующих сорока минут никто не услышал от него ни слова. Так он и сидел, не двигаясь, пока поезд не прибыл на конечную станцию. Наверно, эти сорок минут были для Вилли невыносимой пыткой. Я знал его. Это был очень общительный и разговорчивый человек, ему нравилось поболтать и посмеяться. Он любил людей, умел с ними ладить.

В конторе произошло примерно то же самое. Для всех он сразу стал чужим. Те, с кем он пытался заговаривать, шарахались от него, как от покойника, озираясь по сторонам.

В двадцать минут одиннадцатого он сел в такси напротив девятнадцатиэтажного здания компании «Борден Пикчерс» и назвал водителю адрес на Пайн-стрит, собираясь ехать к своему адвокату. Туда он не приехал.

Такси промчалось по Парк-авеню, проехало туннель на Четырнадцатой стрит, вынырнуло на Тридцать Второй стрит и продолжило путь по Парк-авеню до Двадцать Второй стрит. Затем водитель повернул налево, на Четвертой авеню направо, и, проезжая по Деланси-стрит, почувствовал, как пассажир тронул его за плечо. Водитель обернулся.

Подавшись вперед, Вилли Борден смотрел на него.

— Я передумал, — сказал он, — я лучше выйду здесь.

Таксист подрулил к тротуару и остановил машину.

Вилли вышел. На счетчике было всего лишь доллар и тридцать центов. Вилли дал два доллара, оставив сдачу на чай. Затем повернулся и зашагал на Деланси-стрит, где смешался с толпой.

Потом его видели на Ривингтон-стрит, где он остановился у лотка, чтобы купить два яблока. Он дал продавцу десять центов. Одно яблоко вместе со сдачей положил в карман, второе вытер об рукав и надкусил.

— Ну, Шмульке, — сказал он на идиш, — как идут дела?

Старик старался разглядеть его своими глазами в красных прожилках. Его седую бороду трепал ветер, пока он старался узнать, кто же это назвал его по имени. Он неспешно обошел лоток, чтобы присмотреться получше. И на его лице расплылась беззубая улыбка. Он всплеснул руками.

— Неужто маленький Вилли Борданов?! Как у тебя дела? — Он схватил Вилли за руку и начал трясти.

Вилли, довольный, что старик узнал его, улыбнулся.

— Все нормально, — сказал он, надкусывая яблоко.

Старик смотрел на него прищурившись.

— Странно, — сказал он на идиш, — что ты покупаешь у меня яблоки, а не воруешь, как прежде.

— Я стал немного старше, — сказал Вилли.

Старик покачал головой.

— Да, парень ты был бойкий, вечно что-нибудь придумывал! За тобой был нужен глаз да глаз!

— Времена меняются, — кивнул Вилли.

Старик подошел к нему совсем близко. Вилли чувствовал неприятный запах у него изо рта, в бороде старика застряли темные крошки табака. Старик потрогал костюм Вилли.

— Хорошая ткань, — сказал он, щупая ее пальцами. — Мягкая, как масло. — Он посмотрел на Вилли. — Ты работаешь в кинематографе? — спросил он.

— Да, зарабатываю на жизнь, — ответил Вилли, но улыбка уже сошла с его лица. Он повернулся и стал переходить улицу. — Пока, Шмульке, — крикнул он через плечо.

Старик смотрел, как он перешел улицу, потом подошел к лотку, стоящему рядом, и взял продавца за руку.

— Гершель, смотри, — сказал он, дергая его за руку, — ты только посмотри сюда! Это Вилли Борданов. Он большой человек в кино! Мы с его отцом приехали в Америку на одном корабле. Видишь его? Вон он стоит у дома, где он раньше жил.

Второй продавец повернулся в направлении, куда показывал старик.

— Актер, что ли? — сказал он безразлично.

Старик кивнул.

— А кто же еще?

Они смотрели на Вилли Бордена. Он стоял и смотрел на здание, затем медленно начал подниматься по ступенькам к парадному. Из двери вышла женщина, и он посторонился, давая ей пройти. Ступенька скрипнула, и из мусорного бака выскочил испуганный кот, опрометью бросившийся прочь.

Поднявшись на второй этаж, Вилли остановился у двери и долго стоял, переводя дыхание. Бывало, он прыгал по лестнице через три ступеньки! При тусклом свете лампочки он смотрел на дверь.

Порывшись в кармане, он вытащил ключ, вставил его в замок и повернул.

Дверь со скрипом открылась. Несколько секунд он стоял, не решаясь зайти в квартиру. Квартира была нежилой. Она пустовала с того дня, когда умер отец. Он хотел, чтобы старик переселился к нему, но тот отказывался. Ему было хорошо здесь. После его смерти Вилли продолжал платить за нее каждый месяц. Какие-то девятнадцать долларов!

Закрыв за собой дверь, он огляделся. Старая мебель покрылась пылью, посреди комнаты стояла картонная коробка. Вилли отодвинул ее ногой, и из-за нее выскочил мышонок и скрылся в дырке в углу комнаты.

Вилли прошелся по комнатам. В одной из них он задержался. Это была его спальня, его кровать все еще стояла здесь.

Он зажег спичку и при пляшущем огоньке прочитал слова, коряво нацарапанные на стене: «Вильям Борден». Он написал их в тот вечер, когда решил укоротить свое имя, сделать его похожим на американское. Спичка погасла.

В другой комнате было два окна. Летом их всегда открывали, чтобы проветрить помещение.

Рамы за долгие годы покрылись пылью, стекла потемнели от грязи и сквозь них ничего не было видно. Он взялся за шпингалет и попробовал открыть окно, но оно не поддавалось. Воздух в комнате был затхлым. Напрягшись изо всех сил, Вилли сдвинул шпингалет с места, и окно наконец открылось. Повеяло свежим воздухом, донеслись крики уличных торговцев.

Стоя у окна, он смотрел вниз. Улица жила своей жизнью. Не знаю, сколько он простоял у окна и о чем думал, стоя там, тоже не знаю, да и никто не знает.

Известно лишь то, что он сунул руку в карман, вытащил из него второе яблоко, которое купил у лоточника, и принялся грызть его. Но, наверное, у него не было аппетита, так как, откусив несколько раз, он оставил его на подоконнике. Выйдя на середину комнаты, он достал из другого кармана револьвер. Полиция так и не узнала, где он его раздобыл.

В пустой комнате раздался приглушенный хлопок револьвера. Послышался глухой удар упавшего тела. Несколько кусочков штукатурки посыпалось с потолка на пол.

Шум на улице затих, когда там услышали выстрел.

Вилли Борден вернулся домой, чтобы умереть.

— Как насчет серого, мистер Джонни? С белыми полосками, — послышался голос Кристофера.

Я непонимающе посмотрел на него. Слишком далеко были мои мысли.

— К нему хорошо подойдет галстук с красными и голубыми полосками и коричневые туфли, мистер Джонни, — убеждал меня Кристофер.

— Конечно, Кристофер, — сказал я. — Как скажешь.

Я зашел в ванную и, пока наливалась горячая вода, побрился. Затем залез в ванну и расслабился. Вода была горячей, и я чувствовал, как тепло разливается по всему телу, успокаивая взвинченные нервы. Вскоре я совсем успокоился.

В ванную вошел Кристофер и посмотрел на меня.

— Все, мистер Джонни?

Я кивнул.

Он подал мне руку и помог подняться. Уцепившись за специальные ручки рядом с ванной, я встал. Кристофер накрыл меня большим полотенцем и вытер. Я улыбнулся ему. Головная боль совсем прошла.

Я приехал к Питеру в начале четвертого. Стоял один из тех жарких весенних дней, которые так часто бывают в Калифорнии, и мне приходилось вытирать вспотевшее лицо платком. Из бассейна донесся голос Дорис, она как раз выходила из воды. На ее черном купальнике блестели капельки, сверкая на солнце, как маленькие бриллианты. Дорис сняла купальную шапочку и тряхнула волосами.

— Так заманчиво было искупаться, что я не смогла воспротивиться этому соблазну.

Она подняла свое лицо, и я поцеловал ее. По пути к дому она накинула на себя махровый халат.

— Как Питер? — спросил я.

Она повернула ко мне улыбающееся лицо.

— Сегодня гораздо лучше, — радостно ответила она. — Уже сидит в кровати. Он уже похож на себя. Спросил, когда ты придешь. Ему хочется с тобой повидаться.

— Я рад, — просто ответил я.

Войдя в дом, мы поднялись по лестнице. Перед комнатой Питера мы остановились.

— Ты поговори с ним, а я переоденусь и скоро подойду, — сказала она.

— Ладно, — сказал я. — А мама здесь?

— Она заснула, — ответила Дорис и ушла.

Я вошел в комнату, и Питер, увидев меня, улыбнулся. По всей кровати были разбросаны газеты, и я понял, что он уже знает, что произошло за последние несколько дней. Рядом, на стуле, сидела медсестра, читая книгу, — она поднялась.

— Не утомляйте его слишком, мистер Эйдж, — проинструктировала она меня и вышла из комнаты.

Питер с улыбкой протянул мне руку. Я пожал ее. Пожатие было гораздо крепче, чем вчера.

— Ну, как у тебя дела? — сказал я, глядя на него.

— Нормально. Хотел встать, но они не дают мне.

Я уселся на стул и улыбнулся.

— Будь shtarker, — сказал я. — Выполняй, что тебе приказывают, и все будет нормально.

Он засмеялся, услышав, как я произнес слово на идиш, означавшее «сильный мужчина».

— Они думают, что я ребенок, — запротестовал он.

— Ты серьезно болен, — ответил я ему. — Поэтому выполняй, что положено.

Он опустил глаза, затем снова посмотрел на меня. Лицо его стало серьезным. Впервые он заговорил о Марке.

— Я плачу за свои ошибки, — сказал он. — Не надо было мне так с сыном обращаться.

— Не обвиняй себя, — медленно сказал я. — Дело не в том, сделал ты ошибку или нет. Кто может знать, прав ты был или нет? Ты поступал так, как считал нужным.

Он покачал головой.

— Все-таки мне стоило лучше подумать.

— Забудь об этом, — спокойно сказал я. — Все прошло. Ничего уже не вернешь.

— Да, ничего назад не вернешь, — повторил он за мной. Питер водил пальцами по простыне, на его руках набухли синие вены. Когда он посмотрел на меня, его глаза были влажными. — Я знал, что он был испорченным мальчишкой и эгоистом, но в этом виноват я. Я слишком избаловал его. Я всегда разрешал ему делать все, что он хочет. Сначала думал, что он еще маленький, потом, когда подошло время, поздно было что-то исправлять. Думал, что он сам собой изменится, потом… Но это потом не наступило.

Он сжал простыню в кулаке. По его щекам текли слезы. Я молчал. Что я мог сказать?

Питер поднял голову и вытер слезы рукой.

— Я плачу не о нем, — сказал он горько, пытаясь объяснить свои слезы. — Я плачу о себе. Я был такой дурак! Я никогда не давал ему возможности показать себя. Он был мой сын, моя плоть и кровь, а я в порыве ярости наказал его. На самом деле я был эгоистом. Мне надо было не гневаться, а сесть и хорошенько подумать. — Он глубоко вздохнул. — Он был моим единственным сыном, и я любил его.

Воцарилось молчание. Я протянул руку и положил ему на плечо.

— Знаю, Питер, — сказал я спокойно, — знаю.

Было слышно, как в тишине тикают часы, стоящие на тумбочке, а мы все молчали. Наконец Питер повернул ко мне свое лицо, на его глазах не было слез.

— Теперь они охотятся за тобой, — сказал он ровным голосом, поднимая с одеяла «Репортер».

Я молча кивнул.

— И как ты думаешь выбираться из этого положения?

Я небрежно пожал плечами. Я не хотел показывать Питеру, насколько меня это беспокоит.

— Не знаю, — признался я. — Честное слово, не знаю. Ведь все деньги у них.

Он утвердительно кивнул.

— Да, это так, — неторопливо сказал он, — все деньги у них. — Он открыто посмотрел на меня. — Я был не прав, ты же знаешь. Правильно ты говорил, что они никакие не антисемиты, и то, что сейчас они пытаются избавиться от тебя, еще раз подтверждает это.

Я удивился.

— Что ты имеешь в виду?

На его лице появилось странное выражение — смесь симпатии и жалости.

— Если бы они были антисемиты, они бы не пытались протащить Фарбера и Рота без твоего согласия. Они-то евреи, а ты — нет.

Я и не подумал об этом. Он был прав. Я порадовался в душе, что он знает о настоящем положении дел.

— Что ты собираешься делать? — спросил он после небольшой паузы.

Я потер рукой лоб, чувствуя усталость после бессонной ночи, которая только теперь стала сказываться.

— Я еще не решил. Не знаю, оставаться ли мне на своем посту или уйти, не дожидаясь, пока они меня выгонят?

— Но ты ведь не хочешь уходить?

Посмотрев на него, я покачал головой.

— Нет, ты не хочешь, — продолжал он задумчиво. — Не думаю, чтобы ты хотел. Мы отдали кино столько лет жизни! Ты и я. Мы отдали ему слишком много, чтобы вот так просто все бросить. Кино стало частью нас, частью наших душ. Ты должен себя чувствовать так же, как чувствовал я, когда был вынужден продать свои акции. До сих пор у меня в душе пустота.

Мы снова замолчали, погрузившись каждый в свои мысли, пока в комнату не вошла Дорис. На ее лице сияла радостная улыбка. Дорис прошла мимо меня, и я почувствовал аромат ее духов.

— Что ты сделал со своей постелью, папа?! — воскликнула она.

Он улыбнулся ей, когда она начала собирать с его постели газеты и складывать их аккуратной стопкой на тумбочке. Она поправила простыни и подушки, ее лицо раскраснелось.

— Вот так, — сказала она, — разве не лучше?

Он кивнул головой и вопросительно посмотрел на нее.

— Мама еще спит?

— Да, — ответила Дорис, садясь на кровать рядом со мной. — Она очень устала. С тех пор, как ты заболел, она толком не могла поспать.

Питер посмотрел на Дорис теплым взглядом, а его голос сразу стал мягким и ласковым.

— Чудесная женщина твоя мать, — сказал он медленно, — ты даже не знаешь, какая она чудесная. Без нее я бы не смог ничего.

Дорис не ответила, но по выражению ее лица я понял, что она тоже гордится матерью.

— Ты уже обедал? — обратилась она ко мне.

— Я поел перед тем, как прийти сюда.

— Ты, наверное, не расслышала меня, — продолжал Питер, — я сказал, что твоя мать великолепная женщина.

Дорис улыбнулась отцу.

— А я и не спорю с тобой, — засмеялась она, — я думаю, что вы оба замечательные люди.

Питер повернулся ко мне.

— Я вот что думаю, — сказал он. — Все дело здесь в деньгах. Возможно, Сантос поможет тебе.

Я удивился.

— Но ведь Эл уже на пенсии, — возразил я. — Да и вообще, как бы он смог помочь? Они держат в руках все бостонские банки.

— Срок выплаты займов подходит сейчас, — сказал он. — А если мне дадут отсрочку, хватит ли у них денег, чтобы выплатить ссуду?

Я с уважением посмотрел на него. Он всегда чем-нибудь удивлял меня. Раньше мне часто казалось, что он чего-то не замечает, и вдруг он высказывал какую-то мысль, которая показывала, насколько глубоко он разбирается в вопросе. То же случилось и сейчас.

— Нет, денег на выплату займа у нас нет, — ответил я с растяжкой, — но какая разница. В прошлом месяце мы стали вести переговоры об отсрочке займа, и Константинов уверил нас, что деньги мы получим без всяких затруднений.

Константинов был президентом «Грейт Бостон Инвестмент Корпорейшн», именно у него Ронсон занял деньги, чтобы купить акции Питера.

— Все равно стоит потолковать с Элом, — настаивал Питер. — Четыре миллиона — это куча денег, и мало ли что может случиться? Почему бы тебе не зайти к нему на всякий случай?

— Ты что-нибудь знаешь? — спросил я. Уж очень он был настойчив.

Он покачал головой.

— Нет, но считаю, что не надо упускать ни малейшей возможности. Попытка — не пытка.

Я взглянул на часы. Начало пятого. Не знаю почему, но меня вдруг охватило чувство уверенности и надежды. Эл в последнее время жил на своем ранчо в трехстах пятидесяти милях от Лос-Анджелеса. Добираться туда часов шесть; даже если выехать сейчас, я приеду туда поздновато. Эл ложится спать не позже восьми.

— Может быть, ты и прав, — внезапно сказал я, посмотрев на Питера. — Но сегодня уже поздно.

— А почему бы тебе не остаться на ночь здесь? — предложила Дорис. — А завтра я тебя отвезу.

Я посмотрел на нее и улыбнулся. Питер ответил за меня.

— Неплохая мысль, — сказал он.

Я громко рассмеялся, наверное, впервые за целый день.

— Ладно, похоже, все дела улажены, — сказал я.

— Конечно, все улажено, — поддакнул Питер. Он повернулся к Дорис с улыбкой на лице. — Liebe kind, — обратился он к ней, — окажи услугу своему старому отцу и принеси нам шахматную доску.

Чувствовал он себя превосходно. До прихода медсестры мы успели сыграть с ним две партии. Потом мы с Дорис пошли ужинать.