ГЛАВА ПЕРВАЯ

Онлайн чтение книги Волчий капкан
ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я прикрыл телефонную трубку, но у генерала был чертовски острый слух.

– Ты что смеешься?

– Извините.

– Случайного человека я не пошлю. Им вся Болгария гордится.

– Ясно, ясно. Я подумаю.

– Да что тут думать-то. Бери да и все…

– Это что, приказ? – спросил я сухо.

Генерал тяжело вздохнул:

– Он же будет вкалывать, пойми! Сколько раз тебе повторять!

Я опять прикрыл трубку. За какую-то минуту он трижды употребил это слово, произнося его с особенной интонацией, как бы подчеркивая и любуясь. Генерал был из тех, кто, выучившись играть в бридж в довольно преклонном возрасте, с такой страстью отдался игре, что за несколько месяцев наверстал упущенное. Точно так же относился он и к жаргонным словечкам.

– Лично я не вижу в этом ничего смешною, – продолжал неуверенно генерал. – Парень серьезный, без пяти минут юрист, заочник. С каких пор мечтает… Ладно, думай, что хочешь, можешь считать, что это просто эксперимент. И потом, если дело не пойдет, отчислишь его, да и дело с концом. Мы же не синекуру ему предлагаем…

– Вот-вот, так и председатель клуба говорил, но только сначала.

– Что ты имеешь в виду?

– Так, ничего особенного… Только когда был подписан приказ о его назначении, совершенно другая песня началась: а как же – тренировки, сборы, турне, в клубе и глаз не кажет. Перевели бы вы его на другую работу, а? У нас… нет, честно говоря, не могу я ему обеспечит?" достаточно свободного времени.

– Можешь, можешь. Ты все можешь, но не хочешь… Извини, конечно, но, насколько мне помнится, именно ты на собрании актива спортклуба рассказывал об этом, как его, гимнасте, что ли, который в отряде гонял вас каждое утро на физзарядку. Запамятовал, как его звали?

– Дьяволенок?

– Дьяволенок или Чертенок?

– Не важно. Дьяволенок.

– Ты себе представить не можешь, как на меня подействовал твой рассказ. Закрою глаза и вижу: идет на руках по тонкой жерди над пропастью, а тело вытянуто в струнку. Какой прекрасный конец! Смертельно ранен, но и в последний миг о красоте не забывает… похоже на соскок с брусьев… так ведь было, да? Описал плавную дугу и навсегда исчез в бездне. Меня до сих пор мороз по коже подирает… А публика рукоплещет. Красота она на то и красота, чтобы до всех доходила – даже до самых отъявленных мерзавцев.

– После Девятого сентября показания жандармов по этому пункту почти не различались. Оваций, конечно, не было, но что касается остального… Ему на руках ходить было раз плюнуть, я даже думаю, что удобнее.

– По тонкой жерди над пропастью?

– Вот именно.

– Да, полковник, пронял ты меня своим рассказом. Тогда-то я не успел тебя похвалить, ты уж извини.

– Спасибо.

Генерал выжидал, но я – ни слова. Он коснулся самого дорогого, самого святого ради какого-то борца, выкормыша разных ведомств и организаций. И поставил себя на одну доску с теми, кто по каждому поводу спекулирует воспоминаниями о прошлом. Стоит ли того баловень людей с пустыми амбициями, спортсмен, окруженный заботой и комфортом, который получил офицерское звание, не тянув солдатской лямки? А ведь Дьяволенок, несмотря на его яркий спортивный талант, ходил в латаных штанах и не раз голодал. Подумаешь, борец! Чемпион Европы в своей категории! Да если бы Дьяволенок остался в живых, я уверен, он стал бы чемпионом мира. Японцев, русских – всех бы за пояс заткнул. Когда он начинал крутиться на перекладине, у всего зала дух захватывало, гимназистки в обморок падали со страху – казалось, еще чуть-чуть – и он сорвется, сверяет шею, А он птицей взлетал в воздух, но, сделав два идеальных сальто с вытянутыми в струнку ногами, уверенно приземлялся, и на его лукавом лице расцветала широкая улыбка. И все сам – без тренеров, без наставников. Нет, товарищ генерал, неправильный путь вы выбрали, так у вас ничего не получится!

– Я. рад, что вы любите гимнастику.

– И это все, что ты намерен мне сказать? – спросил генерал, уже едва сдерживая раздражение.

– Я вас не совсем понимаю.

– Ах, не понимаешь… Прекрасно ты все понимаешь… Ладно, поступай, как знаешь. Завтра я тебе пришлю кое-какие материалы. Думал обойтись без этого люди всякие бывают, некоторые того и гляди истолкуют все превратно, ну да будем надеяться, что ты не из них. Узнаешь одну странную историю, в которой главный герой как раз тот, кого я тебе рекомендую. Ничего не поделаешь, это мой последний козырь! – язвительно рассмеялся генерал, а я в этот момент подумал, что едва ли мне доведется снова сесть с ним за карты: он меня просто больше не пригласит. Тем лучше, решил я, – не люблю играть с новичками.


Когда после долгого разговора наконец-то вешаешь трубку, комната вдруг становится гулкой, будто пустая, причем в зависимости от настроения кажется большей или меньшей, чем в действительности. В каком же настроении был я? Уже поздно, но спать не хотелось. Я подошел к окну. Над сквериком стелился белый туман, на фоне лунного неба вырисовывался причудливый геометрический силуэт церкви. Снег уже стаял, только кое-где высоко в горах, по ложбинам и оврагам, как мертвые белые языки, лежали его остатки. Как раз в такую погоду мы шли вместе с Дьяволенком и я советовал ему оставить людей в покое, отложить свои штучки до лучших времен, когда мы раздобудем хлеба и свяжемся с нашими. По тропинке едва волочили ноги шестеро чуть ли не до глаз заросших мужчин – остатки нашего разбитого отряда. Голодные и невыспавшиеся, они сгибались под тяжестью оружия, к которому у нас уже не было боеприпасов. «Нет, ты не прав!» – возражал Дьяволенок, подталкивая меня локтем. (Даже в самые трудные моменты он не переставал постоянно нас задирать: то вдруг ущипнет, проходя мимо, то ножку подставит, тут же подхватывая своими сильными руками, то ляпнет ни к селу, ни к городу что-нибудь вроде – «Как ты считаешь, идет мне цилиндр?» – и при этом вертит головой, потом снимает воображаемый цилиндр и отвешивает этакий глубокий поклон, широко расставляя в стороны руки). «Нет-нет, вовсе не прав! – не соглашался он. – Как же иначе сохранить бодрость духа? Ты только попробуй, а потом говори. И согреешься, чертяка, посмотри на меня!» Дьяволенок вдруг сделал стойку на руках да так и зашлепал прямо по грязи. Сзади раздалось неодобрительное ворчанье: шути, шути, да не забывайся! Утром он заставил нас делать гимнастику, ссылаясь на режим, установленный в партизанском лагере. Ночь мы провели в какой-то лощине, проснулись промерзшие до костей; отчаянье наше росло, ведь еще вчера у нас было хоть по куску хлеба, да и одежда пока оставалась сухой. «Стройсь! Начи-и-най! Раз, два! Раз, два! Махатма Ганди целых сорок дней голодал, и знаете, что его спасло? Гимнастика! В случае неподчинения буду вынужден доложить командиру…» Командир наш погиб в бою, его властный, но спокойный голос еще звучал у нас в ушах, а тут такая болтовня… «Слушай, Дьяволенок, это уж чересчур, не забывайся!» Мои уговоры, однако, не действовали, так что на четвертый день скитаний по незнакомому лесу, когда наше отчаяние переросло в полное безразличие, когда нас охватила полная духовная и физическая апатия, он сумел заставить нас делать физзарядку – это была пародия на то, что каждое утро происходило в лагере, но все же это была физзарядка!

Затерянные среди хаотически громоздящихся скал, под лучами скупого весеннего солнца, под шум мутных и бурных горных потоков восемь обросших почти до глаз мужиков делали утреннюю гимнастику. Три-и-и, четыре… Все дружнее взлетали вверх руки, щелкали затекшие суставы, исчезали последние следы озноба, и вот уже на лбах заблестели капельки пота. "Ну, спасибо, Дьяволенок, ну, будь здоров, братишка!.."

Вечером в долине мы увидели какие-то огоньки. Дьяволенок заявил, что это якобы село Дядово, такое у него предчувствие. "Ну и что с того, что Дядово?'' – огрызнулся один из наших. "Л ничего, я просто спущусь туда, попытаюсь установить связь и раздобуду хлеба". Так он сказал и, посвистывая, скатился по склону. Могли ли мы тогда знать, что видим его в последний раз?

В ту ночь он не вернулся, не вернулся и когда наступил день. Напрасно мы ждали его и следующей ночью… Чего нам только в головы не приходило, самое страшное мерещилось – вот когда мы поняли, как любим его, как он нам нужен, кого мы потеряли…

Подробности его гибели нам стали известны уже после Девятого сентября, и то не сразу. В село Дьяволенок пробрался никем незамеченный, а партизанский нюх подсказал ему, в какую дверь постучаться. Он не ошибся: те люди дали ему хлеба, сала и крупы, переодели во все сухое и показали дорогу на Дядово. С тяжелым мешком за плечами он пересек поляну и направился к ближней рощице, расположенной у самого подножья гор. Дьяволенок нарочно пошел другой дорогой, хотел запутать возможных преследователей. И вдруг ночная тишина взорвалась стрельбой и криками. Залаяли собаки, село проснулось. Ему осталось совсем чуть-чуть до гребня горы, но жандармы шли по пятам. Тогда Дьяволенок спрятал мешок с провизией под выкорчеванным пнем и стал карабкаться еще быстрее. Но вот беда – на пути у него оказалась бездонная пропасть. Куда же теперь? Он заметался и вдруг заметил что-то вроде мостика – тонкое голое деревце, сломанное бурей, верхушка которого опиралась на другой край пропасти. Недолго думая, он решил перебраться по нему на другую сторону. Идти? Нет, слишком опасно, трудно сохранить равновесие. Присев на корточки, он схватился за скользкий ствол и повис над пропастью. Так еще неудобнее. Тогда он подтянулся, выбросил тело вверх и медленно выпрямился на руках. Для такого гимнаста, как он, это не так уж трудно. А чтобы от высоты не кружилась голова, он закрыл глаза и стал двигаться вслепую.

Жандармы застали его в позе, которая в гимнастике считается одной из самых красивых, – ноги вместе, тело вытянуто свечкой. Большинство из них были мужики простые – глядят и глазам своим не верят. Что это такое – человек или привидение? Их охватил почти мистический ужас, куда уж тут рассуждать, а остервенение сменилось необычной для их братии расслабленностью. Наверное, немало прошло времени, прежде чем кто-то из них каким-то обмякшим голосом позвал:

– Эй, парень, давай назад!

Диалог вышел довольно интересный. Дьяволенок не был бы Дьяволенком, коли б и в этом ужасном положении не попытался блеснуть остроумием.

– Слышь, парень, давай сюда! Не бойся, ничего тебе не будет!

– Да уж лучше вы ко мне. Места всем хватит.

– Чего резину тянешь? Особого приглашения ждешь?

– Не могу спуститься, боюсь.

– Ага, теперь боишься, да? Ты эти штучки брось. Слезай!

– Ну и манеры! Когда человеку кто-то нужен, он сам к нему идет, а не наоборот.

– Может, его пулей угостить? Эй, ты, оглох, что ли? Давай сюда!

– Ну вот, опять за свое. И потом я же вас не знаю, а мама меня учила с незнакомыми не разговаривать. Миль пардон!

И Дьяволенок, стоя на руках, опять тронулся по дереву; до края пропасти ему оставалось каких-то несколько метров.

– А ну, стой, доиграешься! Да как у него только руки не отнимутся?!

– Тетки моей парнишка… тоже такие номера проделывает… Вернись, тебе говорят. Убьешься!

– Не могу, боюсь… Вы мне лучше завтра свои визитные карточки пришлите.

– Ты смотри, как бы мы тебя самого в рай не отправили!

– Весьма кстати. Хоть одно доброе дело за вами будет. Заранее благодарствуем…

Жандармы приумолкли, наступило замешательство – появился их начальник. Уж этот никому спуску не даст, его по кривой не объедешь! К тому же он сразу узнал Дьяволенка, да и обстановку сумел оценить – отвлекая их разговорами, партизан мог ускользнуть прямо из-под носа.

– Это что за комедия, чего рты раззявили?!… Эй, хватит выпендриваться, давай быстро назад. Считаю до трех! – Голос его звучал резко, словно удары хлыста. – Стой, стой! Ни с места, стрелять буду…

Прогремел выстрел, беглец почувствовал, как что-то обожгло его в паху и на секунду потерял равновесие. Собрав последние силы, он снова в струнку вытянул раненое тело, а потом медленно и грациозно, словно соскакивая с брусьев, полетел в пропасть.

В долине еще не стихло эхо выстрелов, когда Дьяволенок нырнул в серебристый туман, вниз, в волны горной речушки, которая в предсмертном забытье представлялась ему огромным, ласковым сине-зеленым морем.

Я встал, подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Над церковкой плыли облака. Понял ли он, что умирает? Не верю, не хочу верить! Он был сама жизнь, он и сегодня здесь, рядом со мной. Он – моя бодрость, моя улыбка, ему я обязан тем, что научился доставлять себе маленькие радости и спокойно относиться к неприятностям. Он стал частью моего "я", а я даже не отдавал себе в том отчета, не сознавал, не понимал, чем я ему обязан… Обязан? Да, генерал мог рассчитывать не только на свой последний козырь. Завтра он обещал прислать мне какие-то материалы, скорее всего дифирамбы своему протеже, борцу, чемпиону Европы. Что ж, я их прочту внимательно, попытаюсь вникнуть в их суть, чтобы представить себе человека, с которым мне, может быть, придется работать. Однако сейчас для меня важнее предпоследний, именно предпоследний козырь генерала, он поможет довести эту игру до конца, хотя дело идет трудно и я абсолютно себе не представляю, как можно сравнивать этих двух спортсменов – живого и мертвого.

Да, сильный козырь припас генерал, заставил меня вспомнить о Дьяволенке, о друге, товарище, о ярком самобытном таланте, который мог бы стократ умножить спортивную славу Болгарии. Он исподволь заставил меня осознать свой долг к погибшему, к тому, что было ему особенно дорого, а следовательно, осознать и долг ко всем тем, чьим призванием стал профессиональный спорт.

Мой кабинет, казавшийся таким тесным в первые минуты после телефонного разговора, вдруг стал увеличиваться в размере, превращаясь в давно забытый школьный гимнастический зал, где мы выступали перед городской публикой. И тут я впервые за много лет, как живого, увидел Дьяволенка рядом с собой, услышал его шепот: слушай, какой я придумал номер, отцы города, эти немецкие прихвостни, взбесятся от злости.

Да, сильный козырь приберег генерал. И вот я стою здесь у окна, наверное, остался один во всем зданий. Стою и не ухожу, хотя жена заждалась, не гасит света и не ложится, она всегда думает, что со мной что-то случилось. Когда я вернусь, с порога начнет расспрашивать и не поверит, что я ничего особенного не делал. Ей вечно мерещатся темные закоулки, где прячутся вооруженные до зубов враги. Сглупил я в позапрошлом году в Венеции, не надо было водить ее на тот фильм про Джеймса Бонда. Хотя сегодня, к великой своей радости, я, пожалуй, смогу ее чуть-чуть успокоить, сообщив, что скоро у меня появится телохранитель. "Да, да, я не шучу, сам генерал печется о моей драгоценной шкуре. А знала бы ты, что за человека мне подобрали, совсем бы от сердца отлегло. Чемпион Европы по вольной борьбе! Силища, мускулы, а уж приемов знает – миллион. Сделаю его своей тенью, на что еще может сгодиться борец?"… Нет, Дьяволенок, твоей памяти я не изменю! До сих пор случалось, но теперь все – обещаю! Ради тебя я соглашусь взять этого борца. Рядом со мной он будет расти, и в скором времени к его титулу прибавятся еще два – олимпийский чемпион и чемпион мира. Его имя прогремит на всех языках. Я постараюсь по мере сил напутствовать подчиненного, он всегда будет ощущать мое плечо, я научу его быть расчетливым и хладнокровным, помогу обуздать юношескую порывистость, которая скорее вредит, чем помогает в борьбе. Одним словом, возьму на себя роль тренера-психолога, никакого времени не пожалею, лишь бы знать, что он совершенствует, шлифует свое мастерство. Разведчика я из него не сделаю – это ясно, да и генерал с меня этого и не требует, несмотря на убедительное "…он же вкалывать будет, пойми!" Зато у него будут все условия для правильного спортивного развития, это я гарантирую. Может, так я оплачу хотя бы часть своего долга Дьяволенку, искуплю старые и новые прегрешения против тог о, чему он был предан всей душой.

На следующий день рано утром генерал (серьезный человек!) прислал мне с нарочным личное дело борца и записку, в которой просил позвонить сразу же по прочтении материала. Я, однако, не торопился: мне надоело просматривать личные дела, бог знает кем составленные; к тому же, обычно изучаются личные дела сомнительных типов. Я же, в конце концов, уже решил, что беру его.

На работе меня закружила обычная карусель, и личное дело борца пролежало на моем письменном столе нетронутым до вечера, когда зазвонил телефон и в трубке послышался голос генерала.

– Ну что, прочел? – спросил он меня без предисловий.

– Да как сказать… да, то есть нет… очень интересно.

– А я что говорил! Я тебе кого попало не пошлю.

– Да, да, говорили. Спасибо, – промямлил я смущенно и, затаив дух, ждал других вопросов. Зачем мне только понадобилось врать? Сказал бы: нет, пока не прочитал, и дело с концом. Причины можно выдумать какие угодно – мол, целый день пришлось провести в Министерстве иностранных дел, хлопотал об известном вам деле, вот время и пролетело, потом пришлось еще в Министерство обороны заскочить, словом, я вам завтра сам позвоню.

– Ну, убедился, что котелок у него варит? – продолжал генерал, скорее всего улыбаясь до ушей. – Хотя в эту, как ее… он втюрился крепко.

– Да, по всему видно.

– Чего ты там бормочешь? – повысил голос генерал – Догадываюсь, что ты подумал. Что вся эта история от начала до конца придумана. Сперва и я так думал. Уж очень похоже на дешевый детектив.

– Трудно найти более дешевого автора, чем сама жизнь, – изрек я осторожно, надеясь еще что-нибудь вытянуть из генерала.

– Верно, – согласился он. – Тут ты абсолютно прав, сколько раз приходилось сталкиваться… и все же… Ну да ладно, замнем для ясности. Что-то мне подсказывает: этот человек будет работать на совесть, не станет сидеть сложа руки.

– Дай бог, дай бог!

– Странный ты человек! В карты играешь с азартом, а когда… Нет, не понимаю я тебя.

– Но я ведь беру его, о чем же речь? – почти закричал я в трубку, спеша прекратить этот разговор. – Скажите, что я его жду… в удобное для него время. Только не завтра, завтра мне опять нужно в Министерство иностранных дел.

– Ладно, не завтра так не завтра, – сказал генерал. – Ему и так придется проститься со старой работой, дела сдать. Не жди его раньше, чем на той неделе.

– Чудесно, – обрадовался я, – на той неделе у меня будет гораздо больше свободного времени.

– Надеюсь, ты быстро введешь его в курс дела. Повторяю: он прямо горит желанием, – сказал генерал.

– Поспешишь – людей насмешишь.

– Ну вот, только пословиц не хватало. Слушай, я тебя не насилую. Сам решай.

– Что я и делаю.

– Тогда… до свидания. И поздравляю тебя с новой фуражкой!

– Фуражка? О чем вы? Скорее, с кокардой…

– Нет, ты просто неисправим, – рассмеялся генерал. – Ладно, кокарда так кокарда. У других и этого нет. А у него, кроме кокарды, еще и медалей не перечесть…

– У нас здесь не выставка, товарищ генерал. Генерал рассерженно бросил трубку.

Я был доволен собой: сумел-таки с честью выпутаться из дурацкой ситуации. В моем "да" определенно звучали отрицательные нотки, и он это почувствовал. Однако материал все-таки придется прочесть, а то еще снова захватят врасплох.


До полуночи читал. Ничего не скажешь, тот, кто все это писал, в своем деле толк знает, прекрасный рассказчик, настоящий писатель. Порой я настолько увлекался, что сигарета истлевала в пепельнице до фильтра. И вправду странная история! Почти невероятная. А вместе с тем и страшная, и мерзкая, и забавная, и глупая; глупая, если смотреть на нее с чисто человеческой точки зрения. Всем давно известно, что деньги портят человека, но чтобы до такой степени… Интересно, какую сумму предложил убийцам этот миллиардер? Уж, наверное, немалую, раз они с таким упорством преследовали жертву, охотились за ней в разных городах и странах.

Попытаюсь пересказать прочитанное своими слонами: мне было бы гораздо легче привести ее полностью, вы бы сами убедились, какие таланты работают в нашем управлении, однако личное дело есть все-таки личное дело. На белый свет оно может появиться, только пройдя через наше литературное бюро, то есть перестав быть личным делом и превратившись в материал, интересующий журналистов и писателей. Однако это дело едва ли туда попадет, раз главному действующему лицу предстоит работать у нас. Так что прошу прощения за сухость изложения и за то, что по профессиональным соображениям опускаю некоторые подробности. Впрочем, здесь, пожалуй, уместно оговориться, что я и впредь намерен так поступать, дабы не сделать общим достоянием те методы, которые мы используем. В конце концов, у каждой контрразведки свой язык, и в основе его отнюдь не эсперанто или таблица умножения.

Итак, во-первых, имя. Нет нужды пытаться запомнить его с самого начала, оно будет склоняться до последних строк этой книги. Самое обычное болгарское имя – Пырван Вылков. Да и человек, которому оно принадлежит, тоже ничем не выделяется. Биография у него даже скучноватая, но лишь до того момента, когда он вдруг оказался на волосок от гибели. Случилось это в Токио, в 1964 году во время Олимпийских игр. Пырван выступал в категории до семидесяти килограммов. С жеребьевкой ему не повезло: среди первых его соперников был японец Сасахара – обладавший прекрасной техникой, да еще ловкий, как кошка, борец, вдобавок довольно сильный для своего веса. Пырван начал проигрывать уже на седьмой минуте, набрав четыре штрафных очка. В следующей встрече ему пришлось схватиться с одним знаменитым русским, Петром Соболевым. Отец Петра – офицер военной разведки – попал в Болгарию с войсками маршала Толбухина. Когда части покинули страну, он остался работать в советской миссии до конца войны. Петру совсем не хотелось в самом начале турнира выступать против болгарина, но ничего не поделаешь – спорт есть спорт. А наш Пырван опять ушел с ковра побежденным, на этот раз по очкам. Согласно правилам, ему пришлось выйти из игры. Так он неожиданно оказался в положении "безработного" в олимпийской деревне. Можно себе представить, каково ему было! У всех тренировки, спортивная лихорадка, все окружены заботой, только на него ноль внимания, ни у кого не нашлось для него доброго слова в этот трудный момент. И вот – чтобы не мозолить другим глаза, ошиваясь в "Камадзаве", – он принялся с утра до ночи скитаться по незнакомому Токио. Он уходил никем незамеченный и также возвращался со стертыми от ходьбы ногами и совершенно обалдевший от усталости. Естественно, больше всего ему нравилась Гиндза – по мнению очевидцев, этот район Токио вполне мог бы соперничать с Бродвеем, а уж что касается изящества и фантазии, то здесь у него было явное превосходство. Однажды Пырван насчитал тринадцать комбинаций – одна другой красивее – геометрических фигур в пастельных тонах на рекламе пива "Сантори". Сказка, да и только – стоишь себе на тротуаре, задрав голову, вокруг толпа в белых рубашках и кимоно, и глазеешь, пока не заболит шея да не заслезятся глаза.

Что и говорить, красота! Но он чувствовал себя таким несчастным, ничто не могло заменить ему ковра. Даже Асакуза – злачное место, с его борделями, дешевыми киношками, гадалками, стриптизом, казино, турецкими банями, лотками с разным барахлом и ресторанчиками, где готовили национальные блюда. Он бесцельно шатался под огромными бумажными фонарями, под пестрыми гирляндами, свисавшими до уровня роста среднего японца, под страшными бумажными тиграми, смотрел на огромные афиши, изображавшие убийц в масках и полуголых, грудастых блондинок, и ему казалось, что все это какой-то кошмарный сон. Куда я попал? Зачем я здесь? – спрашивал он себя. Нередко его останавливали женщины в шелковых кимоно.

Они как тени возникали из темных подворотен, и их нежные пальцы скользили по его пиджаку, шарили под расстегнутой рубашкой, нежно касаясь густой поросли на груди. "Олимпико?" – тыкали они в значок на лацкане. "Йес". Следовал длинный певучий монолог по-японски, пересыпанный смутно знакомыми английскими словами, благодаря которым становилось ясно, что они бы не прочь, если бы… и так далее. Он, однако, не испытывал никакого влечения, хоть и трудно тут поверить парню в самом расцвете сил, которому нет и двадцати. Логичный вопрос: были ли у него деньги? Без них в Асакузе, что в горах без хлеба. Ему хватило бы на кассетофон и дешевенький трехдиапазонный транзистор. Эта скромная сумма в целости и сохранности лежала у него в кармане, когда однажды ночью он появился в "Така-баре" с намерением плюнуть на режим и выпить теплого сакэ. Пырван спросил, принимают ли они доллары, и получил утвердительный ответ. Тут же к нему подсела хрупкая гейша и замурлыкала что-то, как довольная кошечка, хотя он не проявил к ней никакого интереса, даже не глянул в ее сторону. (Гейша была, естественно, японка, но с крашеными пепельными волосами и одета по-европейски, в туфельках на высоких каблуках. Глаза у нее были совсем не раскосые – тут не обошлось без хирургического вмешательства, с помощью скальпеля сделать это проще простого. Звали ее Михоко-сан). Когда девушка поняла, что иностранец равнодушен к ее прелестям, она попыталась привлечь его внимание к соседнему столику. Там желающим делали разноцветные татуировки; несколько чернокожих моряков терпеливо ждали своей очереди. Пырван Вылков, естественно, не знал, что японцы во всем мире славятся как мастера татуировки, что они превратили это дело в такое же высокое искусство, как икэбана. Но увиденное достаточно красноречиво свидетельствовало – ремесло это поставлено здесь на широкую ногу и процветает. Сам же мастер, у которого наколки сплошь покрывали грудь, плечи и руки, служил собственному предприятию живой рекламой. Пырван вытащил русско-японский разговорник и спросил, сколько стоит такая татуировка. Услышав цену, он вернулся на свое место и заказал еще сакэ, оно по крайней мере было дешево. Тогда Михоко-сан попыталась ему объяснить, что есть цены и цены – простой одноцветный рисунок стоил в несколько раз меньше, однако наш герой, хотя его и привлекала возможность похвастаться перед девушками и друзьями изображением какой-нибудь русалки, чья грудь соблазнительно вздымается, когда сокращаются мускулы, отрицательно покачал головой: лишаться транзистора ему не хотелось. И здесь, пожалуй, следует указать достойный подражания пример: гейша не покинула его, как поступила бы на ее месте любая европейская представительница ее цеха. Ни нежности, ни предупредительности у нее не убавилось. Она подносила ему зажигалку, подливала сакэ, готовая в любой момент, по малейшему с его стороны знаку, пересесть к нему на колени. Никакого впечатления не производили на нее страстные взгляды одинокого моряка за стойкой бара, демонстративно пересчитывавшего толстую пачку западногерманских марок. Более того, Михоко-сан ограничивалась пивом, не заказывая виски или французского коньяка, так что проценты ей набегали ничтожные. Нет, не напрасно называют Токио раем для мужчин!

Сакэ – слабая водка, в ней всего каких-то восемнадцать градусов, пьют его подогретым и по всей Японии подают в двухсотграммовых синих бутылочках, похожих на вазочки. Уже третья такая вазочка стояла перед Пырваном, и посетители смотрели на него с восхищением и удивлением. Именно тогда он заметил, что его рисует старый морщинистый японец в темно-коричневом кимоно из грубой материи и деревянных сандалиях на босу ногу. Пырван невольно приосанился, стал позировать. Почему бы и вправду не увезти из Токио сувенир пооригинальнее? Другие покупают пуловеры, куртки, рубашки, отрезы, а он вот купит собственный портрет, повесит его на стену над кроватью как память о своем невезенье. Он скомкал в кулаке три банкноты по сто йен, в общей сложности триста – как раз столько, сколько стоила не очень долгая прогулка на такси по бескрайнему Токио. Однако старик медлил, карандаш его все реже касался бумаги, во взгляде проскользнула какая-то беспомощность. Пырван не выдержал. Он подошел к художнику и попросил показать рисунок. Старик взглянул на него невидящими глазами, но, поняв, о чем его просят, вдруг смутился, будто пойманный с поличным воришка, и быстро порвал рисунок, а потом сунул жилистый кулачок в бездонный карман кимоно. Вытащив руку из кармана, он растопырил пальцы: мол, смотри – ничего нет! Пристыженный Пырван вернулся к своему столику.

Через минуту старик, стуча деревянными подметками, подошел к нему, низко поклонился и попросил разрешения присесть. А спустя совсем немного времени он уже рисовал что-то на руке борца, чуть ниже локтя. Рисунок представлял собой голову девушки с цветком в волосах. Мягкий карандаш скользил по смуглой коже ужасно медленно, и это раздражало Пырвана, однако уверенные движения старика внушали уважение, и он не смел шевельнуться. В то же время мастер-татуировщик, не прекращая работы, начал выкрикивать какие-то колкости в их адрес, причем довольно сердито. Все посмеивались, только старик оставался по-прежнему серьезен. Кончив наконец работу, он поднял руку Пырвана, словно та была каким-то неодушевленным предметом, и прищурил глаза, как это делают настоящие художники. Смех в баре стал еще громче. Старик долго держал его руку почти на уровне своих глаз, потом осторожно опустил, встал, еще раз поклонился Пырвану, что-то пробормотал японке и ушел, громко стуча грубыми деревянными подметками.

– Что он сказал? – спросил Пырван на языке жестов. Точно так же Михоко-сан объяснила, что, если рисунок ему не нравится, его можно стереть.

Стереть? Пырван сразу понял, что не сделает этого. Не то, чтобы он был так уж без ума от этого рисунка – упаси бог! – но с его собственной руки на него смотрели глаза какой-то очень своей, знакомой девушки. "Старик будто в душу мне влез и там увидел это лицо и платочек, и цветок, и ямочки на щеках…" Мастер-татуировщик подошел к Пырвану, посмотрел и презрительно фыркнул. Потом красноречиво провел рукой по роскошной своей груди, давая понять, что согласен сделать ему татуировку почти даром – "олимпико", как-никак, дружба (по-японски) и прочее. В конце концов он действительно начал выкалывать рисунок, пользуясь, по желанию Пырвана, моделью старика. Гак на руке болгарина было увековечено личико девушки его мечты. Борец сердечно поблагодарил мастера, попрощался с гейшей и, выйдя на улицу, стал ловить такси. Он тайком посматривал на свою руку и все больше влюблялся в эту девушку. "Буду искать ее и найду! И знаю где. Осточертел мне этот Токио, скорей бы домой…"

А теперь начинается самая важная часть нашей истории. Ему надоело ждать такси, и он пошел пешком, ориентируясь по телевизионной башне. Ясно, что до олимпийской деревни добраться удастся лишь к утру, ну и что? Его никто не ждет, никому нет дела до того, как он расходует свою энергию. Да и теперь он не один! "Настоящий волшебник этот старик! Каких-то несколько линий, а лицо как живое. Может, поцеловать ее?.." Японские фонарики мерцали в переулках, в их призрачном свете деревянные домики казались совсем кукольными. Сеял мелкий, как пудра, дождик, улочки становились все более кривыми и узкими, тишина – все более гулкой. Вдруг за спиной послышалось тарахтенье мотора. Он оглянулся, и в тот же миг ослепительно блеснули фары и машина на бешеной скорости промчалась в нескольких от него сантиметрах. Пырван еле успел прижаться к стене. В машине сидели какие-то типы в широкополых шляпах. Автомобиль занесло на повороте, он исчез.

Миг спустя его снова ослепили фары. Он предусмотрительно прижался к стене, но приземистый автомобиль мчался прямо на него. Наверное, Пырвана раздавили бы в лепешку, но в последний момент он сообразил, что остается один-единственный выход: высоко подпрыгнуть и броситься прямо на летящий навстречу капот. Глухой удар, звон стекла, скрежет тормозов – и, перекувыркнувшись, он снова оказался на мостовой. Из машины выскочили мужчины в масках и широкополых шляпах, их было человек пять-шесть, блеснули ножи. Пырван ничком бросился в ноги тому, кто был ближе всех, поднял его и как тяжелый мешок швырнул на нападавших. Парни в масках такого сопротивления не ожидали – наступило замешательство; это дало возможность борцу сбить с ног еще двоих и убежать. Остальные преследовали его молчаливо: стрелять они стали, лишь когда поняли, что жертва сумеет ускользнуть. Слава богу, промазали и поспешно вернулись к машине, поскольку издалека послышался звук полицейской сирены. Не желая привлекать к себе внимание, Пырван дожидаться блюстителей порядка не стал. Он свернул в какой-то переулок и затерялся в хитросплетении токийских улочек.

О случившемся он никому не сказал; только в Софии похвастался приятелям, но те над ним посмеялись: мол, из Японии приехал, из страны гангстеров, что угодно можно выдумать – грабеж, нападение, убийство – да и легко строить из себя героя, когда уличить во лжи некому!

– Так ведь во время Олимпийских игр в Токио не было зарегистрировано ни одного крупного преступления, – подал голос один из его приятелей, читавший путевые заметки двух болгарских журналистов. – Газеты врут, или ты нам лапшу на уши вешаешь? Писали же, что японская полиция заключила с гангстерами перемирие на время Олимпиады, они даже сами, вроде, следили, чтобы все было тихо. Кому же верить? Похоже, призывы к патриотизму не на всех подействовали, иначе как объяснить нападение на участника Игр?

– Те гангстеры были не японцы, могу поклясться, – ответил Пырван.

– А откуда ты знаешь? Они же были в масках?

– Да, в масках, их глаз я не видел, но найти в Японии пятерых таких верзил гораздо труднее, чем пятерых коротышек в какой-нибудь северной стране. Разве что все они из национальной сборной по баскетболу.

Ладно, но тогда какие мотивы у них были для преступления? Что за глупость? Пятеро вооруженных мужиков в масках помяли роскошную машину из-за человека, который торгуется из-за какой-то ерундовой татуировки и оставляет на бобах такую девушку, как Михоко-сан! Может, они просто обознались? Или хотели спровоцировать шумный скандал, чтобы бросить тень на организаторов Олимпиады? А может, это были политэмигранты, до предела озлобленные успехами болгарских борцов и решившие выместить свою злобу именно на борце? Жаждали его крови, чтобы одеть в траур всю болгарскую делегацию? Может, они подумали, что здоровяк-европеец сидит в "Така-баре" со специальным заданием, что его послали следить за ними? Так почему же сразу не убрать его с дороги? В конце концов – почему бы и нет? – это могли быть специалисты по вольной борьбе, которые поняли, что не сегодня-завтра Пырван Вылков превратится в грозную силу и станет претендентом на первенство в своей категории. И все же, первая версия кажется наиболее вероятной: Пырван просто присочинил, выдумал это нападение, чтобы скрасить свой провал в соревнованиях. Чего не сочинишь на пьяную голову! И долго ли уверовать в легенду, тем более представляющую тебя в выгодном свете. Только вот не сообразил парень; такое упорство нападавших предполагает, что цена жертвы высока. А он-то кто такой?

Словом, истинная причина происшествия так и осталась неизвестна. Сам же Пырван постарался забыть о случившемся. Однако девушка, нарисованная стариком в темно-коричневом кимоно и деревянных сандалиях, болгарская девушка с цветком в волосах осталась. Встретит ли он ее когда-нибудь?…


Всего шесть месяцев спустя в Мюнхене Пырван снова попал в загадочную переделку. На следующий день после турнира он провел несколько часов в зоопарке, потом искупался и до сумерек валялся на пляже. Никто его не беспокоил. Почему же снова в одиночестве? Известно, как мучительно одиночество на чужбине, как оно давит и гнетет. Но на этот раз у его желания уединиться не было видимой причины – все противники убедительно побеждены, президент Международной федерации лично похвалил Пырвана за его коронный прием, «волчий капкан». Так почему же он покинул товарищей? Давайте не будем гадать понапрасну: в конце концов, у каждого свой характер. Такие волки-одиночки есть в любом городе, в любой деревне, на любом предприятии. Рассчитывая только на себя, они действуют порой слишком скоропалительно, излишне рискуют (в чем вы сами убедитесь к концу нашего рассказа). Дела принимают особенно опасный оборот, когда привычка действовать в одиночку сочетается с болезненным желанием доказать всем превосходство собственного интеллекта. Впрочем, вернемся и Мюнхен. Пырван собрался уходить с пляжа одновременно с шумной компанией мальчишек и девчонок; смешавшись с толпой, он пересек мост и пошел по шоссе. В трамвай сесть не спешил. Ему было интересно среди этого множества белокурых голов, да и красота молоденьких немок давно вошла в поговорку. Так что почему хотя бы со стороны ими не полюбоваться? Поток автомобилей становился все плотнее, пробки у светофоров – все более внушительными. Рядом с ним остановился какой-то фольксфаген, шофер – ужасно симпатичный тип с по-славянски широкой улыбкой – жестом пригласил сесть в машину. Пырван обогнул автомобиль и сел на переднее сиденье рядом с симпатягой-шофером. Только теперь он заметил, что и на заднем сиденье кто-то есть. Их было двое, такие же белокурые и даже еще более веселые, чем шофер: они все подталкивали друг друга локтями и хихикали, как гимназистки. «Вот повезло, так повезло! Эти могут до самой гостиницы подвезти…»

– А вы кто? – спросил шофер.

– Болгарин.

– Болгарин!? Прекрасно! Мы болгар очень любим. Говорите, куда вам?

– В центр.

Пырван усомнился в их намерениях, только взглянув на часы. Они ехали уже почти полчаса, а ни одна вывеска из тех, что служили ему ориентирами на пути в гостиницу, не появлялась. Более того, дома теперь встречались все реже, между ними местами замелькали небольшие рощицы. И все же ему было неловко спрашивать, куда они едут, – эти парни выглядели такими весельчаками. "Мне просто кажется, – успокаивал он себя, – у страха глаза велики. Не будь той истории в Токио, я бы и на секунду ни в чем не усомнился". Однако он все же насторожился, стал лихорадочно искать выход из положения. "Если через пять минут не появится гостиница, значит…" Пять минут прошло. Теперь уже по обеим сторонам шоссе тянулся сплошной лес. "Центрум?" – вопросительно произнес Пырван, приветливо улыбаясь. "Яволь, центрум, – спокойно ответил шофер. – Нох айне минуте". Но лицо его стало неподвижно, как маска. Пырван похолодел. "А если они меня тюкнут чем-нибудь тяжелым по голове? И не спасешься ведь: здесь все гонят не меньше, чем на сотне километров в час. Но зачем я им? Что им от меня надо? Деньги? Еще что-то?.. Нет, мне и вправду только кажется – просто они решили растянуть приятную прогулку. Может, предложить им закурить?" И вдруг свет фар уперся в лесной сумрак, машина резко сбавила скорость, чтобы вписаться в поворот. Когда они свернули на лесную дорогу, двое на заднем сиденье принялись орать во весь голос. Пырван моментально открыл дверцу и, сгруппировавшись, вывалился наружу, прикрывая руками голову. Приземление было мягким, он несколько раз перекувыркнулся и встал на ноги. В голове слегка шумело. Ожидая выстрела в спину, наш герой побежал в направлении шоссе. Выстрела, однако, не последовало… Вы скажете – воображение разыгралось, испугался, мол, человек. Но фольксваген, между тем, не вернулся, а наоборот – на полном ходу понесся через лес, и след его простыл. А было бы естественно, коли и впрямь не было у них на уме ничего худого. Ну да ладно, мюнхенский случай не так уж характерен, а что вы скажете тогда о Стокгольме и Вене – городах, которые борец посетил в течение следующих полутора лет? В обеих столицах Пырван чудом сумел избежать покушения, причем в обоих случаях нападавшим, похоже, была нужна не только его жизнь, но и труп. Спасся он только благодаря своей исключительной силе и молниеносной реакции; ну, и был он теперь начеку. На следующий день после того, как его попытались похитить в Вене, какой-то незнакомец предложил ему стать невозвращенцем на очень выгодных условиях. Ясно, с какой целью – чтобы спокойненько покончить с парнем, не ведя счет дням и часам. Нот тогда-то Пырвану и сообщить бы обо всем, начиная со случая в Токио, руководителям делегации, но непонятно почему он снова решил промолчать. Может, просто стеснялся – не любил он быть в центре внимания. Но с тех пор в душе его поселился страх: идет по улице, а самому кажется, будто кто-то не сводит с него злого взгляда; в поезде не смел выйти из купе, в темном кинозале при малейшем прикосновении обливался холодным потом, аж дрожь пробирала. Так больше не могло продолжаться, что-то надо было делать. Вероятно, самое разумное – сообщить в милицию, пусть ищут выход, пусть обеспечат ему охрану, в противном случае он за границу – ни ногой…

К счастью, зимой ему не приходилось часто отлучаться из дому, нервы стали успокаиваться, однако главный вопрос не был решен. Чего они ко мне прицепились? Чего хотят? Я не американский президент и не борец за права чернокожих. Может, потому что в армии я охранял военные склады? Да я их только обходил с автоматом за спиной, понятия не имею, что там внутри было. И если им действительно нужны какие-то сведения, что, впрочем, исключено, то с какой стати им убивать меня, почему они в меня то стреляют, то пытаются пырнуть? Может, мстят за что-нибудь? За какое-то неведомое прегрешение отца, о котором я и не подозреваю. Но мой отец, дед и старший брат – простые крестьяне, работают себе в сельском кооперативе и, как говорится, мухи не обидят, все село их любит… Я им нужен или мое тело? Пусть только посмеют еще раз, уж я-то знаю, что делать: первого, кто под руку попадется, схвачу за шкирку – ну-ка погоди, дорогой, выкладывай все начистоту, тут тебе не джунгли, а я не животное, так что говори! Не отпущу, пока не соберется народ и не появится полиция. Раз такое дело, надо выпутываться, это не жизнь, уж лучше тогда совсем распрощаться с борьбой. Стану первым болгарским спортсменом, который валяется у начальства в ногах и просит, чтобы не посылали за границу. Вот уж удивлю, в обморок хлопнутся. "Буду, мол, бороться только на родной земле". Отличная тема для журналистов. "Меня питают соки родной земли, здесь я непобедим". И так далее.


И вот мы подошли к заключительной фазе невероятной истории, приключившейся с борцом Пырваном Вылковым.

Место действия – София. Время года – зима. Срок – продолжительный (в отличие от Токио, Мюнхена и Вены). Действующие лица: двое – он и она, не считая тех, кто остался за кулисами.

Она – обладательница звучного имени Десислава Стоянова – одна из самых популярных красавиц столицы. Двадцать семь лет, три развода, одинаково свободно владеет английским и французским, постоянная посетительница самых дорогих заведений ("Русский клуб" на улице Добруджа, отель "Балкан" – валютный бар, гостиница "Плиска", ресторан "Ропотамо"). Сопровождают ее обычно или случайно подвернувшиеся западные туристы, или местные восходящие звезды музыки, театра, внешней торговли и журналистики. Она так часто меняет кавалеров, что недоразумения возникают одно за другим, утверждая ее репутацию исключительной гетеры, способной и мертвого поднять из гроба. Ну не удивительно ли, не порождает ли массу вопросов тот факт, что женщина, которая привыкла получать своих поклонников чуть ли не по почте, вдруг начинает проявлять явный и постоянный интерес к человеку, по всем пунктам не соответствующему ее представлениям о мужчине интересном или полезном? Пырван парень не глупый – после первой же ее атаки, проведенной по всем правилам искусства, он отметил про себя: "Нет, не по Сеньке шапка" – и держался настороженно. Однако не смог устоять и поддался очарованию опытной соблазнительницы. В тот же вечер они очутились в пустующей квартире какого-то ее знакомого. Там ничего такого не произошло, если не считать объятий и поцелуев, которые с трудом вымолил нетерпеливый любовник. "Нет, нет, пойми меня правильно – это не просто каприз, это нечто более… серьезное. Боюсь, мы все испортим, если…" – так говорила она, а он, хотя и не верил, не хотел бросать начатое на полпути, да и не мог. Когда они наконец расстались, он брел по опустевшим улицам по уши влюбленный, а сердце его, казалось, вот-вот выскочит из груди. Его не оставляло предвкушение чего-то очень радостного.

Следующее свидание состоялось через три дня в том же кафе "Варшава". Пырван тем временем сумел кое-что разузнать о своей даме и совсем повесил нос: "Не придет. Поиграла со мной, как кошка с мышкой, теперь небось рассказывает дружкам, как ее тискал этот грубиян". Однако она пришла, да еще в необычно будничном туалете – в брюках и куртке; вероятно, чтобы не шокировать завсегдатаев. Пырван не показал своей радости, держался холодно:

– Почему вы выбрали именно "Варшаву"? И что вас занесло сюда в прошлый раз? Это место не для таких, как вы.

– Ради тебя, – ответила она без тени кокетства и потупилась.

– Но вы же меня совсем не знаете. Как же так?

– А почему ты так в этом уверен? Может, и знаю.

– Откуда? Уж не в спортивном ли зале мы встречались? – рассмеялся он. – С каких пор вы проявляете такой интерес к борьбе?

– С тех пор, как тебя увидела. Случайно. Одни знакомые меня захватили на соревнования и…

– Вот уж не знал, что я такой красавец.

– Не красавец, но мне нравишься! – И она глянула ему прямо в глаза, да так, что будто по сердцу полоснула… – Ладно, давай прекратим этот допрос, – сказала она. – Будешь продолжать в том же духе, я просто уйду и больше ты меня не увидишь. Выбирай, Медвежонок.

– Что вы будете пить?

– А ты?

– Я ничего – режим.

– Тогда и я ничего.

– Нет, так нельзя.

– Почему же нельзя? Тебе не достаточно того, что мы вместе?

Теперь он опустил глаза и долго не смел поднять. Ему казалось, что все присутствующие знают, что между ними происходит. Он и гордился, и стыдился одновременно. Но внутренний голос, тот, что обычно его предостерегал, звучал все слабее. С чего бы мне себя недооценивать? – подбадривал он себя. Прежде всего она женщина. Все эти слюнтяи ей просто надоели…

Час спустя, пригубив вторую рюмку коньяку, Десислава как-то по-особенному улыбнулась и сказала:

– Знаешь, я так рада, что ты не… – Она споткнулась на полуслове и, чтобы не продолжать, отпила еще глоток.

– Что я не что? – спросил он настоятельно.

– Ну, что ты не… бессловесный. Я думала…

– Бессловесный? А, ну да, спортсмен! Гожусь только на то, чтобы уложить кого-нибудь на лопатки, больше ни на что.

– Что ж, и это немало!

– Вы считаете?

– Уверена!

Когда они вышли из "Варшавы", Десислава (в кругу друзей ее звали Деси) захотела взглянуть на его обиталище. Пырван ужасно смутился. Хозяева, сосед, беспорядок, немытая с позавчерашнего дня посуда. Она убежит, как только переступит порог и увидит примитивную вешалку и висящие на ней вперемешку одежки и белье. А вырезки из журналов по стенам? Плитка и жирные пятна вокруг нее? Нет, это невозможно, абсолютно невозможно!

– Сроду не видела, как живут студенты. Мне просто интересно. Ну что, приглашаешь?

– Но мы… там… мы не можем там остаться.

– Кто знает…

В это слово она вложила всё.

Они пошли пешком, под руку. Прохожие оглядывались им вслед. Соседа они отправили в кино и остались одни в комнате, где в углу стояли тяжелые гири. Деси попробовала поднять одну, после чего взглянула на него вдруг потемневшими глазами и спросила:

– Слушай, Медвежонок, ты и вправду такой сильный?

"Я ей нравился, – с горечью вспоминал Пырван много времени спустя, после печального финала этой истории. – Она была, как вам сказать… была мной довольна, но только когда мы оставались наедине. На людях же, несмотря на все старания, все выглядело иначе. Впрочем, и это входило в правила игры. Ей ведь было нужно, чтобы я расспрашивал, в чем дело. И выходило, что от меня зависит, будет она меня стыдиться или нет. Ничтожная операция – и больше ничто не омрачало бы наших отношений. А может, и вправду она меня стеснялась? Откуда мне знать? Такие женщины опасны для всех, включительно и для самих себя. Она, наверное, сама не отдавала себе отчета в том, что я ей нравлюсь, – просто мысли такой не допускала… Какой-то там спортсмен, да вдобавок ко всему – борец. Так что перед теми, кто ее нанял, она притворялась, будто для нее это мука мученическая, тяжкий труд, да и к тому почти задаром – надо же было выклянчить побольше денег. На самом же деле отнюдь не мучалась, я уверен. Даже в первый раз, когда мы вытурили моего соседа по комнате. Я был настолько счастлив, что мне и в голову не пришло… да и она тогда… вопрос ее прозвучал совсем естественно, сцена ревности, которую она закатила, тоже была убедительна… В такие минуты женщины каких только глупостей не говорят, и чем глупее, тем больше удовольствия доставляют мужчине. Так и со мной произошло. Мы лежали под одеялом, умиротворенные, спокойные, и вдруг она, опершись на локоть, взяла мою руку, наклонилась над ней и спросила:

– Это еще что такое?

– Ты что, не видишь? Татуировка.

– Кто она? Только не вздумай говорить, что никто! Я хочу все о тебе знать!

– Ну, ладно, одна девушка.

– Может, твоя первая любовь?

– Я уже не помню.

– Она мне отвратительна! Боже, что за вкус! Хотя я забыла, что ты из деревни.

– Да, из деревни, не то что твои…

– Медвежонок, веди себя прилично! Чего доброго, выведешь меня… Бинт у тебя здесь найдется?

– Найдется, а зачем?

– Сейчас же принеси. Не хочу на нее смотреть.

Я сунул руку под одеяло.

– Ну что, теперь довольна?

– Нет, подожди, я хочу ее как следует рассмотреть. Давай руку!

Она нагнулась еще ниже. В глазах у нее… Нет, тогда в ее глазах ничего такого не было. А может, я просто не помню. Наверное, было, в конце концов, кому охота покупать кота в мешке.

– И ради этого ты на всю жизнь испортил себе кожу?!

– Людям нравится.

– Людям. Каким именно? Любопытно было бы узнать… Ладно, об этом в другой раз. Во всяком случае, ты ужасно меня расстроил, вот уж не ожидала…

– При чем тут я? Если бы мы познакомились раньше…

– И сейчас не поздно, – сказала она насмешливо. – Мне было бы весьма приятно красоваться на другой твоей руке.

– А почему бы не около сердца? – спросил я.

– Можно и там. Если хочешь.

– Хочу.

– Милый мой Медвежонок. Даже разозлиться на тебя не могу. Дура я. Все мы бабы такие, когда…


Незаметно пришла весна. Я был не в форме, тренеры считали, что я перетренировался, но… Вы-то знаете настоящую причину. Решили надолго освободить меня от тренировок, чтобы я отдохнул и снова ощутил вкус к борьбе. Нам обоим это было на руку. Решили махнуть на море. Но куда? Деси настаивала ехать на Солнечный Берег, я предлагал Созополь. Ясно, что вышло не по-моему. Денег у нее хватало, тут я мог не беспокоиться. Ее тревожило другое… Снова зачастили нападки на татуировку у меня на руке. Она не могла себе представить, как появится на пляже с таким кавалером. Ее же просто поднимут на смех. Неужели мне невдомек, насколько плебейски выглядит эта татуировка, как она ставит меня вровень с разной швалью, с самыми отпетыми типами? Когда я разукрасил свою руку, я был молод, наивен, послушал дурных приятелей – вроде тех, кто отращивает длинный ноготь на левом мизинце. Да, что теперь поделаешь, отбивался я. Сама же говорила, что это как клеймо каторжника, навеки. Слава богу, все не так уж безнадежно, тут же отреагировала она, но в глаза мне не смотрела. Думаешь, я зря время теряла? Нашелся человек, готовый тебе помочь, ты вообще ничего не почувствуешь, анестезию в наше время делать научились. Мне кажется, я заслуживаю такой ничтожной жертвы! Не такой уж ничтожной, смеялся я в ответ – ведь девушка на руке мне не безразлична, я к ней привык и по-своему привязался, считаю своим талисманом. Как бы мне хотелось, чтобы и ты ее полюбила. – Ни за что! – презрительно сморщила нос Деси. Даже если влюблюсь в тебя до смерти. Имей в виду, что я не шучу: это может очень серьезно отразиться на наших отношениях! Это что, ультиматум? – спросил я ее, пытаясь по глазам прочесть недосказанное. Да, ультиматум, подтвердила она, глядя в сторону и нервно ломая пальцы, момент лот для меня решающий. Хорошо, я подумаю, пообещал я, а сколько твой знакомый сдерет с меня за операцию? И еще кое-что! Я хотел бы после этого забрать «девушку» (вид у меня самый невинный). Деси ужасно смутилась, не знала, что ответить. Какую девушку?.. Ну, татуировку, которую мне вырежут. Вот ведь глупенький! Зачем она тебе? В смехе Деси зазвучали истерические нотки, явно, нервы у нее были на пределе. День за днем она готовила меня к решительному разговору, рассчитала все возможные ходы, каплю по капле вливала мне яд в душу, чтобы я сам захотел избавиться от «девушки», безоговорочно согласившись, что татуировка – это ужасная безвкусица. Шаг за шагом она приближалась к цели, не предусмотрев только одного: что я могу спросить ее об этом кусочке кожи, выказать желание забрать его после операции. Я ведь ничем не выдал того, что ее постоянные разговоры о татуировке давно вызывают у меня подозрения. Не то чтобы я такой уж проницательный, но и дурак бы задумался, если ему день за днем вдалбливать одно и то же. Для Десиславы других тем как будто не существовало. О чем бы ни зашла речь – она сворачивает на свое, все настойчивей и настойчивей. Влюбленная женщина и на более серьезные недостатки способна смотреть сквозь пальцы, а эта ухватилась за какой-то идиотский рисунок и прилипла, как пиявка. В чем дело? Навязчивая идея или что-то другое? Если учесть ее происхождение, воспитание и «среду обитания», навязчивая идея не исключается, и все-таки… как-то фальшиво звучит ее голос, когда она говорит об этом. Вот и напрашивается тот же самый вопрос. Почему она обратила на меня внимание? Любовь с первого взгляда? Для такой дамы, как она, почти невероятно… Будь скромнее, не надо переоценивать свои возможности. Если же взглянуть на события с иной точки зрения, ситуация сразу приобретает двусмысленность. Любовь, страсть, нежность – все как бы отходит на второй план, во всем сквозит какой-то темный тайный подтекст. Что же ей, в конце концов, надо? Чего она прицепилась к моей руке? Что было нужно тем бандитам в Токио и их «коллегам» из Мюнхена и Вены? Когда это все началось? Какая здесь связь? Может, я просто фантазирую – пуганая ворона куста боится – однако не странно ли, что все три нападения были так похожи? Почему за моим телом так упорно охотятся? Вообще, зачем я им? А вдруг и вправду существует какая-то связь между моими отношениями с Деси и рискованными попытками похитить мой хладный труп? Недаром все это, ох, недаром! Неужели именно из-за татуировки? Но почему, почему? Господи, как все это глупо!

Деси я заявил, что "девушку" я решил сохранить на память в числе других своих реликвий, что не могу запросто выбросить этот лоскуток кожи на помойку, не имею права. Ничего плохого в том не вижу и снимаю тему с обсуждения. Она сразу клюнула на удочку и, напустив на лицо подходящее к случаю выражение, поставила вопрос ребром: или "девушка", или она. Третьего не дано! Соперницу она не потерпит, даже если той уже нет в живых. Ей нет дела до каких-то там реликвий и дорогих сердцу воспоминаний, она хочет быть единственной даже в моем прошлом. Это и есть настоящая любовь, а не то, о чем я ей толкую. Так что выбор за мной, а уж о том, чтобы рисунок был обязательно уничтожен, она позаботится лично. В сущности, это для нее самое главное – чтобы ненавистная "девушка" навсегда и бесследно исчезла. Она сама перероет мои вещи, вплоть до последнего носка… Я уважаю твои чувства, горжусь ими, сказал я ей и поцеловал руку. Значит… договорились? – прощебетала она, готовая моментально броситься мне на шею. Однако я легонько се отстранил. Какая же ты нетерпеливая! Так голову заморочила, что и обдумать все хорошенько времени нет. Пойми, не так-то просто в буквальном смысле оторвать плоть от плоти своей. Деси надулась: тороплюсь, потому что море ждать не будет. Сама операция отнимет всего несколько часов, но пока рана затянется… все это не так просто. Подумаешь, возразил я, какое-то время не буду купаться. Перебьюсь, тем более, что ты будешь со мной рядом. Да, но я уже договорилась с хирургом, если мы на этой неделе не появимся, ОН тоже уедет на море. Эко дело – найдем другого хирурга. Мне ведь нужно привыкнуть к мысли о том, что с татуировкой предстоит расстаться. Хорошо, пожала плечами Деси, поступай, как знаешь. Больше я тебя упрашивать не намерена. Жалко… жалко, что не ношу длинных волос, я бы их остригла, чтобы доказать тебе… Нет, пока у тебя на руке эта кошмарная картинка, на пляже появиться я с тобой не могу! И никогда от своего не отступлюсь, уж такой у меня характер. Даю тебе неделю сроку. Если до тех пор ты не… между нами все кончено! И я совсем не шучу! Кстати, я бы тебя попросила не звонить мне до тех пор. Да, я жестокая… к самой себе. До свидания, не провожай меня!

Всю ночь я чувствовал себя скверно. Если мои сомнения подтвердятся, то не до свидания, а прощай, Деси! И что я от этого выиграю? Ненавижу ее, презираю, тошнит меня от дешевого представления, которое она передо мной разыгрывает, но у меня же при одном ее виде кровь закипает. Даже если вся эта история яйца выеденного не стоит, если тут действительно просто каприз тщеславной бабенки, результат тот же: надо ложиться под нож, а я не хочу… следовательно, разрыв неизбежен в любом случае. А, будь что будет! – сказал я себе, вскочил с постели, наскоро оделся и пошел к одному знакомому, который, как я знал, работает в милиции. Тот просто остолбенел от моего рассказа, решил, что я спятил. Невероятнее всего ему казалось, что я до сих пор никому словом не обмолвился о покушениях. Посерьезнел он, только когда я заявил, что собираюсь обратиться к кому-нибудь из высокого начальства.

К полудню я очутился в просторном кабинете с обитыми кожей дверями, его обитателю мне пришлось подробно повторить свой рассказ. Собеседник мой с первого взгляда внушал доверие и уважение, слушать он умел. Удивления никакого не выказал, и это меня слегка задело, однако мое уважение к нему только возросло – кто знает, чего он только в жизни ни насмотрелся? Он стал задавать вопросы только после того, как я окончил свой рассказ, и даже не укорил за идиотское молчание, но не потому, что я того не заслуживал, а просто, чтобы не терять времени на бесполезные нотации. В заключение он, немного подумав, слегка улыбнулся и сказал:

– Хочу предложить вам один план… В соответствии с этим планом я не стал звонить Деси, когда недельный срок истек, а также перестал ходить в "Варшаву" и в другие места, где ее можно было случайно встретить. Предсказания хозяина кабинета сбылись с удивительной точностью. На десятый день я, вернувшись домой, застал Деси у себя в комнате. Выглядела она ужасно: губы не накрашены, волосы взлохмачены, под глазами синяки – само смирение и тревога…

– Не могу больше… совсем извелась…

Я подсел к ней, обнял по-дружески за плечи, хотя мне и нелегко дался этот жест, – все мое существо желало совсем иного. Я напустил на себя вид человека глубоко озабоченного.

– Что с тобой? – наконец спросила она. За все это время она ни разу не обмолвилась о татуировке.

– Деньги. Мне нужны деньги. Много…

– Уж не машину ли ты решил покупать? Смотрите-ка, что надумал господин, пока я…

Смотрю ей в глаза и притворяюсь, будто колеблюсь: говорить правду или нет.

– Ладно, рассказывай! – она взяла меня за руку. – Уж мне-то ты все можешь сказать?

– Деньги нужны не мне. Брат влип. Проворовался. Если до завтрашнего вечера не раздобудет денег, загремит в тюрьму, – и я протянул ей скомканный листок бумаги. – Вот, телеграмма от матери. Ты только посмотри, какое начало: "Сынок, помоги…" Такие дела…

– Да, но сумма немалая, откуда ты столько возьмешь? – спросила она, взглянув на меня с трогательным участием.

– Понятия не имею. Но нужно обязательно. Иначе маму это просто убьет… Все продам… Господи, я в полном отчаянии… Прости, что так тебя встретил, но… сама понимаешь… мне сейчас застрелиться впору.

– Извинения ни к чему, я тебя прекрасно понимаю. Самой, правда, в подобное положение попадать не приходилось, но могу себе представить… Миленький мой Медвежонок! А я-то голову ломала, почему ты не звонишь… чего только не передумала. Давай попробуем вместе поискать выход. Тысяча левов деньги немалые. Особенно, когда их нужно найти за один день. Но кое у кого водятся суммы и покрупнее…

– Я согласен на любые проценты… Хотя не знаю, как смогу их выплачивать.

– Положись на меня. Мир не без добрых людей.

– Никто не дает денег просто так.

– Это не твоя забота. Я за тебя поручусь, дам слово сама вернуть долг. Разумеется, пока ничего не могу обещать, но попытаюсь.

– Нет, я так не могу. Я и так тебе слишком многим обязан, дальше некуда.

– Ладно, ты что-то чересчур сентиментален. Речь идет о судьбе твоего брата… и твоей матери.

– Хорошо, я на все согласен. Готов душу дьяволу продать.

Она повалила меня на постель и сказала:

– Ну, для такого мужчины, как ты, это не цена…

Страсть ее была неподдельной, похоже, она действительно по мне соскучилась, но я… мне пришлось оправдывать свое фиаско тем, что я ужасно расстроен, и Деси, знавшая мужчин как облупленных, не рассердилась на меня, только обронила, что вот этот-то должок она с меня стребует, а я с радостью закивал. В душе однако, понимал, что обнимаю ее в последний раз и мое мужское тщеславие – да не только оно – ужасно страдало от того, что конец оказался столь жалким.


Читать далее

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть