Онлайн чтение книги Воспоминания фаворитки
XCI

Через некоторое время после нашего возвращения в Палермо король обсуждал с сэром Уильямом Гамильтоном вопрос о том, какими именно дарами следует почтить тех, кто играл наиболее деятельную роль в последней военной кампании. О Нельсоне там речи не шло, он уже был награжден как нельзя более щедро, к этому нечего было прибавить.

И вот каждому из капитанов, служивших под его началом, вручили шкатулку и табакерку, украшенную бриллиантами; на табакерке Трубриджа в середине крышки красовался портрет короля, и его величество к тому же преподнес ему великолепный перстень с бриллиантом стоимостью никак не меньше двух тысяч дукатов.

Тем временем приблизился сорок первый день рождения Нельсона, и в этот день, то есть 20 сентября, королева Каролина собственноручно написала ему следующее письмо, подписав его «Шарлотта», как называла себя во всех случаях, не имевших отношения к политике: то было ее имя для узкого круга коронованных родственников:

В этом сентябре, когда Нельсон достиг сорока одного года, другой человек, о котором никто не вспоминал, считая, что он навсегда застрял в Египте, поднял паруса и отплыл во Францию. А в Палермо между тем разворачивались престранные события.

В порту Палермо, кроме английской, стояла и турецкая флотилия. Но, хотя турки и англичане прибыли сюда с одной целью, местные жители отнеслись к офицерам и солдатам этих двух стран весьма различно.

Разумеется, англичане были еретиками, но турки ведь являлись чем-то несравненно худшим: неверными.

Английских офицеров принимали в светском обществе и даже, смею заметить, их без особой холодности принимали и сицилийские дамы; у английских солдат тоже случались приятные знакомства в городе, и, по-видимому, все они были довольны тем, как с ними здесь обходятся.

Зато отвращение сицилийцев, и в особенности сицилиек, к приверженцам Пророка было таково, что последняя нищенка, одетая в рубище и просящая милостыню, не позволила бы турку приблизиться к ней, даже если бы он осыпал ее золотом, даже если бы сделал из нее королеву.

Вследствие этого мусульмане, решившись брать силой то, что им отказывались давать по доброй воле, стали преследовать всех женщин, какие встречались им в уединенных, а порой и людных местах, пытаясь тут же овладеть ими, если при них не случалось провожатых, или затащить их к себе на корабль, если дело происходило в гавани, на набережной или просто невдалеке от морского берега.

Однажды после полудня на Марине, то есть посреди променада, где в это время совершали corso[57]Прогулка (ит.). экипажи, двое турок повели себя так, будто они приплыли из Туниса или Алжира и высадились на вражеской земле: они схватили какую-то женщину и, не обращая внимания на ее крики, потащили к лодке, где их ждали товарищи. К счастью, на крики жертвы прибежали несколько матросов. Один из турок остался на берегу, пронзенный кинжалом, другому удалось достигнуть лодки и скрыться.

Дошло до того, что на женщин стали нападать уже не только на улицах и проспектах; даже когда женщина одна или без достаточной охраны находилась в уличной лавке, появление поблизости двоих-троих мусульман было для нее опасно. Отсюда ежедневные кровавые драки, в которых турки хватались за свои пистолеты, а сицилийцы пускали в ход ножи и кинжалы.

Теперь, когда матрос, стрелок или офицер турецкого флота в свою очередь осмеливался забрести в какое-нибудь уединенное место, на следующий день его неизбежно находили мертвым и буквально искромсанным.

Наконец ненависть к этим кровожадным зверям достигла такой степени, что стоило в присутствии сицилийца упомянуть о турке, как сицилиец менялся в лице и, бормоча проклятия, сжимал в руке нож.

Вот, к примеру, какое происшествие наделало тогда много шума при дворе. На наших придворных вечерах для узкого круга приближенных в Фаворите постоянно присутствовали двое очень миловидных и одевавшихся с неизменной изысканностью молодых людей двадцати двух и двадцати четырех лет; одного из них звали князь де Скьярра, другого — кавалер Пальмиери де Миччике. И вот однажды турки, то ли приняв князя за переодетую женщину, то ли пренебрегая такой несущественной подробностью, как пол, вшестером или всемером набросились на юношу и попытались утащить его с собой. К счастью, Миччике вовремя пришел на выручку другу; он был вооружен тростью со шпагой внутри. Вероятно, обоим была бы уготована роль жертв, одному — за его привлекательность, другому — за преданность, если бы пятеро или шестеро человек из простонародья не вмешались, обратив свое оружие против нападающих. В этой схватке двое сицилийцев получили ранения и один турок был убит.

С часу на час ожидали новой Сицилийской вечерни, на сей раз направленной не против анжуйцев, а против мусульман.

Восьмого сентября в час пополудни на дороге в Монреале двое турок неожиданно вошли в лавку сапожника, и в то время как один схватил его жену, заткнув ей рот платком, чтобы помешать звать на помощь, другой своей кривой саблей угрожал подмастерьям. Однако подмастерья, нимало не устрашившись этой угрозы, бросились на насильников, размахивая сапожными ножами и крича:

— Смерть мусульманам! Смерть туркам! Смерть неверным!

Эти крики, словно подожженная пороховая дорожка, стремительно распространяясь, достигли предместий, от предместий перекинулись на город, и весь Палермо восстал, испуская вопли, полные бешенства. Каждый хватал первое попавшееся под руку оружие и устремлялся за мусульманами, словно за дикими зверями.

Турки поняли, что на этот раз им грозят не мелкие драки, а всеобщее возмущение: все двери закрывались перед беглецами, тщетно молившими о спасении; с балконов им на головы сбрасывали столы, стулья, цветочные горшки.

Скоро во всем городе из конца в конец слышались только выстрелы, проклятия, крики боли, стоны отчаяния, предсмертные хрипы. По улицам текла кровь, со всех колоколен звучал набат.

Не прошло и двух часов, как все уже было кончено. Две или три сотни турок, оказавшихся в это время в городе, усеивали землю своими трупами; избежали расправы всего человек пятьдесят: одни бросились в воду и спаслись вплавь, другие успели прыгнуть в лодки и на веслах уйти в открытое море.

Турецкий адмирал в то время находился на своем судне; узнав о происходящем, он уже направил орудия на город, но Нельсон, прекрасно обо всем осведомленный и давно слышавший, как все жаловались на турок, выстроил свои суда в боевой порядок и приказал предупредить своего коллегу, что он отправит его на дно при первом же выстреле в сторону города. Такого предупреждения оказалось достаточно, чтобы турецкий адмирал вернулся на свою якорную стоянку.

Я уже упоминала, что в то же самое время некий человек, чьи дела никого не занимали, покинул Египет, прошел между Мальтой и мысом Бон и поплыл во Францию; он прибыл туда, и событие это вскоре изменило лицо Европы. Это был Бонапарт.

Известно, как он, на время обессилив Порту победами у горы Табор и при Абукире, затем тайно ускользнул из Египта и на борту «Мюирона», сумев обмануть бдительность англичан, крейсировавших там в морских водах, 8 октября прибыл во Фрежюс, а 16-го — в Париж, чтобы, наконец, 9 ноября совершить государственный переворот, известный под именем 18 брюмера.

Известие об этих чрезвычайных переменах произвело большое волнение при дворе в Палермо, однако вскоре последовали другие, имеющие отношение к нам лично и заставившие нас, забыв о делах общественных, обратить взоры на обстоятельства нашей собственной жизни.

Тот оборот, который приняли события во Франции, и необходимость сжать в кольце блокады Мальту вынудили Нельсона покинуть нас и начать крейсирование у западных берегов Италии и в Лионском заливе.

Во время этого плавания он внезапно получил известие, что лорд Кейт только что назначен главнокомандующим военно-морских сил Средиземноморья, то есть получил место, которое Нельсон фактически занимал последние два года. В то же время нам сообщили, что сэр Артур Пейджет заменит сэра Уильяма Гамильтона на посту английского посла при дворе Обеих Сицилий.

Это означало не только неодобрение всего того, что лорд Нельсон и сэр Уильям совершили в Неаполе, но и жестокую немилость.

Могу сказать, что этот неожиданный удар оказался столь же болезненным для двора Обеих Сицилий, как и для нас самих.

Нельсона он ранил тем глубже, что задеты были одновременно его самолюбие и его любовь.

Что до сэра Уильяма, то он просто впал в бешенство; можно было подумать, что вынужденная разлука с Нельсоном ужасает его еще больше, чем меня.

Третьего февраля 1800 года милорд прислал нам, точнее мне, такое письмо:

Я взялась за перо и поспешила ответить Нельсону, ибо понимала, как он страдает, и знала, что несколько добрых слов от меня облегчат боль его разбитого сердца.

Адмирал Кейт явился к своему знаменитому собрату достаточно быстро, так что тому не пришлось возвращаться в Палермо одному. Оба отбыли одновременно — адмирал Кейт на «Королеве Шарлотте», Нельсон на «Громоносном». Они прибыли 6 февраля, и Нельсон тут же примчался к нам посоветоваться. Было решено, что, если мы с сэром Уильямом покинем Палермо, Нельсон подаст прошение об отставке или, по крайней мере, об отпуске.

Утром 9-го король посетил адмирала Кейта на борту «Королевы Шарлотты», а на следующий день с таким же визитом явился на «Громоносный».

Нельсон принял на борт «Громоносного» несколько сицилийских военных отрядов и 12-го, простившись с нами, вновь отправился на перехват французских судов, по-прежнему в сопровождении «Королевы Шарлотты», над которой развевался вымпел адмирала Кейта.

Утром 18-го им встретилась небольшая французская флотилия под командованием контр-адмирала Перре, который шел из Тулона на «Великодушном» — семидесятичетырехпушечном корабле — и вез войска на Мальту. Нельсон тотчас атаковал флотилию, и после ожесточенного сражения адмирал Перре был смертельно ранен, а его судно захвачено англичанами.

Французский адмирал скончался на следующий день, 19-го числа.

В тот же день дивизион-майор Пулен послал Нельсону письмо с просьбой отдать посмертные почести командующему военно-морских сил Франции в Средиземном море. Он взывал к тому чувству братства, что связывает всех храбрых людей, заставляя бороться с живым врагом, но чтить врага павшего.

Я счастлива сказать, что этот призыв был услышан. Несколько дней спустя, то есть 24 февраля, лорд Кейт дал Нельсону приказ присоединиться к судам, блокирующим Мальту, чтобы исполнить долг государственной важности, на самом же деле, как мы увидим, скорее затем, чтобы удалить его от меня. Приказ сопровождался особыми инструкциями о действиях, которые надлежит предпринять, если Ла-Валлетта сдастся. Адмирал при этом подчеркивал (и здесь намерение разлучить нас проявлялось самым очевидным образом), что, поскольку до Палермо слишком далеко, местом встречи надлежит избрать Сиракузу, Мессину или Аугусту.

Этот приказ довел до предела отчаяние Нельсона. Так вот какая награда уготована ему за потерянный глаз, искалеченную руку и за рассеченный лоб; вот чем ему платят за Абукир, за девять неприятельских судов, сожженных и потопленных, — мелочными гонениями, вмешательством в самые интимные обстоятельства его личной жизни, способным нанести ему глубочайшую сердечную рану!

В тот же день он послал адмиралу такой ответ:

Несмотря на это послание, Нельсона, вопреки его воле, все-таки удерживали на Мальте, пока 10 марта, не ожидая ни капитуляции Ла-Валлетты, ни позволения лорда Кейта, он поднял паруса и направился в Палермо, куда прибыл как раз тогда, когда происходили торжества по случаю довольно курьезной свадьбы: генерал Актон в возрасте шестидесяти семи лет женился на своей четырнадцатилетней племяннице. Поспешу заметить, что от этого брака генерал впоследствии имел трех детей.

Я, кажется, уже довольно ясно дала понять читателю, что никакой близости между ним и королевой давно не было; если же меня спросят, с каких пор она прекратилась, я отвечу, что это произошло после смерти князя Караманико.

Нельсон был очень рад снова видеть нас. Должна сказать, что, если оставить в стороне желание быть ближе к нам, он и в самом деле был серьезно болен; к тому же новая немилость, постигшая меня и воспринимаемая им как личное оскорбление, до крайности усугубляла его раздражение против английского двора.

С тех пор как французы захватили Мальту, Мальтийский орден впал в ничтожество. Но Павел I, желавший снискать славу императора-рыцаря, объявил себя великим магистром этого ордена и стал раздавать от его имени жалованные грамоты.

По просьбе Нельсона он послал капитану Боллу Большой крест с почетным командорством, и сэр Чарлз Уитворд, сообщая милорду эту новость, одновременно объявил ему, что я удостоена звания кавалерственной дамы Малого креста того же ордена.

Сэр Уильям отослал в лондонскую канцелярию письмо, полученное от сэра Чарлза Уитворда, и мой патент, добиваясь для меня позволения носить этот крест.

Канцелярия даже не соблаговолила ответить; Нельсон со своей стороны написал туда — то же молчание.

После этого Нельсон принял окончательное решение требовать если не отставки, то, по меньшей мере, отпуска, который он собирался провести вместе с нами в Лондоне. Кроме того, поскольку сэр Артур Пейджет, присланный на место сэра Уильяма Гамильтона, уже прибыл, а сэр Уильям, не испытывая желания дать отчет в чем-либо, просто предоставил своему преемнику посольство, особняк и архивы, мы решили покинуть Палермо, сесть на «Громоносный» и отправиться в Неаполь, чтобы провести там два месяца. По истечении этого срока мы бы вернулись в Палермо, чтобы взять на борт королеву и доставить ее в Вену, ибо она рассчитывала посетить ее, а после возвращения в Неаполь мы бы продолжили путешествие, имевшее конечной целью Лондон.

Итак, сообразно с нашими намерениями, в первых числах апреля мы с сэром Уильямом, на время распрощавшись с королевским семейством, двинулись в путь на «Громоносном».

Но возвратиться нам пришлось раньше, чем мы предполагали.

Как я говорила, появлению Бонапарта во Франции суждено было изменить лицо Европы, что же касается лица Франции, то оно, в сущности, уже успело измениться. Как только была упразднена Директория и назначен первый консул, Бонапарт обратил взор в сторону Италии, отвоеванной Суворовым и Меласом.

Мелас оставался в Италии один; Суворов, разбитый Массеной под Цюрихом, отправился к Павлу I докладывать о своем поражении.

К концу мая стало известно о переходе Бонапарта через Альпы с армией в 40 000 человек.

Королева подумала, что настало время нанести визит своему племяннику. Военная удача Бонапарта могла последовать за ним с берегов Нила до истоков По, а в этом случае кто знает, какие волнения может вызвать в Италии новая победа французов!

Нельсону со своим «Громоносным» предстояло поступить в распоряжение королевы, отъезд которой был назначен на 8 июня, но потом отложен на два дня.

Наконец, 10 июня королева, три принцессы, принц Леопольдо и мы с сэром Уильямом взошли на борт «Громоносного», и он отплыл в Ливорно в сопровождении «Принцессы Шарлотты», «Александра» и неаполитанского пакетбота. Плавание было великолепно, и со славным ветром мы подошли к Ливорно 14-го, то есть в день, когда Бонапарт выиграл сражение под Маренго.

До 16-го нам не удавалось сойти на берег, так как ветер посвежел и море стало слишком бурным.

Только 16-го в девять утра мы смогли сесть в шлюпку лорда Нельсона и причалить у лестницы Финоккетти. Прибытие королевы собрало громадную толпу. Ступившую на сушу Каролину приветствовали генерал барон Фенцель, правитель Ливорно и, наконец, герцог Строцци, которому великий герцог поручил сопровождать королеву повсюду, куда она пожелает отправиться, в то время как кавалер Сергарди, главный распорядитель королевских имуществ, должен был возмещать все расходы во время ее пребывания в Тоскане.

Мы сели в ожидавшие нас экипажи и двинулись к кафедральному собору, где был отслужен «Те Deum» в честь благополучного прибытия неаполитанской королевы.

Входя во дворец, мы были встречены герцогиней д’Атри, специально прибывшей из Флоренции, чтобы принять королеву. Вечером мы отправились в театр, где наше появление вызвало неистовые рукоплескания.

Никто еще не знал о сражении, проигранном у стен Алессандрии.