Онлайн чтение книги Архив
4

Стыд жег Чемоданову подобно свежему горчичнику. Она была убеждена – если стянуть кофту и взглянуть в зеркало, на груди проявится горячий след.

Стыд отражался и на лице, плавал в черных глазах,

даже чем-то изменил голос.

Соседка, Майя Борисовна, заметила состояние Чемодановой, едва та появилась в квартире.

– Ниночка, что случилось? – произнесла она. – К Сидорову вызвали врача, пусть заскочит и к вам, я попрошу. У вас температура, я вижу.

– Ах, отстаньте, – оборвала Чемоданова, направляясь к себе. – Извините, Майя Борисовна. Если будут звонить, меня нет дома, прошу вас.

– Уже звонили, – не удержалась Майя Борисовна. – Мужской голос

– Вот, вот… Прошу вас. И на женский голос тоже. Ни для кого! – и ушла к себе, как провалилась.

Не снимая куртки, Чемоданова втянула себя в теплую глубину кресла. Из смятения мыслей, мучивших ее с тех пор, как началось собрание, она ясно выделила одно – она не сможет завтра пойти в архив. Без всяких бюллетеней, без всяких формальных причин – не пойдет. Что будет потом, безразлично. Она не может видеть этих людей. У нее есть три дня, что скопились к отпуску, за донорство…

Перед ее мысленным взором возник бурлящий зал. В уши ломились выкрики, а в ноздри проникал тугой кислый запах толпы, словно она и не покидала помещения, а по-прежнему стоит, прильнув спиной к холодному радиатору. Ей представлялось, что кто-то другой в эту минуту вспоминает собрание, приобщая к толпе ее, Нину Чемоданову. И становилось еще более стыдно. Но ведь она ничем себя не проявляла, просто находилась в зале. Как и многие другие, она молчала, укоряя себя в трусости. А когда на сцену выполз этот субъект, новый подсобный рабочий, и принялся обличать Гальперина, она не выдержала и ушла. Поднялась к себе, хотела закончить работу, но все валилось из рук…

На автобусной остановке она увидела Тимофееву. Как нередко бывает при встрече с людьми небольшого роста, все произошло внезапно. Словно среди травы и палых листьев вдруг попадается случайный гриб. Ну, точно! На остановке собралось довольно много людей, а автобуса все не было и не было. Чемоданова вклинилась в толпу, хотелось быть ближе к месту, где, возможно, окажутся автобусные двери. Обошла сухопарого военного с портфелем и нос к носу оказалась с Тимофеевой. Чемоданова растерялась. Тимофеева взглянула из-под мягкого козырька вязаной шапочки.

– Тоже ушли? – проворчала Тимофеева.

– Последовала вашему примеру, – произнесла Чемоданова первое, что пришло в голову.

– Буду я там оставаться. Хотела помочь дураку, а он меня взашей прогнал. Пусть теперь отбивается от этой стаи, – Тимофеева оглянулась: – А что, давно не было автобуса?

– Я только подошла.

– Ну?… Ну-ну! Пройти до троллейбуса, что ли? – как бы приглашала она Чемоданову.

Та кивнула. Почему, и сама не знала… Они стали выбираться из толпы. Сумка Тимофеевой зацепилась за портфель военного.

– Вот еще! – Тимофеева рванула сумку.

Военный неуклюже пытался вывернуть портфель.

– Ах, господи ты боже ж мой, – взорвалась Тимофеева. – Да не вертитесь, генерал. Я сама разведу!

– Я не генерал, – буркнул военный.

– И никогда им не станете, – Тимофеева переменила руку, и сумка легко освободилась.

– Беда с мужиками. Бестолковщина. Мой тоже такой. Все я да я.

Она бодро вышагивала рядом с Чемодановой, и кончик носа забавно высовывался за крутым абрисом упругой щеки. Сумка, прижатая к боку, лежала неподвижно, точно на полке.

– В магазин зайдете? – спросила Тимофеева.

– Нет. Пожалуй, я прямо домой.

До гастронома ходьбы не более пяти минут. И тут Чемодановой захотелось поговорить с Тимофеевой. Она не помнила, когда оставалась с Софочкой наедине. Распри постоянно лихорадили их отделы, превращая любое общение в непременное выяснение обид или, в лучшем случае, обсуждение служебных проблем… А вот так, идти по улице вдвоем с Софочкой…

Но это был лишь порыв. Впечатление от собрания у Чемодановой еще не выветрилось, да и Тимофеева пребывала не в настроении.

– Лучше помолчим, – Тимофеева предугадала намерение своей спутницы.

Из арки дома, мимо которого они проходили, пятясь задом, выползал автофургон. Женщины бросились в сторону, точно куры. Придя в себя, Тимофеева в нетерпении пританцовывала, дожидаясь, когда из арки покажется кабина фургона. Приподнявшись на носки, она подергала ручку двери. Фургон замер, точно дом. Над приспущенным стеклом высунулось испуганное лицо водителя. Нестриженные вихры нависли над лбом, падали на глаза.

– Ах, стервец! – захлебнулась Тимофеева. – Еще бы секунда… Ты в своем уме, я спрашиваю?!

– Ты что, тетка, ты что?! – отбивался парень. – Что, не видишь, транспорт маневрирует?!

– Я тебе покажу, как он маневрирует. Запишу твой номер. Как твоя фамилия?

– Иванов, Петров, Сидоров! – проорал в ответ парень, приходя в себя от испуга. – Думал, задавил, а она живая, – и тронул машину, ухая клаксоном, точно филин.

Тимофеева, наклонившись, заспешила следом за пятящимся фургоном, ладошкой сгоняя грязь с дощечки номера. Водитель поддал газ, и фургон отпрянул от Тимофеевой. Так она и осталась, с опущенной к земле ладонью.

– Ничего, ничего! Я все разглядела, – Тимофеева погрозила водителю перепачканным кулачком и добавила вполголоса: – Твое счастье, что я ничего не разглядела.

Чемоданову душил смех.

– Точно наш Колесников, – ворчала Тимофеева, вытирая ладонь платком. – Такой же охламон.

«И вправду, чем-то похож на Женьку», – подумала Чемоданова, зябко пожимая плечами.

– Такой же безалаберный дурень, – повторила Тимофеева. – Обязательно задавит кого-нибудь… Гляди, гляди, включил все лампочки с перепугу! – с детской радостью воскликнула она.

Фургон удалялся, тускнея габаритными огнями, хотя еще было достаточно светло.

Но настроение у Тимофеевой переменилось. Случай с фургоном, казалось, встряхнул ее, подвел к черте, переступив которую она превращалась в привычную Софочку.

– Самонадеянный гордец, – произнесла она, догоняя Чемоданову широким шагом. – Он всегда был гордецом.

– Кто, Колесников? – удивилась Чемоданова.

– При чем тут Колесников? Я говорю о Гальперине.

Весь дальнейший разговор строился подобно игре в бадминтон, касаясь то Колесникова, то Гальперина. Следить за репликами Софочки было довольно утомительно.

– Когда я узнала обо всем, я ему сказала: Илья Борисович, это не ваше дело. Вы потеряете здоровье. «Мой сын, мой сын!» Какой он вам сын? Биологически – да, а по близости души? Можно иметь детей и в то же время их не иметь… Аркадий годами не испытывал желания видеть отца. Гальперин мне рассказывал, да и сама знаю, через общих знакомых. Аркадий вспоминал отца от случая к случаю. Отец болел три месяца, кто его навещал? Я и еще несколько друзей. Однажды прихожу, он улыбается счастливо. В чем дело? Аркадий забегал, говорит. Потом узнала, что сынок явился денег просить, машину покупал, денег не хватало. И опять как в воду провалился.

Тимофеева остановилась, придержала Чемоданову за рукав. И прохожие их обходили.

– Понимаю, Женя Колесников. Тому действительно трудно. Дома сложности с теткой, зарплата небольшая… Но Аркадий? Дед и бабка со стороны матери – обеспеченные люди, единственный внук. Да и сам на ногах крепко стоит, способный инженер… И – на тебе, выставил отца! Представляю, что там сейчас делается, на собрании… Вы, судя по всему, не до конца отсидели?

– Да, я ушла. – И Чемоданова рассказала о том, что произошло на собрании. – Я ушла, когда на сцену полез подсобный рабочий Хомяков. Не выдержала.

– Батюшки?! – удивилась Тимофеева. – И этот?! Откуда он взялся, интересно? Я с Хомяковым уже познакомилась – привез дела, свалил на подоконнике. Сама знаешь: если дела оставлены в случайном месте, они пролежат там неучтенными до всемирного потопа. Выдала я тому Хомякову по первое число. Но разве уследишь?…И он, значит, накинулся на Гальперина?

– Накинулся. И я ушла.

– Предупреждала я Гальперина, что полезут из всех щелей. И полезли. Почему я тогда вышла к трибуне? Колесникову ответить? От Шереметьевой отбиваться?! Смешно! Хотела хоть чуть-чуть отвести удар от Гальперина. А, что и говорить?!

Дом, мимо которого они шли, выставил на улицу влажную серую стену, в трещинах которой змеился мох и рыжели застарелые потеки. Грубая скамейка, сколоченная сердобольным умельцем, стояла неокрашенная, стыдливо, по-деревенски прижимаясь к стене…

– Посидим? – неожиданно предложила Тимофеева и, не дожидаясь согласия, остановилась, подобрала полы пальто и опустилась на скамейку. Чемоданова присела рядом.

– Ноги что-то… в лодыжках ноют. Купила сапоги, но никак не привыкну, просто беда, – вздохнула Тимофеева. – Прав Колесников, на пенсию пора выметаться.

– Что вы?! – искренне воскликнула Чемоданова. – Вы заряжены здоровьем.

– Только на поверхности, – усмехнулась Тимофеева. – Что-то вроде из области физики… А Колесников, я вам скажу, – не ожидала от него такой прыти. Возмущалась этим письмом, а послушала сегодня и подумала: не каждый решится на подобное в наше время, уверяю вас. Кстати, говорят, он влюблен в вас, ходят слухи.

– Ну, что вы, – вплетая какую-то ерническую интонацию, произнесла Чемоданова. – Так сразу и влюблен!

– Да, да… Я слышала. А что? На сколько он младше вас?

– Не знаю, – обескураженно ответила Чемоданова. – Мне тридцать четыре.

– А ему двадцать семь… Да. – Тимофеева сразу и не решила – большая разница или нет. Она искоса оглядела Чемоданову и милостиво улыбнулась, словно позволяла Чемодановой не обращать внимания на такую чепуху.

Чемоданову тронула наивность суровой Софочки. Как получилось, что такое кроткое с виду существо постоянно вызывало брожение в архиве? Сидит рядом, словно мама. Или бабушка…

Чемоданова как-то отдалилась от своих родных. После окончания школы в Хабаровске она уехала учиться «в Европу», закончила пединститут, да так и осталась в славном городе Л., вдали от Хабаровска, на долгие годы. Билеты до Хабаровска дорогие, а отпуск короткий. За все время только раз позволила себе такую роскошь. И убедилась, что родители не очень пекутся о ней. Среди своих пятерых братьев-сестер она отрезанный ломоть. Нет, вражды не было, наоборот, ей радовались. Но уехала и… все по-прежнему, даже поздравительные открытки стали редкостью.

– У вас мать-отец живы? – Тимофеева словно угадала ее мысли.

– Да, – улыбнулась Чемоданова. – В Хабаровске живут. Что это вас заинтересовало?

– Вспомнила сына Гальперина, – вздохнула Тимофеева. – Несправедливо, несправедливо. Родители – заложники своих детей.

– Несправедливо другое. Люди поставлены в условия, когда родители стали заложниками детей, так точнее.

– Возможно. – Тимофеева все оглядывала идущих со стороны архива, нет ли среди них знакомых лиц. – Не вернуться ли нам обратно?

– Вы – славный человек, – сердечно произнесла Чемоданова.

– Уже слышала сегодня, – ворчливо и не без кокетства ответила Тимофеева.

– Нет, нет. На самом деле. Я вас, в сущности, не знаю. Работаем вместе столько лет.

– Еще бы! Из другого стана… Ладно, ладно. Я разная – и рябая, и гладкая. – Из-под вязаной шапочки Тимофеевой выпала шоколадная прядь, просеченная бледно-красными нитями.

«Господи, она красит волосы хной?» – почему-то удивилась Чемоданова и улыбнулась про себя.

– Хочу задать вам вопрос, Софья Кондратьевна.

– Насчет Шуры Портновой?

– Да… Эта история нас обескуражила.

– Что думает обо мне ваша Шереметьева, меня мало волнует…

И Тимофеева рассказала о том, как ее вызвал директор. В кабинете кроме директора находился мужчина, который представился следователем. Он предложил Тимофеевой не привлекать внимания к магазину «Старая книга». И в частности, оставить в покое Шуру Портнову. В детали он не посвящал, лишь отметил, что со стороны Портновой была проявлена банальная служебная халатность, не более. Просил лишних вопросов не задавать, а главное – оставить в покое Портнову, во избежание ажиотажа вокруг букинистического магазина…

– Видно, они раскручивают какой-то криминал, а тут мы с Шурой возникаем, можем вспугнуть, – закончила свой рассказ Тимофеева.

Бесформенные широкие губы ее кривились. Подобное происходит, когда видишь что-то неприятное, но крикнуть нельзя, стыдно.

Такой она и запомнилась Чемодановой.

Она сидела тихо, сливаясь с покоем комнаты. Казалось, тело разъялось на множество частиц, перемешалось с каждым предметом, что уплыл в темноту, и лишь стыд, испуганный и жаркий, все не проходил, захватив ее целиком, и материализовался, принимая форму головы, рук, плеч… «Интересно, – вяло подумала Чемоданова. – Вернулась Софочка на собрание?» – она вновь вспомнила окрашенные хной волосы Тимофеевой и улыбнулась.

За стеной послышались шаги. В дверь постучали.

– Ниночка! Вы покажетесь доктору? – послышался голос Майи Борисовны. – Он уходит.

Чемоданова не ответила. Голоса за стеной еще немного потолкались, хлопнула входная дверь, тряхнув волной перегородку.

И вновь тягучая задумчивость сковала Чемоданову. Как ей было поступить тогда, среди взбудораженной толпы? Честно говоря, на какое-то мгновение и ей самой казалось: неспроста раздухарился народ. Возможно, не отъездом сына Гальперина был возбужден, а самим Гальпериным. Когда еще представится возможность куснуть этого гордеца, с его острым языком и высокомерием… Мысли накатывались и уходили, растворялись… Облик гневной Насти Шереметьевой сменился унылой фигурой Жени Колесникова. Удрученный Гальперин теснил притихшую, почти элегическую Тимофееву… В памяти возникали черты Шуры Портновой, Мирошука, следователя, шведского гражданина Янссона, бабки Варгасовой…

Несколько раз сознание прояснялось. Сквозь дрему доносился звонок телефона и голос Майи Борисовны сообщал кому-то, что Чемодановой дома нет, когда придет – неизвестно.

Собравшись, Чемоданова поднялась с кресла. Есть не хотелось. Только спать. Надышать тепло в подушку, прижаться щекой и уснуть…

Первой назавтра позвонила Шереметьева. «Почему не пришла на работу? Заболела?» – спросила Шереметьева. «Нет. Не хочу никого видеть, – ответила Чемоданова. – Никого. А тебя в особенности!» – «Ты с ума сошла! – растерялась Шереметьева. – Это прогул!» – «У меня есть дни в счет донорства. Впрочем, мне все равно!» – Чемоданова повесила трубку.

Постояла у аппарата, раздумывая – позвонить Гальперину или нет? Номер домашнего телефона остался в записной книжке, на работе.

Вот что, она займется сегодня уборкой. Давно пора. А пока послушает музыку… О! Вот, Вагнер. Валькирии… Это поднимет дух, разгонит хандру.

Убаюканная музыкой, Чемоданова задремала. Разбудил ее стук в дверь и простуженный голос Сидорова.

– Нина Васильевна! Он сидит на лестнице больше часа. Я вызову милицию.

– Кто сидит? – спросила в дверь Чемоданова.

– Какой-то тип, – ответил Сидоров. – Говорит, ваш сотрудник. Майя Борисовна не хочет вас тревожить. Примите меры.

Чемоданова вышла в коридор. Сидоров строго сомкнул губы и смотрел на Чемоданову с брезгливым осуждением. Ему давно не нравился образ жизни молодой соседки, но чтобы мужчина сидел на лестнице, такого еще не было.

– Вы, кажется, болеете? – проговорила Чемоданова.

– Да, болею… А этот тип меня беспокоит. Наша квартира имеет репутацию. А тут сидят на лестнице среди белого дня, – горячился Сидоров, чуть ли не наступая на пятки Чемодановой. – Что скажут люди?!

– Сидоров! – крикнула из глубины коридора Майя Борисовна. – Вам не велели вставать с постели. Вы разносите микробы.

Сидоров остановился и ответил с достоинством:

– Я, мадам, микробов не разношу, – тем самым он ясно дал понять, от кого надо ждать микробов.

Чемоданова приблизила лицо к «глазку». Оптический фокус метнул в далекую глубину сидящего на ступеньках Колесникова. И он глядел из этой глубины жалко и покорно.

– Вы его знаете? – злорадно спросил Сидоров.

Чемоданова отодвинула засов. Сидоров прытко отбежал в сторону, придерживая у горла лацканочки больничной пижамы, он боялся сквозняка.

– Колесников! – крикнула Чемоданова. – Иди домой. Тебя могут заразить гриппом. У нас карантин.

Колесников приподнялся. На его лице сияла улыбка. Он прижимал к груди какую-то папку. Судя по всему, он не понял, о чем просит его Чемоданова.

– Да, да! – выкрикнул Сидоров, бывший комендант оперного театра. – Идите отсюда! Здесь не дом свиданий.

Чемоданова бросила на соседа яростный взгляд. Ах так?! И, широко распахнув дверь, жестом пригласила Колесникова в квартиру.

– Я буду жаловаться! – оскорбленно оповестил Сидоров.

Чемоданова оттеснила спиной бывшего коменданта.

– Вторая дверь направо, – проговорила она вслед Колесникову.

Подскочившая на шум Майя Борисовна оглядела незнакомого молодого человека и перевела на Чемоданову недоуменный взгляд – как? И это герой вашего романа?! Сидоров пожал плечами – дожили! Кого принимают в нашем доме! Форменный клошар – бывший комендант не раз слышал это слово из уст враждующих между собой актеров, вернувшихся из гастролей по Франции.

– А если что-нибудь пропадет? – отчаянно крикнул Сидоров. – У нас все на виду.

– Сидоров! – с достоинством одернула Майя Борисовна. – Что у вас может пропасть?

– Вы всегда защищаете эту особу, – захныкал Сидоров.

Чемоданова следом за Колесниковым вошла в свою комнату, с силой хлопнула дверью.

– Странный человек, – смущенно проговорил Колесников. – Совсем меня не знает и так…

– Не обращай внимания, – буркнула Чемоданова. – И скажи ему спасибо, так бы я тебя и впустила, – она указала гостю на кресло.

Но Колесников все стоял посреди комнаты, смотрел на Чемоданову и продолжал улыбаться.

– Я даже отчаялся, – произнес он. – Звоню по телефону, отвечают – тебя нет. Нет и нет, нет и нет. Пришел, опять тебя нет. Решил сидеть и ждать, – его светлые глаза сияли неподдельной радостью.

– Почему ты не на работе? – в голосе Чемодановой скользнули мягкие ноты.

– Я в местной командировке, в копировальном цехе, – Колесников переминался с ноги на ногу.

– Понятно. Чай будешь? Кофе, к сожалению, у меня нет, дороговато.

– Кофе я не люблю, – подхватил Колесников. – А чай с удовольствием, продрог я на лестнице… А почему ты не на работе?

– Почему? Решила уйти из архива.

Мгновение назад Чемодановой и в голову не приходила подобная мысль. Как она выговорила эту фразу, непонятно. А вот выпалила и поверила, словно давно все обдумала.

– Что?! – ошарашенно переспросил Колесников. – Как это уйти? А я? – в его вопросе прозвучало такое детское, неприкрытое отчаяние, что Чемоданова растерялась.

– Неужели ты полагаешь, что наши отношения зашли так далеко? – пробормотала она и принялась выставлять на стол чашки. Достала пачку печенья. Банка с вишневым джемом была почти полная. Даже лимон нашелся, к немалому удивлению Чемодановой. Она старалась не смотреть на Колесникова. Подумала о том, что выглядит сейчас не лучшим образом, простоволосая, без косметики. Только халат, застегнутый на все пуговицы, подчеркивал ее стройную фигуру. Она подумала, что вовсе не смущена своим видом, вероятно, действительно равнодушна к этому мальчику. Да и происходило ли что-то между ними вообще? За все время она ни разу не вспомнила о Колесникове, словно того и вовсе не существовало. Чемоданова испытывала неловкость и, заранее предвидя «сцены», искренне досадовала. «Прогоню к чертовой бабушке и все!» – решила она, больше негодуя на соседа Сидорова, чем на незваного гостя.

Колесников потерянно присел на край табурета, продолжая прижимать к груди папку. Бледные запястья его рук выглядели жалко, как лапки несчастного бройлерного петушка.

«Господи, никак ее бес попутал. Как она решилась? Но ведь тянуло к нему, что могло ее тогда остановить?» – она думала сейчас о себе в третьем лице, словно со стороны, удивляясь безрассудству порыва, порицая себя и стыдясь. Что общего между ними? И вообще, сколько она делала глупостей за свою жизнь! Не хватит ли? Должно же все когда-нибудь кончиться.

– А сыр? Хочешь бутерброд с сыром? – Чемоданова рассматривала содержимое холодильника.

– Спасибо. Я ничего не хочу. И чай тоже… расхотелось.

– Вот еще! Ну-ну, – она захлопнула холодильник и обернулась. – А я хочу.

Чемоданова вышла на кухню, поставила чайник и тотчас вернулась. Колесников сидел, отвернувшись к окну. Над его затылком курчавились рыжеватые мальчишеские волосы, а плечи и спина выражали скорбь и тоску.

«Бедолага», – подумала Чемоданова и спросила:

– Какие новости?

– Разные, – помедлив, ответил Колесников.

– Вот как? За один день?

– И ночь, – поправил Колесников.

– Ночью люди спят.

– Кто спит, а кто лазает по антресолям, – вздохнул Колесников.

– Слушай, Женя! – решительно произнесла Чемоданова. – Мы с тобой добрые друзья, не более того. Все, что произошло между нами, это бред, наваждение. Убей меня, не пойму, как это случилось? Я знаю, ты увлечен мной. Возможно, это и подогрело любопытство. В жизни случаются безрассудства, но, к сожалению, я ими злоупотребляю… Вот. Я все сказала, – она вздохнула и засмеялась.

Ее черные глаза светились сердечностью, короткие брови выгнулись дугой, придавая лицу восторженность.

– Ты ведь умница, Женечка. Добрый, нескладный и умный человек. Пойми, это все фокусы-покусы, – казалось, Чемоданова себя заводит. Смеясь, она похлопала себя по коленям, как это делают молодые мамы. – Ай, лю-ли… Женечка, мальчик маленький. Все шутки, шутки, – она вскидывала головой и чмокала губами, словно стараясь позабавить угрюмого дитятю.

Колесников безвольно улыбался. Он что-то понял в ее поведении. Пытался вставить какие-то слова, но Чемоданова продолжала дурачиться.

– И еще, Женечка, ты крепко обидишь тетю Нину, если начнешь ныть и уговаривать ее: «Тетя Нина, ну давай, в последний раз побезумствуем. Пусть это будет наш последний праздник. После него, даю слово, навсегда я уйду в тень, издали буду наблюдать твою судьбу, если позволишь?!»… Тете Нине не раз приходилось выслушивать подобную трепотню, Женечка. У тети Нины номер давно не проходит, Женечка, и не надо ее ловить по всей комнате. Тетя рассердится и выставит Женечку за порог, вместе с его папочкой. Потому как тетя не местная командировка, а вполне гордая женщина, несмотря на скромное достоинство.

Колесников смотрел на Чемоданову спокойно и тихо, убрав под табурет длинные ноги, уложив на колени папку. Его голова в игре теней, падающих от сумрачного осеннего окна, казалось, была прикрыта растрепанной рыжей кепкой. От кроткой фигуры веяло робким укором.

Чемоданова почувствовала смущение. Он пришел сюда, как приходит раненое животное к месту, где его не обидят, а она…

Она в его глазах сейчас глупа и самонадеянна. Бездарная художница, что раскрасила свой незатейливый рисунок одной краской, забыв полутона.

Глаза Чемодановой как-то пожухли, а милое лицо заострилось, потемнело. Пробормотав что-то о кипящем чайнике, она покинула комнату, а когда вернулась, увидела подле своего места папку, что принес с собой Колесников. На обложке папки был проставлен архивный шифр…

Прошло минут тридцать.

– А теперь можно вспомнить о чае. – Колесников принялся связывать разлохмаченные тесемки на папке.

Чемоданова тронула ладонью тусклый бок давно остывшего чайника.

– Я не могу прийти в себя от изумления, Женя… Выходит, ты родственник Николауса Янссона? Невероятно.

– Троюродный брат. Или что-то вроде.

Чемоданова встала и взволнованно заметалась по комнате.

– Невероятно, – повторила она. – Я слушала тебя словно в летаргическом сне, извини. Так все неожиданно… Прошу тебя, повтори.

– Повторить? – обескураженно спросил Колесников. – С какого места? Со свадьбы тетки?

– Нет, – усмехнулась Чемоданова. – Свадьбу опустим, хоть я и рада за тебя… С того места, как ты залез на антресоли. Только без реестра обнаруженного там всякого хлама.

– Хорошо. Начну с главного, с писем и фотографий.

Колесников повторил. И как обнаружил шесть писем из Швеции, последнее из которых датировано августом 1925 года. Судя по тексту, бабушка Аделаида наотрез отказывалась уезжать из России в Швецию и, кроме того, не очень добросовестно выполняла некоторые деловые просьбы своего старшего брата, Петра Алексеевича Зотова. И приводились фамилии и адреса каких-то специалистов-фармакологов.

Колесников с утра явился в архив и взялся за метрические книги. По цепочке он довольно быстро обнаружил то, что искал в документах Управления главного врачебного инспектора. В отчете за 1915 год губернского врачебного отделения он наткнулся на фамилию фармаколога Зотова, в переписке медицинской лаборатории с аптекой на Васильевском острове… Колесников не мог разобрать профессиональную сторону записей – речь шла о каких-то лекарствах, в основе которых лежали естественные белковые соединения, полученные из органов животных. Приводились результаты экспериментов, справки комиссии…

– Даже странно, почему ты сразу не вышла на этот материал? – запнулся Колесников.

– Здрасьте! С данными, что я вначале получила от Янссона, я уперлась в глухую опись Первого стола Второго отделения Медицинского департамента. Как в тупике. Это потом я получила развернутую информацию. И передала ее тебе.

– Понятно, – согласился Колесников. – Вот такие дела. Ну, все основное я выписал, – он постучал пальцами о папку. – Так что можно готовить справку.

– Нет, нет. Я сообщу Янссону. Мы договорились.

– Зачем ему это? Прошло столько лет.

– Как я поняла, швейцарцы выбросили на мировой рынок какое-то ходовое лекарство. А Янссон… Словом, вопрос касается приоритета. И, конечно, больших денег… Нам бы с тобой, а, Женька?

– Деньги портят человека, – улыбнулся Колесников. – У меня к тебе просьба, Нина… О моем родстве с Янссоном, думаю, не стоит никому говорить. Пусть будет наша маленькая тайна… Все так неожиданно… Словом, я пока не готов к этому. Да и вряд ли его обрадуют такие родственнички – я, тетка Кира… Не поймет, капиталист. Такой зоопарк.

Чемоданова пожала плечами, мол, не ее это дело, как знаете. Она думала о том, какой сюрприз подготовит Николаусу Янссону.