ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Онлайн чтение книги Волчий капкан
ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Ну вот, теперь мне придется обходиться без помощи старшего лейтенанта как раз тогда, когда она мне больше всего нужна. Начинается первенство страны по вольной борьбе. Оно продлится четыре дня – с девятого по двенадцатое июля. Кому пришла в голову идея провести это первенство в середине лета, когда со всех и без борьбы пот льет ручьем, – это отдельный вопрос. Пусть он останется на совести организаторов. Вокруг этой проблемы разгорелся спор, более разумные голоса настаивали отложить состязания, однако верх одержали «умники», ссылавшиеся на то, что первенство мира, которое состоится в будущем году в США, тоже будет проводиться в июле, так что лучше загодя начать привыкать к жаре, духоте и прочим прелестям, на которые так щедро лето.

Меня волновало то, что в розыске однокашников Половянского, фронтовых товарищей настоящего Чамурлийского и в других акциях, связанных с разработкой нашей новой версии, не сможет принять участие ее главный автор. Это равносильно тому, чтобы посадить дерево, поливать его, заботиться о нем по всем правилам науки, а потом позволить собрать с него плоды тем, чья единственная заслуга в том, что они просто ошивались поблизости. Или тому, что борец, который успешно положил на лопатки всех своих противников одного за другим, думая лишь о последней решительной схватке, когда пришло время, не смог участвовать в ней. Именно в таком положении оказался Пырван, и я его прекрасно понимаю, но – увы! – ничем не могу помочь. Прежде всего я получил письмо от председателя клуба, за которым последовала устная просьба самого генерала освободить борца для участия в соревнованиях. Вмешался и заслуженный тренер, тонко намекнув, что именно сейчас у меня появился шанс доказать свою любовь к вольной борьбе, из чего я должен был сделать вывод, что до сих пор я ничем этой любви не доказал.

Заслуженный тренер был прав. Раздраженный тем, что загадка Чамурлийского оказалась слишком крепким орешком, и постоянно думая о том, с какой стороны подступиться к ее решению, я превратился в настоящего эгоиста – ничего другого для меня просто не существовало. Я хотел, чтобы и мои помощники ничем другим не интересовались. Я прекрасно знал, что соревнования приближаются, что Пырвану следует упорно тренироваться, однако ограничивался лишь дежурными вопросами о том, как идут дела, ничуть не заботясь о том, что сам я, по горло завалив его работой, лишил его возможности серьезно готовиться к чемпионату. Значит, вот как ты выполняешь обещание, данное Дьяволенку? Мы же хотели помочь Пырвану стать великим спортсменом, думали сделать из него чемпиона мира… Я уж не говорю о его учебе – об этом ты и думать забыл. "Я юрист", – в запальчивости сказал мне однажды старший лейтенант, и мне это показалось смешным. А собственно, почему? Потому что заставило меня вспомнить другую реплику, не к месту произнесенную старым моим приятелем, или потому, что понятие "юрист", по-моему, не вязалось с обликом Пырвана. Ходит ли он на занятия, сдает ли экзамены, когда находит время для учебы? На все эти вопросы я, может быть, и получил бы ответ, если бы задал их. То же самое, хотя и в меньшей степени, можно было сказать о спортивной карьере Пырвана. Удалось ли ему освоить новые приемы, послушал ли он совета тренера временно отказаться от "волчьего капкана", чтобы отвести глаза нашим и зарубежным специалистам. В какой он форме, выдержит ли психически? Ведь победа – это отнюдь не подарок судьбы…

В зал "Универсиада", где должны проводиться соревнования, я пришел с тяжелым сердцем. Если Пырван проиграет, виновным окажусь я. Мне совсем не хотелось попадаться на глаза заслуженному тренеру, но от старшего лейтенанта спрятаться не удалось. Мы столкнулись у входа в буфет. Он рассеянно выслушал мои "советы" и пожелания, однако весь обратился в слух, расспрашивая меня о том, кому я поручил разыскивать однокашников Половянского и что вообще я собираюсь предпринять в ближайшее время для того, чтобы выяснить, кто этот загадочный мальчик со школьной фотографии, так похожий на Петра Чамурлийского.

Я попросил его временно выбросить это все из головы и думать только о борьбе и о своем противнике. Я нарочно не стал говорить ему о самой последней новости, которая, честно говоря, почти повергла в панику меня самого. Последняя новость… ну вот, только этого не хватало! "Вы это серьезно? Неужели его отъезд так важен?" "Да, важен. И дата уже назначена – 16 июля. Самолет вылетает 16 июля в десять утра. Петр Чамурлийский должен лететь в Милан. Он уже получил все необходимые инструкции и полномочия для переговоров с представителями итальянских фирм. Если мы хотим остановить его, то нужно уведомить министра, а если при этом мы умолчим о подлинных причинах нашей просьбы, министр устроит скандал и даже может пожаловаться выше".

– Ничего говорить не будем, – недолго думая, отрезал генерал и стал считать вслух, загибая пальцы. – Сколько дней у нас остается? Один, два, три, четыре – чудесно! Целая неделя!

– Да, но как бы птичка не упорхнула раньше. Нигде ведь не написано, что Чамурлийский должен отправиться в путь в самый последний день. Пересечет границу – потом ищи ветра в поле.

– А если он все же вернется? Ведь мы тогда со стыда сгорим!

– Он может вернуться и несмотря на это… Раз он не почувствовал, что тучи над его головой сгущаются, почему бы ему не вернуться? Чем ему тут плохо? Глупо, конечно, рассчитывать на это. Интуиция мне подсказывает, что он давно уже ждет, чтобы наступил подходящий момент. Он уже достаточно служил, пора и о себе подумать. Особенно после убийства Половянского. Будет себе греться на солнышке на каком-нибудь фешенебельном пляже и радоваться тому, как ловко обвел нас вокруг пальца.

– Ты говоришь так, будто он и вправду…

– А как же иначе? Раз он уезжает и никто не в силах его остановить, я просто должен предполагать худшее.

– Ну, и что ты предлагаешь?

– Что я предлагаю? Да ничего я не предлагаю!

– Самое простое – не давать ему выездной визы. Однако под каким предлогом? Тут опять все упирается в министра, которого в таком случае нам придется посвятить в наши дела.

– Да, просто заколдованный круг какой-то. – Ладно, предположим, что это мы сделаем, но ведь остается самое важное – человек! Мы оскорбляем достоинство гражданина, отказывая ему в законных правах. Не буду говорить о том, что этот человек не раз рисковал жизнью, защищая идеи, которым все мы служим. Речь идет просто о человеке, рядовом гражданине. Он нам такой тяжкой обиды не простит, даже если ничем и не выдаст своих чувств. Видите, как все сложно?

– Да, но подобная деликатность кажется смешной, если только на миг предположить, что Чамурлийский вовсе не Чамурлийский, а некто, работающий на иностранную разведку. В конце концов безопасность государства превыше всего!

Генерал неопределенно покачал головой:

– Неужели вы не понимаете, что нет ничего проще, чем взять и арестовать его. Но и труднее этого ничего нет. А уж способ выбраться из заколдованного круга ты сам должен знать!

Больше он ничего не сказал.


Конечно, мне этот способ известен – мобилизовать все силы, забыть о сне и еде, но во что бы то ни стало разрешить загадку школьной фотографии, пока еще не поздно. Говоря «поздно», я имею в виду то, что Чамурлийский может получить выездную визу, уехать в Милан, а нам останется только гадать, вернется он или нет; или другой вариант – Чамурлийский не уедет, но тогда придется отвечать за все возможные последствия.

Какой из двух вариантов выберет генерал, если из моей затеи ничего не выйдет? Неужто позволит Лже-Чамурлийскому улизнуть, не дав нам возможности узнать, как его зовут? Нет, просто не верится. Хотя все эти рассуждения генерала о правах человека… Значит, опять все ложится на мои плечи.

А в то же время соревнования продолжаются. Я должен на них присутствовать и притворяться, что все идет без сучка и задоринки. И все из-за Пырвана. Если он узнает, что Чамурлийский через несколько дней уезжает в Италию, он ни о чем другом думать не сможет. Я сообщу ему об этом поздно вечером, когда закончится турнир. Да, действительно, роковое стечение обстоятельств. Из семи дней, которыми я располагаю, четыре можно считать потерянными, потому что – что греха таить – Пырван мне необходим. Он принял это дело близко к сердцу и занимается им с таким усердием, с каким никто другой этим не займется. Незаменимых людей нет, говорит генерал, и я с ним вполне согласен, но говорит он это совсем по другому поводу. Теперь же, истерзанный сомнениями, обеспокоенный отсутствием времени и предчувствием, что ничего не успею сделать, я, кажется, так не думаю. Как бы то ни было, Пырван не должен догадываться о том, как мне его не хватает.

Я люблю бывать в зале "Универсиада". Там "чисто и светло", как сказал Хемингуэй. Мне нравятся и осветление, и просторные, облицованные мрамором фойе, и прекрасная акустика, и крепкий кофе. Для меня неважно, что там проводится – спортивные соревнования или концерт. "Универсиада" всегда привлекательна благодаря своей обстановке. А в подтверждение могу сказать, что до сих пор не решил, что мне более приятно – само соревнование или перерыв. Кажется, второе…

Соревнования начались, и я, наблюдая за первыми схватками, понял, что ничего в этом спорте не смыслю. "Мельница", "ножницы", "крючок", подсечка, подножка – все эти восклицания знатоков только еще больше меня запутывали, и, пока я разбирался, что происходит на ковре, положение изменилось в пользу другого борца. Теперь он взял инициативу в свои руки, применяя удачные контрприемы. Те, кто думает, что в вольной борьбе все сводится только к грубой силе, к яростному желанию во что бы то ни стало уложить противника на лопатки, в корне неправы. Сила и воля действительно лежат в основе успеха, однако что бы представляло из себя здание без окон и дверей, без лестниц, осветления и не оштукатуренное. Можно ли жить в таком здании? Разумеется – нет! Можно только решить, что, когда все будет в порядке, тогда ты будешь там жить.

Вероятно, мое сравнение может показаться не очень удачным, но что делать – именно это пришло мне в голову, когда я наблюдал за первой схваткой Пырвана. Меня тревожило как раз то, что я никак не мог различить отдельные элементы.

Соперником Пырвана оказался юноша невероятной физической силы. Это было видно уже в первые секунды борьбы, когда он, бросившись Пырвану в ноги, охватил его сзади обеими руками и неуклюже, но без особого напряжения оторвал его от земли и несколько раз покрутил над головой. "Самолет" – любимый прием Дана Колова[4]Дан Колон – знаменитый американский мастер кэтча, болгарин по происхождению.! Я вдруг увидел лицо Пырвана почти под потолком. Ярко освещенное лампой, оно было совсем спокойно. Еще миг – и оба они повалились на ковер, однако теперь атакующий борец оказался снизу, причем в самом плачевном состоянии. Все произошло то ли еще в воздухе, то ли на ковре – перемена была столь молниеносной, что я ничего не успел увидеть. Сила соперника, его потное скользкое тело – все это лишь ненадолго оттянуло момент туше.

Пока Пырван принимал поздравления, я, чтобы показать соседям, что кое-что понимаю в борьбе, важно произнес:

– "Волчий капкан" Вылкова – неотразимый прием. Вот что называется мастерское исполнение!

– "Волчий капкан", говорите? – снисходительно поглядел на меня мой сосед.

Больше я рта не раскрывал.

Во второй встрече Пырван опять победил, положив противника на лопатки, и я опять не понял, как ему это удалось. Я радовался, однако в то же время мне было и немного не по себе, поэтому я решил пересесть на другое место, подальше от знатоков. Да, пожалуй, сравнение с недостроенным зданием не так уж плохо, хотя было бы точнее сказать, что вольная борьба сегодня напоминает современный военный арсенал. В ней применяются десятки приемов, которые настолько тесно связаны друг с другом, что могут действовать на защиту противника как массированный удар. Противник же в свою очередь применяет самые разнообразные контрприемы, и в результате вы видите интереснейшее представление, достойное описания и дающее пищу для размышлений. Однако я не собираюсь подробно описывать здесь ход соревнований или вдаваться в тонкости искусства вольной борьбы. Просто не смею, боюсь оказаться в неловком положении, несмотря на то, что разъяснения по этому вопросу давал мне едва ли не лучший из специалистов – сам заслуженный тренер. Его старание посвятить как можно больше людей в тонкости борьбы, чтобы превратить их в горячих поклонников этого "самого болгарского" спорта, заслуживает самого искреннего восхищения. Мне удалось его разыскать, и вместе мы наблюдали вторую и третью схватки Пырвана, закончившиеся для него удачей: у него не было ни одного штрафного очка, а у его соперника, Медведя, целых три. Заслуженный тренер не скупился на похвалы в адрес моего подопечного.

Эмоциональный, искренне влюбленный не просто в борьбу как вид спорта, а в искусство борьбы, он был готов с каждым поделиться своей радостью: "Десять лет прошло с тех пор, когда мы впервые попытались объединить отдельные приемы в систему, – и вот теперь передо мной борец, о котором я в конце концов могу сказать, что ему это полностью удалось". "Вы вполне можете им гордиться", – сказал он, обращаясь ко мне, как будто именно благодаря моему участию Пырван сумел выработать этот "чисто болгарский стиль", основанный на приемах, заимствованных из "золотого фонда" народной борьбы.

– Не могли бы вы наконец показать мне, когда он применяет "волчий капкан"? – смущенно спросил я, вконец запутавшись в многочисленных терминах. – Мне бы хоть этот прием научиться различать. А то знаете, как я вчера опозорился!

– С удовольствием, но, наверное, придется немного подождать. Пока что здесь он ни разу к нему не прибегал. Похоже, решил прислушаться к моим советам и приберечь его на будущее. Если это так, то его можно только похвалить. Однако в его выступлении и без этого приема есть на что посмотреть. Только что, например, он продемонстрировал захват из арсенала Сасахары. Этот прием он исполнил безупречно и даже сумел обогатить его элементами, которые с первого взгляда не каждый различит. Вы их не заметили?

– Да, кое-что заметил, хотя… именно эти элементы меня, пожалуй, и ввели в заблуждение.

Черта с два я заметил! Этот тренер или надо мной смеется, или действительно думает, будто я назубок выучил его книжку до самой последней 193-й страницы.

– Завтра Петров день – у Чамурлийского день ангела. Может, наведаемся ему в гости?

– Он же нас не приглашал.

– На именины не приглашают, можно и так.

– Мысль удачная. Хорошо, что ты мне об этом напомнил. Я думаю, было бы неплохо преподнести ему букет. Белые розы – символ чистоты.

– Я бы выбрал скорее красные.

– По-прежнему злишься? Бедняга Косолапый! Во сколько у тебя с ним завтра встреча?

– В семь вечера.

– Значит, на именины мне придется идти одному. Так начался мой разговор со старшим лейтенантом вечером одиннадцатого июля. Говорили мы сначала весело, шутили, и не моя вина в том, что постепенно мы снова вернулись к чисто профессиональным темам. До сих пор я честно держал слово и ни разу не обмолвился Пырвану ни о чем, что не касалось борьбы. Даже о "прозрачном создании" не спрашивал – почему она ни разу не появилась на соревнованиях, уж не расстались ли они? Я постоянно улыбался, шутил, рассказывал анекдоты, стараясь ничем не выдать своей тревоги из-за отъезда Чамурлийского. На работе обстановка становилась все более напряженной. Генерал по нескольку раз в день спрашивал, как идут наши дела, едва сдерживаясь, чтобы не повысить голос. "Черт бы вас побрал, неужели так трудно выяснить, кто этот Чамурлийский? Впору мне самому к нему явиться и спросить в лоб, мол, как тебя звать, приятель? До каких это пор ты нас будешь за нос водить? И почему это ты красуешься на фотографии рядом с Половянским? Ты только пойми нас правильно – мы готовы признаться, что обознались. Тысяча извинений и в добрый час! Милан – прекрасный город, ты хорошо проведешь там время. А если не вернешься – скатертью дорога. Хотя… легко сказать "скатертью дорога", но ведь так, дорогие мои, этого дела оставлять нельзя!"

Повторяю, не моя вина в том, что как раз накануне решающей схватки с Косолапым мы со старшим лейтенантом взялись обсуждать вопросы, которые могли вывести его из равновесия и отклонить его внимание от обдумывания выбранной тактики. Подвел же меня не кто иной, как сам тренер – по его мнению, завтрашняя встреча будет чистой формальностью. Пырвану достаточно будет просто появиться на ковре и добиваться ничьей. Даже при проигрыше по очкам победа останется за ним, ведь у него не было ни одного штрафного и он был полон сил, в то время как его противник имел три штрафных очка, к тому же он совершенно выдохся в предшествующих схватках. Следовательно, наш борец лишился бы первого места только в том случае, если бы позволил себе роскошь оказаться побежденным на туше. Так что, хотя в спорте это и не принято, мы вполне могли бы уже сейчас поздравить Пырвана с блестящей победой.

– Ни один борец, из тех, кого я помню, не умел так быстро разрешать спор в свою пользу. Куда ты так торопишься, – шутливо спрашивал он Пырвана. – Люди деньги платят, чтобы посмотреть на борьбу, а ты… Будь осторожнее с Косолапым! Выжидай, тяни время, уходи от схватки. Зачем тебе зря рисковать? Теперь уже ничто не может лишить тебя этой блестящей победы.

Так говорил тренер, я же, обдумывая его слова, пришел к печальному для себя выводу: видимо, совсем не случайно Пырван побеждал своих противников в первые же минуты схватки. Скорее всего, этим он хотел мне доказать, что ему надоела наша медлительность, "деликатные" методы, что схватка должна быть именно такой – быстрой, энергичной, беспощадной. На ковре он давал волю естественной для его возраста запальчивости, и любому, кто с ним сталкивался, было не до смеха. Я был уверен, что точно так же он справится и с Косолапым. Независимо от расчетов тренера и моих советов. Ведь он даже пока не применял свой знаменитый "волчий капкан"!

– Что нового? Да ничего особенного. Чамурлийский выглядит даже спокойнее, чем раньше, ходит на работу, бывает в клубе, встречается с Соней. Я уверен, что ему и в голову не приходит что-либо подозревать. Мы уже напали на след некоторых его однокашников, разыскали и командира части, в которой служил Чамурлийский во время Отечественной войны, и через него надеемся связаться с теми, кто воевал вместе с ним. Капитану удалось найти в архиве Второй мужской гимназии фотографию Чамурлийского и список его однокашников. Думаю, что это значительно облегчит нашу задачу.

Пырван внимательно слушал.

– А на кого больше похож нынешний Чамурлийский? – спросил он. – На тот портрет, что обнаружил капитан, или на мальчика с фотографии, найденной у Половянской?

– Трудно сказать. Пожалуй, больше на второго – таинственного ученика 5-го "Б" класса Врачанской гимназии.

– Вот видите!

– Что "видите"? Мы же согласились считать, что сходство имеет лишь относительное значение.

– Они вместе учились, товарищ полковник, – возбужденно зашептал Пырван, косясь в сторону находившихся в зале знакомых. – Просто Половянский его разоблачил, этим все и объясняется.

– Но ведь это еще нужно доказать.

– Завтра утром ждите меня у себя в кабинете. Я и так не знаю, чем себя занять.

– Нет! Над этим можешь размышлять и в гостинице. Без золотой медали я тебя даже видеть не хочу!

Пырван рассеянно взглянул на меня и едва слышно вздохнул. Я было подумал, что отделался от его вопросов, но тут он задал еще один, и разговор наш продолжился:

– А в архиве Врачанской гимназии вы не копались? Нам ведь очень важно знать имена и адреса тех, кто учился в 5-м "Б" классе вместе с Половянским. Хорошо бы раздобыть и их портреты. Только они могут опознать загадочного мальчика.

– Это прописная истина, да только вот от архива, к сожалению, почти ничего не осталось. Большая часть хранившихся там документов, в том числе и те, что нас интересуют, исчезли во время бомбежки города.

– А вы говорите, что никаких новостей нет!

– Под "новостями" я понимаю то, что помогло бы нам продвинуться вперед.

– А для меня "новость" – это то, о чем я не знал раньше.

– Ну, тогда я расскажу тебе о влюбленной парочке, а то будешь меня потом упрекать, что я промолчал. Так вот какая новость – теперь они встречаются у Чамурлийского дома. Кети уже незачем давать им ключ от своей квартиры – Соня (обходными путями, чтобы сбить с толку своего бывшего ухажера) сама приходит в квартиру Чамурлийского.

Пырван усмехнулся:

– А почему бы и нет? Теперь-то им никто не мешает. Отделавшись от Половянского, этот Чамурлийский, или как его еще величать, убил даже не двух зайцев, а трех.

(Интересно, как реагировал бы старший лейтенант, если бы узнал, что Чамурлийский уезжает и до 16-го должен быть уже в Милане?) – Какие у вас планы на завтра?

– Думаю съездить в деревню навестить дядю Чамурлийского. В конце концов это единственный из его родственников, кто остался в живых, а мы с ним до сих пор не встречались.

– Правильно! В такой момент не годится рассчитывать на чужие впечатления. В общем-то, вопросы, которые задали ему коллеги из Пловдива, я считаю вполне уместными, однако с нашей работой они ничего общего не имеют, правда?

– Вот именно. Конечно, я отложу эту поездку до послезавтра, мне бы не хотелось пропустить твою решающую схватку.

– Но, товарищ полковник, это будет не настоящая борьба. Я решил поступить, как мне советовал тренер, нечего лишний раз рисковать. Пусть себе смеется, кто хочет.

– А если Косолапый попытается тебя спровоцировать?

– Слово тренера – закон, по крайней мере для меня.

– Тогда я поеду, а?

– Конечно, на вашем месте я бы сразу ехал. Зачем терять время?

– Ладно, я подумаю. Хотя мне ужасно хочется посмотреть, как ты будешь подниматься на самую высокую ступеньку пьедестала почета. Разве можно отказывать себе в таком удовольствии. Чемпион страны – разве этого мало?

Пырван пренебрежительно отмахнулся, словно хотел сказать, что это ему не впервой.

– Я готов лопнуть от злости из-за того, что не могу с вами поехать, – сказал он и добавил с улыбкой: – Ничего, Косолапый мне за все заплатит!

– Вот видишь?

– Я пошутил. Езжайте спокойно, обещаю, что ничего интересного не будет. Мне будет ужасно неудобно, если вы и в этот раз измените из-за меня свои планы.

– Значит, ты не будешь сердиться, если завтра не увидишь меня в зале?

– Наоборот, даже обрадуюсь. Не верите? Любой из нас тщеславен в той или иной мере, но…

– А когда будем праздновать твою победу?

– Для этого всегда можно найти время. Сейчас для нас важнее всего другая победа!

(Сказать ему, что Чамурлийский уезжает, или не говорить? Генерал дал срок – самое позднее до 14-го… Сколько же дней остается? Три. Ничего себе положение!

Нет, не буду говорить. Отложу до завтра, когда увижу его с золотой медалью на груди).

– До свидания, Пырван, и спасибо тебе за великодушие. Постараюсь вернуться вовремя, но если вдруг не успею, то прими поздравления предварительно.

Мы пожали друг другу руки и разошлись. В этот момент никто из нас не подозревал, как близка развязка этой истории.


В село Перуштица Пловдивской области я отправился на следующий день, 12 июля, сравнительно поздно – часам к десяти утра. Необходимо было сделать кое-какие распоряжения на работе, выслушать доклады своих помощников и самому явиться на доклад к генералу, который, в свою очередь, хотел выслушать меня, чтобы потом доложить о результатах своему начальству. Одним словом, оказавшись с утра между шестеренками служебной машины, я успел выбраться с трудом и, усталый, уселся рядом с потерявшим терпение шофером. Оказавшись в машине, я почти тотчас же заснул, так что в Перуштицу я приехал более или менее отдохнувшим, только с сильной головной болью. Она стала еще мучительнее, когда я уселся напротив дяди Чамурлийского – лопоухого старичка лет семидесяти пяти, с розовым лицом и покрытой белым пухом головой. Такой болтливый и раздражительный старикашка мог бы вывести из терпения и самого спокойного человека. Однако я уже приобрел кое-какой опыт, беседуя с матерью Половянского. Интересно было бы свести их вместе, пусть бы поговорили. Ни один не будет слушать собеседника, так что старикашка в конце концов вскипит и укажет ей на дверь, независимо от того, где они находятся. Точно так же он поступил и со мной, обозвав меня при этом фашистом и столичной штучкой. Я так и не понял за что – может быть, за то, что я пришел к нему с пустыми руками? «Выдает себя за приятеля Петра, а сам кроме приветов ничего не привез. За кого вы меня принимаете?» Я ему сказал, что я коллега Чамурлийского, в этих местах проездом, и что его племянник просил меня узнать, как здоровье любимого дяди. «За кого вы меня принимаете?» Петр всегда посылает ему то деньги, то что-нибудь из одежды, и по почте посылает, и с оказией, так что мне не к лицу прикидываться дурачком и прятать посланные деньги. Срамота и грех перед богом обманывать старого человека… Я прямо растерялся. Хорошо еще, что к тому времени я уже узнал все, что мне было нужно, и спокойно мог уйти. А до этого?.. Дядя начал свой рассказ с самого рождения Петра – тот, оказывается, родился в сорочке – знамение! – и слово за слово начал говорить о своем собственном безрадостном детстве, таком же тяжелом, как и детство его сестры, матери Петра. Она была первой красавицей в селе, кровь с молоком, какие люди к ней сватались – купцы, важные птицы, а она кроме учителя ни на кого и смотреть не хотела. А учитель этот из красных самый красный.

Я нарочно его не перебивал, боялся, что если он вдруг остановится, то его уже как испорченный патефон завести не удастся – пружинка сломается, и придется пластинку вертеть пальцем. Но, слава богу, до этого дело не дошло, хотя несколько раз мы были на волоске от такого поворота. Как бы то ни было, мне удалось отсеять необходимые сведения. Они скорее подтверждали версию о настоящем Чамурлийском, то есть, если принять слова старика за чистую монету, то Чамурлийский и есть Чамурлийский и нам остается только краснеть за свои отвратительные предположения. Дядя не раз беседовал со своим племянником, вместе они вспоминали давние времена, причем память Петра была просто феноменальной – он помнил о событиях, которые произошли в самом раннем его детстве – однажды, например, он проглотил металлическую застежку от дамской подвязки и чуть не задохнулся, благо мать сунула ему два пальца в горло и вытащила ее.

– А может быть, это вы сами ему напоминаете, ваша-то память тоже вам не изменяет, – расспрашивал его я, пытаясь установить правду: действительно ли Чамурлийский помнит подробности своего детства или дядя невольно оказал ему услугу и помог собрать необходимые сведения о присвоенной им биографии другого человека?

К сожалению, однако, старик совсем уже был не в состоянии отвечать на любые вопросы, сколь бы уместными и логичными они ни были. Все они в одно его лопоухое ухо влетали, а из другого вылетали. Я так и не смог разобраться, благодаря кому стали известны подробности прошлого Чамурлийского, поездка в Перуштицу только еще больше все запутала. Итак, он или не он?!.. Хоть монетку бросай. Хотя все-таки, пожалуй, первое больше похоже на правду. А вот кому он служит – это отдельный вопрос.

Еще не поздно заявиться к нему на именины, подумал я, садясь в машину. Было половина девятого вечера, и голова у меня гудела. Времени все равно назад не вернешь, весь день потерян. Неужели так я запомню Петров день, 12 июля?


Я отпустил шофера неподалеку от дома, хотел пройтись перед сном. Ночь выдалась душная. Раскаленная мостовая дышала накопленным за день теплом. Пахло приближающейся грозой.

Совсем скоро мокрая тенниска как клеенка облепила мне тело. Как боролся Пырван в этакую жарищу?

Перед парадным моего дома нервно прохаживался какой-то человек в белой рубашке с короткими рукавами. Он беспокойно озирался по сторонам. Увидев меня, он помахал рукой и почти бегом бросился мне навстречу. Лица его в полумраке не было видно, но шаги звучали тревожно.

Что могло случиться? Косолапый его задавил, что ли? Уж не тушировал ли он его?

В желтом свете уличного фонаря черные глаза Пырвана странно поблескивали. Волосы его торчали во все стороны, а по мускулистой шее стекали струйки пота.

– Товарищ полковник, товарищ полковник, он не Петр Чамурлийский! Наконец-то попался на удочку… извините, никак не могу в себя прийти. Все раскрыто! Я тут чуть не растаял, поджидая вас.

– Погоди, погоди, успокойся! Так я ничего не могу понять.

Старший лейтенант попытался взять себя в руки, однако побороть волнение ему было явно нелегко.

– Просто не знаю, с чего начать. А вам удалось добиться каких-нибудь результатов в Перуштице? Впрочем, сейчас это неважно. Так вот, он-таки попался. И помог нам в этом Страшимир Максимов, отец Сони.

– Максимов?!

– Да, товарищ полковник. Он оказался очень полезным. Вы помните ту серебряную цепочку, которую сын Максимова продал в комиссионку за двадцать левов? Так вот, она нашлась… Ну, не то чтобы нашлась, просто я… Я подсунул Чамурлийскому другую цепочку, и он… В общем, Максимов преподнес ее ему в подарок на именины, а Чамурлийский ее принял и ни словом не обмолвился, что означает, что он – это совсем не он… понимаете?

– Нет, – признался я, хотя постепенно кое-что у меня в голове стало проясняться. – Рассказывай по порядку. При чем здесь серебряная цепочка?

– Именно она наконец-то помогла найти разгадку, товарищ полковник! Удивительно, как мы раньше не догадались. Все оказалось так просто!.. Короче, просыпаюсь я сегодня утром, а в голове у меня вертится какая-то навязчивая мысль, то будто пропадет, то вновь появится. Ужасное чувство! Постепенно эта расплывчатая мысль стала приобретать более ясные очертания, и воображение вдруг нарисовало мне серебристый клубок с зелеными глазками в центре, который потом вдруг превратился в тонкую змейку. Не знаю, как возникают идеи у писателей, с ними мне говорить не приходилось, но если мне вдруг скажут, что происходит это именно так, я нисколько не удивлюсь. А змейка между тем перестала извиваться и обвилась вокруг ветки. Рот ее раскрылся, она ухватилась им за колечко часов, и зеленые ее глазки застыли. Перед глазами у меня будто настоящая возникла серебряная цепочка – именно тогда мне вдруг стало ясно, что я должен сделать. Я будто прочел написанные крупными буквами инструкции – как в букваре. Вскочил с постели и бегом в ванную. Сунул голову под холодный душ, хотя нужды в этом и не было. Честное слово, вдруг все стало яснее ясного.

"Серебряная цепочка от часов, которые подарил Петру его отец, исчезла – она попала в комиссионный магазин и один бог знает, где она сейчас находится. Отец Сони, Страшимир Максимов, стыдится сказать правду и говорит, что сам ее куда-то запрятал и что она найдется. Так что вопрос с цепочкой остается открытым… Вещица же эта очень оригинальная, если увидишь ее однажды, больше ни с какой другой не спутаешь. Тем более не мог бы спутать ее Петр, который долгие годы с ней не расставался… Страшимир Максимов должен передать Чамурлийскому подобную цепочку, не говоря ему, что она не настоящая. Если Чамурлийский примет подарок, не выразив при этом удивления, если не воскликнет, что это не та цепочка, значит, он – самозванец. Разумеется, Страшимир Максимов в любом случае обязан сохранить самообладание, ничем себя не выдать. Во-первых, он должен согласиться участвовать в этом своеобразном розыгрыше, должен дать слово, что ни один мускул не дрогнет на его лице, особенно если Чамурлийский возьмет цепочку со словами благодарности и обрадуется ей: "Та самая! Огромное спасибо!" Для Максимова это едва ли будет сложной задачей – ведь он работал в милиции и наверняка попадал в куда более сложные ситуации, требующие железной выдержки. Остается только подобрать несколько серебряных цепочек, выбрать из них ту, что больше всего подходит к знаменитым часам, убедить Максимова пойти на именины к сыну своего лучшего приятеля и ждать результата".

Вы, наверное, спросите, почему я вас не дождался? Почему решил действовать в одиночку? При этом именно сегодня, а не завтра? Что за нужда была так торопиться? Успел ли обдумать все подробности? Ведь одна голова хорошо, а две, как известно, лучше. Почему не стал советоваться с капитаном, с майором? Не было ли опасности вызвать подозрения Чамурлийского? Разве можно было исключать, что преступник может оказаться достаточно опытным и дальновидным, чтобы предусмотреть и этот вариант? Он может взглянуть на цепочку, рассмеяться и добродушно заметить: "Но, бай Страшимир, это ведь не моя цепочка, моя была, как бы это сказать…" И подождать, пока тот сам ему эту цепочку опишет. Успокоенный, обрадованный (какой камень свалился с души!), Максимов признается: "Да, не твоя, конечно, ты уж извини! Мне так хотелось подарить тебе что-нибудь на именины. А что до настоящей цепочки, то о ней спроси моего сына. Продал ее негодник в комиссионный. Ради бога, не сердись на меня!" "Ну вот еще, о чем ты говоришь?" – любезно отвечает преступник, обдумывая все слова и действия Максимова вплоть до его признания и пытаясь понять, искренен тот или все это лишь ловкий трюк? Теперь, будучи уже настороже, он думает о том, какие меры можно предпринять. У него есть две возможности: во-первых – неожиданно исчезнуть, а во-вторых – избавиться от нежелательного свидетеля, как он сделал это с Половянским. А если Максимов действует не в одиночку, если его поступок лишь звено в цепочке действий, разработанных милицией? Все равно, главное – не попадаться к ним на удочку! "Нет, это не та цепочка!" Стоит Максимову увериться, что я действительно Петр Чамурлийский, и эти типы от меня отвяжутся. Тогда я спокойно смогу продолжать работать. Хотя лучше всего, конечно, исчезнуть. Кто мне может дать гарантию, что они не пронюхали про то, чем я здесь занимаюсь. Как видите, – сказал старший лейтенант, – прежде чем приступить к действиям, я обдумал все до мельчайших подробностей, взвесил все "за" и "против" и пришел к выводу, что бояться нам нечего. Уверившись в этом, я отправился по ювелирным мастерским на поиски цепочки. Теперь… теперь все мне видится совсем в другом свете, – с запинкой проговорил Пырван. – Во всем виновен Страшимир Максимов. Сам бы я ни за что не справился. Поэтому я вас здесь поджидал. Решил хоть до утра стоять, но вас дождаться.

– Значит, я все-таки понадобился, – сказал я, стараясь выглядеть как можно веселее, хотя на душе у меня скребли кошки – верный признак того, что я начал снова сомневаться в Пырване.

Он словно почувствовал, что со мной происходит, – взглянул на меня и потупился. Голос его звучал неуверенно.

– Я хотел преподнести вам сюрприз – вот и все! Мне было ясно, что вам нелегко, что дела наши почти зашли в тупик…

Он явно ждал от меня ответа, но я продолжал упорно молчать. Мне хотелось высказаться, наговорить ему резкостей, но я молчал, рассматривая тлеющий краешек своей сигареты. Пусть он сам осознает, что наделал, пусть сам поймет, какие ужасные предположения могут возникнуть даже у самого непредубежденного человека.

Начнем со сравнительно невинного: увлеченный своей великой идеей, уверенный в ее непогрешимости, он забывает о всяческой осторожности. Забывает о том, что нельзя самовольничать, что один раз его уже об этом предупреждали и теперь непременно накажут, что без приказа начальника ни одного шага предпринимать не положено… А может быть, он боялся, что я не одобрю его плана? Предположим, он дождался меня и терпеливо, как подобает, изложил свой план. (Что вы на это скажете? Ведь всё обдумано!). Однако я отрицательно качаю головой, и все идет к чертям. Нет, Пырван не так глуп. Как только он убедился, что план его безупречен, он решил больше не ждать. К чему здесь долгие обсуждения! Консерваторы, бывало, и более блестящие идеи душили в зародыше. И все же, может быть, это значит, что он меня не уважает, не доверяет мне и в душе считает, что мне до него далеко? Вы уже отказались от одного моего проекта, помните – насчет Сони и ее баскетболиста, – но теперь, уж извините, а я знаю, что делаю. И прекрасно, что вас нет сейчас в городе. Сделаю дело, а потом наказывайте меня, если желаете, – мне все равно. Победителей не судят. Все будут говорить: ах, это тот самый Пырван Вылков, кто бы мог подумать? Уж тогда-то обо мне узнают не только в Управлении, будут сравнивать меня с Аввакумом Заховым[5]Аввакум Захов – герой серии приключенческих романов болгарского писателя А. Гуляшки., со знаменитыми советскими разведчиками. Какое сладкое слово «слава»! Ради чего еще живет на стоящий спортсмен, ради чего отдает он столько времени и сил тренировкам, проливает семь потов, тратит нервы, ограничивает себя во всем, отказываясь от самых элементарных радостей? Именно ради славы! Что на свете может сравниться с ней? Она слаще любви, дороже дружбы, денег, здоровья. Зачем человеку здоровье, если его никто не замечает? Посредственность среди таких же посредственностей или яркая звезда на темном небосклоне, ослепляющая своим блеском миллионы влюбленных в романтику глаз? А звезда может быть звездой, только если ни с кем не делится своим блеском, иначе она превратится в жалкую планетку, в холодную луну. Слава только тогда может быть настоящей, когда принадлежит тебе одному. В этом преимущество индивидуальных видов спорта. Можно достичь вершин мастерства в баскетболе, но имя твое будут произносить с гораздо большим уважением, если ты станешь чемпионом даже в таком смешном виде спорта, как спортивная ходьба. А я в баскетбол не играю, потому и не обратился за помощью ни к майору, ни к капитану. Я борец, и моя победа зависит от моих собственных мускулов, как у волка-одиночки. Потому и фамилия-то у меня такая – Вылков. Даже мой любимый прием и тот называется «волчий капкан!» Так вот, я ему поставил капкан, и он попался. Чего же тут еще разговаривать? Остается только пойти и взять его.

Я затоптал наполовину недокуренную сигарету и закурил новую. Молчание длилось дольше, чем нужно.

– Ну, и что же произошло дальше? – спросил я. – Мы остановились на том, что ты отправился по ювелирным мастерским…

Пырван оживился. Смущенный моим неодобрительным молчанием, он теперь не сразу решился снова начать свой рассказ.

– Побегать пришлось за милую душу. Но в конце концов я все-таки успел разыскать несколько таких старомодных цепочек и часам к пяти был уже у Максимовых.

Я бы не сказал, что они мне обрадовались. Оба были при параде, явно собирались уходить. "Приходите в другой раз", – вежливо выставили меня. Едва удалось убедить Страшимира Максимова уделить мне несколько минут.

– Хорошо, что я вас застал! – начал я. – Вы не собираетесь на именины к Чамурлийскому?

– Нет, а в чем дело?

– Дело в том, что пойти вам придется! Отложите все остальное, прошу вас!

Тут Максимов, разумеется, вскипел:

– Это еще что такое? – повысил он голос. – У меня свои дела, меня жена ждет, да и людям обещали. К тому же я вообще не собираюсь появляться у Чамурлийского без приглашения.

– Товарищ Максимов, не сердитесь на меня. Поймите, что теперь все зависит только от вас! Прошу вас, сходите к Петру и отнесите ему подарок…

– Этого только не хватало! Еще и подарок! Что там опять стряслось с Чамурлийским? Я думал… Впрочем, вы же обещали позвонить?

– Сегодня все может выясниться. Все мы заинтересованы в том, чтобы как можно скорее добраться до истины. Помните, вы нам однажды рассказывали о цепочке для карманных часов, которую должны были ему передать… Вот, взгляните, похожа эта цепочка на ту самую?

Он посмотрел и рассмеялся:

– Ничуть!

Тогда я выложил перед ним остальные цепочки и попросил его выбрать ту, что больше всего напоминает потерянную.

– Тут и смотреть нечего, – покачал он головой. – Я вам, кажется, сказал, как выглядела та цепочка, – змейка, обвившаяся вокруг ветки. А эти совсем другие… Может, вы мне наконец скажете, зачем все это затеяли?

– Подождите минутку! – прервал его я. – Может ли, по-вашему, человек, который хоть раз видел настоящую цепочку, спутать ее с этой, кавказской?

– Абсолютно невозможно!

– Прекрасно! Итак, вы идете к Чамурлийскому, поздравляете его по всем правилам с именинами и в подарок преподносите ему его собственную цепочку, которую якобы наконец-то удалось отыскать.

– Как его собственную? Не понимаю…

– Именно эту, кавказскую!

– Вы что, меня разыгрывать вздумали?

– Даете ему эту цепочку, ни словом не обмолвившись, что она не настоящая, – пусть он сам догадается.

– Да ведь это просто смешно. Уж кто-кто, а Петр ни за что бы ее не спутал. Как только он эту цепочку увидит, сразу все поймет, а мне придется краснеть!

– А если не поймет? Если примет ее, ни слова не говоря, или пуще того – станет благодарить за то, что вы ее столько лет хранили? Что тогда?

Тут Страшимир Максимов вроде бы стал догадываться, куда я клоню. Он сперва покраснел, потом вдруг стал белее мела, хотел что-то сказать, но не мог выдавить ни слова.

– Мы можем и ошибаться, я был бы ужасно рад, если это так! – поспешил его успокоить я. – Вам я доверяю полностью. Ну что, пожелать вам удачи?

Он молчал.

Мне хотелось немного разрядить обстановку, вернуть старика в те годы, когда и он носил погоны; я прекрасно сознавал, что в любом случае вся эта история – тяжкий удар для него. Сын его друга, боевого товарища подозревается в таком преступлении! Такое и самый жестокосердный человек едва ли смог бы проглотить, а Максимов, несмотря на строптивый характер, производил впечатление человека чувствительного. Не помню, о чем мы с ним говорили по дороге к Чамурлийскому, но в какой-то момент он вроде бы успокоился, цвет лица у него стал нормальный, походка – более уверенной. Он даже напомнил мне нашего генерала. Но когда мы были у цели, снова разволновался.

– Слушай, парень! Оставил бы ты меня в покое. Стар я уже для таких дел.

В этот момент я понял, что он ни за что не простит нам, если подозрения не оправдаются. Даже ожидал, что спросит, чей приказ я выполняю, и приготовил ответ, однако бай Страшимир, видно, набрался решимости и быстро со мной распрощался:

– Жди меня в скверике, там тебе незачем показываться! Увидишь, что я возвращаюсь, сделай вид, будто меня не знаешь. Вполне возможно, что мы выйдем из дому вместе. Что ты тогда будешь делать? Идти за нами по пятам я тебе не советую.

– Я вас подожду где-нибудь в удобном месте.

– Молод ты еще, так что будь осторожен!

– Спасибо, постараюсь.

Его начальственный тон меня успокоил, исчезли последние опасения, что он себя может выдать.

Максимов пропадал целую вечность. Сам не знаю, как я сдержался, чтобы не подняться в квартиру Чамурлийского. Я прямо с ума сходил, воображение рисовало самые кошмарные сцены. Наконец он появился, и я все с первого взгляда понял: Максимов выглядел состарившимся на несколько лет.

– Ну что ты на меня так уставился? Вышло все по-твоему! Взял цепочку и ничего не сказал, ничегошеньки! Впрочем, сказал "спасибо" и сунул ее в карман.

Я был готов расцеловать его от радости, однако вид у него был ужасный!

– Неужели вы себя чем-нибудь выдали? – стал тормошить его я.

– Не знаю… Со мной произошло что-то странное, я вдруг увидел перед собой совершенно другого человека. Он так на меня посмотрел! Глаз страшнее мне, пожалуй, видеть не приходилось. Не знаю – может, померещилось… Все это длилось какое-то мгновение. Потом мы как ни в чем не бывало уселись за стол и продолжали беседовать. Нет, я, должно быть, себе внушаю, – он ничего не понял. Я-то ведь тоже не лыком шит! Однако что же нам теперь делать? Кто этот человек?

– Эх, Максимов, я же вас предупреждал! Как вы могли себя выдать?

– Да не торопись ты. Я же сказал, что все в порядке. Просто мне показалось. Я потому и замешкался, чтобы убедиться получше. Держался он как всегда любезно – никакой нервозности, никакой наигранной веселости. Угостил конфетами, вопросов особенных не задавал. Так… поговорил о работе, о его, о моей, потом перешли на политику… Только ненормальный мог бы поддерживать такой тон, зная, что тебя только что разоблачили.

– И все же, Максимов, как вы думаете, не почувствовал ли он в вас какой-либо перемены? Это крайне важно. Подумайте хорошенько, постарайтесь припомнить весь разговор, каждую секунду. Вы ведь сам говорите: "страшные глаза… что-то со мной произошло"… Я вполне могу поставить себя на ваше место: сын лучшего друга, а тут такой сюрприз… Дай бог, чтобы он ни о чем не догадался!

Максимов вдруг вспылил:

– Откуда мне знать, черт побери! Разве это сейчас самое важное? Чего ты с ним церемонишься? Арестуй его, и дело с концом. Тоже мне методы – цепочки, побрякушки! Раз он у вас под подозрением, чего волынку тянуть? Кому было нужно разыгрывать это представление и тратить на него столько времени?!

– Правильный совет дал тебе Максимов, – сказал я старшему лейтенанту, который все время не спускал с меня глаз, надеясь, что я наконец его похвалю. – Раз уж взялся действовать на свою голову, надо было довести дело до конца… Надо было немедленно арестовать самозванца или в крайнем случае предупредить наших сотрудников не упускать его из виду. Если он почувствовал что-то подозрительное в поведении Максимова, если догадался, что разоблачен, он ни за что не станет ждать появления милиции. Он или попытается сбежать, или избавится от этого свидетеля – так же, как от Половянского. Он понимает, что бессмысленно предлагать Максимову деньги. Такого человека не купишь – это тебе не Половянский. Я даже удивляюсь, как он не попытался устранить его сразу же? Скорее всего, просто поддался панике или решил, что обстановка неподходящая. Скоро мы и это узнаем… Ты отдаешь себе отчет, что именно в этот момент самозванец, быть может, обдумывает, как избавиться от Максимова?

– Что вы, товарищ полковник, не пугайте!

– Я тебя не пугаю, но надо было фазу поставить в известность меня или даже генерала. Оставил на произвол судьбы Максимова, упустил преступника и ждешь, чтобы пришел я…

– Я растерялся, товарищ полковник. Максимов меня запутал – то одно твердит, то другое. Хотя думаю – он себя не выдал. Поэтому я и… К тому же на арест нужен ордер?

– Ордер, говоришь?

Больше Пырван не смел поднять на меня глаз. Понял мой намек. Да и я его понял. Он явно ожидал похвал, благодарности, крепких рукопожатий, а вышло что? Да, в этот раз наказания ему не избежать, а уж насчет похвал – время покажет. Как говорится, поживем – увидим, как нам оценивать действия борца и разведчика Пырвана Вылкова. Тем не менее уже сейчас можно сказать, что впредь его будут ставить в пример как человека, обладающего гибким умом, умеющего найти оригинальный подход к разработке собранного материала, будут говорить о нем как о разведчике, сочетающем яркую индивидуальность с цепкой памятью и умением отдать должное даже самой незначительной детали. Казалось бы, пустяк – цепочка от часов, однако он сумел и его использовать! "Геркулес и Марко Королевич тоже прибегали к хитрости"… Что ж, можно его только поздравить! И оставим в стороне вопрос о том, в чем еще Пырван может служить примером. Этим я займусь сам!

– Здесь на углу есть телефон. Звонишь в Управление и от моего имени приказываешь немедленно арестовать преступника. Я в это время забегу ненадолго домой, а то жена, наверное, с ума сходит, думает, что я под машину попал. Потом вместе проведаем Максимова, будем надеяться, что с ним за это время ничего страшного не случится.

– А что с ним может случиться, если по пятам Лже-Чамурлийского уже идут наши люди?

– Что угодно может случиться. Отчаявшись, преступник может стать безумно смелым и беспощадным. Представь себе, что он исключает всякую возможность вмешательства милиции. Другими словами, считает, что этот трюк с цепочкой всего-навсего личная инициатива Максимова. С милицией ему справиться не под силу, но с одним человеком… Такие вот дела, дорогой мой… Ладно, беги скорее звонить! Монетки у тебя есть?

– Есть, – хлопнул по карману старший лейтенант и побежал к телефонной будке.

Через пять минут и я был готов. Милая моя Злата! Вцепилась в меня – поешь да поешь, голодным я тебя не отпущу! Вот норов у этой женщины! Пришлось применить все освоенные в последнее время борцовские приемы, чтобы высвободиться из ее объятий.

– Я позвонил. Чамурлийский только что вышел из дому и пошел по направлению к улице Достоевского. Что, если к Максимовым? Но почему так поздно?

– Пойдем, Пырван. Интересно будет увидеть всех четверых вместе. Совсем как в современной пьесе – сокращенный актерский состав.

– Товарищ полковник, из-за вас я себя чувствую ужасно виноватым!

– Оружие у тебя есть?

– Нет, зачем мне оно?


Дальше события развивались прямо-таки по Эдгарду По. Ночь выдалась зловещая: на небе ни звездочки, в душном воздухе, словно отлитые из металла, чернели неподвижные листья деревьев. Из открытых настежь окон нижних этажей доносилось тяжелое дыхание спящих. Наши шаги гулким эхом отдавались в опустевшем городе. Возле зоопарка дрались коты. Душную ночь оглашал их душераздирающий вой. Коты пронеслись мимо, в темноте их глаза фосфоресцировали. Они пересекли бульвар и словно призраки скрылись в садике мавзолея Александра Баттенберга. Перед мавзолеем, как белые кости, торчали надгробья римской эпохи.

В подъезде дома Максимовых было чисто и прохладно. Двери нам открыла жена Максимова.

– Где он?

– Его нет.

– Где он?

– Да нет его.

– И все-таки, где он?

– Я бы и сама хотела знать! Ушел недавно. Был чем-то очень встревожен, не мог заснуть. "Пойду пройдусь по парку". Я спросила, уж не случилось ли что, – молчит. Мы даже поругались. Вы от меня что-то скрываете! У него ведь сердце не в порядке. Вы не смотрите, что я женщина, можете смело мне все рассказать!

– Успокойтесь, ничего страшного! Как только вернется, пусть позвонит по этому телефону. Пырван, ты написал телефон? Вот, пожалуйста!

Мы попрощались и стали спускаться по лестнице.

На лестничной площадке между вторым и первым этажом вдруг услышали скрип открывавшейся входной двери, затем раздались чьи-то шаги. Старший лейтенант перегнулся через перила.

– Это Максимов…

И только мы хотели его окликнуть, как входная дверь снова скрипнула. Дальше события развивались столь молниеносно, что мне трудно восстановить в памяти их последовательность. Дверь снова открылась в тот момент, когда Максимов уже поднимался по ступенькам. Будто почувствовав опасность, он вдруг резко обернулся. Но поздно. Из полумрака вынырнул человек с ножом в руке… Максимов охнул, зашатался, ища опоры. Убийца вновь замахнулся. В тот же миг старший лейтенант перемахнул через перила и, как ныряльщик, ласточкой преодолел лестничный пролет. Это был изумительный прыжок – стремительный и ловкий. Пырван всей тяжестью обрушился на зарычавшего от ярости убийцу. Тот упал навзничь. Нож блеснул в третий раз, и я увидел, как лезвие входит глубоко в спину нашего борца. Освещение погасло. Не теряя ни секунды, я сбежал вниз и стал шарить по стене в поисках выключателя. Когда снова стало светло, я увидел, что Страшимир Максимов, корчась от боли, сидит на первой ступеньке. Поблизости валялся нож. Пальцы преступника судорожно царапали каменный пол, пытаясь дотянуться до оружия, но безрезультатно. Раненый борец железной хваткой сжимал его руки и ноги. На губах "Чамурлийского" выступила белая пена, как у бешеной собаки. Боль и ужас застыли в его глазах, ужас человека, у которого отнята всякая возможность пошевелиться. Что там писали в книге об этом приеме? Похоже, я так никогда и не пойму, что представляет собой "волчий капкан". Как бы то ни было, название ему придумано удачное. "Многообразие захватов делает "волчий капкан" страшным оружием". Так оно и есть. Прекрасно сказано. И прекрасно выполнено!

Я спокойно приблизился к преступнику и приставил дуло пистолета к его виску:

– Конец, цезарь! Финита ля комедия!


Читать далее

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть