Онлайн чтение книги Незабываемые дни Векапомныя дні
5

У Ганса Коха были неприятности.

Из Минска приехал инспектор гестапо. Уже который день он подробно знакомился со всей работой Коха, придираясь к каждой мелочи. За мелкий пустяк долго и нудно выговаривал:

— Вы, молодой человек, еще не умеете как следует работать, вы не знаете своего района, не изучаете его, не имеете надежной агентуры.

И куда бы они ни явились — в СД, в тюрьму, в лагерь военнопленных, под который отвели бывшую больницу, — инспектор все время недовольно морщился:

— Вы думаете, молодой человек, если вы расстреляли там пленных или больных из этой больницы, так вы уж и выполнили свои обязанности? Конечно, их тоже надо расстреливать, но главная ваша задача — ликвидация партизан. У вас сорваны по району все поставки, у вас, как вам известно, чуть ли не советская власть под самым городом. У вас… А вы ведете борьбу разве только с бабками и детьми. Невелики ваши заслуги перед Германией, невелики, молодой человек!

И до того осточертел своим «молодым человеком», что Кох даже однажды огрызнулся:

— Вам в центре все кажется таким легким, а вы попробовали бы вот тут управиться с этим народом.

Огрызнулся и сам не рад был. Серые глаза инспектора вонзились в него, точно колючие иглы, а сухое и длинное, как редька, лицо дышало такой брезгливостью, таким горделивым презрением, что Кох даже растерялся и покраснел до копчиков ушей.

— Вы, молодой человек, подумайте раньше, чем говорить. И вообще советую вам лучше прислушиваться к тому, что вам говорят. Вы еще, молодой человек, сидели где-то в Берлине, когда я брал ваш район. Да-да, вы имеете дело с фронтовиком!

Беда с этими фронтовиками! Только свяжись с ними! А тот уже повернул в другую сторону свои колючие иголки-глаза.

— Об этом потом, в свободное время. А вот скажите мне, что вы думаете делать с транспортом?

Оказывается, и тут похвалиться Коху нечем. Правда, депо начало работать значительно лучше, но зато несколько эшелонов было взорвано в пути, а несколько обстреляно. Почти ежедневно портилась связь, случались и другие диверсии на железной дороге. Не лучше, если на хуже, обстояли дела на шоссейных а грунтовых дорогах.

— Так что ж, молодой человек, прикажете доложить начальству о всех ваших делах? — Глаза инспектора прошивали насквозь Коха, который что-то невнятно мямлил в ответ и чувствовал себя очень скверно, не лучше провинившегося школьника перед строгим и требовательным учителем.

— Я обещаю, господин инспектор… Я клянусь именем фюрера, что…

— Остановитесь, молодой человек. Я не позволю вам злоупотреблять святым именем!

Вечером состоялось совещание с местными комендантами, командирами двух полков, которые были отведены в город на переформирование после понесенных ими на фронте тяжелых потерь, и разным другим начальством. Проводил совещание инспектор гестапо. Хотя он был еще в небольшом чине унтерштурмфюрера, но миссия уполномоченного по борьбе с партизанами давала ему возможность держаться довольно развязно и даже порой покрикивать на офицеров, имевших значительно большие чины, чем он.

Все участники совещания сошлись на том, что настала пора применить некоторые радикальные меры против партизан, провеет хотя бы прочесывание окрестных лесов, так как о дислокации партизанских отрядов у них достоверных сведений не было.

После совещания Кох и комендант, чтобы немного задобрить этого придирчивого инспектора, наладили небольшой банкет на квартире Вейса. Сухой инспектор проявил исключительную склонность к возлияниям. В благодарность за отменное гостеприимство, которое ему было оказано, он счел не лишним поделиться с хозяевами своим военным опытом, воспоминаниями о своих приключениях.

— Я уже сказал молодому человеку, что имею некоторый опыт фронтовика. Кстати, в вашем районе у меня произошла серьезная стычка с значительными силами противника. Вот это было дело! Я высадился тогда с парашютным десантом. Людей у меня было не так уж много. Ну, десять… двадцать человек.

Нам предстояло провести серьезную операцию. А тут мы попали в окружение! Случилось так, что нас выдал один местный лесник, этакий, знаете, великан с бородой — хотел бы я с ним встретиться теперь! Так… Окружили нас в лесу, знаете ли, человек триста… вооруженные до зубов, пулеметы… орудия… А у нас, сами знаете, легкое авиадесантное оружие. Но кто может выстоять против нашего солдата? Бой был долгий, упорный… Мы буквально крошили врага. И, знаете, мы не только рубили их, мы не только вынудили их отступить в полном беспорядке, но мы их выловили!

— Чудесно! Чудесно!

— А куда вы девали пленных, уважаемый господин инспектор?

— О-о! Мы… мы уничтожили их. Да-да, уничтожили!

— Быть может, уважаемый инспектор помнит место, где произошел этот замечательный бой?

— Помню, помню. Это была моя первая встреча с врагом. Все происходило недалеко от хаты лесника. Мы должны были взорвать мост, да-да… Синий мост — так называлась наша операция.

Еще долго потом хвастался инспектор, как он с небольшой группой парашютистов побеждал целые советские полки. Да что полки! Ему приходилось наводить панику на целые дивизии, держать в страхе армии!

Уже глаза рассказчика слипались от пьяной одури, а он все еще побеждал заплетающимся языком советские армии. Даже Вейс, обладавший необычайной способностью увлекаться, притих и осоловевшими глазами смотрел на храброю вояку. Ганс Кох отлучился на минуту и, вызвав Клопикова, строго приказал ему незамедлительно доставить в гестапо Остапа Канапельку. Фамилию того лесника установил Клопиков. Он не мало слышал о бывшем здесь парашютном десанте и приблизительно представлял себе место, где все это произошло. Правда, обстоятельства самого дела были ему неизвестны.

Когда Кох вернулся, инспектор гестапо нес уже такую несусветную чушь, что комендант счел нужным при помощи Коха бережно перенести завравшегося гостя на кровать, кое-как раздеть и уложить спать.

А когда они остались вдвоем, Кох не мог удержаться, чтобы не похвастать перед комендантом:

— Мы завтра преподнесем господину инспектору такой сюрприз, такой сюрприз, что он будет нам благодарен. Я доставлю ему человека, с которым он хочет познакомиться, того самого лесника, который когда-то выдал его.

Превозмогая свою давнишнюю неприязнь к Коху, — этот ловкач всегда забегает вперед, — осоловевший Вейс процедил сквозь зубы свое неизменное «чудесно», произнесенное, однако, без особого энтузиазма и без тех обильных вариаций, на которые он обычно не скупился. И, ложась спать, расстроенный Вейс мысленно ругал на чем свет стоит этого выскочку Коха, который не раз ему доставлял неприятности тем, что начинал уже не одну операцию, предварительно не договорившись и не посоветовавшись с ним. А в последнее время это уже вошло в привычку у Коха. Даже после того, как деликатный Вейс осторожно намекнул ему на взаимную выгоду согласованных действий и обоюдных советов, тот — ну чего ждать от выскочки? — нахально усмехнувшись, выпалил:

— Гестапо, уважаемый герр комендант, есть гестапо! Оно не ощущает особенной потребности в советах.

И еще добавил, нахал:

— В чьих бы то ни было!

Так они поступают всегда, эти выскочки без роду и племени. Однако, чтобы не остаться в дураках, Вейс довел утром до сведения господина инспектора о том, что они — Вейс и Кох — приняли все необходимые меры, чтобы доставить господину инспектору того преступника, который некогда причинил ему столько неприятностей.

— О ком идет речь? — опросил недоумевавший инспектор, который еще не совсем пришел в себя после вчерашнего угощения.

— О том леснике, герр инспектор, о котором вы рассказывали вчера, что он выдал вас врагам. Вскоре он будет в вашем распоряжении.

— А-а! Ну, это вы напрасно… Затевать хлопоты из-за какого-нибудь одного человека, не стоит, не стоит… Это такая мелочь, такой пустяк, что им и заниматься не к чему.

— Он покушался на жизнь наших солдат, на вашу жизнь, господин инспектор.

— Конечно… Но это такая особа, которая не заслуживает такого внимания и забот с вашей стороны.

И почтенный господин инспектор поморщился даже довольно кисло, что было расценено Вейсом как проявление обычной скромности со стороны человека, который знает себе цену и не любит излишне выпячивать свою особу. Эту черту Вейс уважал в людях, особенно тех, от которых сам Вейс зависел в той или иной степени.

Вот почему он с особым удовольствием сказал Коху, явившемуся с утренним визитом:

— А почтенный господин инспектор давно вас ждет. Давайте скорее этого разбойника-лесника!

Кох на это ничего не ответил. Поздоровавшись с господином инспектором и послав мысленно к дьяволу этого безнадежного остолопа — коменданта, — повидимому, этот осел уже успел рассказать о его, Коха, замыслах, в то время как о них куда лучше было бы промолчать, — Кох присел на краешек стула с видом самого разнесчастного мученика. Сидел и тер ладонью щеку, не зная, как приступить к этому щекотливому делу.

— Что это у вас такой страдальческий вид? Зубы болят?

— Нет, господин инспектор. Неудача у меня. Прямо, можно сказать, несчастье.

— Что случилось?

— Неудобно даже говорить об этом. Но я должен довести до вашего сведения. Вчера я… — он искоса взглянул на Вейса, — вчера мы послали…

— Да-да, — поспешно согласился Вейс.

— Вчера мы послали отряд из лучших полицейских, чтобы доставить вам лесника, который, как вы сообщили, некогда выдал вас.

— Я же говорил вам, я же говорил, — обрадованно вставил Вейс.

— И вот такая, знаете ли, неприятность… Только сейчас стало известно, что партизаны напали на полицейских и захватили их. Надеяться на то, что их выпустят живыми, нет никакого основания. Пропало и оружие. Вдобавок партизаны захватили нашего старосту и тоже увезли с собой. До сих пор никаких следов ни полицейских, ни старосты не обнаружено.

— А оружие? У них же был пулемет? — невпопад вмешался Вейс и сам почувствовал всю неуместность этого вопроса.

Кох страдальчески посмотрел на него:

— Какое уж там оружие…

Вейс уже готов был наброситься на Коха, высмеять его, пожалеть о старосте, погибшем, видимо, из-за этого дурака, который всегда хочет забежать вперед, по во-время спохватился и промолчал.

Воцарилось гнетущее молчание.

И словно гора свалилась с плеч у Коха и Вейса, когда почтенный инспектор, даже не подав вида, что его волнует это происшествие, просто сказал:

— Из-за чего тут особенно волноваться? Обычный инцидент в нашей работе, которому не следует придавать особого значения. А старосту можно и другого найти.

Так развивались события, в результате которых Чмаруцька чуть не попал в высокопоставленные особы, а тетка Ганна фактически стала полноправной хозяйкой партизанской гостиницы, о чем хотя и догадывались соседи, но особых доказательств на это не имели и не стремились их найти. Гестаповцы, правда, заинтересовались было ее особой. Вызывали ее и в волостную управу, расспрашивали, как это случилось.

— А как случилось? Очень просто. Налетели, захватили, связали и меня тоже убить хотели. Спасибо добрым людям — соседям — спасли меня, спрятали от лиходеев. А чтобы вспомнить кого из них, так где уж там! Все какие-то незнакомые, будто красноармейцы или кто их там знает… Да я так перепугалась, что и сейчас меня дрожь пробирает. А кормильца моего, его, видать, и косточки лежат где-нибудь в лесу, неприбранные, земелькой несхороненные. А Сы-ы-ымонька мой, голубчик мой, а вот же тебе и досталось за твою верную слу-у-ужбочку…

Тетка Ганна не скупилась на слова и голосила так, что у допрашивавших ее полицаев мороз прошел по коже, и не один из них подумал, как бы это задать лататы от этой проклятой службы. Гестаповцы тоже сочувственно выслушали ее, обещали даже помочь, советовали написать прошение об оказании помощи.

Но тетка Ганна отказалась:

— Нет, нет, не надо, еще разузнают партизаны, так совсем со света сживут. Право слово, сживут! — снова заголосила тетка Ганна. Да так расходилась, что начальник волостной полиции не стерпел:

— Тише ты, баба! Только беспорядок наводишь. Шла б уже домой.

Сам не рад был, что вызвал такую неугомонную бабу, чтобы ей совет подать или помощь какую оказать. А она как пойдет голосить, так хоть беги из полиции.

И даже облегченно вздохнул, когда тетка Ганна, наконец, ушла.