Онлайн чтение книги Остров доктора Моро The Island of Dr. Moreau
IV. Остроконечное ухо

Все окружающее меня казалось мне в то время столь странным, и мое положение было результатом скольких неожиданных приключений, что я не различал ясно ненормальности каждого предмета в отдельности. Я последовал за клеткою с ламою, направлявшейся к ограде, и присоединился к Монгомери, который просил меня не вступать в огороженное каменной стеной пространство. Тогда же я заметил, что пума в клетке и куча другого багажа были сложены около входа в ограду. При моем возвращении на берег выгрузка шлюпки оказалась оконченной, и сама она была вытащена на песок. Седой старик подошел к нам и обратился к Монгомери:

— Приходится теперь заняться нашим неожиданным гостем. Что нам делать с ним?

— У него значительные научные познания! — отвечал Монгомери.

— Я сгораю от нетерпения приступить к работе над новым материалом! — проговорил старик, кивнув головою по направлению к ограде, при этом глаза его вдруг заблистали.

— Я охотно этому верю! — возразил Монгомери почти шепотом.

— Мы не можем послать его туда, вниз, и у нас также нет времени, чтобы выстроить ему новую хижину. Тем более мы не можем его сегодня же посвятить в нашу тайну!

— Я в ваших руках! — сказал я.

У меня не было никакого представления о том, что он подразумевал под словом «туда, вниз».

— Я уже обо всем этом подумал, — ответил Монгомери. — Моя комната снабжена наружною дверью…

— Это превосходно! — живо прервал старик. Мы все втроем отправились к ограде.

— Для меня неприятно такое скрытничанье, господин Прендик, но вы прибыли так неожиданно. Наше маленькое строение скрывает в себе одну или две тайны; можно вообразить, комната Синей Бороды, но в действительности нет ничего ужасного… для здравомыслящего человека. В данный же момент… так как мы вас не знаем…

— Конечно, — прервал я его, — было бы глупо мне обижаться на ваши предосторожности!

Большой его рот скривился в слабую улыбку, и наклонением головы он поблагодарил меня. Это был один из тех молчаливых людей, которые, когда смеются, заостряют углы рта.

Мы миновали главный вход ограды. Главный вход представлял плотно притворявшуюся толстую деревянную решетку, окованную железом; около него в кучу была сложена вся кладь со шкуны. У угла ограды находилась маленькая дверца, которой я до сей минуты не примечал. Седой старик вытащил из засаленного кармана своей синей куртки связку ключей, отомкнул дверь и вошел. Эти ключи и многосложные запоры чрезвычайно поразили меня. Я последовал за ним и очутился в маленькой комнатке, убранной хотя просто, но с некоторым комфортом; ея внутренняя дверь, слегка приоткрытая, выходила на мощенный двор. Монгомери быстро захлопнул ее. В самом темном углу комнаты был подвешен гамак; крошечное окно без стекол и с железной решеткой пропускало дневной свет со стороны моря.

— Эта комнатка, — сказал мне старик, — должна служить вашим жилищем, а внутренняя дверь, — добавил он, — во избежание неприятного злоключения ее закроют — границей, которой не следует преступать!

Он обратил мое внимание на складное кресло, удобно стоявшее перед окном, и на полку, около гамака, со старыми книгами;. среди этих последних находилось много руководств по хирургии и произведений римских и греческих классиков, которые я лишь с трудом мог разбирать. Не желая во второй раз открывать внутреннюю дверь, он вышел через наружную.

— Мы обыкновенно здесь обедаем! — сообщил мне Монгомери, затем, повидимому, у него явилось какое-то неожиданное сомнение, и он бросился догонят своего товарища.

— Моро!.. — услышал я его зов, но не обратил внимание в данную минуту на это слово. Немного спустя, при рассматривания книг, оно снова пришло мне на память: где я слышал уже это имя?

Я уселся перед окном и принялся с аппетитом доедать несколько оставшихся у меня сухарей.

— Кто это такой был Моро? — вертелось в моей голове.

Через окно я увидел одно из странных, одетых в белое существ, которое тащило по песку какой-то ящик. Затем слышно было, как вкладывали в замочную скважину ключ и повернули его в замке два раза, и заперли внутреннюю дверь. Немного времени спустя, позади запертой двери послышался шум, производимый собаками, которых привели со шлюпки. Они не лаяли, но каким-то странным образом фыркали и ворчали. Я слышал беспрестанный их топот и голос Монгомери, старавшегося их успокоить.

Я чувствовал себя сильно потрясенным многочисленными предосторожностями, которые принимали двое людей, чтобы сохранить тайну их ограды. Долго я размышлял об этом, а также и об имени Моро, почему-то казавшемся мне знакомым. Но человеческая память так странна, что мне не удавалось вспомнить, с чем связано это столь хорошо известное имя, потом мои мысли стали вращаться около непостижимой странности безобразного существа, закутанного в белое, только что виденного мною на берегу.

Я никогда еще не имел случая видеть подобных ухваток и столь неловких движений, как те, которые обнаруживал он, таща свой ящик. Я вспомнил, что ни один из этих людей не заговаривал со мною, хотя они несколько раз как-то особенно и тайком наблюдали за мною, и их взгляд совершенно не походил на наивный взгляд обыкновенного дикаря. Я спрашивал себя, на каком языке они говорят. Все они, казалось, были чрезвычайно молчаливы, а когда говорили, то издавали неправильнейшие звуки. Что могло быть в них хорошего?

Потом мне вновь вспомнились глаза уродливо сложенного слуги Монгомери. В этот самый момент вошел тот, о котором я только что думал. Теперь он был одет в белую одежду и нес маленький поднос; на последнем находились вареные овощи и кофе. Я едва мог сдержать брезгливое чувство, видя, как он, вежливо раскланявшись, поставил поднос на стол передо мной.

Вдруг удивление парализовало меня. Из-под длинных гладких прядей волос выделилось его ухо. Я увидел его вдруг совершенно вблизи. Человек имел остроконечные уши, покрытые пухом тонких волос коричневого цвета.

— Вам завтрак, сударь! — проговорил он.

Я всецело погрузился в рассматривание его и не подумал дать ему какой-либо ответ. Он повернулся на пятках и направился к двери, странно поглядывая на меня через плечо. При этом мне пришли в голову, по какому-то бессознательному мысленному процессу, слова, заставившие вернуться мою память к происшедшему десять лет тому назад. Некоторое время слова эти неясно носились в моей голове; внезапно мне бросилось в глаза заглавие красными буквами «Доктор Моро», написанное на замшевом переплете одной брошюры, трактующей об опытах, при чтении которых мороз по коже подирает вас. Затем мои воспоминания точно выяснялись, и эта брошюра, давным давно забытая, с неожиданною ясностью воскресла в памяти.

В ту пору я был еще очень молод, а Mopo, должно быть, было, по крайней мере, лет пятьдесят. Знаменитый и крупный физиолог, хорошо известный в ученых кружках своим оригинальным способом мысли и грубой откровенностью, с которой он излагал свои мнения. Был ли это тот же самый Моро, которого я только что видел? Он славился переливанием крови, некоторыми другими изумительнейшими деяниями и, кроме того, приобрел громадную известность своими работами о болезненных процессах. Но вдруг эта блестящая карьера окончилась; ему пришлось покинуть Англию. Это случилось благодаря одному журналисту. Последний, в качестве помощника, проник в лабораторию доктора с твердо принятым намерением выведать и обнародовать сенсационные ее тайны. Благодаря неприятному случаю — если только это можно назвать случаем — возмутительная брошюра журналиста приобрела громкую известность, а именно: в самый день публикации одна несчастная собака, у которой с живой была содрана кожа и отняты различные части тела, вырвалась из лаборатории Моро.

Все это произошло во время, когда ощущался недостаток в новостях, и ловкий издатель журнала, двоюродный брат коварного лаборанта, обратился с воззванием к совести целого народа. Уже не в первый раз совесть противилась экспериментальному методу; поднялся сильнейший ропот, заставивший доктора просто на просто покинуть страну. Возможно, что он заслужил подобное осуждение, но я никогда не перестану считать за полный позор ту слабую поддержку, которую несчастный ученый нашел у своих собратьев, и тот малодушный образ действий, обнаруженный по отношению к нему людьми науки. По объяснениям журналиста, некоторые из его опытов были бесполезно жестокими. Быть может, он и мог бы примириться с обществом, прекратив свои исследования, однако, он без всякого колебания решил предпочесть свои работы, как поступил бы на его месте всякий, кто хоть раз поддавался упоению от научных открытий. Он был холост, словом, ему оставалось иметь в виду только свои личные интересы.

Я окончательно убедился, что нашел того же самого Моро. Все приводило к этому заключению. И тогда стало мне ясно, для какой цели были предназначены пума и все животные, которых только что разместили, вместе с остальным багажем, во дворе, позади моего жилища. Какой-то странный и раздражающий запах, показавшийся мне знакомым, и которому я в начале не придавал никакого значения, пробудил мои воспоминания. Это был запах антисептических средств, царствующий во время операций. Вдруг за стеною мне послышались рычание пумы и ворчание одной из собак, как будто бы их только что ранили.

Между тем вивисекция не заключала в себе ничего ужасного, в особенности для человека науки, и не могла служить объяснением всех этих таинственных предосторожностей. Внезапно и неожиданным скачком мысль моя снова перенеслась к слуге Монгомери и с отчетливою ясностью представила его остроконечные уши и светящиеся глаза. Потом мой взор стал блуждать по синему морю, волнующемуся от дуновения свежего ветерка, и странные происшествия последних дней всецело завладели мной.

Что все это обозначало? Закрытая ограда на пустынном острове, знаменитый вивисектор и эти уродливые, безобразные существа?

Час спустя, вошел Монгомери, и этим, волей-неволей, я был отвлечен от догадок и подозрений, в которые погрузился. Его слуга-урод следовал за ним, неся поднос, на котором красовались различные вареные овощи, бутылка с виски, графин воды, три стакана и три ножа. Из угла я следил взором за странным созданием, которое, в свою очередь, своими разбегающимися во все стороны глазами подсматривало за мною. Монгомери объявил мне, что он будет завтракать вместе со мною, тогда как Моро, слишком занятый новыми работами, не придет вовсе.

— Моро, — произнес я, — это имя мне знакомо!

— Вот как?.. Ах, чорт возьми! Какой я осел, что произнес его! Следовало бы прежде подумать об этом. Коли там, то делать нечего; можно сказать, что у вас в руках теперь некоторые данные для разъяснения наших тайн! Не угодно ли вам виски?

— Нет, благодарю, я никогда не употребляю спиртных напитков!

— Мне следовало бы поступать подобно вам. Но теперь… С чему закрывать дверь, когда вор уже удалился? Этот адский напиток, — одна из причин моего присутствия здесь. Он и туманная ночь. Я рассчитывал на свою счастливую звезду, как вдруг Моро предложил мне сопровождать его. Это странно…

— Монгомери, — проговорил я в момент, когда наружная дверь затворилась, — почему у вашего слуги остроконечные уши?

Он пробормотал проклятие, в течение минуты, с набитым ртом пристально глядел на меня и повторил:

— Остроконечные уши?

— Да, — продолжал я насколько возможно спокойно, несмотря на стеснение в груди, — да, его уши заострены и покрыты тонкой черной шерстью!

С притворным равнодушием он налил себе виски и воды и произнес:

— Может быть, что… его волосы прикрывали уши!

— Конечно, может быть, но я видел их в то время, когда он наклонился, чтобы поставить на стол кофе, посланный вами мне сегодня утром. Кроме того, глаза у него светятся в темноте!

Монгомери был поражен предложенным мною вопросом.

— Я всегда думал, — произнес он с развязностью, весьма сильно шепелявя, — что уши у него представляют нечто странное… Манера его прикрывать их… А на что они походили?

Его неопределенные ответы убедили меня в том, что он знает правду, но не говорит. Однако, я был не в силах сказать ему это прямо в лицо.

— Уши остроконечны, — повторил я, — остроконечны… довольно маленькие… и покрыты шерстью… да, весьма ясно покрыты шерстью… вообще же говоря, этот человек одно из самых странных существ, которых мне приходилось видеть!

Яростное хриплое рычание раненого животного послышалось за стеной, отделявшей нас от ограды. По силе и по глубине оно, по всей вероятности, принадлежало пуме. Монгомери сильно заволновался.

— А! — начал он.

— Где вы встретили этого странного индивидуума?

— Э… э… в Сан-Франциско… Я признаю, что он похож на отвратительное животное… Знаете ли, наполовину идиот. Теперь мне уже не помнится, откуда он родом. Тем не менее, я привык к нему… а он ко мне. Какое впечатление производит он на вас?

— Он не производить впечатления естественного существа. В нем есть что-то такое… Не подумайте, что я шучу. Но при своем приближении он возбуждает во мне неприятное ощущение, какую-то дрожь в теле. Одним словом, как будто бы от прикосновения… дьявола…

Пока я говорил, Монгомери прекратил еду.

— Удивительно, — возразил он, — я не испытываю ничего подобного!

Он снова принялся за овощи.

— У меня не являлось даже ни малейшего представления того, что вы мне теперь говорите, — продолжал Монгомери, набивая рот. — Экипаж шкуны… должно быть, чувствовал тоже самое… Он всячески нападал на бедного чертенка… Вы ведь сами видели, например, капитана?

Вдруг пума снова принялась рычать и на этот раз еще сильнее. Монгомери выбранился вполголоса. Мне пришла мысль поговорить о людях, бывших в шлюпке; в это же время несчастное животное, за оградой, испустило целый ряд пронзительных и коротких взвизгиваний.

— Какой расы люди, разгружавшие шлюпку? — спросил я.

— Солидные гуляки, что ль? — переспросил он рассеянно, хмуря брови, между тем как животное продолжало выть.

Я не произнес больше ни слова. Он смотрел на меня своими влажными серыми глазами, постоянно наливая себе виски. При этом он пытался вовлечь меня в спор относительно спиртных напитков; по его мнению, дескать, спасением своей жизни я исключительно обязан этому лекарству, и, казалось, желал придать большую важность тому обстоятельству, что я спасся благодаря ему. Я отвечал ему невпопад, и вскоре наша трапеза была окончена. Безобразный урод с остроконечными ушами явился для уборки со стола, и Монгомери снова оставил меня одного в комнате. К концу завтрака он находился в плохо скрываемом возбужденном состояний, причиной которого, очевидно, являлись крики пумы, подвергнутой вивисекции; он сообщил мне часть своего удивительного отсутствия мужества; таким образом мне пришлось самому успокаивать себя.

Я сам находил эти крики весьма раздражительными, а по мере того, как приближалось послеобеденное время, они увеличились в интенсивности и глубине. Сначала они были для меня только мучительны, но их постоянное повторение, в конце концов, совершенно расстроило меня. Я бросил в сторону перевод Горация, который пробовал читать, и, сжав кулаки и кусая губы, стал шагать по комнате из угла в угол.

Вскоре я заткнул уши пальцами. Жалобный тон этих завываний мало-помалу пронизывал меня насквозь, и, наконец, в них стало выражаться столь жестокое страдание, что я не мог дольше оставаться запертым в своей комнате. Я переступил порог и пошел под палящим зноем полуденного солнца. Проходя мимо главного входа, я заметил, что он снова был заперт.

На вольном воздухе крики звучали еще сильнее; в них как-будто выражались страдания всего мира, слившиеся в один голос. Однако, мне кажется, — об этом я давно думал, — что, если бы точно такое же страдание испытывалось кем-нибудь вблизи меня, но не выражалось бы никакими звуками, я отнесся бы к нему довольно хладнокровно. Жалость охватывает нас, главным образом, тогда, когда страдания проявляются голосом, терзающим наши нервы. Не смотря на блеск солнца и зелень деревьев, колеблемых свежим морским ветерком, все вокруг меня возбуждало во мне только смятение, и пока я находился в сфере криков, черные и красные призраки носились перед моими глазами.