Онлайн чтение книги Алые погоны
ГЛАВА V. Новогодний вечер

На самой верхушке елки горела пятиконечная звезда. Она почти упиралась в лепной высокий потолок актового зала.

… Духовой оркестр, спрятанный на хорах, заиграл кокетливо-задумчивый полонез. В первой паре, молодо приосанясь, пошел генерал с женой, худенькой темноволосой женщиной.

При поворотах генерал, стараясь сделать незаметным прихрамывание, еще более выпрямлялся. Пара за парой поплыли вокруг елки танцующие — воспитанники первой роты, в черных кителях с алыми погонами и такими же лампасами на брюках, и приглашенные на вечер ученицы соседней школы.

Ребята впервые надели сегодня белые перчатки и чувствовали себя в них неловко.

Вдоль стен зала сидели матери, пришедшие с девочками в гости. Одна из них, маленькая, полная, с веселыми глазами, не отрываясь, с гордостью глядела на дочь — очень похожую на нее. Ей не верилось, что это Зинушка… А та нет-нет и метнет в сторону матери быстрый взгляд, словно говоря: «Вот видишь, а ты не хотела пускать, не хотела давать новые туфли. Вот видишь…» И слегка подбоченясь левой рукой, склонив к плечу золотистую голову, скользила дальше.

После танцев начались игры: в «третьего лишнего» и в «кошки-мышки». Ребята затащили в круг математика Семена Герасимовича. Он вобрал голову в плечи, прижал к пиджаку вьющуюся бороду, насадил плотнее на переносицу пенснэ и гонялся за проворной девочкой в голубом джемпере… Казалось, вот-вот настигнет, но девочка ныряла в круг и уходила от преследования. Когда, наконец, Гаршев поймал ее, ребята от удовольствия начали хлопать в ладоши, подскакивать и кричать каждый свое, веселое и непонятное в общем шуме.

«Почтальоны» в белых бумажных фуражках шныряли между играющими.

— Примите письмо! — сует свернутую бумажку в руку Павлику Снопкову Гербов. Но почтальон озабоченно озирается.

— Почта загружена! — бросает он на ходу и пробирается в соседнюю комнату.

— Нашел! — радостно кричит Снопков, увидя на диване рядом с Бокановым майора Веденкина и его жену.

— Товарищ майор, вам экстренное письмо, ответ оплачен…

— Давайте, давайте, — улыбаясь, протянул руку Веденкин, развернул записку, пробежал ее глазами.

«Виктор Николаевич! Поздравляю Вас с Новым годом, желаю счастья и удачи и прошу (извините за грубое выражение) сдирать с нас не две, а хотя бы одну шкуру — пореже ставить колы».

Подпись была неразборчивой, но, хотя и по измененному немного почерку, Виктор Николаевич узнал руку Ковалева.

— Ответ будет? — с любопытством посмотрел почтальон.

— Обязательно! — провел рукой по своей светловолосой голове Веденкин.

Майор подошел к подоконнику и, облокотившись, быстро написал:

«Благодарю за добрые пожелания. Со своей стороны желаю вам успеха в учебе, а также не попадаться мне в руки неподготовленным, как это было позавчера. А грубое выражение — прощать не хочется!»

Снопков убежал. Веденкин, садясь на диван, протянул полученную записку Боканову:

— Ваш Ковалев прислал…

Капитан прочитал и недовольно поморщился:

— Развязность какая!

— Мальчишество… — не согласился майор.

— Сказать по правде, я Ковалева мало знаю, но мне кажется., он воды не замутит…

— Хороший парень! Но… насчет «воды не замутит»… вы скоро измените мнение, — усмехнулся Веденкин. — С норовом паренек! К нему нужно умело подойти.

— Подлаживаться, — скептически бросил капитан, — не в моих правилах…

— Э, дорогой Сергей Павлович, не о подлаживании речь идет… Но тропку к каждому из них искать придется. Уверяю вас! И, чорт возьми, не всегда ее сразу найдешь…

Боканов впервые был на училищном вечере, и ему здесь не все нравилось.

«Почему в гости пришли только девочки? — думал он. — Нужно ли развивать это преждевременное „кавалерство“? Надо на педсовете предложить на такие вечера обязательно приглашать и ребят из соседних школ. Стоит ли большую часть вечера отдавать танцам? Разве мало хороших игр, пьес и песен… не шаркунов паркетных готовим».

Сергей Павлович хотел было сказать об этом Веденкину, но решил, что лучше сначала внимательнее присмотреться. В это время к елке подошел генерал, и в зале наступила тишина.

— Дорогие товарищи! — негромким, но ясным голосом сказал он. — Прошедший год был годом решающих побед нашей Армии. Она очистила советскую землю от фашистской нечисти и перенесла войну за пределы нашей страны. Своим трудом здесь, в училище, мы вместе со всем народом куем победу. Желаю вам в наступающем году плодотворно работать!

… И снова закружились пары. В стороне от танцующих, со скучающим видом стоял, держа левую руку в кармане, Володя Ковалев. Иронически сощурив «диковатые» глаза под широкими бровями вразлет, немного откинув назад черноволосую голову, Володя смотрел, как священнодействовал в танце его друг Семен Гербов — ни слова, ни улыбки, серьезный, сосредоточенный взгляд. Ковалев снисходительно усмехнулся: он считал танцы нестоящим делом, но Семену прощал его увлечение. В зале распоряжался Геннадий Пашков. Над верхней губой холеного лица Пашкова пробивалось несколько темных волосков, которые он по утрам любовно рассматривал в зеркале.

Пашков суетился, непрерывно вертел головой с маленькими толстыми ушами, охорашиваясь, расправлял то и дело китель вокруг ремня и всем видом своим показывал деловую озабоченность.

Розовощекий Снопков, расставшись с фуражкой почтальона, галантно щелкнул каблуками перед женой майора Веденкина. Пыжась и стараясь казаться выше, он прошел с ней несколько кругов в вальсе, подвел к стулу, поблагодарил и побежал к друзьям. Здесь, не выдержав роли, прыснул от удивления перед самим собой и дурашливо перекрестился.

Случайно взгляд Володи остановился на девочке, сидевшей с подружкой неподалеку у двери. У девочки были живые карие глаза под темными бровями, похожими на мохнатые ветки елочки, маленький задорный нос и на каштановой косе огромный черный бант, концы которого выглядывали из-за головы. Чуть заметный шрам надламывал верхнюю губу.

«Наверно, упала когда-то», — подумал Ковалев; заметив, что она посмотрела в его сторону, поспешно отвернулся, сделав вид, что рассматривает танцующих, но через несколько минут опять стал поглядывать на нее.

Девочка была настолько смуглой, что румянец, яркий для другого лица, был у нее едва заметен.

К ней подскочил самоуверенно Пашков, пригласил на польку, и впервые Владимир пожалел, что не танцует.

… Гале недавно исполнилось пятнадцать лет. Пойти на этот вечер ее уговорила подружка Зина, вместе с которой она училась в восьмом классе школы имени Зои Космодемьянской.

Запыхавшаяся, радостно возбужденная, возвратилась Галя после танца к своему месту. Сейчас она походила на молоденькую, впервые покрывшуюся листьями вишню, что тянется к майскому солнцу и весеннему ветру.

Все в ней было мило и скромно: просто сшитое шерстяное красновато-коричневое платье, маленькие туфли на низком каблуке, манера смотреть, слегка наклонив голову на бок.

— Все в круг, беритесь за ручей! — громко распорядился Пашков. Володя неожиданно для самого себя очутился рядом со смуглянкой, и бешеный вихрь понес его по залу.

… К Сергею Павловичу подошел начальник политотдела училища полковник Зорин и дружески пожал его руку.

— Ну как, осмотрелись у нас? — взглянул он на Боканова из-под густых бровей живыми серыми глазами и, взяв капитана под руку, отвел в сторону, к мраморной колонне.

Если Полуэктов был отцом училища и между собой офицеры называли его ласково «батя», то Зорин — душой училища, и каждый чувствовал особенную симпатию к этому некрасивому седоволосому человеку.

Лет двадцать назад Зорин работал директором школы, потом заведующим городским отделом народного образования; политруком он участвовал в финской кампании и комиссаром дивизии — в защите Севастополя, в 1942 году. С перебитыми разрывной пулей рукой и ключицей, обескровленного, его доставили в последнем эшелоне раненых, вывезенных из города на «Большую Землю». После многих мучительных операций Зорин вышел, наконец, из госпиталя и получил назначение в Суворовское училище. Ехал он сюда, как, впрочем, и многие офицеры, с внутренним беспокойным сомнением: справится ли, найдет ли свое место в совершенно незнакомом деле. Но бодрился, успокаивал себя тем, что ведь это, собственно, та же детская школа, но с усложненной задачей — вырастить нового военного человека. Первые месяцы работы принесли много огорчений — что-то не ладилось: то там, то здесь обнажалось уродство, принесенное детьми с улицы, захлестывали бесчисленные хозяйственные и учебные дела, он чувствовал, что теряет лицо политического руководителя, именно политического, и напряженно, мучительно искал ускользающую основу работы. Он внимательно всматривался в то, что делал коллектив училища, перечитывал учебники педагогики, — но все это, конечно, не давало ответа, каким должен быть стиль работы именно его — начальника политического отдела. Директивы, инструкции, получаемые сверху, только в общих чертах определяли круг обязанностей, претворение же всего этого в жизнь настоятельно требовало — учиться, искать, оценивать внимательно то, что делаешь.

Вскоре он пришел к убеждению: дальновидный воспитатель может предотвратить многое нежелательное, развить нужное. Эту мысль Зорин настойчиво внушал офицерам. Для политических занятий и лекций он подбирал такие темы, которые учили бы искусству предвидения. Затем Зорин сделал твердый вывод: суворовцев надо воспитывать так, чтобы они чувствовали — воинская служба тяжела, впереди трудный путь и к нему следует готовиться сейчас. Он неутомимо разъяснял это воспитателям, советовал смелее вовлекать детей в труд, рассказывать им, как нелегко даются нам победы на фронте и в тылу.

На мысль о таком направлении политической работы натолкнул Зорина случай в третьей роте. Тринадцатилетний Петр Самарцев заявил офицеру, что он не собирается стать «Ванькой взводным», а будет разрабатывать планы в Генштабе. Потребовалось рассказать детям и о службе командира взвода, и о дворянских сынках старой армии, которым с детства уготовлялись теплые места, и о многом другом.

На педагогическом совете Зорин обратился к офицерам с предостережением:

— Мы не вправе выращивать цыплят вместо орлят!

Непримиримый противник рутины в любом ее проявлении, Зорин и в педагогическом деле стремился найти новые, свежие приемы.

…Он обладал счастливой способностью доверчиво располагать к себе людей. Ему прощали беспощадную прямолинейность и знали — если надо было, полковник умеет добавить металла в свой голос.

Как-то само собой получилось, что к нему приходили с горем и радостью, за советом и помощью, рассказать об удаче или промахе, новой мысли и новом деле.

Возможно, привлекало к Зорину то, что он умел просто, с искренней заинтересованностью вникать в дела, казалось бы, иногда очень далеко отстоящие от него, превращать их в свои и помогать не навязчиво, не начальственно, а по-товарищески. Поэтому и любили офицеры встретиться с ним, пожать руку, запросто поговорить, а воспитанники безбоязненно обращались с вопросами и старались приветствовать как можно рьянее и чаще.

* * *

— Ну, как, Сергей Павлович, осмотрелись у нас? — повторил вопрос Зорин, когда они остановились у колонны актового зала.

— Да, как будто, товарищ полковник.

— Не буду надоедать нравоучительными советами, но один добрый все же дам: вам придется столкнуться у нас с двумя, так сказать, крайними «педагогическими течениями». Сторонниками только поглаживания по головке детей да уговаривания…

— Не собираюсь! — решительно бросил Боканов. — Думаю предъявить полную меру требовательности.

— Хорошо, — метнул внимательный взгляд Зорин, — но и не перехлестывайте, иначе впадете в другую крайность — механически перенесете к нам порядки линейных частей… Строгость наша должна быть прежде всего отцовской…

«Будто сговорились», — недовольно подумал Боканов, вспомнив недавний разговор с Веденкиным.

… Командир первой роты подполковник Русанов знаком руки подозвал Семена Гербова. Тот подбежал с развевающимся бантом распорядители и выжидательно вытянулся.

— Наклонитесь, — сказал подполковник и приблизил морщинистое лицо к уху воспитанника.

— Плохо, Семен, — прошептал он, — что вы сами не догадались и приходится подсказывать. Надо подойти к генералу и его супруге, пригласить на чай: «Вера Ивановна и Алексей Федорович, прошу вас на чашку чая».

— Генералу сказать… «Алексей Федорович»? — испуганно переспросил воспитанник.

— Именно так: «Вера Ивановна и Алексей Федорович, — настойчиво повторил Русанов, — прошу вас на чашку чая». Что же здесь такого? — сделал удивленные глаза подполковник, — элементарная вежливость. Ну же, ну, — ободряюще подтолкнул он Гербова.

Помучившись несколько минут, Гербов, наконец, решился. Генерал, услышав приглашение, посмотрел на жену, как бы призывая ее в свидетельницы воспитанности детей, подал ей руку и последовал за Семеном, удовлетворенно поглаживая короткие усы.

Гербов, доведя генерала до столика, шепнул оторопевшему Лыкову, с повязкой дежурного на руке:

— Смотрите быстро — на полусогнутых! — и возвратился в актовый зал.

Здесь он разыскал Пашкова, отвел в сторону и насмешливо сказал:

— Эх ты, сидит с женой начальник учебного отдела, скучают, а ты сам не догадаешься подойти и пригласить их на чашку чая.

— Верно! — согласился Геннадий, удивляясь своей недогадливости.

— Только по имени-отчеству обращайся… — добавил наставительно Гербов.

… Володя Ковалев усадил Зину с мамой и Галю за столик и пододвинул вазы со сладостями:

— Кушайте, пожалуйста… А я сейчас принесу чай.

Еще в начале вечера многие воспитанники тревожились, разрешит ли генерал проводить гостей домой? Может получиться очень некрасиво: пригласить пригласили — и поздней ночью одних выпроводят на улицу, в темень. К Русанову то и дело подходили:

— Товарищ подполковник, попросите генерала…

— Товарищ подполковник, невежливо ведь… В другой раз не придут…

Наконец, Русанов направился к генералу.

Володя, разговаривая с Талей и Зиной, нервно поглядывал на дверь, за которой скрылся командир роты. Но генерал был сегодня удивительно сговорчив — он разрешил!

Делом трех минут оказалось сбегать в шинельную, затянуть ремень на шинели, разыскать вещи гостей.

Правда, Володя подал Гале сразу и галоши и шубку. Увидя ее лукавый прищур (словно ручеек веселый пробежал), еще более смутился, бросил галоши на пол вместе с шапочкой. Начал поднимать ее — и шубкой подмел паркет.

Подошел капитан Боканов:

— В вашем распоряжении — час, успеете? — негромко спросил он у Ковалева, но Галя услышала.

— Мы недалеко живем… — словно оправдываясь, сказала она.

Ну, добрый путь, — улыбнулся Сергей Павлович и отошел.

На улице свет из больших окон училища ложился на снег белыми полотнами. Сначала шли вчетвером. На углу Советской и площади Маяковского мама Зины сказала, обращаясь к Володе:

— Ну, молодой человек, надеюсь, вы сами доведете Галинку до дома, а мы здесь свернем направо.

Молодым человеком Володю назвали впервые в жизни, и он почувствовал гордость и какую-то неловкость от этого обращения.

Они распрощались. Разговор у Володи с Галей не клеился. Шли, немного сторонясь друг друга, старательно глядя под ноги.

— У вешалки это кто к нам подходил? — спросила, наконец, Галя.

— Наш новый воспитатель, капитан Боканов.

— Хороший?

— Кажется, — осторожно ответил Володя, — в общем, поживем — увидим…

— Вы в каком классе? — спросила Галя.

— В шестом, это, Галя, почти ваш девятый.

— Меня мама Галинкой зовет, — вырвалось у девочки, и она в смущении умолкла.

— Можно, я вас так буду называть?

— Можно, — тихо ответила она и ускорила шаг.

Они опять долго шли молча.

— Снег хрустит, будто кролик капусту жует, — сказала Галинка, прислушиваясь к хрусту и, тряхнув головой, словно сердясь на себя за скованность, спросила с задором:

— Вы всегда такой важный?

— Нет, только на Новый год, — рассмеялся Володя, и натянутость неожиданно исчезла. Ему стало легко и необыкновенно хороню: казалось, они давным-давно знают друг друга, и хотелось, чтобы этот путь был как можно длинней.

— Ну, тогда еще ничего, — смешливо посмотрела краешком глаз Галинка.

— Сегодня вечер самый замечательный!.. — вдруг сказала она и чему-то тихо засмеялась.

Володе захотелось сделать что-нибудь необыкновенное, рассказать о таком, что заставило бы Галинку смеяться и смеяться, но он ничего не мог придумать так, сразу, и спросил озорно первое, что пришло на ум:

— Вы знаете, как можно угадать настроение усатого человека?

— Н-н-ет, — удивленно протянула Галинка.

— У нас, в училище, есть капитан Зинченко, он верховую езду преподает. Так, если капитан закручивает правый ус вверх — значит доволен, а вниз его оттягивает — жди разноса…

Галинка фыркнула.

— Я думала вы ва-ажный-преважный, ну, как сам генерал, — протянула она. Ей и самой захотелось рассказать Володе что-нибудь о школе и, как всегда бывает между учениками, именно об учителях. Так обычно говорят о родителях дети, уверенные, что они уже взрослые — немного снисходительно и не зло.

— Наша математичка, Анастасия Ивановна, недавно вызвала меня к доске… за меня задачу решила, ну, прямо не давала мне слова вставить и сама себе четверку поставила.

— Н-е-е-т, наш «Архимед», Семен Герасимович, ни за что за тебя задачу не решит, — воодушевляясь, воскликнул Ковалев. — Ух, требует! И кричит и кричит, — а не страшно! Только вечно в перерыв въезжает. Сигнал, а он с трудом оторвет от доски руку с мелом, повернет к нам лицо (носик у него такой востренький — ну, прямо, знак радикала) и спрашивает, будто ушам своим не верит: «Это что, конец урока?». — «Так точно, товарищ преподаватель…». «Я вас на минуточку задержу…». — «Да мы с удовольствием». И правда, мы все математику любим… И Семена Герасимовича.

У калитки они остановились. Галинка быстро сказала:

— Вот я и дома. Спасибо, что проводили.

— Благодарю вас, — смешавшись, ответил Володя и, чтобы скрыть смущение, щелкнул каблуками и приложил руку к шапке.

— Спокойной ночи, — уже из калитки раздался голос Галинки, и удаляющиеся шаги ее замерли на верхних ступеньках крыльца.

— «Будто кролик капусту жует», — вспомнил Володя слова Галинки, и ее переливчатый смех, и шапочку с меховой оторочкой.

Он стремглав побежал по мостовой, взмахивая, как крыльями, руками, делая скачки вверх.

«Почему, — подумал он. — Галинка сказала: „Сегодня вечер самый замечательный“?»

Переводя дыхание, он остановился у тонкой акации.

— Почему? — спросил он громко и слегка потряс ствол акации.

Почему? Почему? — повторял Володя, и снежный вихрь окутывал его, снежинки забирались за ворот шинели, покрывали звездочками погоны.