Онлайн чтение книги Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой)
Глава третья

Оживленная жизнь царила в Петергофе, роскошной летней резиденции, построенной Петром Великим. Придворное общество прибыло сюда частью из Петербурга, частью из соседних дач, в предвкушении танцев. Праздник устраивали в честь молодого великого князя.

Великолепные залы дворцов были ярко освещены многими тысячами свечей. По залам проходили очаровательные дамы, которыми славился тогда русский двор. Богатые туалеты и бесчисленные драгоценности соревновались с красотой самой природы. Молодые девушки под покровительством мам летали роем с бесчисленными лейтенантами и кавалерами в штатском. Распорядок вечера строго соблюдался, чтобы не допустить никаких изменений в последовательности танцев. Мужскую часть общества представляли в основном военные. Здесь были все мундиры Гвардии, чьи полки в Петербурге и его окрестностях прислали своих представителей. Толпились генералы, все в звездах и лентах всех цветов радуги. Некоторые из них сделали карьеру в царствование Александра I и приняли участие в великой войне начала века. Большинство же военных, не успев отряхнуть пыль, прибыли ко двору с маневренных полей из-под Красного Села. Прибыли ко двору, чьи мелкие интриги и интересы стали центром, вокруг которого вращалась их жизнь. Разговоры велись вполголоса. Атмосфера царского двора и мысль, что неосторожное слово может быть подслушано и передано наверх, наполняли всех страхом и трепетом. Масса тихих голосов в этих огромных залах сливалась в шум, напоминавший жужжание пчелиного улья.

Наконец, раздались три удара гофмаршальского жезла. И тут же слова замерли на устах и воцарилась такая мертвая тишина, что можно было услышать падение булавки. Появившиеся в сопровождении своей семьи царь и царица приветствовали собрание. Для близко стоявших знакомых у них всегда были наготове приветливое слово и добродушная шутка, стоящие же в отдалении довольствовались дружеским кивком. Было много оттенков царской милости. За нее в этой огромной плотной толпе велась тихая, тайная борьба. Все толклись и теснили друг друга, боролись за место в первых рядах, чтобы оказаться в возможной близости от всемогущего самодержца. От одного его взгляда, одного слова зависело счастье или несчастье человека, укрепление его в должности или отставка. Для всех жаждущих этого мгновения все остальные впечатления жизни отступали на задний план. Дружба умолкала, любовь к ближнему забывалась. Это была борьба за существование, война всех против всех в масках притворства, когда ни один жест не должен выдать истинных чувств. Как у римских гладиаторов, которые с улыбкой встречали смерть, воздавая хвалу тирану.

Представление высших сановников закончилось, и царь, проявляя нетерпение при виде неопытной молодежи, дал знак музыкантам играть. Первые звуки разделили общество по возрасту, и молодежь по праву заняла бальные залы. В этот момент в зал впорхнула и закружилась в танце прекрасная юная девушка со счастливой улыбкой на лице. Для двух влюбленных исчезли царь, двор, танцующие. Казалось, они плыли в море блаженства.

— Как мне отблагодарить вас, Владимир Николаевич, за приглашение? Какое божественное удовольствие танцевать с вами в большом зале под звуки пленительной музыки!

— Не стоит благодарности, моя обожаемая Вера. Я сделал это из эгоизма, чтобы самому испытать счастье увидеть вас снова. Я тоже наслаждаюсь, танцуя с вами. Мне кажется, что у нас выросли крылья и мы не касаемся земли. Я бы хотел кружиться без конца до потери рассудка.

Так шептались они, танцуя. Но незаметно наступил момент, когда им захотелось отдохнуть и набраться сил.

— Мама сказала, что сегодня вечером я не должна танцевать с вами больше одного раза, — сказала Вера. — И я нахожу, что это очень жестоко. А теперь скажите, пожалуйста, какого мнения ваша мать о нашем обручении. Ведь, возможно, нам не удастся скоро свободно поболтать.

— Мне трудно, лучше сказать, невозможно исполнить ваше желание, — отвечал Островский.

— Ее ответ настолько неблагоприятен?

— О нет, так сказать нельзя. Собственно, она ничего не ответила, когда я сказал ей, что собираюсь жениться.

— Как мне это понять? Неужели мать не удостоила вас ответом? Впрочем, как говорит поговорка, отсутствие ответа — это тоже ответ.

— Я не нахожу положение настолько плохим или даже трагическим. Вы только послушайте этот короткий разговор. Как я уже сказал, я разыскал мать в тот самый вечер, который провел у вас, положивший начало моему счастью. Хотя я вернулся домой очень поздно, в будуаре моей матери еще горел свет. Я знал, что она ложится в постель под утро. Но мое появление в столь поздний час удивило ее. Она удивилась еще больше, когда я, упав к ее ногам, с замиранием сердца рассказал ей о своей любви и попросил ее благословения. Она смотрела на меня изумленными глазами и ничего не ответила.

— Вот видите, — прервала его Вера. — Мое первое предчувствие было верным. Я еще тогда в саду вам сказала, что ваша мать не согласится.

— Не спешите с выводами, моя добрая Вера. Вы знаете, что в это я не верю. Но послушайте дальше. В первый момент молчание матери я воспринял мучительно… Приписал это неожиданности моего признания.

— И что же она сказала потом, когда соблаговолила говорить? — настоятельно спросила Вера у возлюбленного.

— Она считает, что дело не терпит спешки. Ведь вы так еще юны. В любом случае мы должны подождать со свадьбой еще год. Она считает, что нет необходимости в столь раннем обручении. Ведь из-за вашего юного возраста и не может быть другого претендента на вашу руку. Хотя эта причина, должен вам сказать, меньше всего меня успокаивает. Мужчины все больше интересуются вами. Я заметил, что Борис Иванович Беклешов ухаживает за вами.

— Вы очень ревнивы, Владимир Николаевич. И оказываете ему слишком большую честь. Он мне совершенно безразличен, а часто даже неприятен.

— Тем лучше, Вера Петровна, если это так. Но я люблю вас и ревную… должен признаться. И пусть вы равнодушны к Беклешову, но случается, что равнодушие переходит в свою противоположность.

Вера в ответ иронически засмеялась.

— То, что Борис Иванович строит вам куры, возможно, ничего не значит. Из-за этого моя мать и не считала бы опасным промедление с помолвкой. Она не сказала ни да, ни нет и повторила, что сейчас нет необходимости принимать решение. Ну, а что сказала Мария Дмитриевна? Я еще об этом ничего не знаю.

— Моя мать любит вас, как своего сына, вам это уже давно известно, Владимир. И она была очень счастлива, когда я сказала ей о вашем письме. Разумеется, я не дала ей его прочесть… Мне показалось это неприличным. К счастью, она этого и не требовала, и я лишь в нескольких словах передала ей содержание этих строк. О благословении моей матери мы можем не беспокоиться. Она боится только отрицательного отношения графа Островского.

— В этом вы обе ошибаетесь. Со стороны моей матери не будет трудностей. Она лишь откладывает свое «да». А в окончательном ответе я уверен.

— Можно ли мне еще сказать? — спросила Вера с глубоким вздохом. — Хоть вы и высмеиваете мои опасения, но сейчас они вернулись и стали сильнее вдвойне. Сейчас у меня нет никакого сомнения, что ваша мать не хочет видеть меня своей невесткой.

— Любите меня так, как я вас люблю, Вера Петровна, и никто на свете не сможет нас разлучить или лишить нас согласия моих родителей. Гоните черные мысли, отравляющие нашу радость, и идемте танцевать.

Вера не заставила себя приглашать дважды и закружилась в вихре танца, несмотря на черные мысли и страх перед будущим. Юность дается только один раз!

В то время как красивая молодая пара легко и блаженно неслась в танце, забыв о всех заботах и тревогах жизни, за ней внимательно наблюдали два пожилых господина в генеральском мундире.

— Послушайте, Беклешов, — сказал старший с орденом Андрея Первозванного на груди, — вы можете сделать мне большое одолжение, даже дружескую услугу, и я никогда ее не забуду. Стоить вам это ничего не будет. Зато доставит, по-видимому, большую радость.

И он вопросительно и дружески взглянул на собеседника. Собеседник, высокий худощавый мужчина с тонкими чертами умного лица и маленькими хитрыми глазками, столь острыми и проницательными, что видят сквозь стену, был польщен тем, что может сослужить службу могущественному графу Островскому, другу и фавориту царя. Про себя он уже рассчитывал пользу, которую может из этого извлечь. Ведь при дворе, как говорят, рука руку моет. Все требует своего вознаграждения, как за хорошее, так и за плохое.

— Вам стоит только приказать, Николай Михайлович, — ответил генерал Беклешов, — я к вашим услугам.

— Нет, нет, дорогой Иван Павлович, здесь о приказе и речи быть не может. Я не о государственных делах. Мы с вами многолетние друзья, — глубоким басом сказал Островский, понизил тон и добавил чистосердечно: — у меня нет от вас секретов, и вы знаете мои семейные дела. Речь здесь идет об одном деле, и вас, конечно, удивит моя просьба.

Беклешову после этого необычно длинного вступления захотелось узнать, что у графа на уме. Тем более что подобная витиеватость была для графа не характерна. Должно быть что-то важное, что побуждает влиятельного вельможу, да еще таким образом, сообщать ему о семейных обстоятельствах.

— Видите юную Веру Петровну Громову, танцующую с моим сыном? — продолжал граф Островский.

— Я смотрю на нее с большим удовольствием, — отвечал генерал. — Она — прелестное создание. Несмотря на свой юный возраст и первый выход в свет, кажется, что она рождена для него, а также для паркета этого дворца. Так велика уверенность и фация, с которой она танцует. Когда она танцевала с вашим сыном, я подумал: какая прелестная волшебная пара.

Граф сморщил лицо, дав понять, что он не разделяет это мнение.

— Я недавно слышал, что ваш старший сын Борис Иванович восхищен юной Верой Петровной и сильно за ней ухаживает. Не так ли?

— Насколько он прельщен этой девочкой-подростком, я на самом деле не знаю, — отвечал Беклешов, — но это точно, что мой сын часто посещает дом Громовых. Я даже вспоминаю, что он как-то говорил мне о своем увлечении младшей дочерью.

Но он все еще не понимал, к чему клонит граф, поэтому говорил сдержанно и с осторожностью, чтобы не ошибиться и не прогадать.

— Вам следует поощрять вашего сына в его увлечении юной девушкой, — заметил граф. — И, несмотря на ее юный возраст, как можно быстрее посвататься. Это была бы очень подходящая партия для обоих молодых людей.

С дружеской усмешкой он заглянул генералу в глаза, ожидая его ответа.

Старый Беклешов был продувная бестия и недаром поседел на высоком полицейском посту, чтобы тотчас понять, что граф Островский своим хорошим советом преследует какую-то другую цель. Не заботит же его в самом деле семейное будущее Веры и Бориса, до которых до сих пор ему и дела не было.

— И это как раз то поручение, выполнения которого вы от меня ждете, граф?

Он хотел понять до конца замысел графа и, чтобы соблюсти свою выгоду, побудить графа объясниться начистоту. И из этого извлечь наибольшую пользу. Граф ответил с некоторым смущением:

— Не скрою, Иван Павлович, это дело лежит камнем у меня на сердце.

— Для Бориса это отнюдь не неприятная необходимость. Если бы я был моложе на 30 лет, то охотно сам был бы на его месте. Но каким счастливым обстоятельствам обязан мой сын, что вы, Николай Михайлович, интересуетесь им в такой степени и хотите устроить счастье его жизни? Извините за этот нескромный вопрос, но вы так растрогали мое отцовское сердце…

И он тепло коснулся руки графа.

Островский почувствовал, что наступает решительный момент. Хитростью и лукавством он уже не мог достичь цели. Следовало в виде исключения сказать правду.

— Этим вопросом вы меня опередили, мой дорогой Беклешов, — отвечал граф. — У вас есть право узнать les dessous des cartes,[2]Открытые карты (фр.). поскольку я прошу об услуге, — он выделил последнее слово, — которая очень важна для меня. И то, что я скажу вам, останется между нами…

— Вы же знаете, Николай Михайлович, умение держать язык за зубами — моя профессия.

— Только представьте себе, Иван Павлович, что мой сын Владимир смертельно влюбился в Веру Петровну, сделал ей предложение и несколько дней назад попросил мать дать благословение на этот брак. К счастью, со мной он еще не говорил, я бы едва сдержал свою ярость. В такие моменты это едва ли нужно, даже с моим сыном, спокойным и не обладающим сильным характером. Моя жена, напротив, не желая себя волновать, не сказала ни да, ни нет, не дала ему ответа. Но в ходе разговора Владимир сказал матери, что ваш сын тоже ухаживает за юной Громовой и он опасается соперника. Вот я и подумал, не переманит ли Борис Иванович девушку у моего сына? Это бы устроило обе стороны, так как мы этот брак Владимиру не разрешаем.

Только сейчас узнал Беклешов то, что хотел узнать. За время рассказа он взвесил все «за» и «против» сделанного ему предложения. Все сомнения были теперь устранены.

— Ваше желание для меня всегда приказ, Николай Михайлович, — отвечал генерал. — Я счастлив сослужить службу вам, самому могущественному после царя человеку России, и обязан это сделать. Сожалею только, что это выражение моей преданности не потребует ни жертвы, ни усилий. В этом деле наши намерения без сомнения совпадают, и я буду сверхсчастлив принять Веру Петровну в качестве невестки.

— Сердечное спасибо, мой дорогой Беклешов, — отвечал граф Островский. — Вы понимаете, что оказываете мне огромную услугу. Этого я никогда не забуду. При любых обстоятельствах рассчитывайте на мою благодарность. И сын ваш не останется без протекции. Для его карьеры вы сослужите хорошую службу.

Весьма довольный результатом разговора, граф уходя, шепнул генералу на ухо:

— Не забудьте, что причастные к этому делу, не должны знать о нашей договоренности.

Беклешов вместо ответа молча наклонил голову. Оставшись один, он некоторое время стоял, не сдвигаясь с места. Рассеянно смотрел на толпу, в беспорядке резвившуюся перед ним. Потом медленно пошел через залы, кланяясь налево и направо знакомым. К разговору ни с кем из них он не был расположен. Непроизвольно он повернул назад к танцевальному залу, желая взглянуть на прелестную девушку, назначенную ему в невестки. Вера выгодно отличалась от многих привлекательных и красивых девушек. Ее появление на празднике произвело настоящую сенсацию, и она чувствовала себя королевой среди окружавших ее поклонников.

Посмотрев по сторонам, генерал увидел Бориса, который, будучи страстным и усердным танцором, стоял, тем не менее, прислонившись к стене. Отец незаметно подошел к нему и хлопнул по плечу.

— Чем ты опечален, Борис, посреди музыки и танцев, окруженный красавицами? Уж не влюблен ли ты?

Молодой человек от неожиданности испугался, но, узнав отца, ответил:

— А если и так, тебя бы это очень удивило?

— Ни в малейшей мере. Это нормально для твоего возраста. Тебе пора думать о женитьбе, твои юные годы уже позади. Я надеюсь, твои чувства обращены к стоящему предмету?

Борис молчал, с сомнением и вопросительно глядя на отца. Перед ним он испытывал священный трепет и страх. Его, решительного и словоохотливого, как будто подменили.

— Позволь мне отгадать, — начал генерал, — о ком ты думаешь.

И, наклонясь к его уху, сказал тихо, но отчетливо:

— Вера Петровна!

Как ужаленный, Борис завертелся вокруг отца, который показался ему волшебником.

— Ну, и если ты угадал правильно, отец, что ты скажешь? Находишь ли, что предмет моих чувств достоин нас с тобой?

— На этот выбор я заранее даю свое согласие.

— Тогда я признаюсь тебе, что ты догадался правильно, что я несказанно влюблен в Веру Петровну и был бы самым счастливым человеком на земле, если бы женился на ней. Однако…

— Что значит однако?

— Боюсь, что я опоздал и что она уже любит другого.

— И как зовут этого счастливца?

— Владимир Островский!

— Ах, глупости! — живо заметил генерал. — Да знает ли вообще юное существо, что такое любовь? Может ли быть у нее избранник, кому она отдала сердце? Я не узнаю тебя, Борис. Как ты можешь сразу так оробеть и упасть духом раньше, чем попытаться найти свое счастье. Так ты ничего не добьешься в жизни, мой мальчик! Нельзя бросать игру, прежде чем бита последняя карта.

— Твои слова ободряют и вселяют надежду. Думаешь, я не безнадежен в этой любовной борьбе?

— Как раз напротив. Я убежден, ты победишь, если только захочешь. С каких это пор тебя пугают трудности? И почему ты думаешь, что тебе не удастся одолеть молодого Островского? Смелость города берет! Я тебя в этом деле не покину и помогу!

Глаза молодого человека оживились, и временное малодушие быстро уступило место энергии и жажде борьбы. Мысль о том, что Владимир Островский победит его, была непереносима. Отойдя от отца, он принял твердое решение.

Бал закончился поздним утром, когда солнце стояло уже высоко. Госпожа Громова радовалась успеху младшей дочки. Сам царь сказал ей по поводу Веры немало любезных комплиментов, и Вера была счастлива и переполнена радостью. Это не помешало ей, добравшись до дома, в глубокой и сладкой дремоте вспоминать о своих победах. Она думала о Владимире и своей любви, которые будут с ней вечно и неизменно! На этот раз она не предчувствовала беды, которая ждала ее у самого порога.