Онлайн чтение книги Одиночество Титуса Titus Alone
Глава тридцать седьмая

Тусклый свет озарял макушку Его милости. Слышно было, как в глубине зала Суда кто-то очиняет карандаш. Скрипнул стул, и Титус, стоящий у барьера, начал похлопывать ладонью о ладонь – утро выдалось холоднющее.

– Кто и чему тут аплодирует? – спросил Мировой судья, возвращаясь из царства грез. – Или я сказал что-нибудь исполненное глубокого смысла?

– Нет, Ваша милость, никак нет, – ответил крупный, рябой Секретарь суда. – Собственно, сэр, вы вообще ничего не говорили.

– Молчание также бывает глубоким, господин Зеллье. Весьма и весьма.

– Да, Ваша милость.

– Так что же это было?

– Это молодой человек, Ваша милость; хлопает в ладоши – чтобы согреть их, я полагаю.

– Ах да. Молодой человек. Какой молодой человек? Где он?

– На скамье подсудимых, Ваша милость.

Мировой судья, слегка нахмурясь, сдвинул на сторону парик и снова вернул его на место.

– Его лицо кажется мне знакомым, – сообщил Мировой судья.

– Истинно так, Ваша милость, – откликнулся господин Зеллье. – Этот заключенный уже несколько раз представал перед вами.

– Это многое объясняет, – признал Мировой судья. – А теперь он тут зачем?

– Если позволите напомнить Вашей милости, – ответил не без нотки сварливости в голосе крупный, рябой Секретарь суда, – вы как раз сегодня утром рассматривали его дело.

– Верно, рассматривал. Теперь вспомнил. Память у меня всегда была хоть куда. Вообразите себе, Мировой судья – и никакой памяти.

– Как раз сейчас воображаю, Ваша милость, – сказал, раздраженно отмахиваясь и зарываясь в какие-то совершенно не относящиеся к делу бумажки, господин Зеллье.

– Бродяжничество. Ведь так, господин Зеллье?

– Так, – ответил Секретарь суда. – Бродяжничество, причинение ущерба и нарушение права владения.

И он обратил большое сероватое лицо к Титусу и приподнял угол верхней губы, совсем как скалящийся пес. А следом руки его, как будто по собственной воле, соскользнули в глубокие карманы штанов – точно две лисы вдруг улезли под землю. Глухое бренчанье ключей и монет породило на миг впечатление, что в господине Зеллье присутствует нечто игривое, нечто от прожигателя жизни. Впрочем, впечатление это скончалось, едва народившись. Ничто в смуглом, одутловатом лице господина Зеллье, ничто в его осанке, ничто в его голосе не могло наделить эту мысль правдоподобием. Только бренчанье монет.

Однако звяканье их, пусть и приглушенное, напомнило Титусу о чем-то наполовину забытом, – какую-то жуткую, хорошо знакомую музыку, – напомнило о холодном царстве, о засовах и выложенных камнем коридорах, о замысловатых воротах из ржавого железа, осколках камня, забралах и птичьих клювах.

– «Бродяжничество», «причинение ущерба» и «нарушение права владения», – повторил Мировой судья. – Да-да, припоминаю. Провалился сквозь чью-то крышу. Так?

– Точно так, сэр, – ответил Секретарь суда.

– А средств к существованию выявить не удалось?

– И это так, Ваша милость.

– Бесприютен?

– И да, и нет, Ваша милость, – сказал Секретарь. – Он упоминал о…

– Да-да-да-да. Все вспомнил. Утомительное дело, утомительный молодой человек – я, помнится, начал уставать от его непонятных речей.

Мировой судья облокотился о стол, склонился вперед и уложил длинный, костлявый подбородок на переплетенные пальцы.

– Вот уже в четвертый раз вы стоите передо мной за барьером, и, насколько я в состоянии судить, все это дело есть не что иное, как пустая трата времени Суда и источник неприятностей для меня лично. Ваши ответы, когда их удается добиться от вас, оказываются либо идиотическими и расплывчатыми, либо экстравагантными. Больше я этого не допущу. Ваша молодость нимало вас не извиняет. Вы любите марки?

– Марки, Ваша милость?

– Вы коллекционируете их?

– Нет.

– Жаль. У меня есть редкостная коллекция, пропадает зазря. Теперь послушайте меня. Вы провели в тюрьме уже неделю – однако беспокоит меня вовсе не ваше бродяжничество. Это дело понятное, хоть и заслуживающее порицания. Меня беспокоит отсутствие у вас корней и общая ваша бестолковость. Создается впечатление, будто вы обладаете какими-то скрытыми от нас знаниями. Поведение ваше курьезно, слова бессмысленны. Спрашиваю еще раз. Что такое Горменгаст? Что это слово обозначает?

Титус обратил лицо к судейскому месту. Если здесь и был человек, которому можно довериться, так именно Его милость.

Старый, морщинистый, как черепаха, но с глазами такими же ясными, как серое стекло.

Однако Титус не ответил, лишь отер лоб рукавом.

– Вы слышали вопрос Его милости? – произнес голос с ним рядом. То был господин Зеллье.

– Я не понимаю, – ответил Титус, – смысла этого вопроса. Точно так же вы можете спросить меня, что такое вот эта моя рука. Что она обозначает? – и он поднял руку, растопырив пальцы морской звездой. – Или что такое вот эта нога? – Титус поставил ногу на скамью подсудимых и затряс другой, словно болтая ею по воздуху. – Простите меня, Ваша милость, я не могу вас понять.

– Это такое место, Ваша милость, – сказал Секретарь суда. – Заключенный настаивает на том, что это такое место.

– Да-да, – сказал Мировой судья. – Но где оно? На севере, на юге, на востоке, на западе – где, молодой человек? Помогите мне помочь вам. Полагаю, вы не хотите провести остаток жизни, ночуя на крышах чужих городов. В чем дело, юноша? Что с вами творится?

Луч света, проскользнув сквозь высокое окно зала Суда, ударил сзади в короткую шею господина Зеллье, словно желая открыть в ней что-либо исполненное мистического смысла. Господин Зеллье отклонил голову назад, и луч, сместившись, лег на его ухо. Титус, говоря, не сводил с него глаз:

– Я бы сказал вам, сэр, если б мог. Но я знаю только, что сбился с пути. Не то чтобы я хотел возвратиться домой – я не хочу; но даже если бы и хотел, не смог бы. И дело не в том, что я прошел слишком долгий путь, просто я заблудился, сэр.

– Вы сбежали из дому, молодой человек?

– Я ускакал, – ответил Титус.

– Из… Горменгаста?

– Да, Ваша милость.

– Покинув вашу мать?..

– Да.

– И отца?…

– Нет, отца – нет…

– А… так он умер, мой мальчик?

– Да, Ваша милость. Совы сожрали его. Мировой судья возвел брови и принялся что-то строчить на листке бумаги.