Онлайн чтение книги Ты и я You and I
Глава XVIII

— Это ускорит дело! — говорил Ник.

— Сколько времени ты проездишь?

— Недели две, может быть, месяц!

Тото сидела на маленькой скамеечке у ног Ника. Тут она встала на колени и заглянула ему в лицо.

— А если… если ты не поедешь и предоставишь все адвокатам — на сколько времени может это затянуться… пока ты не будешь свободен?

— Не знаю, радость моя…

Тото чуть улыбнулась.

— Все мое настоящее сейчас в моих объятиях — вот только кусочек спины не могу захватить, а если ты уедешь — настоящего у меня совсем не будет, и будущее — самое неопределенное.

— Я хочу быть свободным, хочу иметь право добиваться твоей руки, хочу жениться на тебе, чтобы ты была со мной всегда — в настоящем и в будущем, — торопливо убеждал Ник.

— Сейчас для нас такое чудесное, дорогое-дорогое время, — мечтательно продолжала Тото, — я просыпаюсь и знаю: в четыре часа или в три, если это скучное английское правительство сможет обойтись без него, он будет здесь… И мы начнем с того, что будем целоваться, потом будем говорить, говорить, потом будем пить чай со Скуик, а чай он пьет с двумя кусками и с ломтиком лимона — иноземный фрукт, очень-очень дорогой в разоренной войной Австрии, — но он на это и внимания не обращает, — ужасно беспечный человек, когда дело касается лимона! Потом чай кончен, стемнело, и Скуик засыпает, и мы шепчемся, и он закуривает папироску, а я обозреваю, все ли мои владения в целости! Вот, например, ямочка на затылке, где такие густые волосы? Благополучна ли она? Надо спросить, не носил ли он чересчур тесные воротнички? Они всегда сидят на нем так прекрасно, что я начинаю тревожиться, понимаете? О, Ник, я кажусь тебе совсем дурочкой, да?

— Вот это замечание первое вызывает у меня сомнение в твоей мудрости; ну, продолжай, рассказывай, что бывает дальше?

— Несколько похоже на наставления, которые даются на нотах шопеновских ноктюрнов: con passione, molto sehtimentale! Почему гораздо легче говорить откровенно, ничего не тая, в сумерки, чем утром или днем? Отчего в темноте два человека чувствуют себя такими близкими-близкими? Кажется, в полдень я бы не решилась сказать тебе, как говорю сейчас: "Я люблю тебя, я люблю тебя, каждый мой кусочек любит тебя, хочет тебя… И мои мысли идут к тебе, все желания связаны с тобой. Я обожаю тебя… я чувствую каждое твое прикосновение…"

Скуик молча признала сложившееся положение. Она была очень слаба и хотела лишь одного: чтобы Тото была счастлива, а Тото так и излучала счастье.

Появление Темпеста освободило старуху от многих тревог, главное — от подавляющего чувства ответственности, которое не покидало ее с того момента, когда Тото, доверчивая и радостная, свалилась ей как снег на голову.

И Темпест так помолодел, так искренне был увлечен, такой был красивый!

Тото скоро обнаружила, что Скуик тайно восхищается наружностью Ника, пришла от этого в восторг и стала затем усиленно распространяться на эту тему, теша себя так же, как и Скуик.

— Знаешь, Скуик, — серьезно говорила она, — волосы у него растут удивительно: не спускаются чересчур низко на шею и не отходят чересчур далеко от висков, и пробор — узюсенький, такие они густые! Он не мажет их брильянтином, а чем-то смачивает, и пахнет от них чудесно — немножко кедровым деревом и немножко повиликой! А его ресницы! Совсем непохожи на девические — густые и короткие! И знаешь, когда его целуешь — он всегда такой прохладный… вначале!

Скуик обычно лежала с закрытыми глазами, когда Тото присаживалась к ней на кровать и принималась обсуждать то, что она называла "голыми фактами".

— Бэби, похожий на Ника!.. О, Скуик, ведь ты бы обожала его? Я ни за что бы не стала распускаться раньше времени, как бы плохо себя ни чувствовала. Я заказала бы себе платья с напуском спереди, широкие, но красивые. Помнишь, когда мы были в Лондоне, как злилась тетя Бриджет, когда узнала, что у нее будет бэби? А я так прямо и сказала Нику, что ужасно обожала бы своего.

— Ты сказала это мистеру Темпесту? — простонала Скуик.

— Да… Отчего же было не сказать? Ведь это будет и его бэби.

— А он что сказал? — спросила Скуик (любопытство оказалось сильнее стыдливости).

— Он сказал, что у меня, конечно, должен быть бэби и с такими же зелеными глазами, как у меня. И пусть у него подбородок дрожит, как у меня, когда я смеюсь.

— Der liebe Himmel! — воскликнула Скуик, откидываясь назад на подушки.

— Ты будешь его бабушкой, и мы будем поручать его тебе, когда захотим удрать — мы, наверное, захотим удирать! Ты будешь его единственной бабушкой! Вот-то Верона разозлится! Но дэдди тоже будет любить его, я знаю. Странно, Скуик, что мы так давно не получаем писем!

— Твои родители путешествуют, — заметила Скуик, что не потребовало от нее особых умственных усилий, так как чета Гревиллей уже полгода как путешествовала более или менее непрерывно.

— Конечно, но в путешествиях ведь не атрофируется способность держать перо в руке, — возразила Тото.

Но долго огорчаться она не могла: через час придет Ник.

Он пришел, и вид у него был усталый и расстроенный.

— Мне надо ехать в Рим, бэби, этой же ночью. Я вернусь, как только смогу. Пришлю, конечно, телеграмму. Ты меня встретишь. Сегодня мы пообедаем где-нибудь вместе, потом потанцуем.

Они поехали к Фишеру, обедали там, и все глазели на Тото, которая на время забыла, что Ник сегодня уезжает, жила настоящей минутой и радовалась всей душой.

Ник хотел отвезти ее домой, но она упросила, чтобы он позволил ей проводить его на вокзал: "Будто мы уже в самом деле женаты; то же такси отвезет меня потом домой; зато я не потеряю ни одной минуточки, которую могла бы провести с тобой. Да?"

В автомобиле они прижимались друг к другу и целовались, как это до них проделывали миллионы людей в этих укромных тряских убежищах. Нечто в этом роде подумал Темпест, когда Тото, смеясь, прошептала у самых его губ: "Меня никогда еще не целовали в такси!"

Темпест с горькой усмешкой и с нежностью по адресу Тото подумал, что из всех женщин, которых он целовал, она одна могла этим похвалиться!

И она вдруг показалась ему такой маленькой, такой беспомощной, нуждающейся в любви и защите.

Он крепко прижал ее к себе, торопливо заверяя:

— Я вернусь при первой возможности.

Он сговорился с шофером, который должен был отвезти Тото домой, и они рука об руку вошли в помещение огромного вокзала. Локомотив экспресса шумно пыхтел, на платформе толпился народ, прошла с пением и музыкой кучка молодых людей — студентов-чехословаков, в каракулевых шапках, сдвинутых на затылок, с розетками из лент в петлицах пальто.

Тото вдруг задрожала, почувствовав себя чужой, затерянной, и отчаянно вцепилась в руку Ника:

— Я не в силах расстаться с тобой, дорогой.

И раньше уже — раза два — сердце его сжималось тревогой за нее, когда он видел, как глубоко и остро она все переживает; пустяки поднимали целую бурю — то он не успел заехать за ней, как обещал, то Скуик стало хуже, — помнится, это омрачило даже радость свидания в тот день.

Ник крепко обнял ее.

— Крошка моя любимая! Будь мужественна. А то мне очень тяжело уезжать. Позволь мне усадить тебя в такси. Не могу примириться с тем, что ты останешься тут, на платформе, одна.

Но Тото не хотела уходить.

— Хочется побыть с тобой до последней минуты. Любименький, ты, наверное, захватил все, что нужно? Бутылку с горячей водой?

— Никогда в жизни не брал с собой, бэби!

Он засмеялся, стараясь рассмешить Тото, но широко раскрытые зеленые глаза темнели и не улыбались.

— Не знаю… у меня такое чувство… будто "кто-то прошел по моей могиле", как говорила моя старая няня. Ник, тебе не приходило в голову хоть разочек за те дивные часы, что мы провели вместе… не приходило в голову на одну секундочку, что умри мы — ты и, я, — никто бы не мог помешать нам любить.

Темпест решительно повернулся к ней и сказал очень ровным голосом:

— Послушай, голубка, это не годится! Что за мрачные мысли! Ты просто устала. Я усажу тебя в такси, и ты покатишь прямо домой, а там — бутылка с горячей водой, допустим, и — это приказание! — успокаивающее лекарство, которое Уэбб должен прописать тебе завтра. Обещаешь?

— Обещаю, — ответила Тото.

Ник усадил ее в автомобиль и стал целовать, прощаясь.

С вокзала доносились к ним голоса студентов, которые пели какую-то народную песню, проникнутую тоской изгнания.

Слезы закапали на губы Ника.

Он отшатнулся.

— Тото, Бога ради, не плачь.

У него вдруг явилось безумное желание сказать:

"Поедем со мной" — и, будто угадав его мысли, Тото зашептала:

— Возьми меня с собой! О, возьми меня с собой! — Громко прозвучал колокол.

— Мне надо бежать, радость моя, — заторопился Ник. — Не отпускай меня со слезами. — Улыбнись своей милой улыбочкой. Прощай, крошка моя, достань же лекарство.

— Адрес, твой адрес!.. — крикнула Тото, но он уже скрылся в дверях вокзала.

Такси затрясся в холодной ночи, свинцовая тяжесть легла на душу Тото. Она дала шоферу баснословную сумму, обещанную Ником, и устало взобралась по лестнице: лифт испортился — это переполнило чашу.

В холле было темно; в квартирке царило глубокое молчание.

Она двигалась бесшумно; если Скуик устала, она не станет будить ее, хоть ей и нужно утешение.

Но из-за двери в кухню, чуть приоткрытой, пробивался свет.

Скуик сидела спиной к дверям, в качалке; Тото сразу заметила, что огонь потух, и сказала, стараясь казаться веселой:

— Скуик, дорогая, зачем же ты упустила огонь, это нехорошо, это…

Она замолчала. Какая-то страшная тишина царила в маленькой душной комнате с ее арсеналом пестро расцвеченной глиняной и фаянсовой посуды и крытым клеенкой столом, над которым Тото так часто подтрунивала.

Она подошла к качалке. Скуик сидела спокойно, понуря голову и опустив руку, в которой она держала английскую газету "Таймс". Тото вспомнила, что Ник принес ее, сказал, что сам не успел прочесть, но захватил на случай, если Скуик или Тото захотят прочитать.

— Скуик, дорогая, — громким шепотом позвала Тото, — Скуик… — Она опустилась на колени и с безумной мольбой заглянула в доброе, склоненное лицо. — Скуик… прошу тебя… прошу тебя…

Голос ее оборвался, не вставая с колен, она нагнулась вперед; голова ее слегка дергалась, дыхание вырывалось с трудом.

Медленно-медленно поднялась она с колен. Обвела невидящими глазами комнату, сделала несколько шагов, пошатнулась и вдруг, спотыкаясь, задыхаясь, рыдая, выбежала из комнаты, бросилась по коридору к дверям, распахнула их и стала не переставая кричать: "Фари! Фари!.."

Фари еще не спала; она появилась на пороге своей комнаты в веселом изумрудно-пунцовом кимоно, с такими же пунцовыми губами. Тото подбежала и ухватилась за нее. Говорить она не могла.

— Иду, иду, — мягко сказала Фари. — Успокойся, малютка, Фари идет.

Возможно, она догадалась; во всяком случае, она поняла, как только вошла в кухню. Она усадила Тото в кресло.

— Посидите здесь и не оборачивайтесь минутку, — сказала она.

Немного погодя она подошла к Тото.

— Она умерла, голубка. Умерла, верно, так спокойно, как только можно желать. Вот что надо сделать. Пройдите ко мне и позвоните доктору Уэббу; я побуду здесь. И не торопитесь возвращаться. Там у меня горит еще огонь — я собиралась пить кофе, уже налила себе чашечку, выпейте ее за меня. Номер телефона Уэбба — Пратер, 014. Звоните, пока не — дозвонитесь.

Тото вернулась с лицом почти ничего не выражающим. Она ходила за Фари по пятам, куда бы та ни направилась. Скуик положили в спальной. Она лежала такая спокойная, будто спала здоровым, нормальным сном.

Адриан Уэбб сначала держал себя как профессионал, потом размяк. Обнял Тото.

— Тото, послушайте, не надо так расстраиваться. Я не хотел говорить вам, но фрау Майер, бедняжка, не могла уже поправиться, жила бы инвалидом. А смерть была легкая, без всяких мучений, это я знаю наверное. Разве вас это не радует?

— Да, — беззвучно ответила Тото. — О да!

Газета, которую Скуик держала в руках, лежала в кухне на столе.

Адриан Уэбб сказал беспечно:

— Интересно знать, не прочла ли фрау Майер что-нибудь такое, что разволновало ее?

Он машинально, как это обычно делается, отыскал список умерших и, не подумав, стал громко читать; одно имя тотчас привлекло его внимание: "Теренций Гревилль… Это не родственник?.." — и остановился, проклиная самого себя, взбешенный собственной несообразительностью.

Тото взяла из его рук газету и прочла. Подняла глаза на Уэбба.

— Это Карди… это дэдди… — запинаясь, проговорила она. — Это Карди… Как вы не понимаете!.. — Голос ее замер, она сделала над собой усилие и уже совсем неразборчиво произнесла:

— Черно… холодно… Карди… — И упала на руки Адриана Уэбба.