Онлайн чтение книги Три солдата
IV

Луна лежала на горизонте среди облаков, точно большая красная тыква на своих листьях. Крисфилд щурился на нее сквозь ветви отягощенных плодами яблонь, насыщавших хрустальный воздух ароматом вина. Он сидел на земле, бессильно вытянув перед собой ноги и прислонившись к жесткому стволу яблони. Против него у другого дерева виднелась четырехугольная фигура, над которой возвышались широкая физиономия и длинная челюсть Джедкинса. Между ними лежали две пустые бутылки от коньяка. Вокруг шелестел фруктовый сад; сучковатые ветви деревьев терлись, потрескивая, друг о дружку под порывами осеннего ветра, насыщенного запахом лесной сырости, гниющих плодов и всех ферментов перезрелых полей. Крисфилд чувствовал, как шевелятся влажные волосы на его лбу, и сквозь обволакивающий туман коньяка различал стук падающих яблок, сопровождавший каждый порыв ветра, стрекотание ночных насекомых и бесконечный грохот пушек вдали, напоминающий ритм, выбиваемый на тамтаме.

– Слыхал, что полковник говорил? – спросил Джедкинс голосом, охрипшим от чересчур обильных возлияний.

Крисфилд рыгнул и неопределенно кивнул головой. Он вспомнил бешеную ярость Эндрюса, когда роту распустили после смотра. Эндрюс уселся тогда на бревне у полевой кухни и уставился на кусок земли, растирая его в грязь носками своих сапог.

– Значит, – продолжал Джедкинс, стараясь подражать торжественно-внушительному голосу полковника, – по вопросу о пленных… – Он икнул и сделал легкое движение рукой. – Так вот, я предоставляю это вам, но только не забывайте… только не забывайте, что гунны сделали в Бельгии! Я бы мог прибавить еще, что нам и так едва хватает продовольствия и что чем больше вы возьмете пленных, тем меньше, ребята, вам придется есть самим!

– Да, так он и сказал, Джедкинс, так и сказал.

– И чем больше вы возьмете пленных, тем меньше вам придется есть самим, – повторил Джедкинс, делая торжественный жест рукой.

Крисфилд потянулся за бутылкой. Она была пуста; он помахал ею минуту в воздухе и швырнул ее в противоположное дерево. Дождь маленьких яблок посыпался на Джедкинса. Он нетвердо поднялся на ноги.

– Говорю вам, ребята, война не пикник!

Крисфилд встал, сорвал яблоко и впился в него зубами.

– Сладко, – сказал он.

– Ничего не сладко, – бормотал Джедкинс. – Война – это вам не пикник. Говорю тебе, брат: если ты попробуешь брать пленных, – он икнул, – после того, что сказал полковник, я на тебе живого места не оставлю… вот как Бог свят, не оставлю. Выпусти им кишки, вот и все, как чучелам. Выпусти им кишки! – В его голосе вдруг послышался детский испуг. – Черт, Крис, меня тошнит, – прошептал он.

– Убирайся ты, – сказал Крисфилд, отталкивая его.

Джедкинс прислонился к дереву. Его начало рвать.

Полная луна взошла среди облаков и залила яблочный сад холодным золотистым светом. Фантастические тени переплетающихся ветвей и сучьев легли на усыпанную яблоками обнаженную землю. Шум пушек приблизился. Это был громкий, резкий грохот, соединенный с беспрерывным ревом, как будто где-то в кегельбане изо всей силы катали шары и потрясали при этом железными листами.

– И жарко же там, должно быть, – сказал Крисфилд.

– Мне лучше, – сказал Джедкинс. – Пойдем-ка, раздобудем еще коньяку.

– Я голоден, – сказал Крисфилд, – лучше попросим, чтобы старуха приготовила нам яиц, что ли.

– К черту, слишком поздно, – проворчал Джедкинс.

– Который час?

– Не знаю, я продал часы.

Они пошли через сад наудачу и вышли в поле, покрытое большими тыквами, которые блестели при луне, отбрасывая черные, как дыры, тени. Вдали виднелись лесистые холмы.

Крисфилд сорвал тыкву средней величины и подбросил ее вверх, в воздух. Она с шумом упала на землю, расколовшись на три части; влажные желтые семена рассыпались вокруг.

– Ну и силища у тебя, – сказал Джедкинс, подбрасывая вверх еще большую.

– Послушай, вон там ферма; может быть, нам удастся достать яиц из курятника?

– К черту всех куриц!..

В эту минуту над безмолвными полями пронеслось пение петуха. Они побежали по направлению пения к темным строениям фермы.

– Смотри, там могут быть офицеры на постое.

Они осторожно обошли вокруг четырехугольной группы темных строений. Огня не было. Большие деревянные ворота двора легко раскрылись без скрипа. На крыше гумна вырисовывалась темным силуэтом на лунном диске голубятня. Теплый запах конюшни пахнул им в лицо, когда они прокрались в устланный навозом двор фермы. Под одним из навесов стоял стол, на котором было разложено для дозревания множество груш. Крисфилд вонзил в одну из них свои зубы. По его подбородку полился обильный сладкий сок. Он быстро и жадно съел грушу и взялся за вторую.

– Набей карманы, – прошептал Джедкинс.

– Они могут накрыть нас!

– Черта с два накроют! Через день-другой мы пойдем в наступление.

– Мне бы яичек раздобыть.

Крисфилд раскрыл двери одного из сараев. Запах густого молока и сыров наполнил его ноздри.

– Иди-ка сюда, – прошептал он, – сыру хочешь?

Сыры, уставленные в ряд на доске, засеребрились в лунном свете, проникшем через раскрытую дверь.

– Черт, не могу я есть, – сказал Джедкинс, погружая свой тяжелый кулак в один из мягких молодых сыров.

– Не делай этого.

– А разве мы не спасли их от гуннов?

– Но, черт…

– Война, брат, это тебе не пикник, вот что, – сказал Джедкинс.

За следующей дверью они нашли кур на насесте в маленькой, устланной соломой комнате. Цыплята пыжились и издавали слабый писк.

Вдруг поднялся громкий крик кур, и все цыплята разом заклохтали.

– Бежим! – пробормотал Джедкинс и бросился к воротам.

В доме послышались пронзительные голоса женщин. Одна из них кричала: «Это боши! Это боши!», покрывая кудахтанье цыплят и вопли цесарок. Убегая, они слышав ли за собой резкие крики бившейся в истерике женщины, раздиравшие шелестящую осеннюю ночь.

– Проклятье, – сказал Джедкинс, еле переводя дух, – эти лягушатницы не имеют никакого права так скандалить.

Они снова нырнули в фруктовый сад. За кудахтаньем цыпленка, которого Джедкинс все еще держал, раскачивая его за ноги, Крисфилд различал пронзительные крики женщин. Джедкинс ловко свернул цыпленку шею. Давя под ногами яблоки, они быстро зашагали через сад. По мере того как увеличивалось расстояние, голос все ослабевал, пока его совсем не заглушили пушки.

– Черт, мне что-то как будто не того перед той старухой… – сказал Крисфилд.

– А разве мы не спасли их от гуннов?

– Энди думает иначе…

– Ну, если ты хочешь знать мое мнение насчет этого твоего Энди, я не очень-то высокого о нем мнения. По-моему, он просто агитатор, вот он кто, – сказал Джедкинс.

– Врешь ты!

– Я слышал, как лейтенант это говорил. Проклятый агитатор, брехун!

Крисфилд мрачно выругался.

– Ладно, поживем – увидим. Говорю тебе, братец, война – это тебе не пикник! Но что мы, черт возьми, будем делать с этим цыпленком? – сказал Джедкинс.

– А помнишь, что произошло с Эди Уайтом?

– Черт, лучше бросим его здесь! – Джедкинс описал над головой круг, держа цыпленка за шею, и швырнул его изо всех сил в кусты.

Они шли по обсаженной каштанами дороге, которая вела в их деревню. Было темно; только неровные пятна яркого лунного света посреди дороги выделялись молочной белизной между зубчатых теней листвы. Вокруг них поднимался свежий запах лесов, спелых плодов и гниющих листьев – бродящий аромат деревенской осени.

На деревенской улице перед ротной канцелярией сидел на солнце за столиком лейтенант. Перед ним сверкали три кучки монет и пестрели красиво раскрашенные банкноты. Рядом с торжественным видом стояли сержант Хиггинс, второй сержант и капрал. Солдаты стояли в очереди, и каждый, подходя к столу, почтительно отдавал честь, получал свои деньги и отходил с важным видом. Несколько деревенских жителей выглядывали из своих выбеленных домиков через маленькие окна с серыми карнизами. В красноватых лучах солнца шеренга солдат отбрасывала на желтый песок дороги неровную сине-лиловую тень, напоминавшую гигантскую стоножку.

За столом у окна кафе «Nox braves poilus»[41][xli] «Наши братья фронтовики» (фр.). устроились Смолл, Джедкинс и Крисфилд с звенящим жалованьем в кармане. Они видели со своего места маленький садик перед домом на противоположной стороне дороги, где за изгородью оранжевых цветов сидел на крыльце Эндрюс, беседуя со старушкой. Старушка то и дело нагибала свою маленькую белую головку, сгорбившись на низеньком стуле, стоявшем в дверях против солнца.

– Вот вам! – сказал Джедкинс торжественным тоном. – Он не желает даже пойти за своим жалованьем. Этот малый невесть что о себе воображает.

Крисфилд покраснел, но ничего не сказал.

– Он ни черта не делает целый день, только болтает с этой старушонкой, – с усмешкой вставил Смолл. – Я так думаю, что она ему мать напоминает или еще там что-нибудь в этом духе.

– И вечно-то он с этими лягушками якшается, где только может. Я уверен, что он охотнее выпьет с лягушатником, чем с американцем.

– Должно быть, языку ихнему выучиться хочет, – сказал Смолл.

– Никогда он не сделается человеком в армии, вот что я вам скажу, – сказал Джедкинс.

Маленькие домики через дорогу загорелись в алом пламени заката. Эндрюс медленно и лениво встал на ноги и протянул старушке руку. Она поднялась – маленькая колеблющаяся фигурка в черной шелковой шали. Эндрюс нагнулся к ней, и она крепко поцеловала его несколько раз в обе щеки. Он пошел по дороге по направлению к лагерю с фуражкой в руке, глядя себе под ноги.

– Ишь ты, цветок-то у него за ухом торчит, словно папироса! – сказал Джедкинс, презрительно фыркнув.

– Ну и нам как будто пора, – сказал Смолл, – в шесть нужно быть на квартирах.

Они помолчали минуту. Пушки вдалеке не прекращали своего грохота.

– Скоро и мы там будем, – сказал Смолл.

Крисфилд почувствовал на спине озноб. Он помочил губы языком.

– Уж и пекло там, воображаю, – сказал Джедкинс. – Война – это вам, братцы, не пикник!

– Плевать я хотел, – отозвался Крисфилд.

Солдаты были выстроены на деревенской улице с ранцами на плечах, ожидая приказа к выступлению. Тонкие клочья белого тумана все еще держались на деревьях и над маленькими садиками. Солнце еще не всходило, но гряды облаков в бледно-голубом небе над головой отливали малиновым цветом и золотом. Люди стояли неровной линией, немного согнувшись под тяжестью своей амуниции, покачиваясь взад и вперед, притоптывая ногами и хлопая руками; уши и носы покраснели от утренней свежести, над головами поднимался пар от дыхания.

Внизу на туманной дороге появился, медленно приближаясь, темно-оливковый лимузин. Он остановился перед строем. Из противоположного дома торопливо вышел лейтенант, натягивая перчатки. Солдаты, стоя в строю, с любопытством смотрели на лимузин. Они заметили, что две шины у него совершенно сплющены, а стекло разбито. На темной краске виднелись царапины, а на дверце – три длинных зубчатых дыры, уничтожившие номер. Легкий шепот пронесся по рядам. Дверца с трудом открылась, и из автомобиля, спотыкаясь, вышел майор в светло-желтой шинели. Одна рука его, обернутая окровавленными бинтами, держалась на перевязи, сделанной из платка. Лицо его было бледно и искажено неподвижной гримасой страдания. Лейтенант отдал честь.

– Ради Бога, где тут перевязочный пункт? – спросил майор громким дрожащим голосом.

– В этой деревне нет ни одного, майор!

– А где же тогда есть, черт побери?

– Не знаю, – сказал лейтенант смиренным тоном.

– Почему вы, черт побери, не знаете? Вся эта организация, будь она проклята, ни черта не стоит!.. Майора Стенли только что убили. Как, к черту, называется эта деревня?

– Тиокур.

– Где это, черт возьми?

Шофер высунул голову. На нем не было фуражки, а волосы его были полны пыли.

– Видите ли, лейтенант, нам нужно попасть в Шалон.

– Да, вот именно, Шалон-на… Шалон-на-Марне, – сказал майор.

– У квартирмейстера есть карта, – ответил лейтенант, – последний дом налево.

– О, поедем туда скорее, – сказал майор.

Он долго возился с ручкой дверцы. Лейтенант помог ему повернуть ее. Когда он открыл дверцу, люди, стоявшие поближе, мельком заглянули внутрь. В глубине экипажа виднелся длинный предмет, завернутый в одеяло, прислоненный к спинке сиденья.

Прежде чем войти, майор нагнулся, вытащил из автомобиля шерстяной плед, держа его далеко от себя здоровой рукой, и бросил его на землю. Автомобиль медленно тронулся, и, покуда он катился вдоль деревенской улицы, люди, выстроенные на ней в ожидании приказа, с любопытством рассматривали три зазубренные дыры на дверцах.

Лейтенант смотрел на одеяло, лежавшее посередине дороги. Он тронул его ногой. Оно было пропитано кровью, которая местами свернулась в сгустки.

Лейтенант и солдаты молча смотрели на него. Солнце взошло и засияло на крышах маленьких выбеленных домиков позади них. Далеко впереди на дороге полк начал двигаться.