Онлайн чтение книги Пятнадцать жизней Гарри Огаста The First Fifteen Lives of Harry August
Глава 7

Специалисты, занимающиеся проблемами психиатрии и психологии, к 90-м годам XX века привыкли главным образом консультировать своих пациентов и поддерживать их эмоциональную и психологическую стабильность. Я и сам пытался стать психологом, но довольно быстро понял, что проблемы моих пациентов были либо слишком серьезными и потому практически неразрешимыми, либо носили чересчур субъективный характер, чтобы о них можно было составить более или менее полное представление. В то же время инструменты для решения этих проблем, имевшиеся в моем распоряжении, были либо слишком слабы и неэффективны, либо, наоборот, излишне радикальны. Вскоре я понял и то, что по своему темпераменту я совершенно не подхожу для работы психологом. В общем, когда я во второй раз за время моего существования – и соответственно впервые в моей четвертой жизни – попал в приют для умалишенных имени Святой Марго, мои чувства представляли собой странную смесь ярости и гордости из-за того, что окружавшие меня умственно ограниченные смертные не в состоянии понять ни того, что психически я совершенно здоров, ни моего превосходства над ними.

Психиатры и психологи 60-х годов ХХ века по сравнению с их коллегами 90-х – все равно что гениальный Моцарт в сравнении с Сальери. Полагаю, мне повезло, что некоторые экспериментальные методики 60-х к тому времени, когда я снова оказался в сумасшедшем доме, не дошли до английской глубинки. Благодаря этому меня не подвергали тестам на употребление ЛСД или экстази и не предлагали обсудить мою сексуальную ориентацию: как выяснилось, единственный в приюте Святой Марго психиатр, доктор Абель, считал Фрейда безумцем. Я быстро понял это, наблюдая за тем, как в заведении обращались с пациенткой по прозвищу Судорога. На самом деле имя этой несчастной было Люси. Ее лечили от синдрома Туретта. Чтобы избавить ее от множественных тиков, санитары лупили ее ладонями по вискам, а когда в ответ женщина начинала громко кричать – что случалось довольно часто, – двое здоровенных мужчин валили ее на пол, после чего один садился ей на ноги, а другой на грудь. Вставали они только тогда, когда становилось ясно, что пациентка вот-вот потеряет сознание. Как-то раз я попытался вмешаться и был подвергнут той же «лечебной» процедуре. Пока я лежал, распластанный на полу, не в силах даже пошевелиться под тяжестью сидевшего у меня на груди Билли-Урода, главного санитара дневной смены и бывшего уголовника, а Ньюби, санитар-новичок, который за полгода работы никому не сказал, как его зовут, стоял у меня на запястьях, мне прочли целую лекцию. Билли-Урод под благосклонным взглядом Клары Уоткинс сообщил мне, что я очень нехороший, непослушный тип и если я считаю себя доктором, это вовсе не означает, что я что-нибудь понимаю в психиатрии. Когда от бессилия я стал кричать, мне отвесили мощную оплеуху. Это вызвало у меня приступ ярости, который я попытался использовать, чтобы не дать пролиться слезам, предательски подступавшим к глазам. Однако у меня ничего не вышло.

Однажды во время групповых занятий, проводившихся раз в неделю, размеренную речь доктора Абеля прервал пронзительный крик Судороги.

– Пенис! – заорала она так, что я вздрогнул от неожиданности. – Пенис, пенис, пенис!

Небольшие усики, сидевшие на верхней губе доктора, мелко задрожали.

– Послушайте, Люси… – начал он, со щелчком надев на ручку колпачок.

– Дайте мне его! – снова заголосила Люси. – Дайте мне пенис! Дайте, дайте, дайте!

Бледные щеки доктора Абеля начал медленно заливать густой румянец. Наблюдая за тем, как он краснеет, я пришел к выводу, что ему не помешали бы умеренные физические нагрузки и регулярный массаж. Такие усики, что носил доктор, вышли из моды добрых тридцать лет назад, в тот самый день, когда Гитлер вторгся на территорию Чехословакии. За все то время, что я его знал, доктор Абель сказал всего одну умную вещь. «Доктор Огаст, – заявил он как-то, – самое страшное одиночество, которое может испытать человек, – это одиночество в толпе. Он может кивать, улыбаться, говорить нужные слова, но при этом чувствовать себя так, словно находится в пустыне». Я поинтересовался, из какого печенья с предсказанием он добыл эту мудрость, а доктор Абель в ответ с озадаченным видом спросил, что такое печенье с предсказанием.

– Дайте мне его, дайте! – продолжала тем временем верещать Судорога.

– Вы ведете себя непродуктивно, – с дрожью в голосе произнес психиатр.

В ответ Люси задрала халат, выставила на всеобщее обозрение свои панталоны, которые были ей явно велики, и принялась вилять бедрами, имитируя танец. Это вызвало реакцию у других пациентов: Саймон громко разрыдался, а Маргарет принялась раскачиваться и подпрыгивать. В комнату тут же ворвался Билли-Урод с дубинкой и принялся надевать на Люси смирительную рубашку. Что же касается доктора Абеля, уши которого к этому моменту приобрели рубиновый цвет, то он поспешно ретировался.

Раз в месяц нас разрешали посещать, но к нам никто не приходил. Саймон говорил, что так даже лучше – он стыдился самого себя и не хотел, чтобы кто-нибудь видел его таким, каким он стал.

Маргарет в дни посещений кричала и царапала стены, обдирая в кровь пальцы. В итоге ее накачивали седативными препаратами и запирали в палате.

Люси, изо рта которой почти всегда стекала струйка слюны, заявляла, что нам стыдиться нечего и стыдиться должны они. Несчастная никогда не объясняла, кого она имела в виду, но это было ясно и так. Безусловно, она была права.

Через два месяца я решил, что мне пора покинуть приют для душевнобольных.

– Теперь я понимаю, – заявил я, сидя перед столом доктора Абеля, – что пережил психический срыв. Разумеется, мне потребуется наблюдение и рекомендации специалиста. Что же касается вас, то я очень вам благодарен за то, что вы помогли мне преодолеть мое болезненное состояние.

– Доктор Огаст, – сказал психиатр, проводя ручкой линию на листе бумаги, – я полагаю, что у вас был не просто психический срыв. То, что с вами произошло, на мой взгляд, говорит о весьма сложном и тяжелом психологическом расстройстве.

– И что же вы предлагаете? – поинтересовался я.

– Мне бы хотелось подержать вас здесь еще некоторое время, – ответил мой собеседник. – Сейчас появились новые, очень эффективные препараты, и, на мой взгляд, это именно то, что вам нужно…

– Препараты?

– Как раз сейчас прошли очень интересные эксперименты с фенотиазином…

– Это яд для уничтожения насекомых.

– Нет-нет, доктор Огаст, нет. Я понимаю ваше беспокойство – вы ведь врач. Но я заверяю вас, что, когда я говорю о фенотиазине, я имею в виду его производные…

– Мне бы хотелось услышать на этот счет еще чье-нибудь мнение, доктор Абель.

Мой собеседник заколебался. Мне стало ясно, что, подвергнув сомнению его компетентность как специалиста, я создал почву для конфликта.

– Я вполне квалифицированный психиатр, доктор Огаст.

– В таком случае вы должны понимать, что для успешного лечения крайне важно, чтобы пациент верил в эффективность проводимых мероприятий и процедур.

– Да, – нехотя согласился доктор Абель. – Но в этом учреждении я единственный квалифицированный врач.

– Это неправда. Я тоже вполне компетентен.

– Доктор Огаст, вы ведь больны, – заметил мой собеседник со снисходительной улыбкой. – Вы не в том состоянии, чтобы обсуждать методику лечения, тем более когда дело касается вас самого.

– Я хочу, чтобы вы позвонили моей жене, – твердо сказал я. – Она имеет полное право знать, какую методику лечения вы применяете по отношению ко мне, и либо дать свое согласие на ее использование, либо от нее отказаться. Я не хочу принимать фенотиазин, и если вы собираетесь пичкать меня им насильно, вы должны получить на это согласие моих ближайших родственников. Жена – моя ближайшая родственница.

– Насколько я понимаю, доктор Огаст, вас поместили сюда в том числе и по ее инициативе.

– Тем не менее она в состоянии отличить хорошее лекарство от плохого, – настаивал я. – Позвоните ей.

– Что ж, я подумаю.

– Не надо думать, доктор Абель, – с нажимом произнес я. – Просто сделайте это – и все.

Я до сих пор не знаю, выполнил ли доктор Абель мое требование.

Откровенно говоря, я в этом сомневаюсь.

Первую дозу лекарства персонал приюта для душевнобольных постарался дать мне, не прибегая к открытому насилию. Ко мне прислали медсестру, Клару Уоткинс, которая, судя по всему, получала злобное удовольствие от своей работы. Она вошла ко мне с подносом, на котором лежали обычные таблетки и шприц.

– Ну вот, Гарри, – произнесла Клара, стараясь не смотреть мне в глаза. – Это вам поможет.

– Что это? – спросил я, зажав таблетки в ладони и глядя на шприц, хотя уже все понял.

– Это лекарство, – пропела медсестра с фальшивой улыбкой. – Вам ведь нравится принимать лекарства, не так ли?

Стоявший у дверей Билли-Урод сверлил меня взглядом, явно готовый в любой момент применить силу. Его присутствие подтверждало мои подозрения.

– Я требую, чтобы мне показали официальный бланк согласия на прием препарата, подписанный одним из моих ближайших родственников, – заявил я.

– Выпейте лекарство, – велела Клара, схватив меня за рукав.

Сделав резкое движение, я освободился.

– Я требую присутствия юриста, защищающего мои интересы, – заявил я.

– Гарри, это не тюрьма, – продолжая улыбаться, сказала Клара и многозначительно взглянула на Билли. – Здесь нет никаких адвокатов.

– У меня есть право знать мнение независимого эксперта.

– Доктор Абель желает вам только добра. В чем проблема? Ну же, Гарри, давайте…

После этих слов Клары Билли-Урод бросился вперед и крепко обхватил меня сзади. В ту минуту я в который уже раз пожалел о том, что, прожив двести с лишним лет, я не удосужился овладеть каким-нибудь из боевых искусств. Санитар Билли, как я уже говорил, в прошлом был уголовником и считал сумасшедший дом разновидностью тюрьмы – с той лишь разницей, что в заведении для душевнобольных он был не заключенным, а надзирателем. По часу в день он также выполнял функции садовника. Этот тип принимал стероиды, отчего его лоб над бровями постоянно блестел от пота. Полагаю, он постоянно ощущал сексуальную неудовлетворенность, которую пытался компенсировать более интенсивными тренировками и, само собой, увеличением дозы анаболиков. Мне трудно было судить о состоянии его половых желез, но его руки были толще моих бедер, а потому он, обхватив сзади мое туловище, без труда сдернул меня со стула, несмотря на мои бесполезные попытки лягаться.

– Нет, – взмолился я, – пожалуйста, не делайте этого, пожалуйста…

Клара цепко ухватила меня за руку, несколько раз шлепнула по ней ладонью, отчего кожа на моем локтевом сгибе моментально покраснела, и всадила в меня иглу, но в вену не попала. Я попытался пнуть ее, но Билли-Урод сдавил меня с такой силой, что мои глаза налились кровью, а сознание начало мутиться. Я почувствовал, как игла снова вошла в мое тело, но не ощутил, как ее вынули. Билли швырнул меня на пол.

– Какой же ты глупец, Гарри! – услышал я голос Клары. – Почему ты вечно сопротивляешься тому, что принесет тебе только пользу?

Мои мучители ушли, а я, встав на колени, стал ждать, что будет дальше. Мысль моя лихорадочно работала – я пытался сообразить, какое химическое вещество может стать антидотом, способным нейтрализовать яд, который распространялся по моей кровеносной системе. Однако я побывал врачом только в одной из моих жизней и не успел изучить препараты, применявшиеся в психиатрии. На четвереньках я подполз к кувшину и выпил всю содержавшуюся в нем воду, а затем лег на спину и постарался замедлить дыхание и пульс, пытаясь если не остановить, то хотя бы задержать распространение лекарства в моем организме. Мне вдруг пришло в голову, что я должен зафиксировать, какой эффект окажет на меня препарат, и запомнить соответствующие симптомы. Бросив взгляд на висящие на стене часы, я запомнил время. Через десять минут я почувствовал легкое головокружение, однако вскоре оно прошло. Через пятнадцать минут мне стало казаться, что кто-то отпилил мои ноги и теперь они находятся где-то на другом конце света и принадлежат кому-то другому. Однако при всем том мои нервные окончания сохранили чувствительность, и я продолжал ощущать мои нижние конечности.

Подошла Судорога и склонилась надо мной.

– Ты что это делаешь? – спросила она.

Я решил, что отвечать на ее вопрос необязательно, и промолчал. Изо рта у меня потекла слюна. Я чувствовал, как она холодит кожу на моей горящей щеке, и это было приятно.

– Что ты делаешь, что ты делаешь, что делаешь?! – заверещала Судорога.

Ухватив за плечо, она встряхнула меня и отошла, однако тело мое продолжало колебаться из стороны в сторону, и это ощущение показалось мне очень странным. Я понял, что обмочился, но это не вызвало у меня никаких отрицательных эмоций, как и текущая изо рта слюна. Неприятно мне стало позже, когда моча высохла и в ноздри ударила вонь.

В какой-то момент надо мной возник Билли-Урод. Мне показалось, что кто-то размозжил ему голову, раздавил, словно перезрелый помидор. Лицо его было залито кровью и вытекшим из расколотого черепа мозгом. Целыми оставались только глаза, нос и губы. Серо-белое мозговое вещество скопилось в углу рта санитара и капало на мое лицо. Я закричал, и крик рвался и рвался у меня из груди, пока Билли-Урод не схватил меня за горло и не принялся душить. Тогда я замолчал.

Разумеется, к этому моменту я перестал следить за временем, так что эксперимент, который я пытался провести, закончился неудачей.