Онлайн чтение книги Анжелика и король Angélique and the King
Глава V

Однако никто не танцевал, поскольку состоящий из двадцати четырех скрипок королевский оркестр еще не прибыл из Сен-Жерменского дворца. Однако рядом с большой гостиной первого этажа во всю силу своих легких дудели в трубы крепкие молодцы. Эти бравые фанфары призваны были усилить выделение желудочного сока. Уже сновали придворные повара, вынося множество серебряных блюд со сластями, фруктами и благовониями. Уже на четырех больших, накрытых камчатными скатертями столах расставляли кушанья: одни под крышками в виде серебряных или золоченых колоколов, другие – на заполненных угольями чашах, чтобы не остывали. Чего там только не было: заливные куропатки, фазаны в овощах, жаркое из косули, фаршированные голуби, тушеный окорок с рисом в горшочках. В середине каждого стола, в окружении подносов с инжиром и дынями, возвышались вазы с осенними плодами.

Когда подавали горячее, знающая толк в гастрономических изысках Анжелика насчитала восемь блюд, а в перерывах – несметное количество салатов. Она восхищалась красотой скатертей с ароматом мушмулы и искусно сложенными салфетками. А ведь это была всего лишь легкая закуска!

Сидя ели только король с королевой, Мадам и Месье. Принц Конде, перекинув через плечо салфетку, лез из кожи вон, прислуживая им. Его старания вывели из себя сеньора Бульонского, главного камергера, на которого, согласно этикету, были возложены эти обязанности. Однако, принимая во внимание близкое родство принца с королевской семьей, он не осмелился явно выразить свое недовольство.

За исключением этого момента, все шло гладко, и присутствующие лакомились от души. Когда подняли крышки, на одном блюде обнаружились источающие божественный аромат четыре огромных черных кабаньих головы в соусе из зеленых трюфелей; на другом – глухари во всем их красно-синем оперении; зайцы, фаршированные фенхелем. Да к тому же такое количество супов и похлебок, что попробовать все не представлялось возможным. Поэтому сотрапезники предпочли им восхитительные ароматные красные вина местных виноградников. Их только что согрели в кувшинах, опуская туда раскаленный металлический прут.

Анжелика с удовольствием угостилась жареной перепелкой и несколькими салатами, предупредительно предложенными ей маркизом де Лавальером, и выпила бокал малинового вина. Маркиз настаивал, чтобы она отведала «располагающего к легкой болтовне» сладкого ликера. Паж принесет им два стаканчика, они устроятся возле окна и поболтают. Она уклонилась.

Удовлетворив любопытство и отдав дань чревоугодию, Анжелика опять подумала о мадемуазель де Паражон, сидящей на тумбе в сыром вечернем тумане. Стянуть для старой подруги объедки с королевского стола было бы очень вульгарно. И все же она с ловкостью проделала это. Спрятав в широких складках платья кусок миндального торта и две прекрасные груши, она незаметно выскользнула из зала. Стоило ей сделать несколько шагов по двору, как ее окликнул Флипо. Он принес тяжелую накидку из шелка и бархата, давеча оставленную ею в карете Филониды.

– А, вот и ты! Ну что, можно ли исправить мой экипаж?

– Как бы не так! С ним уже ничего не сделать. Когда стемнело, мы с кучером вышли на дорогу и попросились в повозку к бондарям, направлявшимся в Версаль.

– Ты видел мадемуазель де Паражон?

– Она там. – Флипо неопределенно махнул рукой в темноту, где мелькали огни фонарей. – Она беседовала с одной из ваших парижских сестриц; я слыхал, та ей сказала, что сможет взять мадемуазель де Паражон с собой в наемной карете.

– Я очень рада. Бедняжка Филонида! Надо будет подарить ей новый экипаж.

Для надежности она попросила Флипо проводить ее через невероятное скопление экипажей, лошадей и портшезов к тому месту, где он видел мадемуазель де Паражон. Анжелика издали заметила ее, а в своей «парижской сестрице» узнала молодую госпожу Скаррон. Эта бедная, но достойная вдова нередко посещала двор как просительница в надежде однажды получить какое-нибудь место или скромное содержание, что помогло бы ей наконец вырваться из вечной нищеты.

Обе женщины усаживались в уже переполненную наемную карету, занятую в основном мелким людом, из коих многие тоже были просителями и несолоно хлебавши возвращались после бесплодно проведенного в Версале дня. Король передал, что сегодня челобитных не примет. Завтра. После мессы.

Некоторые просители еще оставались, решившись заночевать в углу двора или в деревенской конюшне. Другие, добравшись до Парижа, ранним утром сядут на баржу в Булонском лесу, а потом срежут путь через лес и вновь с упорством будут топтаться в королевской прихожей с прошениями в руках.

Когда Анжелика подошла, общественный экипаж как раз тронулся, так что приятельницы ее не увидели. Обе они уезжали, пребывая в восторге от дня, проведенного при дворе, где они знали всех, хотя их не знал никто. Они принадлежали к тому разряду рабочих пчел, которые летают вокруг монаршего улья и собирают свой медок с малейшего происшествия, попавшего в поле их зрения. Эти особы знали двор лучше, чем большинство дам, априори допущенных туда по праву своего высокого происхождения, но не владеющих хитростями этикета не имеющих опыта и прерогатив, право на которые дает титул, порой и покровительство, протекция короля или знатного вельможи.

Они, разумеется, были уже в курсе оскорбления, нанесенного сеньору Бульонскому принцем Конде, взявшим салфетку, чтобы прислуживать королю. Следует ли сеньору Бульонскому требовать удовлетворения? Вправе ли принц поступать в соответствии с титулом и своим славным прошлым? Город и двор долго еще будут обсуждать это.

После продолжительных споров Леонида де Паражон решительно покончит с этим щекотливым вопросом. Госпожа Скаррон будет слушать, размышлять, соглашаться или ничего не скажет… Анжелика пообещала себе вскоре навестить обеих. Ей необходим их совет.

Она накинула плащ на плечи и отдала принесенные для приятельницы кусок торта и фрукты лакею.

– Ну до чего ж здесь прекрасно, маркиза, – прошептал мальчишка. Его глаза блестели. – В повозке бондарей мы подъехали со стороны кухонь. Королевской гастрономии, как они тут говорят. Ага, я бы сказал, божественной гастрономии. Лучше не может быть даже в раю. Там тепло и вкусно пахнет. На вертелах столько дичи, что аж голова кружится… Идешь по колено в перьях… А все эти повара в своих кружевных манжетах до самых пальцев, со шпагой на боку и еще с какой-то лентой на животе, размешивающие соусы…

Если бы не звание гостьи короля, Анжелика охотно последовала бы за слугой, чтобы тоже насладиться описываемым им зрелищем. Глядя на первый этаж правого крыла замка, где располагались кухни, в полыхании печей и жаровен на открытом воздухе можно было наблюдать необычное оживление, которое распространялось аж до садов на юге.

– Я там и Жавотту видел, – сказал Флипо. – Она шла наверх готовить покои госпожи маркизы.

– Мои покои? – спросила удивленная Анжелика.

Она еще не задумывалась о том, как ей предстоит провести здесь ночь.

– Похоже, где-то там. – Размахивая своими большими руками во все стороны, Флипо указал в совершенно черное небо, где верхние этажи замка можно было различить лишь по ряду освещенных окошек.

– Там еще был Ла Вьолет, камердинер господина маркиза. Он сказал, что для его господина уже поставили кровать. Тогда Жавотта захотела отнести туда ваши пожитки. Я так разумею, что она еще хотела чуток поболтать с Ла Вьолетом…

Щелканье хлыста и окрики заставили их прижаться к стене, ограждавшей большой подъездной двор. Мимо них проехали крытые повозки и несколько фиакров, а затем две кареты, откуда высыпала кучка аббатов в напудренных париках, кружевных брыжах, черных рединготах и чулках и башмаках с пряжками.

Это прибыла королевская капелла. Чуть позже появились музыканты с инструментами и хористы: группа закутанных до самых глаз подростков, которых раздраженно напутствовал беспокойный краснолицый человечек:

– Не открывайте рот, пока не войдете в помещение. Я вас палкой поколочу, если станете дышать на улице. Нет ничего опаснее, чем туман в этом проклятом месте.

Анжелика узнала господина Люлли, того самого, которого прозвали Королевским Шутом. В Париже она не раз присутствовала на балетах, которыми он дирижировал и авторство которых себе приписывал. Подозревали, что он заимствует чужую музыку, столь мало отвратительный характер музыканта соответствовал его творчеству.

– Найди Жавотту, – приказала Анжелика Флипо, – и пришли ко мне. Или лучше вернись и проводи меня в предназначенную мне спальню. Я боюсь заблудиться.

– А разве господин маркиз не показал ее вам?

– Я даже не знаю, где сейчас господин маркиз, – сухо ответила Анжелика.

– Ваш муженек, осмелюсь сказать… – начал было Флипо, у которого имелись собственные соображения относительно того, как супруг вел себя по отношению к ней.

Дав ему тумака, Анжелика заставила мальчишку умолкнуть и, прежде чем отпустить выполнять поручение, привычно ощупала карманы его ливреи. Она любила Флипо и охотно сделала бы его своим пажом, если бы он мог избавиться от деревенского выговора, сопливого носа и отвратительной манеры прикарманивать любой попавшийся ему на глаза и не предназначенный для него пустяк. Однако всем известно, как сложно избавиться от вредных привычек. В его карманах Анжелика обнаружила табакерку, перстень и две нитки стеклянных бус, которые, по всей вероятности, как раз сейчас оплакивали какие-нибудь кухонные девушки, а также кружевной платок.

– На сей раз прощаю, – строго произнесла она, – но чтобы я никогда не видела у тебя золота или часов.

– Часов? Фу! – с отвращением выдохнул Флипо. – Я это зверье не люблю. Пялятся на вас да еще бормочут что-то, будто живые.

Вернувшись в залы, Анжелика, несмотря на всеобщее оживление, не могла освободиться от тревожных мыслей. С минуты на минуту ей предстоит встретиться с Филиппом. Какую линию поведения предпочесть: предстать разъяренной? Безразличной? Или выбрать примирение?

Остановившись в дверях ярко освещенной анфилады парадных залов, она искала мужа глазами и не находила.

Заметив за одним из столов госпожу де Монтозье и других дам, среди которых ей была знакома мадам дю Рур, Анжелика присела к ним с намерением принять участие в игре. Госпожа де Монтозье удивленно взглянула на нее, затем поднялась и сказала, что Анжелика не может сидеть здесь, поскольку за этим столом находятся только те дамы, которым дозволено ездить в карете королевы и трапезничать с ней.

Молодая женщина извинилась. Из боязни допустить новую оплошность, она уже не осмелилась присесть за другой стол и приняла решение самостоятельно отправиться на поиски своей спальни.

В нижних этажах покоев для придворных не было. Всё, кроме королевских апартаментов, подверглось переустройству. Зато в чердачных помещениях располагались грубо разделенные перегородками и обыкновенно предназначенные для челяди спаленки, в которых, однако, даже самые знатные вельможи в тот вечер рады были найти пристанище. Здесь было оживленно, как в улье, все бродили из кельи в келью среди беспорядочно громоздившихся кофров и сундуков, которые все подносили лакеи. Дамы беспокоились за свои туалеты и бранили нагруженных пышными платьями служанок, приглашенные с тревогой вглядывались в узкие коридоры в поисках отведенной им «норы».

Приставленные к гостям квартирмейстеры в голубых ливреях заканчивали помечать мелом на дверях имена жильцов каждой спальни. Взволнованные придворные следовали за ними, сопровождая каждую новую надпись ропотом разочарования или криками ликования.

Сообразительный Флипо окликнул Анжелику:

– Псст! Сюда, маркиза. – И пренебрежительно добавил: – Маловата ваша клетушка. Неужто можно так вот поселиться во дворце короля!

Все его представления о роскоши вельможной жизни были поколеблены.

Появилась взволнованная Жавотта с пылающими щеками:

– Ваш несессер у меня, мадам. Я его из рук не выпускала.

Проникнув в комнату, Анжелика обнаружила причину волнения своей служанки. Это был Ла Вьолет, главный камердинер маркиза дю Плесси.

О смирении крепкого малого говорило только имя, Ла Вьолет – этим прозвищем наделяют покорных и робких людей. Этот был огромного роста, жизнерадостный, как новобранец, развязный, как парижанин, хотя родился в провинции Пуату, и рыжий, как англичанин, среди которых он мог бы поискать предков из тех, кто в четырнадцатом и пятнадцатом веках оккупировал Аквитанию. Несмотря на исполинский рост, ливрея и роль лакея превосходно ему подходили, он был изворотлив, скор, искусен, говорлив и всегда в курсе событий.

Однако стоило ему увидеть Анжелику, как его словоохотливость иссякла и он, разинув рот, уставился на вновь прибывшую. Та ли это женщина, которую всего несколько часов назад он связал, как окорок, и передал сестрам-монахиням монастыря августинок в Бельвю?

– Да, это я, чертов висельник! – вне себя от ярости, прорычала Анжелика. – Вон из моей жизни! Немедленно! Ничтожество, чуть не задушившее супругу своего господина!

– Ма-а-ам… Ма-а-ам маркиза, – заблеял Ла Вьолет, к которому от смятения вернулся крестьянский говор, – я не виноват. Это все господин маркиз… это он…

– Сказано, вон отсюда!

Вытянув вперед руку, она принялась осыпать его ругательствами, богатый набор которых она усвоила с детства. Это оказалось слишком для Ла Вьолета. Он струхнул. Почти дрожа от страха, с опущенными плечами, он прошел мимо нее и направился к дверям. И там столкнулся с маркизом.

– Что здесь происходит?

Анжелика умела оказать сопротивление.

– Добрый вечер, Филипп, – произнесла она.

Он опустил на нее невидящий взгляд. Но внезапно Анжелика заметила, как лицо его передернулось, глаза в изумлении широко раскрылись, потом в них появилось выражение страха и почти отчаяние.

Она не могла не обернуться в уверенности, что у нее за спиной он увидел по меньшей мере черта.

Но обнаружила лишь болтающуюся створку двери, на которой один из одетых в голубые ливреи лакеев белым мелом только что написал имя маркиза.

– Вот чем я вам обязан! – мгновенно взорвавшись и молотя кулаком по двери, выкрикнул он. – Вот оскорбление, которое вы нанесли мне… Потеря уважения… Забвение… Невнимание короля… Немилость! ..

– Но почему? – Она испугалась, решив, что он спятил.

– Вы что, разве не видите, что написано на этой двери?

– Почему же? Ваше имя.

– Да! Мое имя! Вот именно, – осклабился он, – мое имя. И все.

– А что бы вы желали там увидеть?

– То, что я привык видеть во всех резиденциях, куда сопровождал короля, и что из-за вашей глупости, вашей наглости, из-за ваших неразумных поступков сегодня отсутствует. Слово «ДЛЯ»! «ДЛЯ»!

– Что «для»?

– ДЛЯ господина маркиза дю Плесси-Бельера, – сквозь зубы процедил он, побледнев от гнева и горя. – «ДЛЯ» – значит специальный гость его величества. Это слово свидетельствует о расположении короля, как если бы он лично приветствовал вас на пороге этой спальни.

Жест, которым он указал в сторону узкой, заставленной мебелью клетушки в мансарде, вернул Анжелике чувство юмора.

– Не слишком ли вы взволнованы из-за своего «ДЛЯ»? – проговорила она, едва сдерживая смех. – Послушайте, Филипп, должно быть, дело всего лишь в забывчивости лакея. Его величество по-прежнему испытывает к вам самое глубокое уважение. Не вы ли сегодня были удостоены чести держать канделябр при отходе короля ко сну?

– То-то и оно, что не я, – буркнул маркиз. – Вот и еще одно доказательство недовольства короля по отношению ко мне. Несколько мгновений назад я был лишен этой почетной обязанности!

На громкий голос главного ловчего в коридор выглянули обитатели соседних спален.

– Ваша супруга права, маркиз, – вмешался герцог де Граммон, – напрасно вы беспокоитесь. Его величество сам взял на себя труд сообщить вам, что если он нынче вечером предложил вам отказаться от канделябра, то лишь для того, чтобы оказать честь герцогу Бульонскому. Вам известно, что тот не мог прийти в себя после того, как ему пришлось уступить принцу честь прислуживать королю во время трапезы.

– Но слово «ДЛЯ»? Почему его нет? – воскликнул Филипп и снова в отчаянии ударил кулаком в дверь. – Я теряю королевские милости из-за этой девчонки!

– А я-то чем виновата с вашим проклятым «ДЛЯ»? – Анжелика, разозлившись, тоже повысила голос.

– Вы вызываете недовольство короля своими опозданиями на его празднества, своими несвоевременными появлениями…

Анжелика негодовала:

– И вы смеете упрекать меня, хотя именно вы… вы!.. Все мои кареты, все лошади…

– Довольно! – холодно отрезал Филипп.

Он занес руку. Молодая женщина почувствовала, как голова у нее словно бы раскололась, из глаз посыпались искры. Она поднесла руку к горящей щеке.

– Полно, маркиз, полно, – проговорил герцог де Граммон, – не будьте так жестоки.

Анжелике казалось, что никогда в жизни ей не случалось сносить подобного оскорбления. Он дал ей пощечину! В присутствии слуг и придворных позволил себе гнусную семейную сцену.

Залившись краской стыда, она кликнула Жавотту и Флипо. Те в сильном смятении выскочили из спальни: один – с сундучком, другая – с накидкой.

– Вот-вот, уходите и спите где хотите и с кем хотите!

– Маркиз! Маркиз! Не будьте так грубы! – снова попытался вмешаться герцог де Граммон.

– Сударь, всяк хозяин у себя дома, – отрезал вспыльчивый дворянин, захлопывая дверь перед его носом.

Анжелика пробралась сквозь толпу собравшихся и удалилась, сопровождаемая их лицемерно-жалостливыми комментариями и ироническими улыбками.

Неожиданно приоткрылась дверь и чья-то рука схватила ее за край накидки.

– Мадам, – сказал маркиз де Лавальер, – каждая женщина в Версале желала бы получить разрешение, только что данное вам вашим супругом. Советую поймать его на слове и воспользоваться моим гостеприимством.

Она с негодованием высвободилась:

– Прошу вас, сударь…

Ей хотелось как можно быстрее бежать отсюда. Спускаясь по широким мраморным ступеням, она заливалась слезами.

«Глупец, низкий человек в обличье вельможи… Глупец! Глупец!»

Но Филипп опасный глупец, а она сама выковала цепи, связывающие ее с ним, сама предоставила ему опасную власть – власть мужа над женой. В стремлении отомстить он не пощадит ее. Анжелика догадывалась, с каким мрачным упорством, с каким удовольствием он будет преследовать свою цель – подчинить, унизить ее. Она знала лишь одно уязвимое место в его броне: необыкновенная привязанность к королю, объяснимая не страхом или любовью, но исключительной верностью, непоколебимой преданностью. Именно на этом чувстве следовало сыграть. Привлечь короля в союзники, добиться от него постоянного места при дворе, что заставило бы Филиппа склониться перед ее обязанностями; постепенно поставить Филиппа перед выбором: или он впадет в немилость у государя, или прекратит истязать жену. А как же счастье? Счастье, о котором она, невзирая ни на что, робко мечтала в тот вечер, когда над притихшим лесом Нейля и белыми башнями небольшого замка вставала круглая луна, чтобы осветить ее первую брачную ночь. Горькое разочарование!.. Горькое воспоминание! Он разрушил все!

Анжелика усомнилась в своей привлекательности и красоте. Не чувствуя себя любимой, женщина перестает считать себя достойной любви. Способна ли она продолжать схватку, в которую ввязалась? Она осознавала собственные слабости. Она любила Филиппа и причинила ему зло. В своем упорном стремлении к успеху, своей неистовой жажде противостоять превратностям судьбы она загнала его в угол и вынудила жениться на ней, иначе его род навсегда навлек бы на себя гнев короля. Он предпочел взять ее в жены, но не простил. По вине Анжелики родник, к которому оба могли бы припасть, отравлен. Рука, которую она могла бы протянуть Филиппу, внушала ему ужас.

В отчаянии и печали Анжелика вытянула вперед свои белые руки и посмотрела на них.

– Какое же пятно вы не можете смыть с них, о восхитительная леди Макбет? – раздался возле нее голос маркиза де Лозена.

Он поклонился:

– Где пролитая вами кровь? Да ваши ручки совсем замерзли, красавица. Что вы делаете на этой лестнице, да еще на сквозняке?

– Сама не знаю.

– Все вас покинули? Обладательницу столь прекрасных глаз? Непростительно. Идемте же ко мне.

Их с радостными восклицаниями окружили несколько молодых дам, среди которых была и госпожа де Монтеспан.

– Господин де Лозен, мы вас искали. Сжальтесь над нами!

– Ах, меня так легко разжалобить. Чем могу быть вам полезен, дамы?

– Приютите нас. Говорят, будто король приказал построить для вас в деревне особняк. А здесь у нас нет права даже на квадратик пола в передней у королевы.

– Но разве вы не состоите в свите королевы, как мадам дю Рур и мадам д’Артиньи?

– Так-то оно так, однако художники привели нашу обычную спальню в полную негодность. Там, кажется, собираются поместить Юпитера и Меркурия… На потолке. Так что сами боги изгнали нас…

– Ну что вы, не стоит расстраиваться. Я вас всех провожу к себе в особняк.

Компания покинула замок. В сгустившемся тумане чувствовалось дыхание близкого леса.

Подозвав лакея с фонарем, маркиз повел дам вниз по склону холма.

– Вот мы и пришли, – сказал он, останавливаясь перед нагромождением белых камней.

– Пришли? И куда же?

– В мой особняк. Король действительно приказал построить его для меня, однако пока положен лишь первый камень.

– Какая злая шутка! – в ярости прошипела Атенаис де Монтеспан. – Заставить нас продрогнуть до костей, месить грязь…

– Осторожно, не упадите в яму, – любезно предупредил Пегилен, – здесь все перекопали.

На обратном пути мадам де Монтеспан несколько раз оступилась, вывихнула лодыжку и вновь разразилась бранью. До самого замка она осыпала маркиза ругательствами, которые сделали бы честь любому солдату из караульного отряда.

Лозен еще продолжал смеяться, когда проходящий мимо маркиз де Лавальер крикнул, что он может опоздать к церемонии надевания ночной рубашки. Король направлялся в свою спальню, и дворянам надлежало присутствовать при малом отходе ко сну, когда первый лакей передаст рубашку главному камергеру, который собственноручно наденет оную на его величество. Маркиз де Пегилен поспешно покинул дам, однако не преминул заверить их, что гостеприимно приглашает их… к себе в спальню, расположенную «где-то наверху».

Так что четыре молодые женщины в сопровождении Жавотты поднялись наверх, где, по выражению мадам де Монтеспан, теснота была такая, что стены трещали.

После недолгих поисков они обнаружили заветную почетную надпись на низкой дверце:

«ДЛЯ маркиза Пегилена де Лозена».

– Вот счастливчик Пегилен! – вздохнула госпожа де Монтеспан. – Несмотря на все самые глупые выходки, король продолжает держать его в любимчиках. Хотя ростом он вовсе не вышел, да и лицо у него неприметное.

– Однако оба этих недостатка он компенсирует двумя великолепными достоинствами, – возразила госпожа дю Рур. – Маркиз умен, и в нем есть что-то, чего я не берусь определить, почему ни одна дама, узнав его, никогда не оставит его ради другого.

Совершенно очевидно, того же мнения придерживалась и юная госпожа де Роклор, обнаруженная в спальне Пегилена. Служанка как раз подавала ей батистовую рубашку, расшитую тончайшими кружевами и предназначенную исключительно для того, чтобы не утаить прелести красавицы. После минутного смущения та опомнилась и очень мило проворковала, что маркиз послал своих приятельниц укрыться у него, а она его неверно поняла. Это наименьшая услуга, какую можно оказать друг другу в столь необыкновенных обстоятельствах, как пребывание в Версале.

Госпожа дю Рур была счастлива: она давно подозревала, что госпожа де Роклор – любовница Пегилена, а теперь наконец представился случай лично в этом убедиться.

В крохотной спальне широким было лишь окно, выходившее в лес. Только что поставленная дополнительная кровать с пологом целиком заняла ее. Вся компания протиснулась в клетушку, так что в ней невозможно было повернуться. Зато из-за тесноты в ней, к счастью, было тепло, и в печурке весело плясал огонь.

– Ну что же, – сказала госпожа де Монтеспан, стаскивая заляпанные грязью ботинки, – давайте-ка освободимся от последствий дьявольской шутки нашего Пегилена.

Промокшие чулки она тоже стянула, остальные дамы последовали ее примеру. Все четверо в пышных юбках уселись на пол и вытянули к огню хорошенькие ножки.

– А не пожарить ли нам сухариков? – предложила Атенаис.

Служанка была отправлена в кухню, откуда вернулась в сопровождении поваренка в белом колпаке, который принес корзинку сырого теста и длинную двузубую вилку. С этими принадлежностями дамы устроились в уголке возле очага. Госпожа д’Артиньи достала из сумки и разостлала плюшевый коврик и принялась ловко тасовать колоду карт.

– Сыграем? – предложила она госпоже дю Рур.

– С удовольствием.

– А вы, Атенаис, будете?

– У меня нет ни одного су. Вчера вечером у госпожи де Креки я все проиграла.

Анжелика тоже отказалась. Ей хотелось поговорить с мадам де Монтеспан. Госпожа д’Артиньи настаивала. Игра требовала четырех участниц. В отчаянии она решила привлечь лакея и поваренка.

– Так не умеем мы в карты-то, г-гос-госпожа, – пролепетал оробевший мальчишка.

– Тогда организуем партию в басет, – решила графиня, беря в руки стаканчик с игральными костями.

– А у меня и денег нет, чтобы проигрывать, – приврал лакей.

Госпожа д’Артиньи вытащила из своей бездонной сумки кошелек и бросила им:

– Вот вам для начала. И зря вы так обрадовались, нечего растягивать рот до ушей. Я в два счета все у вас отыграю.

И они принялись выбрасывать кости. Поваренок в одной руке держал стаканчик с костями, а в другой – длинную вилку для сухариков.

Появился господин де Лозен в сопровождении дворянина из числа своих друзей. Тот вступил в игру вместо лакея. Господин де Лозен и мадам де Роклор отправились в постель. Как только они задернули полог, все о них забыли.

Анжелика подхватывала пальчиками обжигающее лакомство и меланхолически грызла, размышляя о Филиппе. Как укротить его, как одержать над ним победу или хотя бы избежать его мести и не позволить ему разрушить ее жизнь, построенную с таким трудом?

Она вспоминала, как, восседая в своем долбленом корыте, философ воровского мира Деревянный Зад давал ей советы:

– Не позволяй Болтуну брать над тобой верх, иначе тебя ждет смерть… Самая худшая: смерть твоей души.

Но разве можно сравнивать грубого Болтуна с утонченным маркизом? Анжелика дошла до того, что решила: этот последний – гораздо страшней. Настанет день, когда его глупые выходки, вроде украденных карет, уступят место более опасным действиям. Он-то уж прекрасно знал, что ее можно уязвить, лишив сыновей или свободы. Если ему придет в голову жестокая мысль истязать Флоримона и Кантора, что уже прежде случалось, как она может их защитить?.. К счастью, оба ее мальчика были в надежном укрытии в Монтелу, где целыми днями для поправки здоровья бегали в Пуату по окрестным полям с деревенскими ребятишками. Пока она могла не беспокоиться об их участи. Она укорила себя за то, что в первую ночь, которую ей довелось провести при дворе в Версале, она истязает себя воображаемыми страхами.

Огонь в очаге полыхал все жарче. Она попросила Жавотту принести несессер, вынула из него две изящно украшенные пергаментные ширмы и предложила одну из них госпоже де Монтеспан. Прекрасная молодая женщина залюбовалась сундучком с золотыми накладками, снаружи обитым красной кожей, а изнутри белым дамастом. В нем, разделенные перегородками, каждый в своем отделеньице, были уложены канделябр из слоновой кости, мешочек из черного шелка с десятью восковыми свечами, чехол для шпилек и булавок, два небольших круглых зеркальца и одно овальное, украшенное жемчужинами. Там же находились два кружевных чепца и рубашка из тонкого полотна, золотой футляр с тремя гребнями и другой, где хранились щетки.

Последние были сделаны из белого с красным черепахового панциря с золотыми завитушками и представляли собой настоящее произведение искусства.

– Я заказала их из панциря черепахи, которая водится в теплых морях, – пояснила Анжелика. – Не подумайте, что это бычий рог, и уж тем более не ослиное копыто…

– Вижу, – с некоторой завистью вздохнула маркиза де Монтеспан. – Ах, чего бы я не отдала, чтобы обладать столь прекрасными вещицами! А ведь мне следовало бы заложить свои драгоценности, чтобы вернуть последний карточный долг. Я этого не сделала. Иначе как бы я могла нынче вечером появиться в Версале? Господин де Вантадур, которому я должна тысячу пистолей, подождет. Он человек учтивый.

– Но разве вы не назначены фрейлиной королевы? За эту должность вам непременно станут платить жалованье…

– Пустяки! Сущие гроши! Мне уже пришлось удвоить расходы на туалеты. Я потратила две тысячи ливров на маскарадный наряд, в котором участвовала в балете господина Люлли «Орфей». Его танцевали в Сен-Жерменском дворце. О, было так мило! Особенно мой костюм. Впрочем, и балет тоже. Я изображала нимфу и вся была обвешана прелестными финтифлюшками в виде трав и цветов. Король, разумеется, исполнял роль Орфея. Мы с ним составили первую пару. Бенсерад рассказал об этом в своей хронике. И поэт Лорэ тоже.

– В свете много говорят о знаках внимания, которые оказывает вам король… – заметила Анжелика.

Госпожа де Монтеспан вызывала у Анжелики смешанные чувства. Она завидовала не красоте придворной дамы – они были чем-то похожи, потому что обе происходили из благородных семейств Пуату, – а, пожалуй, какой-то лучезарной дерзости ее манер и высказываний. Анжелика и сама за словом в карман не лезла, однако рядом с Атенаис чувствовала ее превосходство и старалась помалкивать. Она на себе ощущала огромное обаяние речи молодой маркизы. К изумлению собеседников, их нимало не шокировала сглаженная изысканностью речи и прелестными оборотами некоторая смелость ее идей. Подобный способ выражения, когда благодаря естественности и изяществу допустимы самые циничные разговоры, являлся фамильным достоинством и даже носил имя «язык Мортемаров».

Этим талантом природа щедро наградила обеих сестер мадам де Монтеспан: госпожу де Тианж и Мари-Мадлен, очаровательную аббатису монастыря в Фонтевро, а также их брата, герцога Вивоннского. Наслаждаясь беседой с ними, их все же слегка побаивались.

Семья Мортемар де Рошешуар славилась своей многочисленностью и имела большой вес в провинции. Анжелика де Сансе, предки которой, как и положено, фигурировали в гербовнике Пуату, не могла не восхищаться великолепием воспоминаний, связанных с наиболее знаменитыми домами Пуату. Во время оно сам Эдуард Английский отдал одну из своих дочерей за господина де Мортемара. А нынешний герцог Вивоннский был крестником короля и королевы-матери.

В сияющих небесно-голубых очах мадам де Монтеспан светилась гордость за чересчур дерзкий девиз рода:

Однако это не помешало Атенаис прибыть в Париж почти без средств, в старой карете, а вступив в брак, изо всех сил сражаться с невыносимыми денежными затруднениями. Слишком гордая и гораздо более ранимая, чем могло показаться, молодая женщина так страдала, что частенько плакала.

Анжелике лучше, нежели кому-либо другому, были знакомы унизительные проблемы, с которыми пришлось столкнуться блистательной Монтеспан. Со времен знакомства с Атенаис и ее супругом Анжелике сотни раз случалось усмирять вспыльчивых кредиторов, одалживая Атенаис деньги, хотя долг ей никогда не возвращали и даже никогда не благодарили. Оказывая семейству подобные услуги, Анжелика испытывала даже некоторое удовлетворение.

Порой она спрашивала себя, что заставляет ее поддерживать столь своеобразную дружбу, тем более что, по правде сказать, Атенаис была ей не слишком симпатична; к тому же из элементарной осторожности ей следовало бы держаться подальше от этой женщины. Однако ее привлекала жизненная сила молодой маркизы. Анжелика всегда инстинктивно, каким-то особым чутьем стремилась к тем, кому суждено преуспеть. Атенаис как раз из таких. Ее честолюбие было бурным, как море, упомянутое в девизе их рода. И Анжелика предпочла отдаться на волю его волн, даже не пытаясь плыть против течения.

Атенаис же, вероятно, полагала удобным поддерживать отношения со столь великодушной подругой, владеющей значительным состоянием, хотя и принесенным коммерческими аферами; с подругой, которую можно было посещать, не рискуя потеряться в ее тени. Несмотря на красоту, Анжелика не затмевала ее.

Когда Анжелика вскользь упомянула о королевских знаках внимания, лицо госпожи де Монтеспан, в тот вечер выражавшее глубокую озабоченность, немного прояснилось.

– Королева на позднем сроке беременности, а мадемуазель де Лавальер – на раннем. Самый подходящий момент привлечь внимание короля. – Атенаис адресовала Анжелике самую обворожительную улыбку, на какую только была способна эта злючка. – Ах, голубушка, о чем вы вынуждаете меня говорить, я бы и помыслить не могла! Я бы чрезвычайно опечалилась и устыдилась, если бы король пожелал сделать меня своей любовницей. И не осмелилась бы впредь предстать перед королевой, являющей собой образец добродетельной женщины.

Анжелика была не столь глупа, чтобы поверить такому целомудренному заверению. Впрочем, некоторые черты в характере Атенаис удивляли ее, хотя она не могла понять, являются ли они проявлением лицемерия или же искреннего чувства. Взять хотя бы набожность маркизы. Будучи достаточно легкомысленной, госпожа де Монтеспан не пропускала ни одной обедни, ни одного богослужения, так что королева твердила всем и каждому, что вполне довольна статс-дамой, выказывающей подобное рвение.

– А помните ли вы визит, – смеясь, продолжала Анжелика, – который мы втроем с Франсуазой Скаррон нанесли гадалке Монвуазен? Сдается мне, вам уже тогда очень хотелось спросить у нее, добьетесь ли вы расположения короля…

– Пустяки! – Маркиза сделала движение рукой, словно отмахнулась от собственных прихотей. – Кстати, в ту пору я еще не входила в свиту ее величества и искала способ приблизиться ко двору. А эта Вуазен тогда наговорила нам одних глупостей…

– Что всех нас полюбит король!

– Даже Франсуазу!

– Вот уж извините, если память мне не изменяет, по словам пророчицы, судьба Франсуазы окажется еще более блистательной. Она выйдет за короля замуж!

И обе от всей души расхохотались:

– Франсуаза Скаррон – королева Франции!

Игроки не обращали на их веселье никакого внимания. Слышалось только, как встряхивают кости в стаканчике и звенят монеты, которые выигравшие опускают в кошельки. Поваренок сжег сухарики.

Анжелика подбросила полено в очаг.

– Я как раз нынче вечером видела Франсуазу. Она покидала Версаль, не дождавшись случая передать королю очередное прошение. Бедняжка Франсуаза!

– Она слишком усердствует со своими прошениями. Вечно вертится перед глазами. Во вторник она была в Сен-Жерменском дворце. Король немедленно повернулся к ней спиной, я даже слышала, как он сказал герцогу де Сент-Эньяну: «Мадам Скаррон непрестанно напоминает о себе; когда она прекратит преследовать меня?»

– К счастью, его слова не достигли ушей бедной просительницы!

– Ах, даже услышь она этот сомнительный комплимент, огорчение не вызвало бы у нее отвращения к ходатайствам. Я Франсуазу знаю, она неутомима. Вот уже два года она безуспешно подает прошения. И знаете, каков результат? Что она предстает перед королем все чаще и чаще. Кончится тем, что ее будет не отличить от тех, кто изображен на гобеленах дворцов Сен-Жермена, Версаля или Фонтенбло.

– Тоже способ обратить на себя внимание. А у Франсуазы прекрасные глаза, изумительный цвет лица и самая восхитительная фигура на свете.

– Волосы слегка темноваты, вы не находите? Однако надо признать, ей не откажешь в предупредительности и способностях. Пожалуй, она заслуживает какой-нибудь скромной должности при дворе. Редко встретишь столь образованную даму, да в придачу еще и столь уступчивую.

«Да уж, уступчивую… Бедность научит», – подумала Анжелика.

Этим крошечным панегириком в адрес Франсуазы д’Обинье, бывшей подруги по пансиону, Атенаис де Монтеспан полностью исчерпала свой интерес к кому бы то ни было, кроме собственной персоны.

– Ах, как я несчастна! – неожиданно со вздохом воскликнула она. – Вообразите, я задолжала каретнику тысячу восемьсот ливров! Он к тому же шорник и изготовил всю упряжь для моего сегодняшнего выезда. Не знаю, заметили ли вы, из какой она прекрасной кожи? Я специально заказала позолотить ее, чтобы выглядело как ткань с вышивкой. Настоящее чудо!

– За тысячу восемьсот ливров…

– О, долг не столь огромен! Я с легкостью могу пренебречь сетованиями господина Гобера и попросить его подождать, подобно его собратьям: портному, вышивальщику или ювелиру. Только вот моему невыносимому супругу Пардайану вздумалось вмешаться и отдать в залог мои серьги в виде трех веточек с крупными бриллиантами. А я очень дорожу этим украшением. Но потеряю его, если завтра не заплачу. Видели ли вы когда-нибудь супруга, который с подобной неуклюжестью и неосмотрительностью пытался уладить дело? Деньги у него не держатся… Он играет! Он играет! Никак не могу урезонить его. Да к тому же еще самые сумасбродные идеи… Чувствую, я закончу свою жизнь, как тетушка де Бельгард, знаете, герцогиня? Его родня, спешу заверить, не моя… Супруг стал ревновать ее. Ему семьдесят пять лет, ей – пятьдесят пять. Он запирает ее в своем замке, лишает самого необходимого, так что ей даже приходится рвать простыни, чтобы сшить себе рубашки… Вот какое наказание меня ждет за неосторожное согласие на этот брак. Все эти Пардайаны де Монтеспан со странностями…

От пощечины Филиппа у Анжелики все еще полыхала щека. Болтовня госпожи де Монтеспан вовсе не представлялась ей забавной. Выражение ее лица заметно развеселило Атенаис.

– Не поминайте старое. Филиппа связывают с вами узы гораздо более прочные, нежели супружеские чувства. Говорят, вы позволяете ему бесконечно черпать из ваших торговых закромов.

При дворе Анжелика желала быть маркизой дю Плесси-Бельер, и никем другим. Намек мадам де Монтеспан на коммерческую деятельность заставил ее стиснуть зубы.

– А вам бы лучше оставить заботы о том, попаду ли я в заточение, – в гневе заметила она. – Пора подумать о том, что вы потеряете. Было бы неглупо с вашей стороны помочь мне закрепиться при дворе, например указать свободную должность, которую я могла бы занять.

Атенаис воздела руки к небесам:

– Бедняжка вы моя! Что вы такое вообразили? Свободная должность при дворе? Легче найти иголку в стоге сена. Все только и ждут, однако ни за какое золото никуда не пристроиться…

– Однако же вы добились должности фрейлины королевы.

– Король сам меня назначил. Мне частенько удавалось рассмешить его, когда он навещал мадемуазель де Лавальер. Его величество счел, что я смогу развлечь королеву. Король очень внимателен к жене. Он так дорожил моим присутствием подле нее, что имел чуткость положить мне дополнительную оплату, просить которую я бы не осмелилась. Впрочем, иметь покровителя совершенно необходимо. И покровительство короля – самое надежное! Ну-ка, подумаем, чем вы могли бы заняться? Или вы могли бы, по своему обыкновению, что-нибудь придумать и подать ходатайство его величеству. Ваше предложение рассмотрел бы Совет. А если бы вам удалось провести его через парламент, вы получили бы должность.

– Это представляется мне чересчур сложным и трудновыполнимым. Что вы имеете в виду, когда говорите «придумать по своему обыкновению»?

– Мм, право, не знаю… Достаточно иметь немного воображения… Впрочем, вот недавний случай. Я знаю, что господин Дюлак, мажордом маркиза де Лавальера, и Коллен, камердинер герцогини, вдвоем подали прошение милостиво разрешить им взимать по два су с каждого арпана на всех пустошах, расположенных между общиной Медона в районе Сен-Клу и деревней Шаньи, близ Версаля. Гениальная идея, если учесть, что король выбрал эти края и здесь станут покупать земли. А что на самом деле мы понимаем под словом «пустошь»? Поскольку за просителей ходатайствовала мадемуазель де Лавальер, король тотчас подписал. Он ей никогда ни в чем не отказывает. Парламенту оставалось лишь зарегистрировать документ. С подобной привилегией два этих господинчика в один прекрасный день рискуют распухнуть от экю… Впрочем, отвалить такой жирный кусок челяди – большая ошибка нашей фаворитки! Она не умеет сказать «нет». Королю уже стала мешать вся эта толпа просителей, которыми она его обременяет. А первый среди них – ее брат-маркиз: подлинный гений прошений. Он мог бы дать вам ценный совет, тем более я заметила, что вы ему небезразличны… А пока могу представить вас королеве. Поговорите с ней. Может статься, вы привлечете ее внимание.

– О, будьте так добры! – порывисто воскликнула Анжелика. – А я обещаю вам, что найду в своих торговых закромах что-нибудь, что утешит вашего шорника.

Маркиза де Монтеспан была в восторге и не скрывала своих чувств.

– Договорились. Вы ангел! А станете архангелом, если к тому же сможете раздобыть мне попугая. Да, именно такого, какими вы торгуете: большую заморскую птицу. Знаете, с красными и зелеными перьями… Ах, это моя мечта!