Онлайн чтение книги Загадочная жизнь мисс Айви
Глава 4

– Нам кажется, тебе стоит съездить к родственникам в Чунцин, – сказал Шэнь, когда вся семья собралась за обеденным столом.

Прошло четыре дня после дня рождения Гидеона. Синяк на лбу Айви приобрел бледно-зеленоватый оттенок, как у гниющего лайма. Заколов челку набок, она села напротив матери. Она никому не улыбалась и, кто бы с ней ни заговорил, смотрела собеседнику прямо в глаза и очень прямо держала спину. В каждом ее ответе сквозило чувство собственного достоинства; еду перед тем, как проглотить, она пережевывала по тридцать раз.

– Тетя Хон скучает по тебе, – продолжил отец, – и приглашает в гости. Отличная возможность вспомнить китайский и пообщаться с двоюродными братьями и сестрами. Моя кузина Суньжи хочет взять тебя в путешествие. Она очень образованна. Вы точно поладите. Можешь остаться там до конца летних каникул.

Айви успела сделать только двадцать три движения челюстями. На краю сознания замаячили первые панические мысли.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Самолет послезавтра, – вмешалась Нань.

– А я полечу? – спросил Остин.

– Нет.

– Так нечестно!

– Тебя-то не изгоняют, – заметила Айви.

– У нас нет столько денег, – ответила Нань.

Айви мало что помнила о Чунцине, но по бабушкиным рассказам представляла родину рассадником коммунистов и оплотом фермеров, грязных землянок и всеобщей травли. Когда они с Остином плохо себя вели, родители пугали их этим местом: «мы отправим тебя обратно в Китай», «ты и недели не продержишься с настоящими китайскими детьми».

Вечером накануне вылета Мэйфэн принесла внучке полотенце, вымоченное в горячей воде с сушеными травами. Это было ее универсальное средство от любых недугов – теплое полотенце на голову и грелку к ногам.

– Что с тобой? В последнее время ты сама на себя не похожа, – спросила она, укладывая полотенце Айви на лоб. Та продолжала молчать, хоть на мгновение и ощутила прилив необузданной радости: бабушка все-таки заметила, что что-то с ней было не так. – Хорошее лекарство не всегда приятно на вкус. Хватит разыгрывать драму. Мы не в театре. Я уже устала видеть твою кислую мину.

По телу Айви горячими волнами прокатилась боль.

– Знаешь, сколько денег на эту поездку потратили твои родители? Мама копила много лет и сама собиралась к тете, но решила, что тебе эта поездка будет куда полезней. Она тебя очень любит и готова сделать все ради твоего благополучия. Даже если это поначалу принесет боль и наполнит твою душу ненавистью. – Проследив за угрюмым взглядом внучки, устремленным на комод, где раньше лежала пачка дисков, Мэйфэн добавила: – Не стоило приносить сюда весь этот мусор.

– Это не мусор.

– Эти вещи попали к тебе нечестным путем.

– Это ты во всем виновата.

– Я старая глупая китаянка, которая вот-вот помрет. Чего мне терять? А вот ты – гражданка США.

Горячий пар от полотенца окутал ее рот, нос и веки. Айви вспомнила класс рисования, откуда открывался роскошный вид на осенний двор, украшенный тополями пшеничного цвета. В тишине можно было услышать едва уловимый всплеск от четвертака, падающего на дно фонтана у статуи святого Марка, которая тянулась к холодному синему небу.

Мэйфэн вздохнула; от этого под ней заскрипела кровать. Затем принялась говорить. Айви подумала, что это очередная ностальгическая тирада о Китае, поножовщинах в тени мокрых аллей, голоде, аппетитной яичнице на Новый год и нищете, – и отчасти она не ошиблась. Однако эту историю бабушка еще никогда никому не рассказывала. Это была тайна, которую она хранила вот уже тридцать лет.

* * *

Сорок четыре года назад Нань Мяо родилась в деревне Синь Чан, расположенной в горной котловине провинции Сычуань, через которую протекало три реки, пересекающихся друг с другом у устья Янцзы. Это была цветущая и плодородная долина с долгим жарким летом и влажной, умеренной зимой. Дожди начинали лить в июне и заканчивались лишь весной следующего года – а затем всю местность окутывала живописная дымка, идеально подходящая для акварельных пейзажей, которые на своих полотнах пытались воссоздать многие художники. Из-за держащейся весь год высокой влажности и рациона из горных овощей, сваренных в чанах с кипящим маслом чили, кожа местных жителей приобретала глянцево-жемчужный оттенок, – ни сухости, ни малейшего прыщика. Молва о сычуанских девушках мгновенно разлетелась по всему Китаю, и люди окрестили их «ла мей нюй» , что в переводе с китайского значит «жаркие красотки».

Сильнее всего среди всех деревенских красавиц выделялась Нань. Она родилась в самый разгар июльских дождей, став второй из четырех дочерей в семье. Однако когда акушерка впервые взяла ее в руки, Мэйфэн сморщилась от разочарования: младенец перед ней был костлявым и желтокожим. Хуже того, это была девочка. Мэйфэн с Инь решили назвать ее Нань, то есть «мужчина», чтобы в будущем она смогла обеспечить их так, как это сделал бы сын.

Инь разводил свиней и кур на крохотном участке земли, Мэйфэн работала продавщицей за жалкие гроши. Они владели небольшим ларьком на колесах (обычная стеклянная будка), в котором торговали сигаретами, газетами, жвачкой и прочей мелочовкой. Спустя неделю после рождения дочери Мэйфэн положила Нань в соломенную корзину, которую привязала к спине, и вернулась на работу. Никто даже подумать не мог, что внутри лежал ребенок.

В течение нескольких лет у Мэйфэн родилось еще двое детей, обе – девочки, и они с Инем перестали надеяться на появление сына; и четырех детей прокормить было сложно. Семья жила за счет собственных посевов, на выручку от продажи овощей и небольшую зарплату Мэйфэн; они покупали только то, что не могли вырастить. Но не хватало и этого. Дети постоянно болели. Лекарства и посещения врача опустошали семейный бюджет, скромно ютившийся под прогнувшимися кроватными ламелями. Нань бросила школу ради работы на ферме вместе с отцом, а ее старшая сестра устроилась на кроличью бойню. Две младшие девочки были еще слишком малы. Деньги и еда, еда и деньги – таков был жизненный догмат семейства Мяо.

Впервые Шэнь Линь увидел Нань, когда она продавала овощи, держа корзину на сгибе локтя. Две густые черные косы свисали до самого пояса. Ему было тринадцать, а ей пятнадцать, но, по его словам, он уже тогда понял, что она станет его женой.

Разумеется, Нань даже не обратила внимание на низкорослого тощего поклонника со смуглой кожей. Он, скорее, смахивал на ребенка. Как и все деревенские девушки, она была без ума от Аньмина Ву.

Его родители работали учителями, но известность их семье принес дедушка, преуспевающий портной, к которому девушки со всего Сычуаня сбегались ради ципао и прочих праздничных нарядов. В отличие от остальных мальчишек в тусклых серах костюмах Аньмин всегда одевался по последнему слову моды, согласно шанхайским трендам. Помимо этого, он отличался в учебе и спорте: произносил речь на выпускном, являлся президентом класса и даже поставил рекорд в беге на четыреста метров.

В выпускном классе Аньмин прошел пробы в школьный спектакль и получил главную роль: он должен был сыграть скромного фермера, влюбившегося в лунную богиню в исполнении Нань. Аньмин, разумеется, уже слышал о ее красоте, но когда он как следует ее рассмотрел – густые ресницы, белая как лепестки цветов кожа и легкий румянец, – то понял, что должен быть с ней. За время репетиций они влюбились друг в друга так же чисто и светло, как и их персонажи. Хотя романы между учениками строго порицались, Аньмин все равно ухаживал за Нань, и все считали их отличной парой.

Все, кроме Мэйфэн.

Начался 1967 год; к власти вернулся Мао Цзэдун. Cемейство Ву, благодаря нескольким поколениям талантливых дельцов располагавшее значительными накоплениями, явно относилось к буржуазии. Мэйфэн прекрасно понимала, что рано или поздно хунвейбины придут за Аньмином, его братьями, сестрами и остальными родственниками и вышвырнут их из дома, заставив трудиться до самой смерти. О деньгах, собственности и титулах можно было позабыть. Ни красота, ни таланты не спасли бы Аньмина от того, что он носил фамилию Ву. Мэйфэн ни за что не позволила бы дочери связать судьбу с таким человеком.

Она запретила Нань ходить на репетиции (ничем не примечательная дублерша с родинкой в виде звездочки на подбородке вскоре станет знаменитой на всю страну актрисой) и видеться с Аньмином. Чтобы план сработал, она даже решила отправить дочь к тете в соседнюю деревню Нэйцзян. Мэйфэн выбросила все вещи, найденные под кроватью Нань: любовные письма, шпильки и красный матерчатый мешочек с кусочками гибискуса. Она нанесла визит семье Аньмина, где устроила настоящий скандал и приказала матери юноши держать своего сына-бездельника подальше от ее дочери. На крик сбежалась вся деревня. Матери Аньмина ничего не оставалось: она была слишком благопристойна.

Нань так и не удалось попрощаться с любимым. Она переехала в Нэйцзян с плетеной сумкой, в которой лежали две хлопковые рубашки и пара брюк темно-синего цвета, – это была вся ее одежда. Тетя с матерью договорились своевременно изымать любые письма, не давая им даже упасть на порог дома семейства Ву. В следующем месяце Аньмин отправился в Чунцин: он был первым жителем деревни, поступившим в колледж. Правда, к учебе приступить ему не удалось. Не успел он распаковать вещи в общежитии, как хунвейбины схватили его и отправили в трудовой лагерь; на следующий год он скончался там, забитый до смерти парнем, у которого украл пайку батата.

Услышав эту новость, Нань упала в обморок. Оказавшись в Нэйцзяне, она стойко переносила все трудности, в глубине души надеясь, что после колледжа Аньмин вернется в деревню. За то время, что они репетировали спектакль, он пообещал жениться на ней, сказал, что не полюбит никого другого. Они и правда любили друг друга как фермер и лунная богиня, – даже небеса не смогли бы их разлучить.

Но Аньмин умер. Любовь Нань не успела созреть: ее сердце будто застыло на месте, пораженное, полное чувства вины. Она боялась, что он так и не узнал, почему ей пришлось уехать. Ее мать могла придумать что угодно, лишь бы убедить юношу, что Нань уже остыла к нему или того хуже – была обещана другому.

Увидев, что Нань стала буквально таять на глазах, тетя решила немедленно отправить ее обратно к матери. Мэйфэн хватило одного взгляда на дочь, чтобы пройти двадцать километров до храма Улин на горе Цзиньфушань, по соседству с которым в деревянной хижине жила старая пророчица. Она принимала пожертвования от стекавшихся со всей страны паломников, которые желали изменить свое будущее. Мэйфэн попросила ее разорвать связь между Аньмином и Нань – согласно китайскому поверью, даже после смерти красная нить судьбы способна удерживать две родственные души. Она принесла с собой газетную вырезку с новостью о поступлении Аньмина в колледж Чунцина. Взглянув на выцветший черно-белый снимок, провидица сообщила именно то, чего опасалась обеспокоенная мать: связь между влюбленными еще не ослабла. Но затем она успокоила гостью, сказав, что разорвет нить раз и навсегда – всего за пять юаней. Мэйфэн послушно достала деньги из потайного кармашка в нижнем белье.

Провидица провела обряд разрыва – привязала нить к двум камням, один из которых символизировал Аньмина, а другой Нань, и несколько раз пронесла конструкцию над горящими свечами, пока нить не порвалась. Вся процедура заняла не больше двух минут: божества действовали быстро и решительно. Только после того, как Мэйфэн увидела, что от красной нити к бесцветному небу потянулись крошечные струйки дыма, она поверила, что ее дочери больше ничего не угрожает. Домой она вернулась бодрой и энергичной. Оставалось только ждать.

Шли годы. Инь скончался во сне от пневмонии: ничем не примечательная смерть, как и вся его жизнь. Мэйфэн пришлось в одиночку воспитывать четырех дочерей, вместе с этим взяв на себя всю работу по дому и хозяйству. В пятьдесят три года она по-прежнему взваливала на плечи тяжелый мешок, с которым шла три километра от рисового поля до дома, – это была работа для женщины вполовину младше нее. «Ты точно доживешь до ста лет, – говорили окружающие, восхищаясь ее образом жизни, – ты ведь так легка на подъем».

Однако от взгляда людей ускользали те бессонные ночи, когда Мэйфэн, нервно ворочаясь в кровати, с ужасом думала о судьбе своей второй дочери. Из-за обморока от анемии и истощения Нань не смогла сдать вступительный экзамен в колледж и устроилась на швейную фабрику. Она жила с матерью, помогая ей с остальными детьми, но по ней явно было видно, насколько она несчастна. У нее не было ни друзей, ни женихов; любые предложения руки и сердца напрочь отвергались, а все выходные она проводила у горящей свечи, штопая дырки на старой одежде. Былая красота постепенно увядала: под глазами у девушки образовались темные мешки, худоба стала настолько болезненной, что косточки на запястьях начали походить на острые валуны. Мэйфэн проклинала старую каргу-провидицу, которая наживалась на надеждах бедных людей, и поклялась вернуться на гору Цзиньфушань, чтобы сорвать зло на «этой шарлатанке». Она даже спланировала поход – с той же настойчивостью, с которой бралась за любые дела: отряхнула пыль с ботинок, собрала еды в дорогу и достала трость. Но буквально на следующий день – стояло раннее зимнее утро с ледяным дождем и шквалом завывающего ветра – на пороге ее дома оказался молодой человек.

– Я пришел, чтобы попросить благословение на брак с вашей дочерью, – сказал он, будто они были старыми знакомыми.

– Пин? – удивленно спросила Мэйфэн. Она подумала, что речь идет о третьей дочери, которая постоянно крутилась вокруг мужчин вдвое старше ее самой.

– Нет, Нань.

Шэнь Линь так и не забыл девушку с корзинкой и двумя косами до пояса. Когда она переехала к тете в Нэйцзян, он изредка видел, как она шла по улице с опущенной головой; на лице у нее была написана совершенно не вязавшаяся с такой красотой грусть. Шэнь следил за ней и тосковал, хотя по окрестностям и ползли слухи о том, что девушке разбили сердце в родной деревне. Шэню было все равно, что когда-то ее сердце принадлежало другому; куда важнее было то, что происходило сейчас, – а сейчас Нань для него была самой желанной женщиной, ради которой он был готов свернуть горы.

Природа не наделила род Линь очарованием, которым отличалось семейство Ву, однако не поскупилась на смекалку и трезвость ума, приправленные долей решительности и азарта. Любой член этой семьи мог внезапно выкинуть что-нибудь эдакое, а после как ни в чем не бывало вернуться к повседневному кропотливому труду. Шэнь никогда не рисковал и не говорил лишнего, но в тот момент поставил на кон все свое будущее, чтобы добиться той, о которой так долго мечтал.

К большому сожалению родителей, считавших, что их сын поступит в крупный университет на медика (тогда в Китае это была одна из немногих престижных, но в то же время «безопасных» профессий), Шэнь окончил местный колледж, получив двойную степень по английскому языку и физике. На последнем курсе он практически без единой ошибки сдал международный языковой экзамен и подал заявку на поступление в магистратуру США. Он никого не знал в Америке и, похоже, был единственным из местных, кто решил попытать счастья за границей, но был уверен: чтобы завоевать гордое и закрытое сердце Нань, нужно быть идеальным во всем.

Получив письмо о зачислении в Саффолкский университет в штате Массачусетс, он вооружился студенческой визой и в то судьбоносное зимнее утро появился на пороге дома Мэйфэн, прося у нее благословения.

Поначалу она ощутила такой прилив облегчения, что ее рука задрожала на деревянной раме. На мгновение она ощутила себя ужасной матерью: ведь это значило, что у нее отнимут ее дочь. Ее бедную непреклонную Нань.

– Я ни за кого не пойду замуж, – вдруг послышался тихий голос из глубины дома.

Мэйфэн и Шэнь обернулись. Словно призрак, сзади в пижаме стояла бледная Нань с мокрыми после душа волосами. В глазах у нее читалось такое горе, что у Мэйфэн сжалось сердце; это чувство, догадалась она, будет преследовать ее до конца жизни.

– Уходи! – рыкнула она Шэню и захлопнула дверь, проклиная себя за мимолетную попытку поверить в невозможное.

Но спустя несколько дней он дождался, когда Нань уйдет на работу, и снова появился на пороге их дома.

– Я уезжаю в Америку, – спокойно, без высокомерия сказал он, – и хочу взять с собой Нань. Взамен я помогу устроиться вашим дочерям, если они закончат колледж и захотят переехать в Штаты.

Сердце Мэйфэн забилось в грудной клетке, словно оказавшаяся в ловушке птица. Америка! Страна свободы! Страна бесконечых запасов еды и воды, электричества и огромных домов по двадцать комнат. Она даже представить себе не могла, что когда-нибудь ее дочери смогут оказаться в таком месте. Любой город за пределами Сычуаня для них был так же маловообразим, как рай.

– Зачем тебе это все? – требовательно спросила она. – Думаешь, Нань так легко добиться? Это единственная приличная девушка во всей округе. Она не выйдет за первого встречного. К твоему сведению, я не позволю какому-то прохвосту без гроша в кармане забрать у меня дочь.

– Я люблю ее, – невозмутимо ответил Шэнь. – И всегда знал, что она будет моей женой.

Мэйфэн принялась внимательно рассматривать юношу, пытаясь найти хоть намек на уловку, на которую любят идти мальчишки, пытающиеся подать собственные похоть и страсть под соусом любви и ответственности – но увидела лишь честного мужчину, порой грубоватого, но совершенно искреннего.

– Нань никогда не выйдет за тебя, – сказала она, чтобы проверить его стойкость. – Никто не стоит даже ее мизинца. Она ни за что не полюбит такого бедного уродца.

– В такоем случае вам придется поговорить с ней.

–  Я ничего не могу поделать.

Мэйфэн приготовилась снова хлопнуть дверью, пусть руки у нее и тряслись от желания пригласить его внутрь.

– Думаю, у вас получится. – настаивал на своем Шэнь, не сводя с нее пристального взгляда.

У Мэйфэн на глазах выступили слезы.

– Она ненавидит меня, – пробормотала она, сама до конца не понимая, почему ей захотелось излить душу этому незнакомцу с высоким морщинистым лбом и носом картошкой. Но что ей делать как матери? В деревне перспектив никаких. Старшая дочь вышла замуж и уехала в Чунцин вместе с мужем-пьянчугой, падким на азартные игры. Две младшие дочери неплохо учились в старших классах и мечтали поступить в колледж, на который Мэйфэн постоянно откладывала деньги, одновременно подыскивая хорошее местечко для их трудоустройства. Только Нань застряла где-то посередине между прошлым и будущим и не могла двинуться ни вперед, ни назад.

Она закрыла глаза.

– Будь с ней добр. Она заслуживает хоть какого-то счастья.

– Непременно, – пообещал Шэнь. – Спасибо вам.

Ставка сыграла. Твердой рукой вытащив пачку сигарет, он предложил Мэйфэн закурить. Она сделала глубокую затяжку. Так они достигли окончательной договоренности.

* * *

– Вскоре после той встречи твои родители поженились, – завершила свой рассказ Мэйфэн.

– Я думала, мама никогда не выйдет замуж. Она же так и сказала. Почему она передумала? – заупрямилась Айви.

Мэйфэн махнула рукой.

– Образумилась и поняла, что твой отец – достойный человек. Они зачали тебя еще в Китае. Потом скопили денег и перевезли тебя к себе в Массачусетс. Сейчас тетя Пин вместе с семьей живет в Пенсильвании – и все благодаря твоим родителям. Даже я успела повидать Америку на своем веку. Я тебе всегда говорила: один успешный брак способен прокормить целых три поколения.

Даже такая трагическая любовная история в передаче Мэйфэн сводилась до нужды в еде и деньгах.

Вскоре Мэйфэн захрапела. Айви еще долго лежала без сна, представляя себе Аньмина Ву, красивого аристократа со светскими манерами, избитого до смерти за кражу тарелки со сладким картофелем. Был ли более отталкивающий способ умереть?

Впервые в жизни она ощутила дрожь при мысли о своем будущем. Разве ее мать не была живым доказательством того, что первая любовь вовсе не всегда бывает легкомысленной и мимолетной, а ее потеря способна уничтожить тебя до основания и заставить сердиться на собственного мужа и детей только за то, что они не стали той семьей, о которой она мечтала? Возможно, и самой Айви была уготована та же судьба. С другой стороны, она переспала с Романом и не капли не сожалела об этом. Значило ли это, что она оказалась сильнее своей матери, которая в такой ситуации скорее наложила бы на себя руки? Значило ли это, что она потеряла всякий стыд и могла вытворить что угодно? Бабушка сказала, что Нань была непреклонна, словно хрупкое деревце, которое повалилось при первом же порыве ветра, но Айви скорее походила на мельницу: она умела любить и была готова терять, но никогда бы не вышла замуж за Шэня Линя с морщинистым лбом и носом картошкой. Жизненный догмат Мэйфэн был ей не по душе. Любовь должна жить сама по себе, а не ради грин-карты для твоей сестры и матери.