Онлайн чтение книги Дорога в Компьен The Road to Compiegne
МАРИЯ ЖОЗЕФИНА

После смерти маркизы король чувствовал себя одиноким. Ничто не утешало его, и интимные ужины, столь характерные для прежней жизни в Версале, превратились в унылые занятия, продолжаемые скорее по привычке, чем ради получения какого-то особенного удовольствия. Маркиза — вот кто умел устраивать приемы и развлечения, выбирать гостей, посвящать все свое время тому, чтобы королю было весело и приятно. Могла ли какая-нибудь из этих неотесанных девчушек из Оленьего парка, какая бы страстная и чувственная она ни была, принести королю подлинное утешение? В обществе этих девиц он мог забыться на час-другой, но и только. Нет, некому было восполнить его потерю.

Иной раз у него срывалось: «Это должно понравиться маркизе, надо рассказать ей...», — и тогда он резко умолкал и уходил в себя.

Герцогиня де Грамон изо всех сил стремилась стать его утешительницей, но Луи всячески избегал ее, и Шуазель, боясь, как бы его сестра не стала слишком нетерпеливой, вынужден был предостеречь ее, призывая к осторожности.

— Время, — сказал сестре герцог, — вот что необходимо ему. Пускай скорбит об усопшей месяц-другой, а там, глядишь, и устанет от скорби.

Тем временем король нашел некоторое утешение в занятии иностранными делами. Он не очень доверял своим министрам. Даже Шуазель, подозревал Луи, был скорее заинтересован в собственном благополучии, чем в благополучии Франции.

Может быть, настанет время, думал король, когда мы сумеем возместить наши потери. Если он, король, сумеет сделать это, то, возможно, вернет себе любовь народа. Он размышлял теперь над тем, чем могло бы быть победоносное окончание Семилетней войны для Франции. Если бы Франция триумфально одолела своих врагов, народ, возможно, произносил бы его имя столь же почтительно, как имя другого Бурбона, его предка Генриха Четвертого.

Он почувствовал воодушевление, которого не испытывал уже много лет и которое притупляло боль утраты. Он отобрал тайных агентов — своих, исключительно своих и не известных никому больше, даже Шуазелю, — и направил их в столицы некоторых континентальных государств. Сообщения от них ни к кому, кроме него, не поступали.

Луи принял решение: его целью должно стать избрание на польский престол французского принца.

Внучка Луи Изабелла была обручена с Иосифом, наследником трона Империи. Мадам Первая, его дочь Луиза Елизавета, была права, когда настаивала на этом обручении. Бедная мадам Первая умерла несколько лет тому назад от оспы. Король старался не думать об этом. Смерть и мысли о ней всегда глубоко угнетали его, и больше всего ему хотелось избегать воспоминаний об этой, самой тяжелой для него утрате.

Чтобы не вспоминать о смерти дочери, Луи уединялся в своих малых апартаментах и предавался скорби о маркизе.

***

Движение против иезуитов между тем достигло своей кульминации. Оно возникло не только во Франции. Их считали опасностью, грозящей всему миру. Говорили, что они тайно правят всеми католическими странами, что повсюду создана сеть их школ, внушающих молодым людям образ мыслей иезуитов и дающих пополнение их ордену. Они пробрались ко дворам многих стран Европы, главным образом как духовники королей и королев, и благодаря этому приобрели огромное влияние на тех, кто правит этими странами.

Несколько лет назад один богатый иезуит Пьер Ла Валлет, глава иезуитов на Мартинике, лишился многих своих судов по вине английских пиратов. Дела его после этого пришли в упадок, и он стал банкротом с долгом в три миллиона франков. Его кредиторы впали в панику и многие из них в Марселе потребовали, чтобы Общество Святого Иисуса заплатило им миллион франков в счет долга Ла Валлета.

Общество Святого Иисуса заявило, что не несет ответственности за долги кого-либо из своих членов, после чего марсельские торговцы обратились к парламенту Парижа, который вынес решение, чтобы Пьер де Саси, глава иезуитов, выплатил долги Ла Валлета.

Судьи, занимавшие сторону янсенитов против иезуитов в многочисленных конфликтах между теми и другими, заявили, что это не просто процесс о банкротстве, а нечто большее и что дела Общества должны быть тщательно расследованы.

Они заявили также, что предписания Общества несовместимы с предписаниями, действующими во Французском королевстве, а также безнравственны и должны быть признаны предательскими, враждебными интересам Франции. Было вынесено решение о закрытии школ иезуитов.

Сторонники иезуитов, возглавляемые дофином и королевой, немедленно выразили свой протест.

В то время Шуазель и маркиза безоговорочно встали на сторону парламента.

Мадам де Помпадур всегда относилась к иезуитам как к опасной силе, но особенно возненавидела их с тех пор, когда их глава Пьер де Саси отказал ей в прощении грехов, пока она не покинет двор. В самом разгаре этой борьбы маркиза умерла. Шуазель решился на изгнание иезуитов, но теперь, когда маркизы Помпадур не было в живых, он лишился убежденного сторонника своих планов.

Луи не спешил принимать какого-либо определенного решения. Во время расследования он старался поддерживать иезуитов, чувствуя, как и прежде, что парламент не прочь поубавить его власть. Стремясь не отдавать Францию под власть Папы — а именно к этому стремились иезуиты, — Луи в то же время считал, что за королем, а не за парламентом должно оставаться последнее слово в решении государственных дел.

Парламент был настроен бескомпромиссно и, когда Луи попытался противостоять ему в деле иезуитов, намекнул, что необходимо расследование личных расходов короля. Луи понимал, что не должен допускать расследования своих приватных расходов. На содержание одного только домика в Оленьем парке уходило чрезмерно много денег. Да еще содержание и подарки всем этим молодым женщинам и расходы на содержание их многочисленных детей. Эта прелестная маленькая мадемуазель Эно подарила ему двух очаровательных дочерей. Обеспечение ее пенсионом и мужем, маркизом де Монмеласа, обошлась королю недешево. Восхитительная Люси Магдалена д'Эстен, внебрачная дочь виконта де Равеля, тоже родила двух чудесных девочек, Агнесу Люси и Афродиту Люси. Он безумно любил квартет своих дочерей, но ведь все они должны были жить в одинаковых условиях, а это стоило денег. Была еще капризная, вздорная мадемуазель де Тьерселен, которая постоянно требовала денег на уплату своих долгов. Жизнь, которую он вел, при всем разнообразии развлечений, была сопряжена еще и со слишком большими расходами. И Луи не хотел, чтобы кто-то дознался о дороговизне его любовных утех.

О нем уже говорили как о старом султане и, преувеличивая слухи об Оленьем парке, называли тамошний домик гаремом короля. Но до тех пор, пока им не удастся своими глазами увидеть, во что обходятся удовольствия короля, они всегда будут сомневаться в подлинности всех этих слухов.

Нет, Луи не мог допустить, чтобы его личные расходы стали достоянием гласности, а сам он подвергся бы шантажу со стороны парламента.

Дофин, которому не приходилось опасаться расследований, связанных с его личной жизнью, от чистого сердца бросился на защиту иезуитов.

Он потребовал встречи с королем и Шуазелем. Шуазель как будто не замечал дофина. Он знал, что никогда не найдет с ним общего языка и что пытаться задобривать дофина бесполезно.

Королю Шуазель сказал:

— Сир, если вы не запрещаете иезуитов, вы должны запретить парламент. Но запрет парламента в такие времена означал бы только одно: революцию.

— Почему мы не можем запретить парламент? — вмешался дофин. — Почему мы не можем основать Провинциальные Штаты? В них можно было бы избрать представителей дворянства.

— А духовенство? — буркнул Шуазель.

— Представителей духовенства и дворянства, — настаивал дофин.

— Сир, — снова обратился Шуазель к королю, — какова бы ни была форма этих Провинциальных Штатов дофина, в любом случае они будут состоять из людей. А люди способны объединяться и сплачиваться. Они могут приобрести такое влияние, что узурпируют даже королевскую власть.

— Всякий, кто осмелится посягнуть на это, будет изгнан! в ярости крикнул дофин.

Шуазель разразился громким смехом.

— Сир, — сказал он, повернувшись к королю, — можно ли изгнать целую нацию?

— Монсеньор де Шуазель прав, — сказал король. — Из этого тупика нет иного выхода, кроме изгнания иезуитов.

Дофин устремил на Шуазеля ненавидящий взгляд:

— Это все вы... вы... с вашими планами и амбициями. Вы атеист... хоть для виду и посещаете церковь. Удивительно, что нет никакого небесного знамения!...

Выражение курносого, как у мопса, лица Шуазеля сделалось до крайности наглым.

— Небесного знамения, — сказал он, оглянувшись кругом и даже посмотрев в окно на небеса. — Нет, я не атеист, монсеньор, но не настолько отсталый человек, чтобы, находясь при дворе Его Величества, быть в плену у суеверий. Может, оттого-то те, кто потемнее, по ошибке принимают нас за атеистов.

— Шуазель, вы забываетесь... вы забываете, с кем говорите, — быстро и от возбуждения невнятно заговорил дофин.

— Нет, не забываю, — сказал Шуазель, приходя внезапно в еще большее возбуждение, чем дофин. — Не забываю, что могу в один прекрасный день иметь несчастье стать вашим подданным, но вам служить я никогда не стану. — С побелевшим от возмущения лицом он снова обратился к королю: — Сир, вы позволите мне уйти?

— Да, конечно, — сказал король. Шуазель вышел, а король и дофин взглянули в лицо друг другу. Луи почувствовал неодолимое отвращение к своему такому важному и убежденному в своей незыблемой правоте сыну, который даже теперь поддерживал иезуитов не по политическим соображениям, а потому, что считал себя представителем Святой церкви.

«У Франции будет король — раб предвзятых мнений, когда этот молодой человек взойдет на трон. Мне, кажется, надо жить как можно дольше, иначе мой бедный сын станет королем, так и не успев многому, очень многому научиться».

— Вы... Ваше Величество, сами слышали, какую наглость позволил себе этот малый. Я... я ему этого... никогда не прощу, — запинаясь от волнения, сказал дофин.

Луи грустно покачал головой.

— Сын мой, — сказал он, — вы так оскорбили герцога де Шуазеля, что должны все простить ему.

На этом разговор закончился, и Луи удалился, оставив дофина одного. В полном недоумении смотрел сын вслед уходящему отцу.

В конце того же года, в апреле которого скончалась маркиза де Помпадур, Орден иезуитов был ликвидирован. Иезуиты могли оставаться жить во Франции только как частные лица.

Население Парижа не скрывало своей бурной радости по этому поводу. Королева, дофин и принцессы были безутешны. Неприязнь между Шуазелем и дофином усилилась.

***

Решив утешить дофина, король пошел навстречу давнему стремлению своего сына. Дофину всегда хотелось быть солдатом, и хотя король отказался направить его в действующую армию во время войны, когда его готовность пожертвовать своей жизнью могла бы принести пользу стране, теперь дофин получил свой собственный полк, известный как Королевский полк дофина, и с энтузиазмом приступил к исполнению своих новых обязанностей.

Целыми неделями он оставался в расположении полка и показал себя дельным офицером, способным сделать в армии большую карьеру. Подчиненные сразу же высоко оценили скромность личных запросов, аскетизм и строгость дофина. Его люди увидели в нем командира, всегда готового разделить с ними тяготы и лишения воинской службы.

Во время маневров стояла скверная погода, и дофин, непривычный к трудностям походной жизни, сильно простудился. Сам он старался не придавать этому значения, но простуда не отпускала его, а когда в начале октября военные учения закончились и дофин присоединился ко двору в Фонтенбло, состояние здоровья дофина встревожило королевскую семью.

Он очень исхудал. Сначала все думали, что от непривычки к большой нагрузке, связанной с маневрами, но у дофина не прекращался кашель, и многие тогда вспомнили болезнь мадам де Помпадур. Что-то пугающее было в том, что главный враг маркизы, возможно, поражен той же болезнью, что и она.

Больше всех была встревожена болезнью Мария Жозефина.

— Вам лучше лежать в постели, — настаивала она. — И позвольте мне ухаживать за вами. Вы знаете, что я хорошая сиделка.

— Да, я помню об этом, — сказал тронутый ее заботой дофин.

— Значит, вы, не колеблясь, доверитесь мне?

— Тогда я был болен, а теперь просто простудился, но это пройдет, — ответил он ей потеплевшим голосом.

— Доктора пустят вам кровь, — сказала она. Он был во всем послушен Марии Жозефине, как будто чувствовал себя виноватым, что причиняет ей столько хлопот. «Он очень изменился, — думала она, — стал кроток, он знает, как я страдала, и хочет загладить свою вину, хочет, чтобы я простила его за то горе, которое он причинил мне, когда был с той женщиной».

Ей хотелось спросить его, порвал ли он с той, другой, но она так и не решилась.

Она чувствовала, что этот период ее жизни значил для нее очень многое и оставил в ее душе неизгладимый след. То, что она передумала, что выстрадала, было так дорого ей, и Мария Жозефина боялась, что одно неудачно сказанное слово может разрушить все то, чем она дорожила. Нет, лучше она постарается забыть о существовании мадам Дадонвиль и ее сына Огюста, будет молиться, чтобы дофин тоже забыл о них.

Мария Жозефина надела простое белое платье, какое носила, когда ухаживала за дофином, болевшим оспой. Как они были близки тогда, как верила она, что союз между ними останется навеки нерушимым!

«Я счастлива, — думала Мария Жозефина, — счастлива, как никогда, потому что когда он болеет, он снова со мной. А я хорошая сиделка. Сам доктор Пуссе так сказал. Теперь я снова помогу ему стать здоровым. За эти годы мы стали старше, мудрее и добрее, и наше счастье вернется к нам навсегда».

***

Дни и ночи проводила Мария Жозефина, сидя у постели своего мужа. Ее беспокоило, что ему не становится лучше. Наоборот, дофину становилось все хуже и хуже.

— Он страдает от плеврита, — так сказали врачи, снова и снова пускавшие ему кровь.

На верхней губе у дофина возникла язва. Она стремительно увеличивалась, и никакие мази не помогали. Иногда, правда, казалось, что язва как будто заживает, но всякий раз она через некоторое время снова разрасталась до прежних размеров.

Как-то однажды он взял у дофины платок и прижал его ко рту после сильного приступа кашля. Платок окрасился кровью.

Дофина вспомнила, что так же вот болела маркиза де Помпадур, вспомнила, как когда-то миловидная, полная женщина стала похожа на собственную тень. Теперь на глазах у дофины так же таял ее муж.

Но Мария Жозефина не сдавалась. Надежда спасти дофина не покидала ее. Мария Жозефина любила своего мужа, отца своих детей, любила, как никого больше в целом свете, и готова была сделать все, что могла, только бы спасти его.

Она вспоминала ту свадебную ночь, когда он на руках у нее рыдал от боли утраты своей первой жены. В ту ночь она поняла, что он добрый человек, способный на глубокие чувства. Совсем тогда еще юная и робкая, она сказала себе, что добьется его любви.

Ей казалось, что ее мечта сбылась, что он тоже любит ее. Может быть, она слишком уверовала в это. Тем больнее ей было узнать, что он любит мадам Дадонвиль.

В эти дни она вновь ощутила боль, испытанную тогда, когда они потеряли своего старшего сына, герцога Бургундского, их маленького Луи Жозефа, которому было всего одиннадцать лет. Это был жестокий удар для них обоих и для отца и матери дофина — короля и королевы. Страшнее горя за годы своей жизни с дофином Мария Жозефина не знала. Еще один тяжелый удар выпал на их долю — смерть другого сына в возрасте трех месяцев.

Смерть двоих сыновей и эта история с мадам Дадонвиль... Нет, далеки оказались от действительности мечты Марии Жозефины о счастливой жизни.

Дофин утешал ее после смерти герцога Бургундского. У них есть другие дети, напоминал он ей.

Да, их брак оказался плодовитым. Она родила троих сыновей: герцога Беррийского, герцога Прованского и герцога д'Артуа — и двух дочерей: принцесс Клотильду и Елизавету. И сама растила своих детей, убежденная, что ни одна гувернантка не даст им столько любви и заботы, сколько она, их мать. Короля она приводила в некоторое изумление.

— Дочь моя, — сказал он ей как-то, — каждая жена и мать во Франции могла бы взять вас за образец, достойный подражания.

Марии Жозефине показалось, что слова эти в устах короля прозвучали немного иронически. Наверное, она казалась королю слишком уж скучной и непривлекательной. И в то же время она успела заметить в его глазах чистосердечное одобрение и любовь.

Но кому же, как не матери, заботиться о своих детях, спрашивала она себя. И кому ухаживать за больным мужем, как не жене?

Долгие ночные часы простаивала она на коленях, еле слышно молясь об исцелении своего мужа. Но ни ее неусыпная забота, ни ее молитвы — ничто не облегчало состояния дофина.

***

Король послал за Марией Жозефиной, и когда они остались вдвоем, он сердечно обнял ее.

— Дочь моя, — сказал он, — мне страшно.

— Он очень болен, сир, — ответила она. — Я боюсь за него и за вас тоже.

— За меня?

— Вы проводите почти все время в одной комнате с больным. Вы знаете, чем он болен. И я вижу, дочь моя, как вы сами измучены. Но вы смелая женщина, наверное, одна из самых смелых женщин во всей Франции. Поверьте, я говорю то, что думаю. Я боюсь, дочь моя, что скоро потеряю сына, а вы — мужа.

Она сжала кулаки и плотно сомкнула губы, слушая короля.

— Я буду сидеть при нем, пока он не поправится, — сказала Мария Жозефина, как только король умолк. — Я делала это раньше, когда никто уже не верил, что он выживет. И теперь я снова сделаю это.

Король с нежностью всматривался в ее лицо. «У нее сильная воля, — думал он. — Странно, что раньше я не замечал, что она казалась мне бесцветной. Добрая женщина вовсе не значит глупая».

— Дорогая моя, — с чувством сказал король, — вы сделаете это, я знаю, что сделаете. Но вы должны знать о том, что сказали мне доктора. Они говорят, что та болезнь легких, от которой страдает мой сын, может быть заразной. Те, кто постоянно находится в душной комнате больного, тоже могут со временем заболеть.

— Мое место рядом с мужем, — сказала Мария Жозефина.

— Вы губите себя. Надо, чтобы кто-то разделил с вами тяжкое бремя ухода за больным.

Глаза Марии Жозефины загорелись огнем:

— Мне нечего ни с кем делить. Уход за ним — не бремя, — твердо сказала она.

Король положил руку ей на плечо.

— Я буду молиться вместе с вами, дитя мое, — сказал он и поцеловал руку Марии Жозефины. — Будем надеяться, что молитвы старого грешника и самой добродетельной молодой женщины при нашем дворе не останутся без ответа.

***

Дофин с каждым днем становился слабее. Мария Жозефина неизменно оставалась при нем. Наверное, он был бы удивлен, а, может быть, и сокрушен, если бы однажды утром, пробудившись и открыв глаза, не увидел ее.

— Простите меня, — сказал он как-то ей, — простите за то горе, которое я причинил вам.

Она в ответ покачала головой:

— Вы дали мне счастье, — ответила она.

— Я люблю вас, — сказал он ей, — как никого больше...

— Вы говорите так, потому что знаете, что я хочу это услышать?

— Нет, я говорю так потому, что это правда. Я давно уже не встречался с ней. Ах, Мария Жозефина, как бы я хотел, чтобы вы поверили мне! Вы заслуживаете гораздо большего, чем я дал вам.

Она снова покачала головой, выражая свое несогласие с ним.

— Прошу вас, не надо... Не говорите об этом. Сейчас мы вместе...

— Да, вместе, только времени впереди осталось немного.

— Нет, — возразила она, — я выходила вас, когда вы болели оспой, и сейчас спасу.

— Мария Жозефина, вы всегда со мной, когда я нуждаюсь в вас. Моя сиделка, утешительница, моя жена, моя любовь...

— Я так счастлива, — сказала она, — что готова хоть сейчас умереть.

***

Дофин знал, что умирает. Казалось, смирение и кротость снизошли на него свыше.

Как может человек, знающий, что смерть его близка, столь безмятежно смотреть правде в глаза? Вопрос этот не давал покоя многим из окружения короля, и сам же король ответил на него.

— Жизнь моего сына была безупречна, — сказал он. — Он не испытывает страха перед тем, что ждет его впереди. Если бы все мы жили так же добродетельно и достойно, как он, то и нам бы не страшно было смотреть в лицо смерти.

Двор вынужден был оставаться в Фонтенбло, потому что больного дофина нельзя было вывезти оттуда.

Дофин знал, что все остались здесь из-за него, и чувствовал себя виноватым, понимая, как бы хотелось всем переехать в Версаль, где жизнь была интереснее и удобнее.

— Боюсь, что причиняю двору большие неудобства, — сказал он. — Жаль, что болезнь моя так затянулась.

Он старался избавить своих врачей от лишних трудов и тихо лежал, притворяясь спящим, чтобы только дать им вздремнуть, сидя в своих креслах. И не только им, но и своей жене, проводившей бессонные ночи у его постели.

Настал декабрь. За окнами кружили в воздухе снежные хлопья. Глядя на них, дофин думал о том, что прихода весны он уже не увидит.

Врачи сказали королю, что жизнь дофина на исходе.

— Меня очень беспокоит бедная Мария Жозефина, — сказал врачам король. — Она уверена, что он будет жить. Я думаю, она сознательно обманывает себя, оттого что ей невыносима мысль о жизни без него. Она совсем измучилась. Ей нельзя оставаться с ним до конца. Это будет для нее слишком тяжело. Она и так уже изнемогает. Я сам пойду к ней и настою, чтобы она отдохнула у себя. Когда она уйдет, пусть к моему сыну придет кардинал де Ларошфуко для последнего обряда.

Войдя вместе с врачами в комнату больного, король приблизился к супруге дофина и, прикоснувшись ладонями к ее лицу, нежно улыбнулся ей.

— Дитя мое, — сказал он, — я пришел, чтобы заставить вас подчиниться мне. Вам необходимо уйти к себе. Пусть ваши служанки принесут вам выпить чего-нибудь успокоительного, что бы вы как следует отдохнули.

— Я должна оставаться здесь, — сказала Мария Жозефина.

— С вами говорит король и он повелевает вам идти ж себе и отдыхать.

— Нет, не король — мой отец... Король взял ее за руку.

— Дочь моя, послушайтесь меня. Прошу вас, — сказал он дрогнувшим голосом и прикоснулся губами к ее лбу.

— Вы разбудите меня, если я понадоблюсь ему...

— Не сомневайтесь в этом. Сразу же разбужу.

Дофина послушалась короля и ушла к себе, а вскоре явился кардинал де Ларошфуко, чтобы совершить последний обряд над умирающим.

***

Король отошел от постели своего сына и сел в углу комнаты. Он слышал сильный голос кардинала и с трудом произносимые ответы дофина.

«Смерть, снова смерть в Версале, — думал король. — Чуть больше года назад умерла маркиза, моя дорогая, бесценная маркиза, и вот теперь умирает мой сын... Смерть. Ее призрак маячит перед каждым из нас... От нее никуда не деться никому, и королям тоже. Ее призрак манит за собой, и каждый поневоле следует за ним».

Голоса затихли. Король все понял. Он встал.

— Мой сын умер? — спросил он, не дожидаясь, пока кардинал подойдет к нему.

— Да, сир. Дофин скончался, — ответил кардинал.

Даже в этой комнате, где лежал только что умерший дофин, сохранялась власть этикета. Прежде всего полагалось сообщить о случившемся супруге дофина и объявить нового дофина.

Король отвернулся от кардинала и громко произнес:

— Приведите ко мне дофина.

Прошло несколько минут, и явился герцог Беррийский, застенчивый неуклюжий мальчик одиннадцати лет от роду. «Да смилостивится Господь над тобой, будущим королем Франции», — думал Луи, глядя на старшего из оставшихся в живых детей своего сына.

— Вы знаете, почему я посылал за вами? — спросил король своего внука.

— Да, сир, — шепотом ответил мальчик.

— И вы знаете, что теперь вы — дофин Франции?

— Да, сир.

— У вас теперь будет много обязанностей, мой внук. Некоторые из них покажутся вам приятными, а некоторые— нет. Прежде всего вам как дофину предстоит выполнить одну из самых печальных обязанностей, выпадающих на вашу долю. Идемте со мной.

Король торжественной поступью вышел из комнаты. Дофин, подстраиваясь под деда, казался скорее растерянным, чем опечаленным. Придворные и слуги, мимо которых они проходили, низко кланялись им, и мальчик осознавал, что окружающие теперь относятся к нему с новой, небывалой почтительностью.

Король с внуком вошли в апартаменты матери дофина, и паж возвестил об их появлении:

— Его Величество король и Его Королевское Высочество дофин.

Мария Жозефина сразу же встала с постели. В испуге смотрела она то на короля, то на своего одиннадцатилетнего сына, торжественно провозглашенного в ее присутствии дофином Франции.

***

Что можно сделать, чтобы утешить женщину, на которую обрушилось такое горе? Как вывести Марию Жозефину из угнетенного состояния, спрашивал Луи себя и своих придворных. Эта мысль не давала королю покоя. Он позвал Марию Жозефину к себе, чтобы лично самому уговорить ее так не убиваться и вернуться к жизни.

— Дочь моя, — сказал он, — мне не хотелось бы, чтобы вы думали, что ваше положение хотя бы на йоту изменилось после смерти моего сына. Я всегда буду считать вас моей дочерью, так и знайте, любимой дочерью.

Она как-то вяло и почти неслышно выразила ему свою признательность.

Король напомнил Марии Жозефине, что прошло уже два месяца, как она носит траур, но не всегда же ей носить его.

— Сир, — ответила Мария Жозефина, — я буду в трауре до самой смерти.

— Если вы не приободритесь, то, боюсь, это продлится недолго.

— Тогда я была бы только счастлива. Богу было угодно, чтобы я пережила того, за кого отдала бы тысячу жизней. Надеюсь, Господь будет милостив ко мне и позволит мне провести остаток дней, в искреннем раскаянии, готовясь к встрече с ним на небесах, где и он тоже молит Всевышнего ниспослать мне эту милость.

Король вспомнил, что дофин во всем советовался с нею. Мария Жозефина показалась королю неглупой женщиной, и не так уж важно было, что она не блистала остроумием и красноречием. Не это было сейчас важно королю. Ему нужен была друг, кто-то, способный заполнить пустоту в его жизни, возникшую после смерти маркизы.

Много прелестных девушек и красивых женщин с радостью утешили бы его своей любовью. Но могла ли эта несчастная, обездоленная невестка стать его другом, его наперсницей?

Он хотел найти друга-женщину. Своим министрам король не доверял. Он всегда ценил женщин больше, чем мужчин. Только женщина, был убежден Луи, способна на бескорыстную дружбу с ним. Мужчины постоянно заинтересованы в своем успехе и возвышении. Таковы, правда, и многие женщины, Но Луи не сомневался, что божественное сияние бескорыстной дружбы может исходить только от женщины.

— Дочь моя, — сказал он порывисто, — вы потеряли того, кто был для вас всем в вашей жизни. Я тоже недавно потерял, самого дорогого друга. Мы оба страдаем. Давайте помогать. друг другу в это трудное для нас время. Может быть, утешая один другого в горе, мы найдем хотя бы тень успокоения. Будем друзьями. Мы могли бы многое сказать друг другу. У нас ведь есть общие заботы о будущем нашей семьи. Вы поделитесь ими со мною, а я стану обсуждать с вами государственные дела, которые раньше обсуждал с маркизой.

Мария Жозефина почти беззвучно заплакала.

— Ах, сир, — сказала она, — нет, отец. Мне как будто стало уже немного легче. Это оттого, что я, быть может, окажусь хоть чем-то полезной вам.

— Значит, нам обоим немного легче. Вы займете апартаменты, расположенные непосредственно под моими. Будьте готовы сразу же переселиться туда.

Она воспрянула духом, думая о том, что ей предстоят такие же встречи и беседы с королем, какие происходили у нее с покойным мужем. Если бы только ее муж был жив, как радовался бы он тому, что король проявляет к ней дружеские чувства! Он поддерживал дружбу со своими сестрами, потому что они пользовались доверием короля.

Возможно ли, чтобы она, Мария Жозефина, обсуждала с королем вопросы государственной политики? Если да, то она никогда не забудет своего мужа. Ей казалось, что сейчас она ощущает его присутствие рядом с собой. И он убеждает ее принять дружбу короля, стать его утешительницей, заслужить его уважение. Это означало бы, что она станет продолжательницей дел своего мужа.

Герцог де Шуазель посмел быть дерзким с ее мужем совсем недавно, когда преследовали бедных иезуитов. Так вот — она будет

старательно, настойчиво делать то, что делал покойный дофин. Она будет делать все, что делал он, так, как будто он жив. Но что делал бы он, если бы остался жив и пришел к власти?