Онлайн чтение книги Джунгли The Jungle
Глава V

Они купили дом. Трудно было поверить, что теперь этот удивительный дом — их собственность и что в любую минуту они могут в него переехать. Их мысли были заняты только домом и тем, как они его обставят. Через три дня истекал срок найма квартиры у Анели, и они не теряли времени даром. Нужно было купить кое-какую мебель, и в свободные часы они только об этом и толковали.

Человеку, которому предстояло разрешить такую задачу в Мясном городке, не приходилось далеко ходить — ему достаточно было пройтись по улице и прочесть рекламы или же влезть в трамвай, и он сразу получал исчерпывающую информацию почти обо всем, что ему могло понадобиться. Просто трогательно, с каким рвением все пеклись о вашем здоровье и счастье. Вам хочется курить? Вот небольшой трактат о сигарах, который весьма толково объясняет, почему только пятицентовые сигары «перфекто» Томаса Джефферсона достойны названия сигар. Или, быть может, вы злоупотребляете курением? Вот средство от курения, двадцать пять пилюль за двадцать пять центов, и полная гарантия избавления от этой привычки после приема десяти пилюль. Так прохожему сообщали, что кто-то уже постарался облегчить его жизнь и доводит это до его сведения. У реклам Мясного городка был особый стиль, приспособленный ко вкусам местного населения. Одна с нежной заботливостью спрашивала: «Ваша жена бледна? У нее дурное настроение, она бродит по дому и всем недовольна? Почему вы не посоветуете ей принять «жизненный эликсир» доктора Ленахана?» Другая, так сказать, шутливо похлопывала вас по плечу. «Не будьте болваном! — гласила она. — Пойдите и купите средство от мозолей «голиаф». «Ходите пешком, — рекомендовала третья. — Это так приятно, когда на ногах башмаки «эврика» по два с половиной доллара за пару!»

Картинки одной из этих назойливых реклам привлекли внимание семьи Юргиса. На них были изображены две очень миленькие птички, которые вили себе гнездо. Мария попросила свою знакомую прочесть рекламу и сообщила остальным, что речь там идет о меблировке дома. «Выстелите ваше гнездышко перышками», — говорилось в ней и далее сообщалось, что все перышки, необходимые для гнезда из четырех комнат, можно купить за ничтожную сумму в семьдесят пять долларов. Самым важным в этом предложении было то, что сразу следовало внести лишь небольшую часть денег — остальное можно было выплачивать по нескольку долларов ежемесячно. Нашим друзьям требовалась какая-нибудь обстановка — обойтись без нее было невозможно, но их скромные сбережения совсем оскудели, и это так пугало их, что представившийся выход показался им спасением. Снова начались волнения, снова Эльжбета подписывала бумаги, и вот однажды вечером, когда Юргис вернулся с работы, ему сообщили чудесную новость: вещи прибыли и благополучно водворены в новом доме — гостиная из четырех и спальня из трех предметов, обеденный стол с четырьмя стульями, красиво разрисованный алыми розами умывальник, посуда, тоже с алыми розами, и так далее. Когда распаковали ящик, одна тарелка оказалась разбитой, и наутро Онна первым делом решила пойти в магазин обменять ее; кроме того, были обещаны три кастрюли, а прибыли только две. Не думает ли Юргис, что их хотели обмануть?

На следующий день они перебрались в новое жилище, и мужчины, вернувшись с работы и наскоро пообедав у Анели, занялись перетаскиванием имущества в новый дом. Расстояние в действительности оказалось более двух миль, но Юргис в эту ночь проделал два рейса с огромным узлом из тюфяков и постельных принадлежностей на голове и со связками одежды и тючками, набитыми всякой всячиной, в руках. В любом другом месте Чикаго его немедленно задержали бы, но здесь, и Мясном городке, полисмены привыкли к такому способу переезда с квартиры на квартиру и довольствовались тем, что время от времени бегло осматривали вещи. Удивительно, до чего красиво, даже при тусклом свете лампы, выглядели комнаты, когда вся мебель была расставлена! Они превратились в настоящее семейное гнездышко, почти такое же восхитительное, как то, о котором говорилось в рекламе. Онна просто плакала от радости, и вместе с кузиной Марией они схватили Юргиса за руки и потащили по комнатам, садясь на все стулья по очереди и заставляя его тоже садиться. Один стул заскрипел под его тяжестью, девушки испуганно завизжали, проснулся малыш, и на шум сбежалась вся семья. Это был для них действительно великий день, и, как ни устали Онна с Юргисом, они долго еще сидели, обнявшись и упоенно поглядывая вокруг. Как только они все устроят и отложат немного денег, они поженятся и будут жить в этом доме — вон та маленькая комната станет их комнатой!

Устройство нового жилья было для них поистине нескончаемым источником радости. Они не могли тратить деньги только ради удовольствия, но были вещи, совершенно необходимые в хозяйстве, и приобретение их всегда превращалось для Онны в событие. Покупать приходилось поздно вечером, чтобы мог пойти и Юргис, и предлогом для таких экспедиций порою служила перечница или дюжина десятицентовых стаканов. В субботу вечером они вернулись с полной сумкой и выложили покупки на стол, и вся семья сгрудилась вокруг, дети влезли на стулья или хныкали, требуя, чтобы их взяли на руки и все показали. Они купили и сахар, и соль, и чай, и щипцы, и банку сала, и кувшин для молока, и платяную щетку, и башмаки для одного из мальчиков, и банку растительного масла, и молоток, и фунт гвоздей. Гвозди нужно было вбить на кухне и в спальнях, чтобы развесить на них вещи, и все приняли участие в спорах, какой гвоздь куда вбить. Затем Юргис решил испытать молоток и стукнул себя по пальцам, так как молоток был слишком мал, и обозлился, потому что Онна не позволила ему потратить лишних пятнадцать центов на покупку большого молотка. Тогда Онна захотела попробовать сама и тоже ударила себя по пальцу и вскрикнула, и, разумеется, Юргис должен был поцеловать ушибленное место. Когда все, наконец, испробовали новый молоток, гвозди были вбиты и вещи развешены.

Однажды Юргис пришел домой, неся на голове большой ящик, и послал Ионаса за вторым, который он тоже купил. Он собирался на другой день вынуть из них переднюю стенку, вставить внутрь полки и сделать из них шкафы. Слишком много птичек было в этой семье, и в рекламном гнездышке не хватало перьев на всех.

Обеденный стол они, разумеется, поставили в кухне, а столовую превратили в спальню для тети Эльжбеты и пятерых детей. Она с двумя младшими спала на единственной кровати, а для остальных на пол клали тюфяк. Мария с Он ной втаскивали для себя на ночь тюфяк в гостиную, а трое мужчин и старший мальчик спали в соседней комнате на голом полу. Однако и на такой постели они спали непробудным сном, и в четверть шестого утра тете Эльжбете приходилось подолгу стучать в их дверь. Она приготовляла для них большую кастрюлю дымящегося черного кофе, овсянку, хлеб и копченую колбасу, потом накладывала в их обеденные судки толстые ломти хлеба с салом — масла они не могли себе позволить, — несколько луковиц, кусок сыра, и они отправлялись на работу.

Юргису казалось, что он впервые в жизни работает по-настоящему, впервые в жизни делает нечто, требующее затраты всех его сил. Когда вместе с другими посетителями он стоял на галерее, глядя, как работают люди в убойной, и восхищаясь их быстротой и силой, как будто перед ним были удивительные машины, он не думал о том, чего стоят эти быстрота и сила, то есть не думал, пока сам не попал в преисподнюю и не снял пиджак. Тогда все здесь представлялось ему совсем в другом свете, а теперь он увидел оборотную сторону медали. Темп работы, установленный в убойной, требовал от человека величайшего напряжения; с момента забоя первого быка и до полуденного гудка, а затем с половины первого и бог весть до которого часа вечера или ночи руки, глаза и мозг рабочего не знали ни минуты отдыха. Юргис увидел, какими средствами хозяевам удалось добиться такого положения: быстрота выполнения некоторых операций определяла темп всех остальных, и на них ставили людей, которых хорошо оплачивали и часто меняли. Нетрудно было отличить таких «настройщиков» от других рабочих, потому что за ними все время наблюдали мастера, и работали они как черти. Называлось это «пришпориванием», а если кто-нибудь не выдерживал, то сотни людей на улице только того и ждали, чтобы их взяли на испытание.

Однако Юргис не возмущался — он был даже доволен таким темпом. Ему уже больше не приходилось размахивать руками и переступать с ноги на ногу, как прежде. Он посмеивался про себя, когда несся вдоль рядов туш, поглядывая порою на рабочего, бегущего впереди. Конечно, работа могла быть приятнее, но это была нужная работа, а чего человек может требовать от жизни, кроме права делать полезное дело и получать за это хорошие деньги?

Так думал Юргис и так он говорил — прямо и решительно, как всегда. Но каково же было его удивление, когда он обнаружил, что этим можно нажить неприятности, потому что большинство рабочих придерживалось противоположной точки зрения. Юргис был просто потрясен, узнав, что почти все они ненавидят свою работу. И это чувство было настолько единодушным, что, столкнувшись с ним, человек испытывал недоумение, почти страх; но факт оставался фактом — рабочие ненавидели свою работу. Они ненавидели мастеров, ненавидели хозяев, ненавидели бойни, весь этот район, даже весь город — ненавидели неистовой, горькой и непримиримой ненавистью. Женщины и маленькие дети изощрялись в проклятиях: тут все подло, подло насквозь, подло до основания. А когда Юргис начинал их расспрашивать, они подозрительно косились на него и довольствовались ответом: «Ладно, поработай здесь, тогда сам узнаешь».

Первая сложная проблема, с которой столкнулся Юргис, была связана с профессиональным союзом. До сих пор он никогда не слыхал о существовании профессиональных союзов, и только теперь узнал, что люди объединяются для совместной борьбы за свои права. Юргис спрашивал, что это за права, и спрашивал вполне искренно, — ведь единственным своим правом он считал право искать работу, а найдя ее, исполнять приказания хозяев. Однако этот невинный вопрос выводил его товарищей-рабочих из себя, и они называли его дураком. Однажды к Юргису пришел представитель союза подсобных рабочих мясной промышленности, чтобы завербовать его. Но когда Юргис узнал, что ему придется платить членские взносы, он сразу же уперся, и представитель союза, ирландец, знавший всего несколько слов по-литовски, вышел из себя и начал ему угрожать. Тут рассвирепел и Юргис и недвусмысленно дал понять, что потребуется не один ирландец, чтобы силой затащить его в союз. Понемногу он выяснил, что больше всего рабочие протестуют против «пришпоривания». Они изо всех сил старались добиться замедления темпа работы, потому что, по их словам, не все его выдерживали, иных он просто убивал. Но Юргиса не трогали подобные рассуждения — он справлялся с работой, значит, говорил он, и остальные должны справляться, если они хоть на что-нибудь годны. А не могут — пусть отправляются куда-нибудь в другое место. Юргис не читал книг и не сумел бы произнести французских слов «laisser faire»[13]Не вмешивайтесь (франц.). , но он достаточно повидал свет и знал, что человек должен изворачиваться сам как умеет, а если он пойдет ко дну, никто не обратит внимания на его крики.

Однако известно немало философов — да и простых смертных, — которые в книгах восхваляли Мальтуса, но когда случался неурожай, вносили деньги в фонд помощи голодающим. Так было и с Юргисом, который выносил неприспособленным смертный приговор, а сам целые дни мучился оттого, что его бедный старый отец бродит где-то по бойням, пытаясь устроиться. Старый Антанас с детства привык работать. В двенадцать лет он убежал из дому, потому что отец бил его за попытки научиться грамоте. И он был добросовестным человеком: если ему как следует объяснить, что он должен делать, то потом его можно было не проверять. И вот теперь он измучен душой и телом, и в мире для него нет места, как для паршивой собаки. Правда, ему есть где жить и есть кому за ним ухаживать, даже если он не найдет работы, но Юргис никак не мог отделаться от мысли, что сталось бы со стариком, если бы он был одинок. Антанас Рудкус успел уже побывать на всех предприятиях, во всех цехах Мясного городка; по утрам он стоял в толпе безработных, и, наконец, даже полисмены начали узнавать его и говорить, чтобы он отказался от бесплодных попыток и шел домой. Он побывал во всех окрестных лавках и пивных, прося хоть какую-нибудь работенку, но отовсюду его выгоняли, иногда с бранью, и никто не попробовал задать ему хотя бы один вопрос.

Таким образом, стройное здание веры Юргиса в правильность заведенных порядков дало трещину. Эта трещина была широка, пока Антанас искал работу, и стала еще шире, когда он ее, наконец, нашел. Однажды вечером старик вернулся домой в большом волнении и рассказал, что около одного из маринадных цехов Дэрхема к нему подошел человек, и спросил, сколько он заплатит, если его устроят на работу. Вначале Антанас совсем растерялся, но тот с деловитой откровенностью прямо сказал, что может устроить его, если он согласится отдавать за это треть своего заработка. Когда Антанас спросил, не мастер ли он, его собеседник ответил, что это к делу не относится, но что свое обещание он исполнит.

Юргис пошел к одному из приятелей, которыми уже успел обзавестись, и спросил, что это значит. Приятель, которого звали Тамошус Кушлейка, маленький живой человечек, сворачивавший содранные шкуры в убойной, выслушал рассказ Юргиса без всякого удивления. Такое мелкое взяточничество, сказал он, — дело обычное. Просто какой-то мастер решил немного увеличить свой доход. Пусть Юргис поработает здесь, и тогда он сам узнает, что бойни полны всяких безобразий, — мастера берут взятки не только с рабочих, но и друг с друга, а если управляющему удается дознаться, что мастер взяточник, он сам начинает брать взятки с мастера. Распаляясь все больше и больше, Тамошус принялся объяснять Юргису положение вещей. Вот, например, дэрхемовское предприятие — оно принадлежит человеку, который желает извлечь из него побольше прибыли и при этом отнюдь не стесняется в способах. А за владельцем, в порядке рангов и званий, словно чины в армии, идут директора, управляющие, мастера, и все они пришпоривают тех, кто зависит от них, и стараются выжать из своих подчиненных как можно больше работы. А люди одного ранга только и делают, что интригуют друг, против друга. Их отчеты держатся в тайне, и каждый боится потерять работу, если у другого результаты окажутся лучше, чем у него. И сверху донизу, словно в котле, здесь бурлят зависть и ненависть, здесь нет ни верности, ни порядочности, здесь человек ценится дешевле, чем доллар. И не только порядочности, — здесь нет даже самой простой честности. Почему? Кто может ответить? Должно быть, так вначале завел старый Дэрхем, и это наследство, вместе с миллионами, пробившийся в люди лавочник завещал своему сыну.

Пройдет немного времени, и Юргис сам все увидит: людей, которые делают грязную работу, нельзя провести, они все видят, они заражаются общим духом и начинают поступать, как остальные. Вот Юргис пришел на бойни с намерением стать полезным, выдвинуться, сделаться квалифицированным рабочим, но он скоро поймет свое заблуждение, потому что в Мясном городке добросовестная работа никому еще не помогла выдвинуться. Можно не сомневаться, если кто-нибудь тут выдвинулся, — значит, это отъявленный мерзавец. Тот, кого мастер подослал к отцу Юргиса, выдвинется; выдвинется и тот, кто шпионит и доносит на товарищей, но тот, кто занят только своим делом и честно исполняет свою работу — что ж, его будут «пришпоривать», пока не высосут из него все соки, а потом выкинут на свалку.

Домой Юргис вернулся совершенно ошеломленный. Однако он не мог поверить таким рассказам, — нет, это невозможно. Тамошус просто ворчун. Все свободное время он тратит на дурацкую скрипку, ночи напролет проводит на вечеринках, возвращается домой с рассветом, и, конечно, потом ему не до работы. К тому же он заморыш и не может угнаться за остальными — вот почему ему все не по душе. Однако Юргис продолжал ежедневно сталкиваться со множеством непонятных вещей.

Он попытался уговорить отца не связываться с этим человеком. Но старый Антанас столько времени выпрашивал работу, что у него уже не осталось никаких душевных сил и никакого мужества; ему нужна была работа, любая работа. Поэтому на следующий день он разыскал человека, обещавшего ему место, согласился отдавать ему треть заработка и в тот же день уже работал в дэрхемовских подвалах, где помещались маринадные цехи. Там везде на полу стояли лужи, и поэтому почти весь недельный заработок Антанаса пришлось истратить на покупку башмаков с толстыми подметками. Старик был назначен «подметальщиком» — он целые дни ходил со шваброй и скреб пол. Если не считать того, что в погребе было темно и сыро, работа, особенно летом, была не из тяжелых.

Во всем мире трудно было найти человека более кроткого, чем Антанас Рудкус, и то, что уже на второй день он вернулся с работы, проклиная Дэрхема, такой же озлобленный, как и другие рабочие, показалось Юргису убедительнейшим подтверждением всех рассказов. Его послали чистить люки, и теперь вся семья, собравшись вокруг старика, с изумлением слушала описание того, что он делал. Он работал в цехе, где готовили говядину для консервов. Ее закладывали в чаны с особыми химическими веществами, потом люди вылавливали куски, складывали на тачки и отвозили в кухни. Выловив все, что возможно, рабочие опорожняли чаны прямо на пол, подбирали лопатами остатки и тоже бросали на тачки. Антанаса заставляли шваброй сгребать «рассол» к люку, соединенному со стоком, и хотя пол был покрыт грязью, там снова выбирали все остатки мяса и использовали их. В довершение всего в трубе была устроена особая решетка, возле которой скоплялись отбросы, и каждые два-три дня старик был обязан извлекать их и накладывать на тачки, уже груженные мясом!

Вот что видел Антанас, а Ионасу и Марии тоже было о чем порассказать. Мария работала у одного из независимых консервных фабрикантов и была вне себя, просто неистовствовала от радости, что зарабатывает такие деньги, окрашивая консервные банки. Но однажды она возвращалась домой с бледной маленькой женщиной, которая работала рядом с ней. Эту женщину звали Ядвига Марцинкус, и от нее Мария узнала, почему ей, Марии, посчастливилось устроиться на работу. Она заняла место одной ирландки, которая работала на фабрике с незапамятных времен, лет пятнадцать, по словам Ядвиги. Ирландку звали Мэри Деннис, в молодости ее кто-то соблазнил, и у нее родился сын. Он был калека и эпилептик, но, кроме него, у Мэри не было никого на свете; они ютились вдвоем в комнатушке на задворках Холстед-стрит, где вообще селятся ирландцы. Мэри была больна чахоткой и во время работы непрерывно кашляла, а потом стала совсем плоха, и, когда пришла Мария, надзирательница внезапно решила уволить больную работницу. Ядвига объяснила, что надзирательнице самой надо выполнять определенную норму, и не могла же она отставать из-за больных. А что Мэри работала на фабрике так давно, ее не касалось; она, наверное, даже не знала об этом, так как и она и управляющий были новыми людьми и служили здесь не больше двух-трех лет. Ядвига не знала, что сталось с бедняжкой; она навестила бы ее, если бы не заболела сама. У нее все время болит спина, объяснила Ядвига, и она боится, как бы у нее не оказалось какой-нибудь женской болезни. Не годится женщине целые дни ворочать банки по четырнадцать фунтов весом.

Юргиса поразило то, что Ионас получил работу тоже благодаря постигшему кого-то несчастью. Он возил тачку, груженную окороками, из коптильни к подъемнику, а оттуда в упаковочную. Тачки были железные, тяжелые, и на каждую накладывали не меньше шестидесяти окороков, то есть груз больше чем в четверть тонны весом. И если только человек не был очень силен, сдвинуть тачку с места на неровном полу было делом нелегким, но зато, сдвинув ее, рабочий старался уже не останавливаться. Поблизости всегда рыскал мастер, который при малейшей задержке разражался бранью: литовцев, словаков и других, не понимавших английского языка, мастера часто пинали ногами, как собак. Поэтому люди мчались с тачками во весь дух. Предшественника Ионаса притиснуло тачкой к стене, и он погиб в страшных мучениях.

Оба эти случая были ужасны, но они показались безделицами по сравнению с тем, что Юргис вскоре увидел собственными глазами. В первый же день своей работы в качестве уборщика внутренностей он заметил занятную штуку — уловку, к которой прибегали мастера, когда они натыкались на «утробного» теленка. Всякий, кто хоть что-нибудь понимает в мясном деле, знает, что мясо стельной или недавно отелившейся коровы не годится в пищу. Немало таких коров ежедневно поступало на бойню, и, конечно, если бы хозяева захотели, нетрудно было бы выждать, пока их мясо станет снова пригодным для еды. Но время и корм стоили денег, поэтому стельных коров всегда пускали вместе с остальными, и рабочий, заметивший такую корову, докладывал об этом мастеру, тот заводил разговор с правительственным инспектором, и оба они отходили в сторону. Тогда во мгновение ока корову потрошили, и внутренности ее исчезали. Делом Юргиса было сбросить их в люк — теленка и все прочее, а в нижнем этаже этих «утробных» телят подбирали, рубили их на мясо и пускали в дело даже шкуры.

Однажды какой-то рабочий поскользнулся и повредил себе ногу. К концу дня, когда был забит последний бык и рабочие начали расходиться, Юргис получил распоряжение остаться для особой работы, которую обычно выполнял пострадавший. Час был поздний, уже совсем стемнело, правительственные инспекторы ушли, и в убойной оставалось не больше двух десятков рабочих. В этот день было забито около четырех тысяч голов скота, прибывшего в товарных вагонах из отдаленных штатов. Некоторые животные получили в дороге повреждения: у одних были сломаны ноги, у других ободраны бока, третьи уже подохли. А сейчас, под покровом безмолвия и мрака, их предстояло разделать на мясо. Этих «последышей», как называли здесь таких животных, специальный подъемник доставлял в убойные, где рабочие разделывали их с будничным и равнодушным видом, который яснее всяких слов говорил о привычности всего происходящего. Для обработки всех туш потребовалось около двух часов, после чего Юргис увидел, как их отправили в холодильники, где тщательно перемешали с остальными тушами, чтобы их нельзя было обнаружить.

Этой ночью Юргис вернулся домой в мрачном настроении, потому что он начал, наконец, понимать, что, пожалуй, правы были те, кто смеялся над его верой в Америку.