Онлайн чтение книги Ты и я You and I
Глава XI

"Наконец-то я снова живу", — думала Тото, голодная и счастливая, откусывая кусок забавного толстого бутерброда и ласково поглядывая на баварцев в их шляпах-котелках, украшенных бантами.

Бавария — Вауеrn — шипящий акцент, странные наряды мужчин, запах горячего кофе, который развозят по платформе, толпы встречающих, смех и плач, зимнее солнце, купе с плюшевыми диванчиками, горячий пол, обжигающий подошвы! Все напоминало встречу с добрым старым другом! Все было овеяно тихой радостью возвращения домой! Каждый телеграфный столб, казалось, спешил ей навстречу, шепча слова привета!

Карди, Тото и Скуик проделали тот же путь два года тому назад. Но Тото не позволяла себе возвращаться к этим воспоминаниям. Не надо думать о Карди — он уже не прежний Карди и не будет прежним никогда.

— Einsteigen! — проревел кондуктор, и Тото, взобравшись по высоким ступенькам, уселась в своем уголке и задумалась о власти любви все изменять и преображать.

Пока не любишь — ты простой смертный, один из многих, добр понемножку ко всем, рад помочь другому. Но стоит полюбить — и ты уже весь принадлежишь одному существу, и никто больше, ни одна душа ничего не значат для тебя. С этим ничего уж не поделаешь, очевидно. Так было с Карди. И с Викторин тоже. Теперь кажется неправдоподобным, что какие-нибудь шесть месяцев тому назад Карди принадлежал ей и был как будто доволен. Но стоило Вероне позвать — и Карди, ее и Скуик, перестал существовать.

"А все-таки я не забыла бы Карди, даже если бы полюбила кого-нибудь, — думала Тото. — Никак не могла бы забыть, как чудесно нам жилось вместе. Когда у меня болело горло, например, дэдди ради меня отказался от поездки на яхте, остался со мной в Биаррице и учил меня играть на пианоле, и мы клеили с ним карусели и вырезывали человечков из коричневой бумаги, — а ведь это было всего два года тому назад".

Она вздрогнула: сосед по купе уронил к ее ногам книгу и, поднимая, рассыпался в извинениях.

Тото улыбнулась ему, ответила несколькими словами по-немецки, заметила, что он высок ростом, белокур и чересчур тщательно одет, — и тут же забыла о его существовании.

А молодой человек, выйдя из купе, подошел в коридоре к другому — по фигуре и общему виду его двойнику — и сказал, выпуская дым своей папиросы через нос:

— Англичанка или американка, но не из породы Эмм, дорогой, — за мной пять крон!

Оба раскатисто захохотали, затем тот, что был помоложе, высказал предположение:

— Из той проклятой Комиссии, наверное. Секретарь, пожалуй. А шляпа у нее все-таки парижская!

— Пока не угасла последняя искра жизни, есть надежда, — поддразнил его приятель. — Раз налицо парижская шляпа, есть шанс.

— Так или иначе, — серьезно сказал Аксель Штром, — такое лицо не забывается. Я тотчас узнаю ее, если встречу. А едет она в Вену! Я узнал у контролера.

Он был настолько заинтересован, что этого хватило ему на весь скучный переезд до Вены, длившийся еще целый день. А когда поезд остановился на венском Hauptbahnhof, любопытство его разгорелось с новой силой.

Они с Эрнестом ездили в Париж поразвлечься, и о возвращении своем никого не известили; никто их не встречал, поэтому Аксель имел полную возможность всецело посвятить себя наблюдениям над Тото.

— Один чемодан, ничего больше, — сообщил он Эрнесту. — Секретарь, конечно. Никто ее не встречает. Ох, эта Комиссия! Держу пари, что она отправится в "Бристоль", — все они там останавливаются, и Комиссия работает в большом зале.

Он ринулся вперед, чтобы подслушать, какой адрес назовет Тото шоферу, и вернулся к менее впечатлительному посмеивающемуся Эрнесту с информацией:

— О, небо, она едет на Марктгассе, братец!

— Да пусть ее, — добродушно уговаривал Эрнест, — пусть едет, куда хочет! Поедем и мы по домам!

— Одну минутку! — взмолился Аксель. — Я только запишу адрес в записную книжку. Ну, теперь готово — вперед, друг!

Вена сияла, Вена смеялась, Вена музицировала, низложенная и обездоленная столица; город, где десятки, тысяч людей молча и мужественно голодали, — она скрывала нищету и свои лохмотья и по-старому являла миру картину веселого разгула, радушного гостеприимства, жизни, брызжущей смехом с оттенком иронического всепонимания.

— Там самый воздух искрится, — говорил Карди Тото, когда они в первый раз ехали в Австрию. Вена — маленький Париж, но без его зловещего фона. Опереточная столица, перенесенная в реальную жизнь!

А Скуик прочувствованно вздыхала, и слезы блестели в ее голубых глазах:

— Ах! Вена — родной город, моя родина! Там смеются — оттого что счастливы, там развлекаются, но совсем безобидно!

Все маленькие кафе были освещены и переполнены. Тото видела, проезжая, что напитки подавались военного времени, а в окнах были выставлены лишь макеты товаров, но все кругом ярко сверкало, имело праздничный вид.

"Я обожаю это, обожаю, — твердила про себя Тото, — а — еще минутка — одна минутка — и я подъеду к дверям дома, где живет Скуик. Дорогуша моя, я еду, еду к тебе, а ты и не знаешь… Воображаю, как заволнуешься".

Такси свернуло в узкую боковую улицу, свернуло еще раз, выехало на трамвайную линию и, сделав резкий поворот, остановилось перед огромным многоэтажным зданием.

— Na! — весело объявил шофер. — Hier sind wir!

Он взял чемодан Тото, донес его до лифта, который действовал автоматически, получил деньги и исчез.

Тото увидала надпись "Frau Mayer" на карточке против шестого этажа. Она нажала кнопку под цифрой шесть. Немного погодя лифт со скрипом остановился, и она вышла у дверей Скуик. Позвонила. Долгое ожидание. Она попробовала заглянуть в щелку ящика для писем — темно, но вдали, в конце коридора, вероятно, замерцал свет. Она похлопала по ящику. Шаги, стук двери. Наконец входная дверь раскрылась, и выглянула Скуик, с головой, повязанной теплым платком.

Хриплое восклицание, слова:

— Ты… ты… — и Тото уже в объятиях неудержимо рыдающей Скуик.

Обнявшись, прошли они узким коридором, где Тото все время толкалась плечом в стену, в маленькую комнату, в которой, видимо, первое место принадлежало фотографии Тото; там носился запах жареного лука.

Тото опустилась на колени подле кресла, в которое почти упала Скуик, и заглянула ей в лицо.

— Ты была больна и не написала мне.

— Теперь я здорова, — отвечала Скуик, едва дыша, сморкаясь и беспомощно заливаясь слезами и улыбаясь сквозь слезы, — теперь я совершенно здорова. О, моя голубка, маленькая моя, расскажи мне все. Наконец-то они позволили тебе приехать. Верно, сказали себе: "Она несчастна в этой богатой школе, а у Скуик, хоть там и тесно, и бедно, — она будет довольна". Да?

Тото сидела на корточках, заливаясь смехом, как дитя.

— Ничего похожего, дорогуша, ни капельки не похоже. "Они" — то есть дэдди и Верона — ничего об этом не знают, а мадам Ларон сейчас, должно быть, так выходит из себя, — я телеграфировала ей из Мюнхена, — что больше и слышать обо мне не захочет. Я убежала, дорогуша! Не могла вытерпеть больше ни получасика. Я просила, чтобы меня отпустили сюда на Рождество, но разрешения не получила и тогда просто собрала кое-какие вещи в чемодан и села в экспресс. Доехала очень хорошо. Родная моя, дорогая, ты понимаешь, что мы — ты и я — вместе, не все ли теперь равно, какая погода и все прочее!

— Если бы я только знала, крошка моя, — запротестовала Скуик, плача и смеясь одновременно. — У меня даже яйца лишнего не найдется — яйца здесь ужасно дороги. И так как я немножко простужена, а Фари недавно получила лук — гостинец от родных, живущих в деревне, — то… но и масла, голубка, масла нет у меня…

— Все будет завтра, — весело объявила Тото. — И яйца, и все, что может быть полезно тебе. Я страшно богата. Дэдди прислал мне пятьдесят фунтов, они у меня в английских деньгах — я разменяла в Париже, есть и несколько сот франков. Мы устроим себе настоящее Рождество, и будет маленькая елка.

Она остановилась и опять опустилась на колени подле Скуик.

— Ты-то рада мне, да?

Скуик перестала плакать. Она смотрела на Тото с серьезной нежностью, которая была красноречивее всяких слов.

— В тебе вся моя жизнь, — очень тихо сказала она.