Онлайн чтение книги Дыхание Судьбы A Special Providence
Глава вторая

После Вефиля были три года мучительных и безнадежных попыток прижиться в Гринич-Виллидж. Каждый год они переезжали на очередную квартиру-студию: Алиса все искала новые возможности для карьеры, и лишь к концу третьего года, с появлением Стерлинга Нельсона, она избавилась от одиночества.

Никогда, даже в самых отчаянных мечтах, ей не грезилось, что судьба может подарить ей мужчину, подобного Стерлингу Нельсону. Больше того, она давно примирилась с мыслью, что ей больше вообще не встретить мужчину, не завязать сколь-нибудь надежных, прочных отношений, что, вероятно, придется доживать жизнь холостячкой, или, как говорила Натали Кроуфорд, наслаждаясь «счастьем одиночества».

Натали была ее соседкой на Чарльз-стрит, дважды разведенная, бездетная женщина, работавшая на какой-то должности в рекламном агентстве. Она жгла благовония у себя в квартире, верила в спиритическую планшетку, обожала употреблять словечки вроде «simpatico» [27]Симпатичный, приятный (исп.). и имела обыкновение отдыхать от собственного счастья одиночества в компании любого мужчины, которого удавалось заполучить. Алисе она не очень нравилась, по крайней мере она не во всем ее одобряла, но за отсутствием других подруг приходилось мириться хотя бы с такой — проводить массу времени с ней, бывать на ее безумных вечеринках и даже занимать немного денег, когда не хватало уплатить за квартиру.

Ирония была в том, что именно на одной из вечеринок у Натали Кроуфорд ей случилось встретить Стерлинга Нельсона. Он был совершенно не похож на большинство мужчин, знакомых Натали, — мужчин, которые пили без меры и находили развлечение в грубых выходках или бурных ссорах. Он был высок, уверен в себе, аристократичен, с легкой сединой на висках и маленькими усиками; он стоял, спокойно разговаривая, в небольшой группе привлекательных людей, которых она никогда прежде не видела у Натали и которые держались особняком, не присоединяясь к главному веселью, и, едва она увидела его, ей страстно захотелось пробраться сквозь весь шум и сигаретный дым поближе к нему, коснуться рукава его солидного костюма (одет он был со вкусом: в твидовую пару, которая могла прибыть сюда только прямиком из Англии) и дать ему понять, что она тоже не такая, как остальные.

Но жуткий тип по имени Майк Дрисколл, которого недавно вытурили с работы в издательстве, оттеснил ее в угол и потребовал сказать, как она относится к КПП. [28] КПП — Конгресс производственных профсоюзов США.Едва ей удалось вырваться, как Пол и Мэри Энгстрем втянули ее в свою пьяную перепалку.

— Уж если на то пошло, знаешь, кто ты есть? — вопрошал Пол жену, которая содержала его уже почти год после того, как он потерял работу в нью-йоркской «Сан». — Я серьезно, знаешь, кто ты есть? Могу сказать.

— Как он смеет оскорблять меня, а, Алиса? — возмущалась Мэри. — С какой такой стати!

— Слушай, черт тебя дери! Знаешь, кто ты? Поганая сопливая еврейская сучка, вот кто.

И в этот момент она услышала за спиной голос Натали:

— Идите сюда. Хочу познакомить вас с этими милыми людьми. Пол и Мэри Энгстрем, Алиса Прентис — Стерлинг Нельсон.

Меньше всего она ожидала, что первые же его слова, обращенные к ней, окажутся столь приятными и воодушевляющими:

— Я слышал, вы художник.

До конца вечера она не разговаривала ни с кем, кроме него, и Нельсон только с ней. Он и впрямь был англичанином, и из его спокойного, сдержанного разговора она узнала о нем кое-что еще: он находился в Нью-Йорке в качестве представителя британской компании, занимавшейся экспортом, — бизнесмен, слишком утонченный, чтобы серьезно воспринимать свой бизнес, любитель искусства и, несомненно, объехал весь мир. (Только позже она узнала еще более впечатляющие подробности: что в войну он был командиром подлодки и имеет боевые награды, а после войны занимал важные должности в колониальной администрации в странах вроде Бирмы.)

Беда в том, что она не могла ни придержать язык, ни контролировать себя. Не в силах ничего поделать с собой, она только слушала, как несет всякую претенциозную чепуху, а его вежливое, слегка влажное от пота лицо продолжало кивать и улыбаться, и комната смутно, до головокружения, плыла вокруг них. Она знала одно: если перестанет говорить, он может уйти, и начала бояться, что, если остановится, он заметит, что и платье на ней не новое и не особо чистое, и, в чем она почти уверена, под мышками у нее влажные пятна от пота, и волосы требуют расчески, и помада на губах второпях наложена не слишком аккуратно. Ей хотелось укрыться в ванной комнате Натали и привести себя в порядок перед зеркалом, успокоиться, но была ужасная вероятность, что, когда вернется, его уже не будет; так что ничего не оставалось, как стоять, стискивая бокал в горячих, липких ладонях, и продолжать, продолжать говорить. Потом вдруг те, с кем он пришел, стали разбирать пальто, готовясь прощаться, и он сердечно извинился и ушел. Только когда за ним закрылась дверь, Натали Кроуфорд сквозь сигаретный дым налетела на нее с вопросом:

— Разве он не чудо? Не могу представить, где они его нашли, но он просто изумителен, скажи?

И Алиса бочком-бочком попятилась к вешалке, стараясь ускользнуть прежде, чем Натали скажет свое «simpatico»; ей хотелось одного — схватить пальто и выскочить из квартиры, одной вернуться домой, удостовериться, что с Бобби все хорошо, лечь в постель и плакать, что она и сделала.

Так что это было не просто приятной неожиданностью, когда на следующее же утро она подняла трубку звонящего телефона и услышала:

— Миссис Прентис? Это Стерлинг Нельсон.

Когда он навестил ее в студии, она поначалу слегка беспокоилась, что ему не понравятся ее скульптуры, но он доброжелательно и с уважением высказался о некоторых вещах, которые она осмелилась ему показать, и скоро она совершенно успокоилась. Она знала, что сегодня выглядит лучше — ради такого случая купила новое платье и провела уйму времени перед зеркалом, — и была настолько уверена в себе, что позволила ему вести разговор. Она чувствовала, что многие из ее редких высказываний попадают в точку — скупые, но интересные, — а два или три, кажется, даже поразили его своей глубиной.

Он повел ее в уличное кафе при отеле «Бриворт» на Пятой авеню, куда ее давненько никто не водил и которому, решила она сейчас, нет равных среди всех ресторанов и кафе, где она когда-либо бывала. Они сидели за элегантным столиком в последних лучах закатного солнца, почти невидимые прохожим за живой изгородью из аккуратных кустов в горшках, и она надеялась, что кто-нибудь из знакомых пройдет мимо и заметит их, она даже надеялась, что и незнакомцы обратят на них внимание и завистливо подумают: что за интересная пара!

Потом он повез ее к себе — в роскошные апартаменты возле Грамерси-парк, [29] Грамерси-парк — небольшой частный парк, единственный в Нью-Йорке, пользоваться которым имеют право только обитатели окружающих старинных домов.которые оказались полны чудес. Стены сплошь заставлены книгами, увешаны темными картинами таких стилей и эпох, какие, как обычно, не привлекли бы ее внимания, разве лишь тем, что сами по себе это определенно были шедевры, — в позолоченных рамах и подсвеченные крохотными музейными светильниками.

— Это Пуссен, — пояснял он, — а повыше Мурильо, одно из его ранних произведений. Всегда любил испанцев этой школы; да вы, полагаю, знаете о подобных вещах, конечно, куда больше меня.

Но картины были только начало: квартира была обставлена богатой антикварной мебелью — мавританской, итальянской, французской, — среди прочего два чудесных, грубо сработанных трехногих кресла, реликвии примитивных вкусов елизаветинской Англии. Напоминанием о годах, проведенных им на Востоке, были тяжелый меч с рукояткой слоновой кости, который он называл «бирманским даром», [30]Короткий серебряный парадный меч с рукоятью слоновой кости, украшенной искусной резьбой.и огромный яркий гобелен purdah, [31]Занавес, отделяющий женскую половину дома.украшающий одну из длинных стен спальни.

Если последовательно рассматривать фигуры на нем, открывается своего рода рассказ в картинках, повествующий об обряде эксгумации и перезахоронении косточек пальца Будды. На наш взгляд, все это, боюсь, выглядит несколько пестро — краски и прочее; поэтому я отправил его сюда, в спальню. — Говоря это, он стоял в дверях спальни, разливая коньяк по двум бокалам. Украдкой взглянув на нее, пока она изучала занавес, добавил: — Хотя расставаться с ним жалко. Мне его чрезвычайно торжественно преподнесли на память, так сказать, когда я покидал колонию.

— А по-моему, совсем не пестро, — сказала она, принимая бокал. — По мне, так очень красиво. — Она осторожно проскользнула мимо него, чтобы еще раз осмотреть другие комнаты, а он шел за ней по пятам. — В самом деле, Стерлинг, у вас тут очень красиво. Все эти вещи такие разные, но вам тем не менее удалось гармонично сочетать их. О нет, я не так выразилась, словно какой-нибудь дизайнер. Я хотела сказать, что вы создали… создали некое единство. Добились… добились…

Но Стерлинг Нельсон не дал ей ни единого шанса договорить, чего он там добился. Он забрал у нее бокал и поставил на стол; потом взял ее за плечо, развернул и крепко поцеловал в губы.

На несколько кратких недель его квартира стала жарким центром ее мира. Не обошлось и без трудностей — только в сказках их не бывает, — но временами казалось, что нет таких трудностей на свете, которые нельзя было бы преодолеть, если б только судьба позволила ей остаться с этим умным, спокойным, блистательным человеком.

Главная сложность была в том, что Стерлинг Нельсон имел жену в Англии, с которой он еще не развелся официально, и иногда заговаривал о короткой поездке в Англию ближайшей осенью, чтобы оформить развод окончательно. Она не знала, что ответить ему, когда он упоминал об этом, но он каждый раз давал ей ясно понять, что дело лишь в утомительных юридических формальностях, которые надо как можно скорее урегулировать и забыть.

Другая проблема, по крайней мере первоначально, заключалась в Бобби. Она понимала: для Бобби естественно обижаться, что она так часто и подолгу отсутствует дома, но понимала и то, что Стерлинга, не имевшего собственных детей, может стеснить присутствие ребенка. К тому же тревожила натянутость в ее с сыном отношениях. Бобби всегда был молодцом, здороваясь и прощаясь со Стерлингом: «Здравствуйте, мистер Нельсон!», «До свидания, мистер Нельсон!» — и ей доставляло удовольствие смотреть, как они с серьезным видом пожимают друг другу руки, маленький мужчина и большой; но однажды вечером Бобби устроил ужасную сцену. Весь день после обеда был нервным и раздражительным, жаловался на живот, крутился под ногами, мешая ей одеваться, а потом уселся на пол посреди комнаты и проговорил сквозь рыдания:

— Не хочу, чтобы ты уходила!

Она не знала, прикрикнуть на него или броситься успокаивать; попробовала и то и другое, но только усугубила положение. «Ненавижу мистера Нельсона!» — кричал он, отбиваясь от нее, когда она попыталась обнять его, и появившийся Стерлинг стоял и озадаченно смотрел, как он продолжает истерически рыдать.

— Стерлинг, очень сожалею. Он просто… расстроен, что я… что мы…

Но Бобби, пряча лицо от стыда, что его видят плачущим, вскочил, с несчастным видом бросился в свою комнату и захлопнул дверь.

Стерлинг смущенно сел.

— Ему нездоровится?

— Нет, не думаю. Он жаловался на живот, но, по-моему, это не более чем каприз.

Она беспомощно посмотрела на закрытую дверь детской.

— Он уже достаточно большой для капризов, не считаешь?

— Пожалуй. Не знаю. Дело в том, что я слишком часто оставляла его одного, и он чувствует себя… Мне кажется, что он чувствует себя заброшенным.

— Мм, — промычал Стерлинг, закидывая ногу на ногу и складывая руки на колене. — Ну, в любом случае миссис как-ее-там сможет приглядеть за ним сегодня вечером, не так ли? Женщина, которая сидит с ним?

— Полагаю, сможет.

Но душа ее стремилась за молчаливую дверь детской. Ей представлялось, как он лежит в темнеющей комнате лицом вниз поперек постели, измученный, стыдящийся себя и одинокий, слишком несчастный, даже чтобы плакать, и ждет ее.

— Стерлинг, налей себе, а я схожу к нему и поговорю. Я быстро.

— Поговоришь? Не вижу смысла, Алиса. Ты же не желаешь, чтобы эта глупая история началась заново?

И тут в ее собственном голосе едва не зазвучали слезы:

— Стерлинг, пожалуйста, попытайся понять. — Они никогда не были так близки к ссоре и, когда ее голос зазвенел над его испуганным лицом, она почувствовала панику: что, если он не способен понять? — Его просто нельзя оставлять в таком состоянии, неужели не ясно? Будь у него отец — другое дело, но у него только я одна в целом мире… Неужели не ясно?

В конце концов они взяли его с собой и отправились в «Бриворт» обедать. Он умылся, оделся во все лучшее и был, как следствие пережитой истерики, то угрюм, то чересчур оживлен. Сначала они не могли добиться от него ни слова: он шел, опустив голову и отворачиваясь от терпеливого, доброго взгляда Стерлинга; затем вдруг заговорил как ни в чем не бывало. Он все смешал на тарелке в одно неприглядное месиво, при этом долго объясняя, подробно и надоедливо:

— Не люблю горошек, не люблю такой картофель и очень не люблю такую подливу, поэтому и мешаю все, чтобы было не так невкусно. Всегда это делаю, когда на тарелке всякие разные вещи, которые я не люблю, и получается намного вкусней. Просто смешайте все вместе, и тогда даже не почувствуете вкуса вещей, которых не любите. То есть так будет вкусней…

Он продолжал говорить не умолкая; Стерлинг стоически терпел его монолог, Алиса безрезультатно пыталась остановить его, а люди за соседними столиками не скрывали раздражения, глядя на спектакль, устроенный невоспитанным мальчишкой.

Он не умолкал всю дорогу домой, только один раз прервался, когда отбежал продемонстрировать, что умеет обращаться с пожарным гидрантом; он не умолкал и дома, пока Алисе не удалось уложить его, выключить свет и закрыть дверь спальни.

И тогда она сказала:

— О, Стерлинг, огромное тебе спасибо. Знаю, это было ужасно, как ты только выдержал, но ты был… безупречен, правда.

И после этого Бобби стал все чаще сопровождать их. В «Бриворт» они его больше с собой не брали, но они и сами стали реже бывать там. Чаще Алиса готовила сама, и они все втроем обедали дома и обычно дожидались, пока Бобби уляжется спать, прежде чем отправиться к Стерлингу. Стерлинг, похоже, не возражал против этого, был неизменно добр, по-отечески строг, но никогда — груб и, казалось, радовался признакам растущей привязанности Бобби к нему. Однажды Стерлинг принес иллюстрированную книгу для мальчиков «Британский подводный флот в Первой мировой войне», и Бобби как зачарованный сидел и молча перелистывал страницы, а Стерлинг объяснял ему иллюстрации и рассказывал захватывающие дух истории из своей службы на подводной лодке. И Алиса, глядя на них в дверь кухни, позволяла себе размечтаться о бесконечном будущем втроем, о том, как растущий Бобби приучится быть сдержанным и начнет говорить Стерлингу «папа».

Когда летняя жара сделала жизнь в городе невыносимой, Стерлинг отправил ее с Бобби на прохладное озеро в Нью-Джерси, где они научились — почти — ловить окуней на удочку с катушкой, которыми Стерлинг снабдил их, и часами сидели в тени огромного дерева, и Алиса читала Бобби вслух диккенсовские «Большие надежды», взятые из библиотеки Стерлинга. Но вот каникулы закончились, и она почувствовала, что ни ей, ни Бобби нестерпима мысль о том, чтобы возвращаться в жалкую обычную школу, и тогда Стерлинг одной незабываемой ночью в его спальне предложил ей подумать над тем, чтобы переехать в Скарсдейл. [32] Скарсдейл — элитный самоуправляемый поселок в северном пригороде Нью-Йорка, существующий с 1701 г.Он знал о нем, потому что среди импортируемых его компанией товаров были окна со свинцовыми переплетами, которые перед Великой депрессией пользовались популярностью среди богатых владельцев тамошних домов в тюдоровском стиле.

— По сути, мы до сих пор ведем там успешный бизнес, — сказал он. — Похоже, у них там маленький изолированный островок процветания. Во всяком случае, школы у них, как я понимаю, первоклассные; для Бобби это будет хорошо. Ну и конечно, сам городок восхитителен — зеленая травка, чистый воздух и все такое; отдохнешь от города.

— Звучит заманчиво, — сказала она, — но, боюсь, мне это будет не по карману. Джордж постоянно твердит, что я «живу не по средствам».

— Понятно, но, Алиса, в некоторых случаях плата не столь высока, как можно было бы подумать. На Пост-роуд есть довольно обшарпанные старинные дома, и они пустуют, и, пока в них никто не живет, владельцы теряют деньги и жаждут сдать их хоть задешево. Ты сделаешь очень умно, если подумаешь над этим.

— Для тебя все так просто.

Но это было одним из замечательных качеств Стерлинга: умение подходить к сложным вещам просто; из всех, кого она знала, подобным умением обладал лишь Уиллард Слейд. Остальные, Джордж например, норовили все усложнить.

— Это может быть проще, чем ты думаешь, — проговорил он, сев на край кровати и протягивая руку за халатом. — Платить разумную цену и при этом пользоваться всеми преимуществами жизни там.

Он прошел к столику за сигаретой, наполнил бокалы, и, когда возвращался, она с девической радостной дрожью залюбовалась тем, как он хорош в халате. Любой другой мужчина выглядел бы в нем как в балахоне, на Стерлинге же это был изысканный домашний халат. Стерлинг снова опустился на край кровати и взглянул на нее, как бы молча спрашивая, как понравилась ей идея переезда в Скарсдейл. И заботливое выражение в его взгляде придало ей смелости сказать, почему его предложение так мало привлекает ее. Она потянулась к нему и погладила шелковые отвороты халата на его волосатой груди.

— Скарсдейл так далеко, — сказала она, — невыносимо будет находиться в такой дали от тебя.

И вместо того, чтобы выдать хотя бы малейшее неудовольствие ее признанием, он обнял ее, поцеловал, словно только это и ожидал услышать.

— И в самом деле — прошептал он ей на ушко, — тогда я, думаю, мог бы предложить кое-что еще. Дело в том, что, по правде говоря, у нас нет причин расставаться.

Он разжал объятия, позволив ей откинуться на подушки, и стал объяснять свой план. Срок аренды здесь, на Грамерси-парк, скоро истекает, и он с недавнего времени стал понимать, что неумно продлевать его, — жить здесь слишком дорого, и ему будет трудно платить за такую квартиру после дорогостоящей поездки в Англию; иными словами, для него было бы только разумным подыскать другое жилье, вот он и подумал («Это только предложение, заметь; просто предложение, которое, я подумал, мы могли бы обсудить»), — вот он и подумал: может, она согласится переехать в Скарсдейл вместе с ним? Не будет ли это хорошим выходом для них обоих? Для них троих? Ну и конечно же, это выгодно с экономической точки зрения — делить расходы и так далее. Нет, это лишь предложение, но что она об этом думает?

— Стерлинг, — ответила она, — а как по-твоему, что я могу думать? Разве не знаешь, что это самое чудесное, самое прекрасное предложение, какое мне когда-либо делали? Что бы ты там ни воображал себе — как мог предположить, что я откажусь?

Он выглядел довольным, но также и очень серьезным.

— Ну, — ответил он, — это, конечно, не официальное предложение руки и сердца. Дело в том, что я не могу этого сделать, по крайней мере… — он сжал ее руку, — по крайней мере сейчас. Пока не утрясу это дело в Англии. Все, что я могу предложить тебе сейчас, — это себя, мою любовь.

И всю оставшуюся ночь она доказывала ему, что никогда не требовала большего.

В считаные недели они подыскали и сняли дом, заключили договор с транспортной компанией «Нептун» на перевозку вещей из обеих квартир в Скарсдейл. В день переезда Алиса с Бобби отправились туда на пригородном поезде пораньше, чтобы оказаться там до прибытия грузовика. И, стоя на переднем крыльце и глядя, как громадный грузовик приближается по обсаженной деревьями Пост-роуд, она чувствовала себя почти больной от счастья, не умещающегося в груди.

Первой появилась бочка с посудой и кухонной утварью, и она повела грузчиков, за которыми по полу тащились спирали стружки, в дальнюю часть дома. Потом стали выгружать ее мебель — уродливый, когда-то дорогой диван и мягкие кресла, громоздкие части большого обеденного стола и комод, у которого один ящик не выдвигался, — скромную обстановку людей среднего достатка, вещи, которые она и Джордж когда-то купили для Нью-Рошелла и которые постарели за годы ее одиночества в Вефиле и Нью-Йорке. Они выглядели еще более жалкими, когда их, стукая обо все углы, волокли под скарсдейлским солнцем. Грузчики с торжественной осторожностью перенесли ее «Мажестик», но не знали, как приступить к скульптурам, которые она велела отнести в гараж, определенный ею под студию. Затем выгрузили несколько сундуков и множество картонных коробок, набитых всякой всячиной и игрушками Бобби; это было все их с Бобби имущество, а огромная, обитая войлоком пещера кузова была еще полна: остальной груз был сокровищами Стерлинга Нельсона.

— Пожалуйста, осторожней! — закричала она, когда один из грузчиков задел точеной ножкой стола розового дерева о дверной косяк, и суетилась вокруг них, пока они переносили одну за другой бесценные вещи.

— Это куда, хозяйка? — спрашивали они, пошатываясь и кряхтя под своей ношей. — А это куда?

Она старалась изо всех сил, решая, как разместить наиболее важные вещи. Но как разобраться в этом хаосе и хоть как-то воспроизвести гармоничное единство прежней квартиры Стерлинга в этих огромных, необычных комнатах? Забот добавил Бобби, который прибежал с улицы и требовал к себе внимания. Он выглядел беспомощным и глупым, словно ему было не восемь, а четыре года, и она не поняла, что с ним, пока не выглянула в окно. Несколько мальчишек примерно его возраста собрались у грузовика. Они сбежались с соседних улиц поглазеть на разгрузку и на Бобби, и стеснительность погнала его домой.

— Хочу помогать грузчикам, — сказал он.

— Они не нуждаются в помощниках. Пожалуйста, дорогой, не видишь, я занята?

— Куда это нести, хозяйка?

— Вот туда… нет, погодите; лучше сюда, в эту комнату, ставьте рядом с большим шкафом. Бобби, пожалуйста, иди на улицу.

— Не хочется.

— Потому что там мальчики? Да?

— Нет, не потому.

Она вздохнула и откинула влажную прядку с потного лба.

— Дорогой, они только хотят с тобой познакомиться. Почему бы тебе не пойти и не подружиться с ними?

— Не хочу. Живот болит.

— О Бобби, пожалуйста! Не можешь понять, как важно все расставить к приходу мистера Нельсона?

Это было самым главным. Электричка Стерлинга должна была прибыть еще засветло, и ей хотелось, чтобы он пришел, как приходят с работы домой. Надо было не только все расставить и навести порядок, но еще принять душ, переодеться к тому моменту, как подъедет его такси и он поднимется по ступенькам крыльца. А еще приготовить настоящий обед, при свечах и с вином.

Но грузчики с их грузовиком давно уехали, а она еще торопливо раскатывала ковры, сражалась с коробками, и в доме царил полный хаос. Только она ставила стол или комод как надо, оказывалось, что там им не место. Наконец уже в последние минуты она обнаружила альков, куда идеально вставали два небольших елизаветинских кресла. В том же порыве вдохновения она положила «бирманский дар» на каминную полку, и гостиная неожиданно обрела завершенный вид. По крайней мере так ей казалось на первый взгляд: картина была бы завершенной, если повесить purdah во всю длину стены против камина. Она нашла его свернутым в одной из картонных коробок, но он оказался тяжелей, чем она думала. На дне другой коробки отыскались крючки, которые выглядели достаточно прочными, чтобы выдержать вес занавеса, если прибить их в достаточном количестве, и, принеся молоток и кухонный стул, она принялась за дело. Но нужна была помощь.

— Бобби, принеси еще стул и помоги мне, пожалуйста. Надо повесить эту штуку до прихода мистера Нельсона, а одна я не справляюсь. Стань с той стороны и держи конец, а я буду вдевать крючки в петли. Хорошо?

— Хорошо. А что это такое?

— Это гобелен, малыш. Он из Бирмы. Это вещь мистера Нельсона, и она очень, очень ценная. Поэтому мы должны вешать его осторожно.

И они встали на стулья у противоположных концов purdah, Бобби старался поднимать свой тяжелый конец как можно выше, а Алиса тщательно прибивала крючки так, чтобы они были на одной горизонтальной линии, и набрасывала на них петли, находившиеся на обратной стороне гобелена, короткими рывками передвигая стул к Бобби.

— Прекрасно, дорогой, ты мне очень помогаешь. Продолжай держать свой конец, и мы живо закончим.

— А что они делают?

— Кто?

— Люди на гобелене?

— Ну, понимаешь ли, это бирманцы, они верят в бога по имени Будда и совершают священный обряд. Можешь поднять чуточку повыше? Вот так, отлично.

— А что такое священный обряд? Что именно они делают?

— Это действительно очень интересно. Они пересаживают косточки пальца Будды.

— Что-что?

— Пересаживают… нет, это не то слово. Они берут косточки пальца Будды из одной могилы и переносят в другую.

— Ух ты! А почему их не видно?

— Не видно что?

— Косточки.

— Потому что это все делается символически. То есть они не по-настоящему… Это просто обряд, понимаешь? Мистер Нельсон сможет объяснить тебе лучше.

Штукатурка под прибиваемыми крючками немного осыпалась, и они шатались, когда она набрасывала на них петли, но ей казалось, что все вместе, если повезет, удержат purdah. Закончив, придвинув свой стул к стулу Бобби и прибив последний крючок, она испытала чувство торжества. Победа!

Но когда они слезли со стульев и отошли, чтобы взглянуть на свою работу издали, сразу бросилось в глаза, что гобелен висит не совсем ровно. Потом послышался легкий треск выскакивающих один за другим крючков, и гобелен тяжелой грудой рухнул на пол; на голой стене остался ряд отвратительных дыр.

Слезы хлынули у нее из глаз, и в этот момент на ступеньках парадного крыльца торжественно загремели шаги и раздалось:

— А вот и я! А вот и я!

— Боже мой, Стерлинг! Стерлинг, прости. Я хотела навести порядок к твоему приходу, и мы очень старались, но посмотри, что случилось. Только взгляни на это!

Он стал успокаивать ее, хотя и сам был мокрый от пота и усталый после толкотни в электричке, рубашка и костюм мятые, взгляд измученный и смущенный.

— Я думала, что хотя бы purdah успею повесить до твоего прихода, и мы старались, но не смогли закрепить его. Вон, посмотри.

— Для этого нужен карниз.

— Что нужно?

— Карниз. Прочный карниз для штор с прочными крючками; должен быть где-то среди вещей. Эти маленькие крючки не приспособлены для такой тяжести, понимаешь?

— А теперь вон какие отвратительные дыры в стене. Ох, Стерлинг, я так виновата.

— Дыры заделаем потом, зашпаклюем. У нас масса времени. Лучше взгляни, что я принес.

Только сейчас она заметила, что у него руки заняты пакетами. Он принес бутылку скотча и бутылку шампанского, а еще подарок Бобби, совершенно сразивший мальчишку: сполдингскую [33]«Сполдинг» — американская фирма, производящая мячи и прочие предметы для гольфа, бейсбола, волейбола и футбола.перчатку полевого игрока и бейсбольный мяч.

Так что они забыли о временных трудностях. Алиса и Стерлинг, разговаривая, прохаживались по комнатам с бокалами в руке, иногда присаживаясь в кресла или останавливаясь у окна и наблюдая за игрой Бобби во дворе. Тот неумело подбрасывал мяч, потом отчаянно бежал за ним и пытался поймать. Неизменно промахивался, а подобрав мяч, крепко зажимал в перчатке и принимал позу готовности, расставив ноги и пригнувшись, как настоящий игрок; потом делал новый бросок, мчался за мячом и снова промахивался.

— Похоже, не очень-то у него получается, — сказал Стерлинг.

— Не страшно. Научится.

— Боюсь, в этом от меня ему польза небольшая; для меня бейсбол — темный лес.

— Другие мальчишки научат. Все будет отлично. Может, возьмешь выпивку и пойдешь на крылечко, а я пока займусь обедом?

Раз ничего иного не получилось, она просто не может позволить себе сплоховать с первым их обедом, решила Алиса. Кухня еще не проветрилась от отвратительного запаха мусора, оставленного прежним жильцом, холодильник как-то подозрительно гудел, но у нее в руках все спорилось, не то что весь день до этого. Она крикнула в открытую дверь кухни: «Бобби, быстренько умываться!» Потом, выждав паузу, гордо прошествовала через столовую и гостиную на крыльцо, поцеловала Стерлинга сзади в шею и шепнула:

— Обед подан.

— Прекрасно.

Он помог ей сесть, а сам стоял, со знанием дела раскручивая проволоку на пробке шампанского. Раздался положенный хлопок, а следом их дружный смех, пробудивший дом к жизни.

Алиса подняла бокал:

— За Скарсдейл! За будущее! За все!

— Верно, — сказал, усаживаясь, Стерлинг. — Должен признать, Алиса, ты все сделала замечательно — стол, еда, — все выглядит просто восхитительно.

Секунды не прошло, как он вскочил на ноги и принялся тереть брюки салфеткой: Бобби опрокинул свой стакан молока, и быстрая белая струйка потекла на колено Стерлинга.

— Бобби! — закричала она, готовая ударить сына. — Нельзя быть поосторожней?! Только посмотри, что ты наделал!

— Ничего страшного, — говорил Стерлинг, — все равно костюм пора отдавать в чистку.

Но довершали они обед почти в полном молчании.

Хотя позже напряжение прошло и, вымыв посуду и уложив Бобби, они мирно сидели в темноте на крыльце, глядя на светляков и огни машин, проезжающих по Пост-роуд.

— Какой чудный воздух, правда?

— Мм.

— Просто не верится. Мы здесь, и все так… Я тебе говорила, что Бобби идет в школу в понедельник?

— Нет.

— Так вот, он идет. В третий класс. Третий «Б».

Последовала долгая тишина, нарушаемая шумом машин, едущих кто в Уайт-Плейнс, кто обратно, и Алиса заставила себя не продолжать разговор. Если Стерлинг хочет посидеть и помолчать, можно и помолчать.

Наконец он заговорил. Его хрипловатый голос с британским выговором наполнил ее уверенностью и покоем; не имело даже значения, что он говорил о своей скорой поездке в Англию. Она уютно свернулась в плетеном кресле и наслаждалась ощущением надежности.

— Не хочешь выпить, Стерлинг?

— Пожалуй. Чуточку скотча.

Когда она прошла на кухню через незнакомые комнаты и доставала лотки для льда из чужого холодильника, ее обдало холодком предчувствия, что им с Бобби придется несладко, когда они останутся тут одни. Сколько, сказал он, времени займет его поездка в Англию? Шесть недель? Ну, это можно выдержать, да и в любом случае такие дела быстро не делаются. Она отнесла позвякивающие стаканы на крыльцо.

— Не думаю, что здешнее общество будет тебе очень интересно, Алиса, — сказал он. — Непривычно будет после жизни в городе.

— Ну и что, меня это мало заботит. А тебя?

— Наверно, тебе будет не хватать друзей.

— Да у меня особых друзей и нет, ни одного настоящего. В любом случае заведем новых.

— Это может оказаться не так просто. Полагаю, по большей части это скучный деловой народ. Домовладельцы и прочие в таком же роде. Ненавистники Рузвельта. Богатые, занудные и, возможно, несколько… излишне любящие совать нос куда не следует, я имею в виду наши отношения.

Наши отношения! Ты говоришь так, будто это какая-то игра.

Стерлинг минуту помолчал так выразительно, что она закусила губу и пожалела, что не видит его лица в темноте. Потом проговорил:

— Тебе не будет очень неудобно зваться миссис Нельсон и так далее?

— Нет, если тебе не будет.

Он тихо засмеялся и, протянув руку, сжал ее пальцы:

— Думаю, мы прекрасно справимся.

Вопрос, не будет ли ей неудобно зваться миссис Нельсон, остался неразрешенным: никто в Скарсдейле вообще никак не звал ее.

Каждое утро электрички увозили мужчин в город, а дети исчезали в школе. Женщины, оставшиеся одни в своих огромных, безупречных домах, убивали время среди обыденных занятий — так, во всяком случае, думалось Алисе. Она представляла, как они лениво копошатся по дому или отдают распоряжения прислуге, красят ногти и укладывают волосы, развеивают скуку бесконечной болтовней по телефону с подружками о клубах любительниц бриджа, званых завтраках и собраниях школьного родительского комитета. Если в их жизни и было что-нибудь более интересное, она об этом не знала, потому что ее никуда не приглашали и никто не заглядывал к ней по-соседски, — видно, и никто из их мужей не завязал знакомство со Стерлингом в электричке. Скарсдейл не замечал их, будто их не существовало.

Ее это не волновало. Свободные утро и часть дня она лепила в гараже, и теперь это было что-то новое, захватывающее: не парковая, которую она забросила, а скульптура ради скульптуры — замысловатые торсы и полуабстрактные фигуры животных — вещи, которые составят прекрасную экспозицию, как только появится возможность устроить персональную выставку.

Каждый день в три с минутами она переходила Пост-роуд и ждала возвращающегося Бобби. Школа находилась неподалеку, но через дорогу, и ей не хотелось, чтобы он без ее присмотра переходил это широкое, с лихорадочным движением шоссе: каждое утро она переводила его на другую сторону и там же поджидала днем. Он не протестовал, когда возвращался один, что было чаще всего, — первую неделю даже радостно бежал к ней последние несколько ярдов и позволял обнимать, показывая, как соскучился, — но потом, когда стал возвращаться с другими мальчишками, это его стесняло.

— Я могу сам переходить улицу, — сказал он.

— Нет, не можешь.

Стерлинг, узнав об этом как-то утром, когда опоздал на свою обычную электричку и вернулся домой, готов был разозлиться на нее.

— Ты хочешь сказать, что ежедневно это делаешь? — спросил он, подняв голову от тарелки. — За ручку переводишь через улицу?

— Но это не просто улица, это шоссе. Машины несутся как сумасшедшие, мне даже самой страшновато.

— Что за вздор, Алиса! Мальчику восемь. Как он научится быть самостоятельным, если ты обращаешься с ним как с маленьким?

— Не обращаюсь я с ним как с маленьким, Стерлинг.

— Обращаешься. Извини, Алиса, но я уже собирался поговорить с тобой об этом. — Он хмуро посмотрел на свой кофе. — Ладно, наверное, это не мое дело.

В конце концов она скрепя сердце согласилась позволить Бобби самостоятельно переходить улицу, хотя для нее это означало утром и днем стоять у окна, охваченной тревогой, и следить, как он, оглянувшись налево, потом направо, с неуклюжей осторожностью перебегает на другую сторону. Сейчас она заставляла себя почти во всем идти навстречу Стерлингу, потому что до его отъезда оставалось совсем недолго и ей невыносима была даже мысль о малейших трениях между ними.

Ей казалось, что и Бобби старается угождать мистеру Нельсону. Он больше не хныкал, не капризничал, не влезал в разговор, перебивая взрослых; быстро, без напоминаний с ее стороны делал домашние задания, а если перед сном еще было время, лежат на ковре в гостиной, увлеченно, — или, подозревала она, делая вид, что увлеченно, — читая «Британский подводный флот в Первой мировой войне». Однажды вечером он, не сразу, впрочем, решившись, показал Стерлингу рогатку, которую научил его делать какой-то мальчишка в школе: тщательно обструганную, с полосками розовой резины, вырезанными из автомобильной камеры, и с куском кожи от языка старого ботинка.

— Вот это да! — сказал Стерлинг, разглядывая рогатку. — Отличная штука. Сделано первоклассно. — (И Бобби, сунув большие пальцы в передние карманы брюк, скромно опустил голову, польщенный похвалой.) — Хочешь попробовать? Пострелять по мишени?

Алиса с нежностью смотрела в окно на них, вышедших в темнеющий двор. Стерлинг прикрепил к дереву клочок бумаги, а Бобби набрал мелких камешков, после чего отмерили дистанцию и стали поочередно стрелять из рогатки.

Но забава кончилась, едва начавшись, и, когда они вернулись на кухню, Бобби был красен и готов расплакаться.

— Она сломалась, — сказал он ей. — Мистер Нельсон слишком сильно натянул, и она сломалась.

— Резина оказалась насквозь гнилая, — объяснил Стерлинг. — Нужно только найти кусок камеры получше.

— Другой я не мог найти, только такой. Очень трудно найти камеру.

— Ну, — сказал Стерлинг, — не думаю, что так уж трудно.

Но голос у него был не слишком уверенный — опасный момент, когда Алиса почувствовала, будто у нее двое детей на руках.

— Ладно, — сказала она, — может, что-то придумаем, во всяком случае, это было хорошее развлечение, пока резина не лопнула. А теперь, Бобби, скоренько мой руки, обед готов.

Он бросил негодную рогатку, почти не показав характера, и побежал мыть руки. Не дулся, и она с гордостью заметила, что в последующие дни не вспоминал о ней, хотя Стерлинг явно забыл о своем обещании найти кусок камеры получше.

Когда до его отъезда осталась всего неделя, она робко сказала, что хотела бы поехать с ним в город, проводить его, — ей представлялась приятная картина: она, улыбаясь, машет ему на прощание, печальная среди веселых возгласов, развевающихся вымпелов и сыплющегося конфетти под оглушительный рев парохода, величественно отходящего от причала, — но он сказал, что все это глупость.

— Только лишняя толкотня и суета на причале. Думаю, чем проще это произойдет, тем лучше.

А потом неожиданно пришел день отъезда, и они простились проще некуда. Завтрак ничем не отличался от всегдашнего, разве что в холле ждали два тяжелых чемодана и портфель, с которым он ежедневно ездил на работу. Да еще, когда они встали из-за стола, он слегка обнял ее и поцеловал в щеку — обычно в присутствии Бобби они никогда не целовались, — а потом, по-прежнему обнимая ее за талию, пожал руку Бобби:

— Ну, дружок. Надеюсь, ты позаботишься о маме, пока меня не будет.

И Бобби ответил:

— О’кей!

Она понимала, что не следует ждать письма раньше чем через две недели, но все равно к концу второй недели стала каждое утро в десять выходить из мастерской и поджидать почтальона. Он появлялся, устало тащась по Пост-роуд, и она беззвучно молила его: «О, пожалуйста, пожалуйста…» — но обыкновенно он проходил мимо их дома; несколько раз он останавливался, чтобы что-то бросить в их ящик (это оказывались счета или реклама), — а однажды знакомый уродливый официальный конверт от «Объединенных инструментов и литья» с чеком в уплату алиментов. На третьей неделе он принес настоящее письмо, но не то, о каком она молила: авиапочтой, с британскими маркой и штемпелем. Письмо было всего лишь от Эвы, сестры, и она была так расстроена, что даже распечатала его не сразу, а позже, в тоскливые послеобеденные часы. Но, прочитав, была поражена новостью: Эва выходила замуж. Пятидесятилетняя Эва, ее всегда такая понятная старшая сестра-командирша, занудливая старая дева объявляла о помолвке с кем-то по имени Оуэн Форбс из Остина, что в Техасе. Было забавно и трогательно, как стеснительно и официально она извещала ее:

«…Оуэн, разумеется, горит желанием познакомиться с членами моей семьи, поэтому мы планируем большую часть свадебного путешествия провести в Индиане, перед тем как обосноваться в Остине. Но меня интересует, можем ли мы перед отъездом повидаться с тобой? Как полагаешь, тебе будет не слишком сложно выбраться в город как-нибудь вечером на следующей неделе, чтобы мы все вместе пообедали в каком-нибудь приятном месте вроде „Коммодора“?..»

Так что в той же, едва ли не в большей степени, чем привязанность к сестре, ею двигали сострадание и любопытство, когда она сняла тем же вечером трубку и позвонила Эве.

— Прекрасная новость, Эва, — сказала она. — Нет, правда, слов нет, как я рада за тебя.

— Очень… да, большое спасибо, дорогая. Хорошо, что позвонила.

По телефону Эва была такой же стеснительной, как в письме, словно боялась, что Алиса сочтет всю ее идею насчет замужества нелепой. И Алиса, уловив это и почувствовав свою вину (потому что до некоторой степени так и считала), удвоила свой восторг по поводу новости, хотя не собиралась слишком восторгаться.

— Жажду с ним познакомиться, — услышала она свой голос. — Но послушай, вместо того чтобы встречаться в городе, может, привезешь его сюда? Не будет ли это лучше? Места у нас предостаточно, если вы решите остаться на ночь. Буду ждать вас с огромным нетерпением.

«Буду ждать с огромным нетерпением». Последняя фраза все время звучала в памяти, пока она готовила дом к их приезду. Этот дом, в котором было так много вещей Стерлинга и так ужасно не хватало присутствия его самого, стал почти невыносим, и поэтому она с таким нетерпением ждала Эву и мистера Оуэна Форбса из Остина, штат Техас, — да и любого другого ждала бы, коли на то пошло.

— Знаешь что? — сказала она за завтраком Бобби. — Помнишь твою тетю Эву? Так вот, тетя Эва выходит замуж, и сегодня вечером она приедет со своим женихом, чтобы познакомить его с нами, мы будем обедать все вместе, и, может быть, они даже останутся на ночь. Правда, интересно?

— А что это такое?

— Что именно?

— Жених.

— Ну, человек, за которого она выходит замуж. Его зовут мистер Оуэн Форбс, и он из Техаса. После того как они поженятся, он станет твоим дядей.

— А-а. — Бобби задумчиво повозил ложкой в остатках манной каши на тарелке, и по таинственному, хитрому выражению его лица она поняла, что следующий его вопрос будет не настолько наивен. — Мамочка, а мистер Нельсон — он твой жених?

— Нет, дорогой, не задавай глупых вопросов. Я тебе уже все объясняла. Мы с мистером Нельсоном очень близкие друзья. Мы очень важны друг для друга, а для нас обоих очень важен ты.

— Ты хочешь сказать, что вы влюблены, или что?

— Я сказала то, что сказала. А теперь быстро доедай и прекрати задавать глупые…

— Это не глупые вопросы. Я только хочу знать: если ты и мистер Нельсон влюблены друг в дружку и поженитесь, когда он вернется домой из Англии, тогда кем он будет? Моим отцом или как?

— Ох, Бобби, тебе это прекрасно известно. Он был бы тебе отчимом, неродным отцом.

— Значит, он никогда не сможет стать мне настоящим отцом, потому что папа — мой родной отец. Правильно?

Она вздохнула:

— Да, дорогой, правильно.

— Тогда как же муж тети Эвы будет моим дядей? Разве он не будет просто неродным дядей?

— Он будет тебе дядей, потому что женится на моей сестре. Быстренько доедай, не то опоздаешь в школу.

Утром почтальон снова прошел мимо, но она заставила себя забыть об этом, и к вечеру, к тому времени, когда такси свернуло к дому, была совершенно спокойна. В доме была чистота, она и Бобби принарядились и с застывшей на лице беззащитной улыбкой готовились встретить с таким нетерпением ожидавшихся гостей.

Оуэн Форбс оказался краснощеким здоровяком, да таким общительным, поражавшим мужским обаянием и силой, что Алиса только и подумала удивленно: «Как это Эва сумела заполучить его?» А Эва сияла. Она была все такой же, ничуть не изменилась, но расцвела пробудившейся в ней женственностью, и это тем более красило ее, что она сознавала и гордилась этим.

— Много слышал о вас замечательного, — сказал Оуэн, беря Алису за руку и склоняясь, чтобы уважительно коснуться губами ее щеки.

Потом повернулся к Бобби, но, вместо того чтобы пожать ему руку, легонько дотронулся кулаком до его подбородка.

— И о тебе слышал много хорошего, герой. Как дела?

Он заполнил дом своим оглушительным голосом и мощной фигурой: в минуты первой неловкости, пока все не расселись по стульям и не завязался разговор, он принял на себя командование, словно дом был его и он был в нем хозяин, отчего все почувствовали себя легко и непринужденно.

— Нет, меня избавьте, — твердо отказался он, когда Алиса предложила коктейли. — Но вы, девочки, давайте.

Чуть позже обратился к Бобби:

— Слушай… В футбол играешь? А то можно было бы пойти поиграть немного, пока не стемнело.

Бобби ответил, что футбольного мяча у него нет, зато есть бейсбольный и перчатка. Годится?

— Отлично, — сказал Оуэн Форбс, вставая и стаскивая с себя пиджак. — И раз у тебя одна перчатка, ты ее и надевай. Ты будешь подавать, а я отбивать. Идет?

— Замечательная гостиная, Алиса, — заговорила Эва, когда они остались одни. — Дом сдавался с обстановкой?

Алиса была готова к такому вопросу; она заранее тщательно продумала свою ложь и была рада, что Бобби не услышит ее.

— Нет. Большинство этих вещей очень ценные. Они принадлежат одним моим друзьям, которые на время уехали в Европу.

— Вот это что такое? — заинтересовал Эву purdah.  — Персидский?

— Бирманский. Видишь ли, эти люди англичане и жили на Востоке.

— Да, просто… поразительно. Необыкновенно красочно.

Теперь, когда непременные любезности были высказаны, можно было, налив по второму коктейлю, перейти к серьезным вещам: обсудить Оуэна Форбса. Он лечился в больнице, где работала Эва, — там они и познакомились. «Это он с виду кажется таким здоровым, — объяснила она. — А на самом деле со здоровьем у него очень неважно». Поэтому он оставил отнимавшую много сил должность профессора истории в Нью-Йоркском университете, и они намерены обосноваться в Остине. Там и климат мягче, и жизнь спокойней, и он, частично выйдя в отставку, сможет посвятить свободное время завершению книги, которую вынашивал много лет: исследованию роли АЭВ [34] АЭВ — американские экспедиционные войска; в 1918 г., в последний год Первой мировой войны, воевали во Франции вместе с французскими и английскими войсками.в Первой мировой войне. Он сам служил в АЭВ, вышел в отставку майором; он был ранен и жестоко пострадал во время газовой атаки, отсюда и его нездоровье. Раньше он был женат на женщине, которая никогда не понимала его, развелась с ним и потребовала выплаты непомерных алиментов, пока снова не выйдет замуж; теперь он наконец свободен и захотел начать новую жизнь с Эвой Грамбауэр.

— Я нужна ему, — сказала Эва, и от смущения глаза старой девы наполнились слезами. — Это так прекрасно! Я не знала ни одного человека, которому бы по-настоящему… по-настоящему была нужна.

И Алиса почувствовала, что ей самой нужно промокнуть глаза — не только от радости за Эву и не только под действием джина с вермутом, но и от укола зависти. Быть нужной — это действительно прекрасно. Даже если бы она могла рассказать Эве о Стерлинге Нельсоне, могла бы она честно сказать, что нужна ему?

Однако на душевные излияния времени не осталось: Бобби и Оуэн Форбс с грохотом и шумом возвращались в дом — два смеющихся, обнимающихся атлета, готовых съесть быка.

Оуэн взял на себя полное командование веселым обедом. Требовал, чтобы Бобби еще и еще подкладывали мяса, картошки, подливали молока («Тебе нужно есть как следует, если хочешь, чтобы мускулы были крепкими»), и задолго до конца вечера Бобби уже звал его «дядя Оуэн».

— О’кей, чемпион, — сказал он, когда Бобби пришла пора идти спать. — Хорошенько выспись, а утром увидимся.

— Знаешь, мамочка? — сказал Бобби, когда она поднялась к нему пожелать спокойной ночи. — Дядя Оуэн научил меня, как нужно бросать. Это просто, надо лишь использовать все тело. Бросать не одной только рукой, а как бы задействуя все тело. Ну, я еще не совсем научился, но это просто.

— Замечательно.

Но они уехали в полдень на следующий день, после того как утром почтальон снова прошел мимо; уехали после поспешных поцелуев и обещаний писать, направляясь в Индиану, а оттуда в Техас, и, когда они уехали, дом стал еще более пустым.

К концу четвертой недели она было собралась позвонить в офис Стерлинга в Нью-Йорке, чтобы осторожно разузнать, нет ли у них известий о нем, и спросить, нет ли у них его адреса в Англии, по которому с ним можно связаться. Но после целого дня колебаний, когда она несколько раз уже брала трубку и начинала набирать номер, все же отказалась от этой мысли.

Но вот пошла пятая неделя, и в один дождливый день она решила, что больше не вынесет. Когда почтальон прошел под дождем мимо ее ящика, ничего в нем не оставив, она уселась у телефона, вооружившись новой пачкой сигарет, чтобы черпать в них смелость.

Раньше она бессчетно звонила ему на работу, и всегда достаточно было просто сказать оператору на коммутаторе: «Мистера Нельсона, пожалуйста», и следом раздавался голос его секретарши: «Офис мистера Нельсона», а вслед за тем и самого Стерлинга. Сейчас она была не совсем уверена, с чего начинать.

— Я… я хотела бы поговорить с секретарем мистера Нельсона, — сказала она девушке на коммутаторе.

— Мистер Нельсон у нас больше не работает.

— Вы меня не поняли, я просила его секретаря. Я знаю, что мистер Нельсон за границей, но я хотела бы поговорить с его секретарем, пожалуйста.

— Ах, вы имеете в виду мисс Брин. Сейчас она работает у мистера Хардинга. Минуточку.

Послышался зуммер, щелчок в трубке, затем другой голос произнес: «Офис мистера Хардинга». Это был все тот же жизнерадостный, с бруклинским акцентом голос, который обычно отвечал, когда она звонила Стерлингу.

— Мисс Брин?

— Да.

— Я звоню, чтобы узнать о мистере Нельсоне.

— Мистер Нельсон в Лондоне. Всеми финансовыми операциями, которые вел мистер Нельсон, теперь занимается мистер Хардинг; возможно, он…

— Нет-нет, я по личному вопросу. Просто хотела узнать, когда ожидается его возвращение.

Последовало недолгое молчание. Потом:

— Насколько мне известно, его возвращение не ожидается. То есть я полагаю, он переведен в Лондон на постоянной основе.

Но Алиса была настойчива:

— Нет, уверена, что тут какая-то ошибка. Предполагалось, что он вернется через четыре-шесть недель.

— Мм. Ну, насколько я… может, желаете поговорить с мистером Камероном, нашим управляющим директором?

— Да. Соедините меня с ним, пожалуйста.

Снова жужжание, щелчок поднимаемой трубки, голос другой секретарши; затем наконец раздался громовой голос с британским акцентом:

— Камерон слушает.

— Я… я звоню, чтобы узнать о мистере Стерлинге Нельсоне. Не могли бы вы сказать, когда…

— Если вы из «Грамерси риэлти», мне нечего вам сказать. Я же совершенно ясно объяснил вашим людям, что мы ни в коей мере не несем ответственности…

— Нет, я не… это не… Пожалуйста, я…

— Если вы другие его кредиторы, то мой ответ будет таким же. Мы ни в коей мере не несем ответственности за любые задолженности, какие он мог…

— Нет, послушайте, пожалуйста. Я звоню по личному вопросу. Я… близкий друг мистера Нельсона и просто хочу знать, можете ли вы сказать, когда он должен вернуться.

Мистер Камерон громко вздохнул в трубку, и, когда он вновь заговорил, голос его был уже менее резким, словно он почувствовал, что это действительно может быть личное дело, причем деликатного свойства.

— Понимаю. Но знаете, у нас тут возникла масса, мягко выражаясь, недоразумений в связи с деятельностью мистера Нельсона. По правде сказать, вы могли бы нам помочь. Вам что-нибудь известно о его местопребывании?

— О его местопребывании?

— Ну да. Есть у вас какой-нибудь адрес в Англии, по которому он доступен?

— Нет. Нет, у меня нет…

— И вы утверждаете, что он сказал вам… вы так поняли, что он намеревался вернуться в эту страну?

— Я… да, я так поняла.

— Боюсь, вас ввели в заблуждение. Срок действия американской визы мистера Нельсона истек, и мы предпочли не беспокоиться о ее продлении. К тому же после его отъезда нас стали осаждать его кредиторы, поэтому я позвонил в Лондон. В лондонском офисе ответили, что, едва объявившись там, он тут же порвал всякую связь с фирмой, а поскольку он и адреса никакого не оставил, мы лишены возможности разыскать его. Он поставил фирму в чрезвычайно затруднительное положение, но мы ничего не…

После Алиса не могла вспомнить, как ей удалось завершить разговор; она лишь помнила, что, опустив трубку, долго сидела как парализованная у столика с телефоном. Потом бродила по дому, глядя на вещи Стерлинга, трогая их, не плача и даже не испытывая желания плакать, понимая сквозь волны боли, что таким способом Стерлинг простился с ней. «Думаю, чем проще это произойдет, тем лучше» — и уже тогда он знал, что они прощаются навсегда. Знал — наверняка знал даже до переезда в Скарсдейл и вообще бог знает как давно, — что она будет бродить одинокая, брошенная среди его подарков, и наверняка надеялся, как всегда спокойный и проницательный, что она поймет.

Но она не поняла — и потому не могла плакать. Только ходила по комнатам, садилась, вставала и снова ходила, а в голове звучал голос мистера Камерона; и отказывалась, отказывалась, отказывалась понимать.

Было уже три часа, и она, все еще продолжая ходить по дому, постепенно представляла, что будет дальше. Она подойдет к окну и будет ждать Бобби — нет, еще лучше надеть дождевик, перейти Пост-роуд и ждать его там, а когда он появится и спросит: «Что ты тут делаешь?» — сказать: «Просто поджидаю тебя». И они вместе перейдут дорогу и войдут в дом. Потом глаза у Бобби станут очень круглыми, и он спросит: «Что с тобой, мама? Что-то случилось или что?»

Но она не скажет ему сразу. Аккуратно повесит их дождевики на плечики, чтобы просохли, и поинтересуется, как у него прошел день в школе. Но когда он снова спросит, что случилось, она не выдержит, опустится на колени и обнимет его. Крепко прижмет его к себе и — она знала, что к тому времени уже сможет плакать, — и скажет: «О Бобби, он ушел. Он ушел от нас и никогда не вернется…»

Так она представила это себе, так оно и произошло.