Онлайн чтение книги Незабываемые дни Векапомныя дні
14

Вечерело, когда Заслонов проходил мимо водокачки. Однообразно шумела вода, стекая по оледеневшей стене и замерзая внизу. Огромная наледь росла около водокачки и тянулась до самых рельсов. Ледяные наплывы переползали через рельсы запасного пути, на котором стоял уже несколько дней груженый эшелон. А вода бурлила и шумела в пробоине бака, тихо журчала, стекая по кирпичной стене, слегка дымилась паром. Мороз крепчал. Ветер совсем улегся, в темном вечернем небе зажглись первые звезды. «Неплохо…» — подумал Заслонов.

Из депо он позвонил на водонапорную станцию.

— Качаю! — услышал в трубке приглушенный голос Воробья.

— Был приказ? — спросил Заслонов, хотя хорошо знал, что такой приказ был.

— Господин Штрипке приказал, — официально ответил Воробей.

— Что ж, выполняйте приказ.

В контору вошел Штрипке. Он только что вернулся с совещания, происходившего в комендатуре, был молчалив, шмыгал носом, нервно похаживал по комнате. Наконец, не выдержал, заговорил:

— Это, знаете ли, господин инженер, никуда не годится.

— Я не понимаю вас, господин Штрипке.

— Да я ж говорю о нашем депо.

— А что случилось?

Кажется, ничего и не случилось, но завидного у нас мало. Вы только подумайте: паровозы один за другим выбывают из строя. То их взрывают в пути, то они просто так останавливаются на перегоне и только закупоривают участок.

— Вы не интересовались, почему они останавливаются?

— Конечно, интересовался. Замерзают. Причем так замерзают, что вся смазочная система навсегда выбывает, лопается, крошится каждая трубка, особенно в маслопроводе.

— Это неизбежные аварии, господин Штрипке.

— Почему вы думаете, что они неизбежны?

— Зима, господин Штрипке. Суровая русская зима!

— Но ведь русские паровозы ходили, несмотря на суровую зиму.

— Вы правы, господин Штрипке: русские паровозы не замерзали, так как они несколько иной конструкции, специально приспособленной для работы в зимних условиях, в сильные морозы.

— Это очень плохо, господин инженер. Мы, выходит, можем надеяться только на господа бога, чтобы он смягчил морозы.

— Зачем же на господа бога? Надо переконструировать систему ваших паровозов, и они будут ходить как миленькие… — не то в шутку, не то всерьез сказал Заслонов.

— О да-да, — согласился сперва Штрипке, но тут же спохватился: — У вас правильная мысль, однако не совсем реальная. У нас идет война и, что говорить, — мы ж люди свои — тяжелая война. Эти ваши русские нам дорого обходятся. У нас сейчас нет времени заниматься переоборудованием паровозов. Это нереально. У нас на службе весь паровозный парк Европы, — разве его можно переконструировать в короткое время? Одно, на что мы можем надеяться, — это захватить как можно больше паровозов у русских. А для этого необходима крупная победа… окончательная победа. А для победы нужно, — снизил он голос до шепота, — чтобы паровозы ходили, не замерзали, не взрывались, чтобы каждый паровоз, который мы с вами выпускаем из депо, водил, водил наши эшелоны. Но это… это заколдованный круг, господин инженер. Мы должны из него вырваться! — с отчаянием в голосе закончил Штрипке.

— А вы не отчаивайтесь, господин шеф. У вас такие завоевания. Вся Европа, можно сказать, у ваших ног.

— О да-да! — самодовольно поддакнул Штрипке и весь напыжился, как петух.

И обмяк, отошел, расправляя жесткий воротник, словно вытягивая из него посиневший подбородок, массируя его сухими, костлявыми пальцами.

— Про завоевания вы говорите очень правильно. Но… видите… ну, мы свои люди, — ваши проклятые русские стали нам поперек горла: они все еще держатся. Конечно, мы одолеем их, Должны одолеть.

Штрипке говорил мечтательно. Даже зажмуривался. Гудок паровоза вывел его из этих надзвездных сфер. Вернувшись к действительности, он, как всегда, засуетился, заволновался, несколько раз помянул «шволячей», поднявших целый тарарам за дверью конторы.

Оттуда доносились шум, выкрики. Слышны были возбужденные голоса, споры, брань.

— Что такое? — испуганно спросил Штрипке, любивший спокойную и тихую работу и очень боявшийся всяких эксцессов.

В это мгновение дверь широко распахнулась и в контору вбежало несколько рабочих. Штрипке со страху отступил на несколько шагов, не ожидая ничего хорошего от этих возбужденных людей, которые беспорядочно что-то выкрикивали, перебивая друг друга.

— Что случилось? — спокойно спросил Заслонов.

— Поймали! Попался гад, не вывернется!

— Кого поймали?

— Пан Штрипке, пан Заслонов, мы диверсанта поймали!

— О-о! — только и мог вымолвить Штрипке, у которого, наконец, откатился от горла тот давящий комок, который всегда душил его, когда почтенный шеф слышал возбужденные голоса.

— Где же он?

— Ведут! Того самого, который подкладывал бомбы на паровозы!

У Штрипке мурашки поползли по спине от страха и от радости — это же такое событие!

— Скорее, господин Заслонов, пойдем туда! — и Штрипке чуть ли не бегом бросился к месту происшествия.

В депо было немного народу. Все толпились за воротами. Невдалеке от угольного склада шумела толпа. Среди деповских рабочих видно было и несколько немецких солдат, которые прибежали сюда на шум.

— Почему его не ведут? — спросил на ходу Штрипке. — Он уже не может ходить, его подбили.

— Это хорошо! Злодея всегда постигает заслуженная кара!

— Он уже получил ее, пан Штрипке!

— Так и должно быть!

Увидев инженеров, люди расступились. Прямо на снегу лежал скрючившийся в неудобной позе человек. Он еще дышал, с трудом шевелил белесой ресницей, чуть приоткрывая глаз. Другой был затянут кровавой опухолью. Все лицо было избито до неузнаваемости. Под головой расплывалось багровое пятно.

— Вот он, наш враг, под расстрел, гад, подвести хотел, до чего додумался только! Видите, господин начальник, какие гостинцы готовил он немецким эшелонам. Это он взрывал паровозы, которые мы, не щадя сил и здоровья, ремонтируем. Где это видно: ты работай, а он всю твою работу портит да еще твою голову под топор подставляет!

Люди шумели, суетились.

Штрипке смотрел на человека, лежавшего на окровавленном снегу. Видно, ему уже не суждено было подняться. Все реже и реже шевелилась ресница, и хотя избитый порой будто глядел на окружающих, но он уже никого не видел и не слышал. Штрипке узнал его. Смутная догадка на миг мелькнула в его голове. Штрипке пришел в неописуемую ярость:

— Шволячи, случилась ошибка. Ведь это Сацук!

— Правильно, господин начальник, это Сацук! И поглядите, что этот Сацук готовил для наших паровозов, которые мы ремонтируем под вашим руководством.

Какой-то рабочий вынул из кармана у Сацука две угольные мины и поднес их Штрипке. Тот трусливо отодвинулся:

— Не надо ближе, не надо, я и так вижу!

И, отступив шага на три, Штрипке сразу изменил позицию:

— О, то есть большой шволяч, этот Сацук!

— Гад, которому нет равных на свете! — подтвердил кто-то из рабочих.

— Его надо расстрелять!

— Его повесить мало, господин начальник!

— О да-да!

Неизвестно, чем бы кончилась вся эта дискуссия, — в ней не принимал участия только Сацук, которого уже не волновали никакие земные интересы, — если бы не явились полицаи и гестаповцы во главе с Кохом. Прибыли и Вейс. Весь район депо оцепили. Рабочих допрашивали группами и поодиночке. Из их показаний видно было, что Сацука схватили около резервных паровозов, когда он пытался подложить туда четыре мины. Не все это видели, к тому же не каждый мог как следует рассказать, при каких обстоятельствах все это произошло. Более толковые показания дал Чмаруцька, — он первый заметил злонамеренные действия Сацука и задержал его.

Кох нервничал, все пытался запутать Чмаруцьку:

— Откуда тебе известно, что это угольные мины?

— А как же, об этом все толкуют. Мы трудимся, трудимся, а какая-то нечистая сила всю нашу работу портит.

— Кто портит?

— Известно кто. Об этом и в листовках писали. И в газетах писали. Некий дядя Костя командует всеми этими разбойниками.

— Как ты разузнал, что Сацук подкладывает мины?

— А я шел на склад. Вижу, какой-то человек мелькнул около паровозов. Я притаился, думаю: что ему нужно? Гляжу из-за тендера, а он забрался в паровозную будку и что-то там около топки возится, слышу — дверцы открывает. Он спрыгнул на другую сторону, а я на паровоз. Глянул в топку, а там мина лежит. Я скорее обратно. А человек уже на второй паровоз взобрался. Я его цап за сапог, стащил вниз. «Ты, говорю, что здесь вытворяешь? Что тебе тут понадобилось, человече?» А он, что бы вы думали, не говоря худого слова, трах меня по затылку, а потом без всякого предупреждения — хлоп по глазу!

У Чмаруцьки в самом деле под глазом виден был изрядный синяк.

— Ударил это он меня, аж свет белый в глазах померк, здоровый он, гад, да куда моложе меня. Но не на того напал — or Чмаруцьки, брат ты мой, не вырвешься. Как вцепился в него, никакая сила тут меня не оттащит. Держу и кричу, держу и подаю тревогу. Спасите, кричу, диверсанта поймал!

Более десятка рабочих подтвердило, что слышали, как Чмаруцька кричал изо всех сил, звал на помощь. Даже немецкие часовые, прибежавшие на крик, и те засвидетельствовали, как около депо кто-то кричал «спасите».

— Зачем убили?

— О-о! Он на всех кидался, как лютый зверь, мне вот еще и руку укусил. Ну… дали ему, как следует, хватит с него.

— Кто бил?

— Все били… Кабы он подобру сдался, его бы не тронул никто, мы знаем, что на это начальство есть, и суд есть, без нас разберутся. А мы что! Мы только помогать должны начальству вылавливать таких злодеев. Нам об этом и пан Штрипке говорил и пан Заслонов.

— Ну довольно, довольно! Иди… — презрительно сказал Кох, явно не симпатизировавший этому болтливому свидетелю, который сыпал словами, как горохом.

А Вейс слушал и восторгался:

— Чудесно, чу-у-десно! Это прямо чу-у-десно! Такой массовый патриотизм рабочих! Они стремятся помогать нам.

Кох взглянул на него с плохо прикрытой неприязнью. В контору вызвали еще Бруно Шмульке. Спросили его, как он смотрит на это происшествие.

— Это господа, выдающееся событие, оно поможет великой Германии!

Шмульке наловчился говорить, и как еще говорить! Но слова его ни на кого не произвели особенного впечатления, а господин Кох, смерив его с головы до ног презрительным взглядом, сказал ему прямо в глаза:

— Вы старый осел, господин Шмульке. Вы дырявая калоша!

Шмульке стоял совсем растерянный.

— Вы уверены, недопеченный немец, что этот Сацук подкладывал в паровоз мины?

— Ведь его поймали на месте преступления, господин комиссар.

— Поймали, поймали… — передразнил его Кох. — Вам лучше всего блох ловить! В этом деле вы еще кое на что способны. Вы полагаете, что Сацук в самом деле преступник?

— Конечно. Его застали с минами на паровозе.

— Застали… Вы зарубите себе на носу, господин Шмульке, что Сацук был нашим агентом, нашим человеком.

— Он русский… А русские коварны…

— Он такой же русский, как вы! И, видно, был таким же дураком, как ваша почтенная особа. Он или выдал себя, или сделал еще какую-нибудь глупость… Это для меня совершенно ясно. Обо всем остальном никто из нас толком не знает.

— О, это страшно, если он немец! — только и смог выдавить из себя растерявшийся Шмульке.

— Что страшно? Чего страшного? Вам страшно, что вы немец?

— Нет, господин комиссар. Мне страшно, что совершаются такие неслыханные преступления и никто их не может раскрыть.

— Идите и не мозольте нам глаза!

Вызывали также на допрос Штрипке и Заслонова. Но они ничего не могли добавить к тому, что уже было сказано рабочими. Они действительно ничего не знали об обстоятельствах дела. Сидели в конторе, услышали шум, крик, а когда явились на место происшествия, то увидели то же, что и господин Кох.

— Вы думаете, что Сацук — преступник? — спросил Кох Заслонова.

— Да. Я давно заметил его преступные проделки, которые пахли не чем иным, как обыкновенной диверсией.

— И молчали?

— Зачем мне молчать? Я сразу заявил господину шефу и просил уволить этого рабочего или отдать под суд.

— Это правда, господин Штрипке?

— Ну, вы знаете об этом, господин комиссар… — смущенно сказал Штрипке, глазами упрашивая Коха не очень задерживаться на столь щекотливом вопросе.

— И вы твердо убеждены в виновности Сацука? — еще раз высокомерно повторил Кох.

— Больше чем уверен, господин комиссар. Все его поведение свидетельствует об этом.

— Ладно… Мы еще поговорим с вами на эту тему! — многозначительно произнес Кох.

— Всегда к вашим услугам!

Когда Штрипке и Заслонов ушли, Вейс спросил у Коха:

— Я не совсем понимаю всех ваших вопросов, не понимаю, к чему вы клоните.

Кох посмотрел на него с нескрываемой иронией, нехотя процедил сквозь зубы:

— К сожалению, господин комендант, я не могу пока раскрыть перед вами всех моих планов и высказать все свои подозрения.

— Это ваше дело, господин комиссар, и я в него не вмешиваюсь. Но мне кажется, что своими бесконечными расспросами вы вносите излишнюю суету во все наше дело, Если преступник пойман и пусть даже наказан самими рабочими, надо из этого сделать надлежащие выводы. Надо оказать должную поддержку добросовестным рабочим и не нервировать понапрасну технический персонал, который, на мой взгляд, неплохо справляется со своими обязанностями.

Кох смотрел на Вейса тяжелым, немигающим взглядом:

— Или, по-вашему, лучше было бы, чтобы четыре исправных паровоза из резерва были так же взорваны, как и те, что были выведены из строя в пути?

— Я ничего не думаю, уважаемый господин комендант. Мне бы хотелось только, чтобы вы не мешали моей работе!

— Таково и мое желание, почтенный комиссар, чтобы вы не вносили лишних трудностей в работу комендатуры и других органов, мне подведомственных.

Обменявшись любезностями, оба начальника вышли из конторы. Они шли, стараясь не замечать друг друга. И если б они были более внимательны к окружающему, если б они не так горделиво задирали носы, им бросилось бы в глаза, как мечется по путям встревоженный Штрипке, подбегая то к паровозу, то к вагонам. Машинист делал напрасные попытки сдвинуть с места груженый эшелон. Паровоз пыхтел изо всех сил, выпуская огромные клубы пара, беспомощно лязгал буферами и, напрягшись до последнего предела, начинал бешено буксовать, так что рельсы под ним курились от пара. Прицепили еще один паровоз, рванули раз и другой, так что загудели, натянулись, как струны, сцепные крюки. Передохнули минуту-другую и рванули так, что загремел и лопнул тяж, паровозы и один вагон оторвались. Эшелон стоял, как вкопанный.

Колеса вагонов примерзли к рельсам, заплывшим толстой наледью. Все метался и охал Штрипке:

— Ох, эта проклятая водокачка, она из меня всю душу вынула.

Заметив Вейса, он почтительно подбежал к нему:

— Позвольте, господин комендант, остановить насосы.

— Что? — недоумевающе спросил Вейс.

— Разрешите остановить работу насосной станции, иначе мы превратим в каток всю станцию. Видите, эшелон примерз к рельсам, его нельзя сдвинуть с места.

Тут только Вейс вернулся к окружающей действительности. Его холеное лицо густо покраснело:

— Кто виноват? Кто разрешил? Кто тут устроил каток?

— Осмелюсь доложить, вы приказали не останавливать насосы.

— Остановить!

— Лопнут трубы.

— Не останавливать!

— Замерзнут пути.

— Остановить!

Остановить, не останавливать… Совсем растерялся хромоногий Штрипке. Но ему во что бы то ни стало нужен был приказ.

— Так разрешите по вашему распоряжению остановить насосы, чтобы предупредить обледенение путей!

— Я, кажется, уже сказал вам, вы не умеете слушать и как следует выполнять приказы.

— Слушаю, господин комендант, — прошептал запыхавшийся Штрипке и бросился к ближайшему телефону, чтобы приказать этим «шволячам» остановить насосы. Он даже вздохнул с облегчением, когда услышал в телефонной трубке:

— Есть, господин шеф, остановить насосы!

А Штрипке уже снова метался вдоль вагонов — это не входило в функции Заслонова, тот распоряжался в депо. Солдаты из железнодорожного батальона кирками и ломами скалывали лед под колесами вагонов. Наконец, эшелон удалось сдвинуть с места. Но не прошел он и десятка метров, как несколько вагонов сошло с рельсов. Штрипке в изнеможении схватился за голову, проклиная весь свет и свою профессию, благодаря которой он попал в эту ледовую дыру, как называл он подвластные ему депо и станцию.

Заслонов наблюдал из окна конторы за беспорядочной беготней Штрипке, за напрасными попытками вытянуть эшелон. В контору по какому-то делу вошел Чичин.

— Видел? — И Заслонов глазами указал на окно.

— Рабочие глядят, как на спектакль. Все животы надорвали!

— Смотрите, не очень там расходитесь, еще другие Сацуки могут затесаться в вашу среду… Кстати, к чему такая поспешность с этим Сацуком? Я ведь предупреждал.

— Иначе нельзя было, Константин Сергеевич. Сацук поймал Чмаруцьку, когда тот нес очередную партию мин на угольный склад. Пришлось им поменяться ролями при помощи наших хлопцев…

— Надо теперь соблюдать особую осторожность. С минами пока прекратите. А у Чмаруцьки во дворе и на квартире чтобы было чисто, как в глазу! Кстати, когда остановят насосы, — немцы, если у них еще осталась хоть капля здравого смысла, остановят их, — тогда ночью обязательно откройте несколько контрольных колодцев. Если трубы не замерзнут, не помешает применить и другие средства. Тебя не учить, поможет и Дубков. Да не лезьте немцам в глаза. А на ремонт нажимайте, чтобы перевыполнить задание.

— Слушаю, товарищ командир, — и, молодецки откозырнув, Чичин повернулся к выходу.

— Без фокусов, без фокусов, не забывай, где находишься.

— На своей земле, Константин Сергеевич!

— Иди, иди!