Онлайн чтение книги The Game. Игра The Game
Пароль

Да уж, хорошо было бы понять, что все-таки произошло. Что произошло на самом деле .

Я бы сказал, что более всего заслуживает доверия следующая гипотеза: произошла технологическая революция, вызванная появлением дигитального метода. В скором времени она привела к очевидной мутации в поведении людей и в их образе мыслей. Никто не может сказать, чем все это закончится.

Voilà…[2]Так-то вот (фр.) .

А теперь посмотрим, как это можно изложить.

Термин ДИГИТАЛЬНЫЙ происходит от латинского digitus , «палец»; на пальцах мы считаем, следовательно, ДИГИТАЛЬНЫЙ означает худо-бедно ЦИФРОВОЙ. В данном контексте термин используется для обозначения системы, блестяще разработанной, которая переводит любую информацию в цифру. Если вдаваться в подробности, то речь идет о последовательности из двух цифр, нуля и единицы. Можно использовать «семь» и «восемь», важно, чтобы цифр было две, только две: принцип более-менее такой же, как включить / выключить, да / нет .

Хорошо. Когда я говорю: перевести любую информацию в набор цифр , я не имею в виду газетные корреспонденции, или свежие новости, или счет в матче, или имя убийцы: я имею в виду любой отрезок мира, который можно разложить на минимальные составляющие: звуки, цвета, фигуры, количества, температуры… Я перевожу этот кусок мира на дигитальный язык (некую последовательность нулей и единиц), и он становится невесомым рядом цифр, он парит повсюду, передвигается с непревзойденной скоростью, по дороге не рвется, не мнется, не пачкается и вообще никак не портится: куда его пошлешь, туда он поступит. Если по другую сторону имеется машина, способная воспринять цифры и воссоздать заложенную в них информацию, дело сделано.

К слову, о цветах. Вам необязательно быть в курсе, но в один прекрасный день мы назначили каждому цвету определенную комбинацию цифр. Мы, если хотите знать, решили, что цветов всего 16 миллионов 777 тысяч 216, и каждому придается цифровое значение, исходящее из последовательности нулей и единиц. Честное слово. Самый что ни на есть чистый красный цвет, к примеру, в цифровом выражении обозначается так: 1111 1111 0000 0000 0000 0000. Зачем нужна такая совсем не поэтичная трансформация? Очень просто: переведя цвет в цифру, я могу внедрить его в машину, которая его модифицирует, или попросту передаст, или только сохранит: это делается до смешного легко, без малейших ошибок, с головокружительной скоростью и за минимальную плату. Всякий раз, когда я хочу увидеть тот самый цвет, я прошу машину восстановить его, и она это делает.

Замечательно.

То же самое со звуками, буквами алфавита или температурой вашего тела. Куски мира.

Этот фокус привлек к себе внимание в конце семидесятых. В те времена мы сохраняли и передавали данные несколько другим способом, который называется АНАЛОГОВЫЙ. Аналоговый способ, как и другие старые вещи, вроде циркуля или деда с бабкой, копировал реальность полнее, точнее, даже поэтичнее, но также был чертовски сложным, нестойким, подверженным порче. Аналоговым был ртутный термометр, например который мы ставили себе, когда поднималась температура: ртуть, реагируя на теплоту, расширялась, и мы, на основании опыта, выводили температуру нашего тела из продвижения ртути в пространстве – ее зеленый столбик поднимался до какой-то цифры, обозначенной на шкале, это и была температура в градусах Цельсия [если выше тридцати семи и пяти, можно было не идти в школу]. Сейчас термометр – дигитальный: приложишь его ко лбу, нажмешь на кнопку, и через секунду он тебе выдаст твою температуру. Сенсор регистрирует некое значение температуры, соответствующее определенной последовательности нулей и единиц, которые машина воспринимает, переводит в градусы и выводит на дисплей. Опыт примерно такой, как переход от настольного футбола к видеоигре.

Два мира.

Ртутный термометр и термометр дигитальный.

Виниловая пластинка и CD-диск.

Пленочный кинофильм и DVD.

Настольный футбол и видеоигра.

Два мира.

Возможный недостаток второго (цифрового) в том, что он не в состоянии регистрировать все оттенки реальности: он ее копирует рывками, раз за разом: к примеру, стрелка башенных часов движется постоянно, захватывая каждую микрочастицу времени; так же и ртуть, распространяясь по термометру, поднимается по шкале, проходя все микроуровни температуры; но ваши электронные часы не таковы, они могут считать секунды, даже их десятые или сотые доли, но в какой-то момент перестают считать и перескакивают к следующей цифре; в зазор попадает некая порция мира (микроскопическая), которую цифровая система теряет по пути.

С другой стороны, дигитальная система имеет неоценимое преимущество: она в совершенстве подходит для компьютеров. То есть для машин, способных исчислять, модифицировать реальность, передавать ее на расстояние, с условием, что реальность будет преподнесена на известном им языке: цифровом. Вот по какой причине мы, по мере постепенного улучшения компьютеров и их медленного вхождения в сферу индивидуального потребления, решились перейти на цифру: фактически дробили и дробили реальность, пока не получили мельчайшие ее частицы, к каждой из которых прикрепив некую последовательность нулей и единиц. Мы ее дигитализировали, оцифровали, то есть превратили в цифры. Таким образом мы получили мир модифицируемый, накопляемый, копируемый и передаваемый на любое расстояние машинами, которые нами изобретены: они это делают очень быстро, без погрешностей и за умеренную цену. Никто не обратил на это внимания, но настал день, когда каждый накопил для себя в цифровом выражении некий фрагмент мира, и этот фрагмент окончательно перевесил чашу весов в пользу цифры. Не спрашивайте, откуда, но мы знаем, в котором это случилось году: в 2002-м. Возьмем эту дату как определенную точку во времени, когда мы перешли перевал и оказались лицом к лицу с будущим.

2002.

Спуск по склону произошел очень быстро: появление Сети и применение, порой гениальное, цифрового формата во впечатляющем количестве технологий породили с наглядной очевидностью то, что мы теперь можем с полным правом назвать ЦИФРОВОЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ. Ей четыре десятка лет, и десяток прошел с тех пор, как она официально свергла предыдущую власть. Она же, по всей видимости, оболванила вашего сына.

Довольно просто, да? Сейчас будет сложнее.

Революция – скорее общий термин, и мы употребляем его до некоторой степени бездумно. Применяем, чтобы определить бывшие в истории потрясения, оставившие после себя горы трупов (французская революция, русская революция), но и растрачиваем по мелочам, например, когда наша любимая футбольная команда вводит в защиту третьего игрока (тактическая революция).

Подумать только.

Во всяком случае, это означает, что кто-то, вместо того чтобы придумать хороший ход, изменяет шахматную доску: применяет, так сказать, новую парадигму [не могу удержаться от умного словца, оно одно стоит билета на футбольный матч].

В общих чертах это, кажется, наш случай, случай цифровой революции.

Но революции бывают разные, а для нас крайне важна точность. Революция, которую осуществил Коперник, догадавшись, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, не то что французская революция; а изобретение демократии в Афинах в пятом веке до Рождества Христова нельзя сравнивать с изобретением электрической лампочки (Эдисон, 1879). Все эти люди изобретали новые шахматные доски, но играли в разные игры.

Когда мы, к примеру, говорим о цифровой революции, нам достаточно ясно, что речь идет о революции технологической : изобретении чего-то такого, что создает новые орудия и изменяет жизнь. Вроде плуга, огнестрельного оружия, железных дорог. Теперь, поскольку мы видели немало технологических революций, у нас есть интересные данные, и вот что из них, при их изучении, со всей очевидностью следует:

▶ технологические революции могут находиться за гранью фантастики, но они в редких случаях непосредственно производят революцию в умах, то есть видимую перемену в образе мыслей человечества. ◀

ГУТЕНБЕРГ. Например: изобретение книгопечатания (Гутенберг, Майнц, 1436–1440). Революционный ход, громадные последствия которого нельзя не признать. Оставив поверженной на поле боя большую часть устной культуры (в те времена бесспорно доминировавшей в мире неграмотных), он открывал бескрайние горизонты перед человеческой мыслью, придавая ей свободу и силу. Он фактически разрушал привилегию на распространение идей и информации, от века принадлежавшую очередным правителям. Дальше произошло следующее: для того чтобы распространять свои идеи, уже не нужно было держать при себе свору писцов, чего ни одно частное лицо не могло себе позволить, или иметь гравировальный станок, машину, настолько сложную и малопродуктивную, что это исключало получение какой бы то ни было прибыли. Фантастика.

Но нам сейчас важно прояснить, что, несмотря на сногсшибательные последствия, изобретение книгопечатания все-таки остается для нас блестящим технологическим прорывом, который все-таки не явился заметным потрясением в области человеческой мысли, сравнимым с научной революцией или с приходом идеологии романтизма. Подобно прочим технологическим революциям, она, похоже, не привела непосредственно к коллективной мутации разума: она будто бы застопорилась, не дойдя до цели, дав человеческому роду время принять свои меры и прибрать ее к рукам. И все же она явилась гениальным ходом в партии, не слишком изменившейся, продолжившейся по тем же самым правилам, основанным, со всем почтением, на истории игры, которая в основе своей осталась прежней.

СТЕФЕНСОН. Приведу другой пример, не такой расхожий: изобретение паровой машины (Англия, 1765). И здесь речь не идет просто о гениальной находке: это открытие изменило мир. За данным изобретением последовала промышленная революция, неисчислимые последствия которой сказались не только в повседневном обиходе, но прежде всего в экономической и социальной географии мира: карта, обозначавшая пути движения денежных средств и границу между богатыми и бедными, устарела в тот самый день, когда заработал первый ткацкий станок на паровой тяге: все изменилось, да таким радикальным и насильственным способом, что львиную долю леденящих душу кровавых конфликтов двадцатого столетия можно возвести к первому скрипу этого на первый взгляд безобидного механизма. Правда, впечатляет?

Но и здесь то же самое: волна вроде бы захлестнула человечество с головой, но потом отхлынула, и если сейчас мы ищем развилку, направившую нас на другой путь, изменившую наше самосознание, мы вспоминаем не паровоз Стефенсона и даже не глухое отчаяние первых английских фабрик. Нет: мы вспоминаем Гуманизм, вспоминаем Просвещение. Подлинные революции в умах, связанные с технологическим прогрессом лишь постольку-поскольку. Теперь, по прошествии веков, можно видеть, что именно они выполняли роль смазки в мировом механизме, пока не заработала гидравлическая система, способная сдвинуть с места колоссальные слои – многотонные идеологические пласты, – задавшись целью изменить абрис человеческих чувств, взрыть внешнюю оболочку планеты под названием «человек». То были не просто прекрасные ходы: то была новая игра.

Фактически, немного упрощая, мы можем сказать, что многие революции изменяют мир, и часто это технологические революции; но таких, которые изменяют людей, причем радикально, немного: их, наверное, следует называть ДУХОВНЫМИ РЕВОЛЮЦИЯМИ. Любопытно, что мы, повинуясь наитию, ПОМЕЩАЕМ НАШУ РЕВОЛЮЦИЮ, РЕВОЛЮЦИЮ ЦИФРОВУЮ, ВО ВТОРОЙ РАЗРЯД, СРЕДИ РЕВОЛЮЦИЙ ДУХОВНЫХ. Хотя она со всей очевидностью предстает перед нами как революция технологическая, мы приписываем ей размах, каким обычно технологические революции не обладают: признаем за ней способность породить новое понимание человечества. Вот почему мы так на нее реагируем, вот откуда берутся наши страхи. Мы не ограничиваемся тем, что предвидим опасности, связанные с любой технологической революцией: многие лишатся работы, произойдет несправедливое перераспределение благ, целые культуры исчезнут, пострадает планета Земля, закроются старые молочные лавки, и т. д., и т. п. Мы, конечно, перечисляем все эти бедствия, но, как выше указывалось, в какой-то момент наши страхи становятся шире, распространяются на моральную, духовную, даже генетическую природу человека: нас приводит в ужас радикальная мутация, явление нового человека, нечаянно порожденного неодолимым и неотразимым техническим изобретением. Мы прозреваем в малой революции, технологической, приход революции большего масштаба, самым откровенным образом происходящей в умах.

Это – решающий момент. Он требует особого внимания: пожалуйста, переведите сотовый в спящий режим, шикните на ребенка, чтобы он умолк, ведь я собираюсь представить перед вами историю того, как переменились ваши вкусы.

Мы прозреваем в малой революции, технологической, приход революции большего масштаба, самым откровенным образом происходящей в умах.

Это движение мысли мы должны запечатлеть в образе – потом вглядеться в него хорошенько и спросить себя: какого черта, зачем мы все это делаем? Придаем ли слишком важное значение тому, что изобретаем? Приписываем ли простому прорыву в области технологии то, что никак с ним не может быть связано? Может, мы просто поддались панике? И все это – явное недоразумение, плод наших собственных страхов?

Это не исключено, но я бы не стал утверждать.

Я убежден, напротив, в том, что блистательно верна наша догадка: меняется не что-то в отдельности, но всё вместе. Что-то вроде чудесного инстинкта, присущего животным, заставляет нас признать, что происходящая на наших глазах мутация не остановится на том, чтобы выбрать ресторан, где лучше поужинать. Пусть вслепую, но мы отчетливо сознаем это.

И что теперь?

Постараюсь изложить как можно более просто: по всей вероятности, мы действительно переживаем духовную революцию, и если вы меня спросите, как это согласуется с тем, что технологические революции никогда не достигали такого размаха, я скажу вам следующее: поверьте, мы впадаем в банальное смещение перспективы, вполне понятное, но коварное и неистребимое: МЫ ПОЛАГАЕМ, БУДТО ДУХОВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ЯВИЛАСЬ СЛЕДСТВИЕМ РЕВОЛЮЦИИ ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ, А НА САМОМ ДЕЛЕ ВСЕ НАОБОРОТ, И МЫ ДОЛЖНЫ ЭТО ПОНЯТЬ. Мы думаем, будто цифровой мир явился причиной всего, что произошло, а в действительности все не так, и следует прочитывать его как то, чем он на самом деле является, то есть как следствие, проистекающее из некоего духовного переворота. Честное слово, нужно перевернуть карту. И после вглядеться в нее. Нужно разрушить эту проклятую последовательность: сначала духовная революция, потом технологическая. Выскажите соображение, будто компьютеры породили новую форму мышления (или недомыслия, зовите как хотите), а теперь быстро переверните фразу: получится, что новый тип мышления породил компьютеры. Это означает, что некая мутация в умах способствовала созданию орудий, соответствующих ее бытию в мире, и сотворила их очень быстро, что мы и называем цифровой революцией. Продолжайте переворачивать логику фразы, не останавливайтесь. Не задавайтесь вопросом, что за ум способен был начать пользоваться Google, лучше спросите себя, какой ум задумал орудие, подобное Google. Не старайтесь понять, в самом ли деле пользование смартфоном нас отключает от реальности, а попытайтесь уразуметь, к какой именно связи с реальностью мы стремились, признавая совершенно ни к чему не пригодным стационарный телефон. Мания делать несколько дел одновременно приводит к неспособности сосредоточиться на чем-то конкретном, и все-таки переверните фразу: откуда, из какого угла собирались мы выходить, когда создали орудия, позволившие нам, наконец, играть сразу на нескольких досках? Если цифровая революция пугает вас, переверните фразу и спросите себя, от чего мы спасались, когда приоткрыли дверь этому явлению. Ищите ум, породивший цифровую революцию, это важнее, чем изучать ее последствия: в нем, в этом уме, ее первоначальная матрица. Потому что новый человек не произошел от смартфона: он придумал смартфон, ибо нуждался в нем, изобрел его для своего пользования и потребления, сконструировал, чтобы выйти из заточения, или ответить на вопрос, или избавиться от страха. Пауза. Последнее усилие.

▶ Итак, все цифровые твердыни, встающие на нашем горизонте, могут прочитываться как геологические формации, взметнувшиеся к небу силой подземного толчка.

Этот толчок – духовная революция, породившая нас. Он произошел в некоем месте, в некой складке времени, которую мы не опознали и не осознали: но зато мы можем выявить и изучить видимые изменения, какие претерпела земная кора наших жестов, привычек, образа мыслей.

Многие из этих изменений в самом деле связаны с цифровой революцией, и именно они представляются, более чем прочие, неким шифром, скрывающим тайные коды мутации, – но если не принимать их за причину всего происходящего, они могут многому научить, многое поведать.

Следует относиться к ним как к руинам, как к археологическим находкам, которые помогут выявить все чудеса скрытой цивилизации.

Нашей. ◀

Можете включить сотовый, спасибо.

Ну вот, ребенок расплакался.

Обобщаю: переверните эту чертову карту.

Цифровая революция – внизу, не наверху.

Вот так.

Привыкайте считать цифровой мир следствием, не причиной. Киньте взгляд туда, где все началось. Ищите духовную революцию, от которой все происходит. Если существует некая модель человечества, которая всем этим вырабатывается, она заключена там.

Хорошо.

Это верно, что наша карта практически не заполнена, но она хотя бы повернута так, как надо.

Поверьте мне, это было самым трудным делом.

Теперь можно начинать измерения, ставить названия, проводить границы.

Оттолкнемся от мысли, что цифровая революция – нечто вроде горного хребта, возникшего в результате подземного толчка. И попробуем обозначить его.