Онлайн чтение книги Алые погоны
ГЛАВА I. Капитан Боканов приезжает в училище

Капитан Боканов не спеша застегнул шинель и, взяв в руки вещевой мешок, вышел из вагона на перрон. Высокого роста, неторопливый в движениях, капитан выглядел долговязым. Это впечатление усиливали длиннополая шинель с артиллерийскими петлицами и длинные ступни ног. В размахе широких плеч, в больших грубоватых руках угадывалась сила. Ему было за тридцать лет. Старили немного глубокая складка у левого уголка рта и следы утомления на лице — не той дорожной усталости, которая исчезает с первым крепким сном и умываньем, а утомления, какое бывает у людей, много испытавших на войне и еще не отошедших от нее. Но серые, вдумчивые глаза на обветренном лице осматривали все с любопытством.

По взгорью, вверх от замерзшей реки, тянулись одноэтажные каменные дома, уютные, окрашенные в светлосиреневый и зеленоватый цвет, с веселыми ставнями. Справа виднелись полуразрушенные корпуса завода, элеватор в строительных лесах и красное длинное здание, похожее на склад.

Широким, размашистым шагом стал взбираться Боканов по крутому подъему в город. С горы промчались на салазках дети. Поток пассажиров медленно катился к центру города.

Неделю назад, получая в Москве назначение на работу воспитателем в Суворовское училище, Боканов не представлял себе ясно ни будущих обязанностей, ни самого училища. Все было очень смутным и неопределенным.

Судя по тому, что его, командира дивизиона, отозвали из Действующей армии в Управление военно-учебными заведениями и там долго беседовали с ним, — судя хотя бы поэтому, дело было большое, важное.

На фронте Сергею Павловичу случалось видеть в газетах фотографии суворовцев, читать о них статьи восторженные, но написанные общими фразами. В Москве он услышал, что работа очень значительна. И все же многое было для него совсем неясным…

…На площади, выложенной булыжником, Боканов спросил у проходящего мимо железнодорожника, где училище.

— Да вон, недалеко, — указал тот рукой на белое, с колоннами здание, похожее на помещичью усадьбу средины прошлого столетия, какие строились в смешанном стиле ампир и чего-то чисто русского — прочного, навеки сделанного.

Капитан ускорил шаг и, проходя аллеей высоких, в снежных накидках, тополей, не отрываясь, смотрел на красивое здание в три этажа, обнесенное решетчатой оградой, за которой виднелись сад и большой стадион.

У парадного входа училища лежали на каменных подставках тела орудий, грубого литья, наверно, еще петровских времен, и пирамидками сложенные чугунные ядра.

В комнате дежурного пр училищу приветливо принял Боканова невысокий, плотный майор — быстрый, решительный, с выгнутой, как у голубя, грудью.

Просмотрев документы, майор благожелательно оглядел капитана.

— Нам такие нужны!

Он не пояснил, какие именно, а забеспокоился, не голоден ли Боканов, где думает остановиться на квартире и когда пойдет представляться генералу.

— Да я не знаю, когда удобнее… — нерешительно, словно советуясь, произнес капитан — нужно бы привести себя в порядок…

— Генерал сегодня будет, наверно, часам к шестнадцати, его в Военный Совет округа вызвали… А привести себя в порядок я вам помогу, — с готовностью отозвался майор, озабоченно сдвигая шапку с затылка на лоб, — пойдемте прежде всего в душевую, там рядом и парикмахерская… Потом в столовую… Виноват, я вам еще не представился, — спохватился он, — майор Тутукин, командир пятой роты, — и он протянул Боканову маленькую упругую руку.

— Рад познакомиться, — подал руку Сергей Павлович, — благодарю за участие. А что, ваша пятая рота — старшая?

— Вещевой мешок вы пока здесь оставьте… Пятая рота? Нет, в ней у нас как раз самые младшие: десяти-двенадцати лет. Старшая рота — первая, подполковника Русанова, там им по пятнадцать-шестнадцать лет… Война заставила нас открыть приготовительные классы. Туда мы брали даже девятилетних. Теперь приготовительный стал пятой ротой.

— Мне говорили — они должны семь лет учиться в Суворовском? — спросил Боканов, вынимая из вещевого мешка мыло, полотенце и завертывая в газету.

— Семь… О, за этот срок мы им такую военную закалочку дадим! — убежденно воскликнул майор. — Срок придет — сдадут экзамен на аттестат зрелости, по программе десятилетки, кое-кто даже золотую или серебряную медаль получит, а потом — офицерское училище… Ну, пойдемте, пойдемте, я вас вымою и накормлю, — увлек за собой Тутукин Сергея Павловича, приказав сигналисту внимательно следить за часами и по телефону вызвать помощника дежурного офицера.

После завтрака, во время которого майор охотно рассказывал об училищных порядках и жадно выспрашивал о фронтовых делах, Боканов попросил показать ему здание.

С удовольствием, — согласился Тутукин, — тем более, что я и собирался обойти учебный корпус.

В вестибюле Боканов на секунду задержался у портрета Суворова во весь рост. В зеркалах портрет множился, многолико улыбался с хитрецой. По широкой мраморной лестнице, с цветами в вазах, офицеры поднялись на второй этаж. Кафельный пол широкого коридора гулко звенел под ногами. В просторной комнате, украшенной портретами маршалов Советского Союза, висела огромная карта фронтов Отечественной войны. Чья-то внимательная, рука уже отметила вчерашнее продвижение наших войск. Тутукин заметил в углу бумажку на полу, нахмурил брови и, поднимая ее, что-то пробормотал. Боканову показалось: «Задам же перцу».

Во всем здании преобладали светлые тона, от этого оно казалось серебристым, наполненным свежим воздухом.

Офицеры повернули вправо и очутились у двери с надписью: «Суворовский кабинет».

Видя заинтересованность капитана, Тутукин пояснил:

— Здесь картины из жизни Суворова, работы о нем воспитанников, библиотека книг о Суворове.

Тутукин спешил: и не только потому, что минут через двадцать заканчивались уроки, — ему хотелось дольше поводить Боканова по своей роте.

Когда Сергей. Павлович осмотрел в пятой роте, казалось, все, Тутукин остановился еще у одной двери, почти незаметной в нише.

— Уголок живой природы, — нерешительно сказал он. — Зайдемте?

Дело в том, что майор эту комнату считал своим «незаконным детищем», проявлением слабости, сомневался, нужно ли было заводить этот «зверинец», как называл он его, и редко кому его показывал.

В светлой комнате, в аквариуме, резвились золотые рыбки, клетки с птицами покачивались на окнах, в углу зарылся в пожелтевшие листья ёж, а рядом прохаживалась, прихрамывая, галка, похожая на старую облезлую богомолку.

— Воспитанница моего Максима Гурыбы, — кивнул на неё Тутукин. — Он страстный натуралист… Крикнет ей: «Галка!», а она обязательно в ответ: «Кра-кра!» «Приветствует», — говорит Максим. Но заметьте, только его, другим не отвечает.

— Я больше всего боялся, — признался Боканов, — увидеть здесь казармы и оловянных солдатиков, лишенных детства.

— Детства хватает, — пробурчал майор. Он, уже мысленно ругал себя за то, что проявил слабость и показал «зверинец» новому человеку; чего доброго, тот подумает, что в пятой роте, вместо воинского воспитания, птичек разводят.

— Да, да, детство — это понятно… Но строгость особенно нужна! — внушительно посмотрел он на Сергея Павловича, как бы предостерегая от чего-то и предлагая союз. Только значительно позже Боканову стало многое понятно и в этом разговоре, и в этом взгляде.

Заиграла труба. Тутукин и Боканов вышли в коридор.

— Сча-стливого пути, товарищ преподаватель! — громко раздалось из-за дверей ближайшего класса.

— Сча-стливото пути… — чуть глуше долетели из-за следующей двери детские голоса.

— Сча-стливого пути, — донеслось еще приглушенней. Как уходящая вдаль волна, пробежал по коридору шум прощанья.

— Пройдемте на плац, — предложил майор. — Сейчас они выбегут поиграть перед обедом…

Территория училища, с многочисленными пристройками, служебными помещениями, представляла собой маленький городок. Главный корпус имел форму буквы П, с длинной перекладиной.

За год с небольшим, что существовало училище, городок оброс пристройками: почти скрылся за молодым парком дом санитарной части, с верандой под навесом; правее широкого плаца выросло общежитие музыкального взвода, откуда сейчас приглушенно доносились звуки труб — музыканты разучивали новый марш. Позади густой аллеи тополей скрывались конюшни и гаражи. А еще дальше — квартиры офицеров, прачечный комбинат, склады и мастерские.

Едва майор и Боканов успели выйти из вестибюля во двор, как на заснеженном плацу стали появляться роты. Строем дойдя до середины, они рассыпались, и начиналась обычная мальчишеская возня: скользили с горки, перебрасывались снежками, прыгали через спины, играя в чехарду, кувыркались и бегали с пронзительными криками.

Выкрики, смех сливались в сплошной гул, из которого иногда вырывалась отчетливо слышная фраза:

— Давайте — в штурм Берлина!

— Партизаны, ко мне! Кто пойдет в разведку?

— Кантемировцы, вперед на Карпаты!

В конце плаца стоял на вышке круглолицый офицер.

— Воспитатель моей роты капитан Беседа, — кивнул в его сторону Тутукин. Офицер на вышке внимательно всматривался в сугробы внизу. Заметив ползущую фигуру, крикнул:

— Гурыба — убит!..

Сделал полуоборот и опять вгляделся:

— Самсонов — убит!..

В это время по лестнице вскарабкался какой-то малыш и, торжествуя, воскликнул:

— Вы сами убиты!

Старшие суворовцы — доотказа затянутые ремнями, с безукоризненной складкой брюк — по два, по три прогуливались в дальней аллее. То встречаясь, то расходясь, они перебрасывались негромкими фразами, шутливо толкали друг друга в сугроб и не давали падать.

— Какие из них мои? — подумал Боканов.

Он и майор остановились у старой липы и, скрытые ею, могли наблюдать за происходящим вокруг. Почти рядом прошли двое, лет по одиннадцати.

— Мои, «мелкокалиберные», — прошептал Тутукин, — Дадико Мамуашвили, а тот, рыженький, Павлик Авилкин.

Мальчик с восточными огромными глазами говорил товарищу, обняв его:

— Я читал вчера стихотворение «Перчатка», там придворная дама есть — кокетка. Это кто? Я слово не пойму…

— Наверно, ведьма какая-нибудь, — не задумываясь, бросил Павлик, и они свернули в парк.

— Савва! — закричал от двери училища юноша с нежным лицом другому, пересекающему стадион, — тебе тоже клинья выпарывать?

— Тоже! — недовольно, ответил Савва, ускоряя шаг. — Пошли в мастерскую…

— Что за клинья? — недоуменно спросил у майора Боканов.

— В брюках, — улыбнулся Тутукин. — Любители матросского клёша делают сбоку в брюках вставки. А командир первой роты подполковник Русанов, как только заметит это нарушение формы, приказывает франтам отправляться в портняжную и выпарывать клинья.

По двору проходил бородатый мужчина в пенснэ и каракулевой шапке горбом. В левой руке он держал разбухший портфель, а правую то и дело прикладывал неумело к голове ладонью вперед, отвечая на приветствия воспитанников.

— Это кто? — с любопытством посмотрел Боканов.

….. — Наш преподаватель математики — Семен Герасимович Гаршев, великий знаток своего дела…

— Так в училище и штатские есть? — удивился Сергей Павлович.

— Есть… Гаршев — лучший математик в городе. Мы его, так сказать, отвоевали для себя.

— Воспитанник Самсонов! — вдруг зычно окликнул малыша майор.

Самсонов проворно подбежал и приложил руку в синей варежке к шапке:

— Воспитанник Самсонов! — вздернул он нос с черной точкой на самом кончике и благодушно растянул рот.

— Опустите руку и перестаньте улыбаться! Почему у вас такой неопрятный вид? Шинель в мелу… — майор приблизил свое лицо к воспитаннику. — Батю-юшки, шея грязная! — в чернилах!

Самсонов виновато помаргивал белесыми ресницами, переступая с ноги на ногу. Ему, кажется, хотелось что-то сказать в оправдание, но он не решался.

— Запомните, Самсонов, — медленно, выделяя каждое слово, сказал майор, — если вы когда-нибудь увидите меня неряшливо одетым, с оторванной или непочищенной пуговицей, можете быть таким неряшливым всегда? А сейчас даю вам десять минут — приведите себя в порядок. Ступайте!

— Слушаюсь, привести себя в порядок! — И Самсонов побежал, смешно перебирая ногами в длинных брюках.

— Одну минуту, — возвратил его Тутукин. — Вы знаете воспитанника Ковалева Владимира из первой роты?

— Так точно, знаю… Он мне рогатку сде… и поперхнулся, спохватившись, что сказал лишнее.

— Пришлите его ко мне, — приказал майор, — на выполнение этого приказания добавляю еще пять минут.

— Слушаюсь, прислать Волод… воспитанника Ковалева.

… Высокий худощавый Ковалев — юноша лет шестнадцати — подошел быстро, но не бегом, с достоинством придерживая клинок на бедре.

— Ваш, — шепнул Боканову Тутукин.

На правой руке у Ковалева, немного выше локтя, — красная повязка помощника дежурного по роте.

— В чем состоят ваши обязанности? — сухо спросил его майор.

Ковалев смутился, не понимая еще, в чем дело, но смело посмотрел на Тутукина серыми глазами. Немного запинаясь, он перечислил свои обязанности.

— Обязанности вы знаете, — так же сухо бросил Тутукин, — и тем хуже, что не выполняете их. У вас в комнате отдыха бумажки валяются, мне пришлось их подбирать. А в углу — еще до сих пор на полу кусок раздавленного мела. Неужели вы не в состоянии сами поддерживать порядок?

— Я только… — начал было Ковалев.

— Обеспечьте чистоту! — резко приказал офицер, и Боканов подумал, что этот маленький майор, пожалуй, не так добродушен, как это кажется на первый взгляд.

В широко распахнувшиеся ворота училища въехала голубая машина. Сигарообразный кузов ее сидел так низко, что, казалось, скользил без колес по снегу.

Из машины вышел, слегка прихрамывая, генерал в темно-серой шинели.

— Училище, смиррно! — удивительно зычным голосом подал команду Тутукин и побежал к генералу с докладом…

* * *

В 16.00 капитан Боканов постучал в дверь кабинета начальника училища.

— Войдите!

В какую-то долю секунды Боканов успел мысленно отметить о генерале: «Тоже из гвардии» и сдержанным голосом представился. Генерал приподнялся с кресла.

Среднего роста, поджарый, с талией юношески тонкой и гибкой и совершенно еще темными, коротко подстриженными усами, он показался Боканову совсем иным, чем тогда, когда Сергей Павлович видел его издали, у машины, — проще и моложе, хотя лицо его и было того нездорового зеленовато-бледного цвета, какое приобретает оно у людей после изнурительной и долгой болезни…

— Очень рад, — приветливо протянул, генерал тонкую, сухощавую руку, — Полуэктов… Познакомьтесь. — мой заместитель по политической части, — указал он на смуглолицего, широкоплечего полковника, с огромными надбровными дугами.

— Полковник Зорин, — привставая, слегка наклонил тот курчаво-пепельную голову.

— Присаживайтесь, — кивнул генерал Боканову на кресло неподалеку и внимательно поглядел на капитана.

— Давно из Действующей?

— Месяц назад.

— В какой дивизии воевали?

Боканов назвал дивизию и её командира.

Полуэктов снова внимательно посмотрел на капитана:

— Пединститут когда окончили?

— В тридцать шестом… потом четыре года в ленинградской школе химию преподавал.

— Ну, ну, — словно успокаиваясь, закивал генерал, — у нас тут работы край непочатый…

— Работы не боюсь! — вырвалось у Боканова. — А вот боязно — справлюсь ли? Все-таки долго был оторван от детей.

— Справитесь! — уверенно сказал генерал и потянулся за портсигаром. — Правда, нехорошо, Степан Иванович, — повернулся он к полковнику, — что не в начале года воспитателя меняем, но мера эта — архинеобходимая. Да, кстати, вы уже где-нибудь обосновались? — вновь обратился к Боканову генерал.

— Нет еще.

— Тогда зайдите сейчас к моему помощнику по хозяйственной части — полковнику Светову, он о вас позаботится…

* * *

На следующий день капитан Боканов шел тихими коридорами училища рядом с бритоголовым, слегка сутулящимся начальником учебного отдела и, сердясь на себя, мысленно убеждал: «Ну, чего трусишь? Такие же мальчишки, какие были у тебя несколько лет назад, только на этих форма…»

Был вечерний час, в расписаниях училища именуемый казенно-сухо «самоподготовкой», а на самом деле — час приготовления домашних уроков.

При входе офицеров в класс, кряжистый широкогрудый воспитанник, сидевший на первой парте, крикнул ломающимся баском, словно что-то неожиданно нашел.:

— Встать! Смир-рно! — И, отбивая шаг, остановился недалеко от начальника учебного отдела Ломжина, расправил плечи:

— Товарищ полковник, первое отделение первой роты в количестве двадцати пяти человек на самоподготовке; отсутствующих нет. Старший воспитанник Лыков Василий.

— Здравствуйте, товарищи воспитанники! — поздоровался Ломжин.

— Здравия желаем, товарищ полковник! — отрывисто и громко раздалось в ответ, и эта рьяность неприятно, удивила Боканова. Шевельнулась мысль о муштре и солдатиках. Несколько позже, когда Сергей Павлович глубже вошел во внутренний мир училища и самих воспитанников, он убедился в необоснованности своих опасений, увидел, что ребятам даже доставляет удовольствие браво и оглушительно отвечать на приветствие, привычкой становятся требования строя и команд, и все это легко и охотно перенимается ими у офицеров. Жизнь училища с вечерними поверками, часовым у знамени, маршем под оркестр, с бесчисленным множеством чисто военных особенностей становилась их жизнью, такой же естественной, как звонок в школе.

— Садитесь, — разрешил полковник. — У вас будет новый офицер-воспитатель, гвардии капитан Боканов Сергей Павлович. Прошу любить и жаловать. — И, доброжелательно кивнув головой капитану, он вышел.

Боканов остался с отделением. Он внимательно оглядел всех, словно одним взглядом хотел вобрать их в себя, сразу запомнить и узнать. Но ребята показались ему совершенно одинаковыми: в одинаковых суконных черных гимнастерках, с одинаково блестящими пуговицами, с одинаково остриженными под машинку головами, одинаково задорными лицами — здоровыми, чистыми, розовыми, будто они только что приняли горячий душ.

Они сидели по двое, старательно-прямо, положив руки на крышки парт, всем видом показывая благопристойность, но мальчишеские настороженные глаза отметили мгновенно все.

«Погоны зеленые, фронтовые, — это хорошо… Краешек гвардейского значка облупился, сразу видно, давно получил… Подворотничок целлулоидовый почернел по краям и низковато, пожалуй, пришит… На выцветшей гимнастерке темные круги — следы от орденов… трёх. А на планке колодок меньше, должно быть, не успел еще достать. Первая колодка алая, с белыми полосками на концах, — это ясно какая, а вторая странная — сиреневая, с одной красной полоской посередине, — не Александра ли Невского? Ну, конечно, Александра! Лицо серьезное, неулыбчивое, — видно, строгий, но не вредный. Ну, посмотрим, посмотрим…»

Молчание и взаимное разглядывание длилось, пожалуй, слишком долго. Боканов сделал решительный шаг к первой парте и негромким твердым голосом сказал:

— Думаю, жить мы будем дружно. Чтобы с первых шагов не возникало недоразумений, хочу предупредить вас о своих основных требованиях… — Он говорил кратко, но в словах все почувствовали силу и уверенность и про себя решили, что требования, кажется, придется выполнить.

— Когда через три года генерал вручит вам аттестаты об успешном окончании училища, а имена лучших будут занесены на Доску почета в актовом зале, мы снова соберемся, на прощанье, в этом классе и скажем: «Мы дружно жили и неплохо работали!..» Народ возлагает на вас большие надежды. Сейчас в огне Отечественной войны мы отстаиваем советскую Родину… Вам в руки передано будет оружие для защиты нашей великой державы…

В классе стояла такая тишина, что было слышно, как в стекла окна бились ледяные крупинки.

— Я думаю, мм поработаем как следует? — спросил капитан, улыбаясь открытой, хорошей улыбкой, и ребята решили: «Нет, он не „заядлый“». Так называли они несимпатичных и придирчивых. Над задней партой поднялась рука.

— Пожалуйста… — разрешил капитан.

— Я — воспитанник Пашков Геннадий, — встал подросток с такими синими глазами, что, казалось, синева не могла уместиться в них и, перелившись за края век, чуть заметно проступала на коже, словно тень от густых ресниц.

— Товарищ гвардии капитан, а орден Красного Знамени вы за что получили?

Боканов не ждал такого вопроса и немного растерялся.

— За бой у Днепра… Еще в 41-м году, — он прищурил глаза, точно всматриваясь вдаль, и они приобрели особый, стальной оттенок. — Тяжелый был бой, — медленно, через силу, сказал он. — Наш полк пехотный отбивал танковые атаки… одну за другой. Когда казалось, что выхода нет и остается только дороже отдать жизнь, из-за рощицы появились машины лейтенанта Чумака, моего друга… Володи. До армии он шахтером работал. Чумак привел свои танки на выручку, и они яростно метались, словно хотели наверстать упущенное время. Вдруг головная машина командира наткнулась на что-то, встала на полном ходу на дыбы, окуталась струйками дыма и пламени, накренилась на бок. Из люка выпрыгнул Володя… лейтенант Чумак… лицо его в крови, светлые волосы почернели. Он подхватил винтовку у падающего бойца и бросился вперед. Рядом с лейтенантом разорвалась мина… отсекла ему левую руку, придавила его к земле. Чумак с трудом приподнялся на одно колено, шатаясь, встал во весь рост и закричал: «За мной! За родину!» И пробежал еще немного… А потом упал…

Боканов помолчал, снова переживая бой, на минуту забыл о том, где он. Потом движением бровей отодвинул видение и глухо закончил:

— После бои мы похоронили лейтенанта в рощице… под молодым дубком.

И опять Сергей Павлович поразился тишине в классе. Ему казалось: он слышит, как, то замирая, то падая, бьется сердце у Лыкова, на передней парте.

— В том бою вы орден получили? — тихо спросил кто-то.

— В том… Мы помогали Чумаку… прямой наводкой…

* * *

Квартиру Сергей Павлович нашел себе довольно быстро и, что особенно его устраивало, в пяти минутах ходьбы от училища. Поселяться в общежитии одному, до приезда семьи, не хотелось. Он снял комнату у старика-пенсионера, живущего с дочкой и двумя маленькими внучками в небольшом флигеле.

На новом месте Боканов проснулся рано. Не мог сразу понять, где он, а вспомнив, определить, с какой стороны окно. Через форточку раскрыл ставни, и морозный воздух влетел в комнату. С непокрытой головой, в белом свитере, плотно облегающем сильное тело, Боканов вышел на крыльцо.

Из-за реки огненным диском вставало солнце. Искрился снег, свисающий с крыш гребнями застывшей волны.

Почти из-под ног неохотно вспархивали озябшие воробьи. Над землей стлался светлокоричневыми лентами дым из заводских труб. Со станция доносилось усталое попыхивание паровоза.

И все это — солнечные огоньки в стеклах домов, серебристые переливы снега, звуки тихого провинциального утра — показалось Боканову неправдоподобным, когда он вспомнил, что вот в эту же минуту война продолжает идти своими суровыми дорогами. Представил дивизион в походе, родные лица командиров батарей, смышленого конопатого ординарца Володю Черкашина, пожилого, рассудительного телефониста Андрона Шмулевого — и взгрустнул: встретятся ли? Как они там? Жаль, что без него заканчивают войну…