Онлайн чтение книги Остров доктора Моро The Island of Dr. Moreau
XIV. Одиночество

Вечером я уехал с острова; небольшой юго-западный ветерок гнал мою лодку, и она медленно подвигалась вперед в открытое море. Остров, по мере моего удаления от него, уменьшался все более и более, и, наконец, одни только спиральные струйки дыма вулкана на фоне неба, залитого лучами заката, выдавали его присутствие.

Так блуждал я по морю в продолжение трех дней, расходуя с чрезвычайною бережливостью еду и воду.

На третий меня меня приняли на бриг, который шел из Азии в Сан-Франциско; ни капитан, ни его помощник не хотели верить моей истории, думая, что мое долгое одиночество и постоянные страхи лишили меня рассудка.

Тогда, боясь, что того же мнения будут держаться и другие люди, я старался избегать рассказов о своих приключениях и решил совершенно не вспоминать о происшедшем со мною после кораблекрушения судна «Dame Altière» и до того момента, когда я был взят на бриг, т. е. вычеркнуть из свой памяти целый год своих мытарств. Мне приходилось действовать с чрезвычайною осмотрительностью, чтобы не быть принятым за помешанного. Меня часто посещали воспоминания о Законе, о погибших двух моряках, о трупе в чаще камышей. Наконец, как ни мало естественным может показаться это, тем не менее, при мысли о возвращении в общество себе подобных, я, вместо рассчитываемой спокойной жизни и доверия среди людей, почувствовал в сильнейшей степени тот смутный страх, который беспрерывно мучил меня во время пребывания моего на острове.

Никто не хотел мне верит, и я таким чуждым казался для людей, каким был в свое время для людей-животных; к тому же, у меня, без сомнения, сохранились некоторые природные узкости моих прежних сотоварищей.

Говорят, что страх есть болезнь; хотя бы это и было так, я могу, теперь спустя несколько лет, уверить, что постоянное беспокойство подобно тому, какое может испытывать полуукрощенный львенок, смущает мой дух. Оно принимает самую различную форму.

Я вижу лица мрачные и оживленные, пасмурные и страшные, быстрые и лживые, и нет ни одного с выражением спокойствия разумного существа. А между тем, я не могу помешать себе стараться не встречаться с ними, избегать их любопытных взглядов, вопросов, помощи, я мне хочется снова удалиться от них и остаться наедине с самим собою.

По этой причине я живу теперь подле пустой широкой равнины, где могу уединиться, когда такие сомнения нисходят в мою душу. Тихо бывает тогда в громадной пустынной равнине. Во время жизни в Лондоне мое чувство страха было для меня невыносимо. Я не мог избегать людей; их голоса слышались через окна, и запертые двери служили лишь ничтожною предосторожностью; я выходил на улицу и боролся с моими иллюзиями, но мне казалось, что женщины кругом меня мяукали, голодные украдкою бросали на меня завистливые взгляды; бледные и изнуренные рабочие, покашливая, с опущенными вниз глазами, проходили мимо тяжелою поступью, подобно раненым животным, теряющим свою кровь. Старцы, сгорбленные и пасмурные, ворча сквозь зубы, шли по улицам и равнодушно относились к высмеивающим их ребятам. Когда же я входил в какую-нибудь часовню, и там повторялось то же самое.

Мне казалось, что патер лопочет «великие мысли», подобно Человеку-Обезьяне. Или же я забирался в какую-нибудь библиотеку, и в ней сосредоточенные лица, наклонившиеся над книгами, представлялись мне существами, терпеливо выслеживающими свою добычу. Но особенно мне были противны угрюмые и невыразительные лица, встречаемые в поездах и омнибусах. Они скорее походили на трупы, нежели на людей; поэтому я не отваживался более путешествовать, неуверенный в том, что останусь один. И мне казалось даже, что я сам не был разумным созданием, а животным, терзаемым каким-то странным беспорядком в мозгу, который заставлял меня, как барана, пораженного вертячкой, блуждать с одиночестве.

Я посвящаю свой досуг чтению и опытам по химии и провожу большую часть ночей, когда воздух чист, за изучением астрономии, ибо не знаю, как и почему на меня при виде множества сверкающих звезд чувство безопасности и бесконечного мира нисходит в мою душу. Там, я верю этому, в вечных и бесконечных законах веществ, а не в заботах, преступлениях и ежедневных людских мучениях, все наиболее зверское в нас должно находить утешение и надежду. Я надеюсь на это, в противном случае мне не для чего жить.

Итак моя история кончается надеждою и одиночеством.

КОНЕЦЪ.