Онлайн чтение книги Назад к Мафусаилу Back to Methuselah (A Metabiological Pentateuch)
Действие первое

Берринский причал на южном берегу залива Голуэй в Ирландии. Край увенчанных камнями холмов и усеянных валунами полей. Год 3000-й н. э., погожий летний день. На старинной каменной тумбе в три фута толщиной и столько же высотой, служившей некогда для швартовки судов, сидит, лицом к суше, пожилой джентльмен. Он склонил голову на грудь, закрыл лицо руками и рыдает. У него седые бакенбарды и брови, резко контрастирующие с загорелым лицом. Одет он в черный сюртук, белый жилет, сиреневые брюки, серую фетровую шляпу и лакированные ботинки с белыми пуговками; его блестящий шелковый галстук заколот булавкой с драгоценным камнем. Из рукавов сюртука выглядывают крахмальные манжеты, белый воротничок à la Гладстон тоже накрахмален. На каменных плитах, справа от джентльмена, лежит несколько набитых мешков, которые наводят на мысль, что этот причал, в отличие от других захолустных ирландских пристаней, не только живописен, но подчас и полезен. Слева и позади джентльмена видны верхние ступени каменной лестницы, спускающейся к воде.

По лестнице, со стороны моря, поднимается женщина в одной шелковой тунике, сандалиях и шапочке с золотой цифрой 2. Возраст ее не поддается определению: лицо у нее свежее, черты его юношески четки, но выражение такое строгое и решительное, какого не бывает у молодых. Она с изумлением смотрит на плачущего мужчину.

Женщина. Что с вами?

Пожилой джентльмен поднимает голову, разом берет себя в руки, вытаскивает шелковый платок и, смахнув слезы, мужественно пытается улыбнуться. Затем галантно пробует встать, но вновь опускается на тумбу.

Вам помочь?

Пожилой джентльмен. Нет. Весьма благодарен. Нет. Пустяки. Это все жара виновата. (Речь его перемежается всхлипываниями, он утирает платком глаза и нос.) Сенная лихорадка.

Женщина. Вы, по-видимому, иностранец?

Пожилой джентльмен. Нет. Не считайте меня иностранцем. Я британец.

Женщина. Из какой-нибудь дальней части Британского содружества?

Пожилой джентльмен (учтиво, но не без напыщенности) . Из его столицы, сударыня.

Женщина. Из Багдада?

Пожилой джентльмен. Да. Вы, вероятно, не знаете, сударыня, что в эпоху, именуемую теперь Исходом, ваши острова были центром Британского содружества. Тысячелетие тому назад здесь размещался его штаб. Сейчас мало кто осведомлен об этой любопытной подробности, но, уверяю вас, это правда. Я приехал сюда, чтобы совершить паломничество в одну из многих стран моих отцов. Мы с вами — родственники, у нас одна кровь, а кровь — не вода.

Женщина. Не понимаю. Вы сказали «паломничество». Что это такое? Новое средство передвижения?

Пожилой джентльмен (снова впадая в уныние) . Я вижу, что меня действительно плохо здесь понимают. Я имел в виду не машину, а… э-э… поездку из эмоциональных побуждений.

Женщина. Боюсь, что опять ничего не поняла. Вы добавили также, что кровь — не вода. Это бесспорно, но к чему это сказано?

Пожилой джентльмен. Разве не ясно?

Женщина. Совершенно ясно. Но уверяю вас, я и так никогда не сомневалась, что кровь — не вода.

Пожилой джентльмен (всхлипнув и опять чуть не плача) . Оставим это, сударыня.

Женщина (подходя ближе и участливо всматриваясь в него) . Боюсь, что вы нездоровы. Разве вас не предупреждали, что эти края противопоказаны недолгожителям? Здесь они могут заразиться смертельной болезнью, которая называется депрессией и которой им следует всячески остерегаться. Общение с нами требует от них чрезмерного напряжения.

Пожилой джентльмен (овладев собой, угрюмо) . Ко мне это не относится, сударыня. Боюсь только, что я для вас неинтересный собеседник. Если это так, лекарство — в ваших руках.

Женщина (недоуменно смотрит на свои руки, потом на него) . Где?

Пожилой джентльмен (пав духом) . Нет, это ужасно! Ни ума, ни понимания, ни сочувствия… (Задыхается от слез.)

Женщина. Ну, что я говорила? Вы же больны.

Пожилой джентльмен (потеряв терпение) . Я не болен. И никогда ничем не болел.

Женщина. Позволите дать вам совет?

Пожилой джентльмен. Благодарю, сударыня, врач мне не нужен: я не слабоумный и не бражник.

Женщина (качая головой) . Боюсь, что ничего не понимаю. Я не говорила о бабочках.

Пожилой джентльмен. Так ведь и я о них не говорил!

Женщина. Но вы употребили слово «бражник», а так здесь называют только бабочек.

Пожилой джентльмен (неистово) . Сдаюсь! Я этого больше не выдержу! Лучше уж сразу сойти с ума! (Вскакивает и, приплясывая, поет.)

Женщина (сдержанно улыбаясь) . Я не смеялась по меньшей мере лет полтораста, но, если вы не перестанете, я расхохочусь, как шестидесятилетняя девчонка. К тому же у вас такой смешной костюм!

Пожилой джентльмен (мгновенно перестав паясничать) . Смешной костюм? У меня? Допускаю, что я одет не совсем так, как чиновник министерства иностранных дел, но костюм мне сшили по последней моде на моей родине, в столице. А вот ваш наряд, простите за откровенность, показался бы там весьма странным и едва ли приличным.

Женщина. Приличным? В нашем языке нет такого слова. Что оно означает?

Пожилой джентльмен. Мне было бы неприлично объяснять вам это. Рассуждать о приличиях — всегда неприлично.

Женщина. Теперь я совсем вас не понимаю. Мне кажется, вы нарушаете правила, установленные для приезжающих к нам недолгожителей.

Пожилой джентльмен. Вряд ли они, сударыня, распространяются на людей моих лет и положения. Я не мальчик и не сельскохозяйственный рабочий.

Женщина (строго) . Они полностью распространяются и на вас. Вам положено общаться лишь с детьми не старше шестидесяти лет. Вам, при любых обстоятельствах, категорически возбраняется входить в контакт со взрослым населением. Вам нельзя долго разговаривать с людьми моих лет, иначе у вас начнется тяжелый приступ депрессии. Разве вы сами не видите, что у вас уже появились серьезные симптомы этого прискорбного и, как правило, смертельного недуга?

Пожилой джентльмен. Конечно не вижу, сударыня. Я, к счастью, не подвержен ему. Я издавна привык подолгу и доверительно разговаривать с самыми почтенными людьми. Если же вы не умеете отличить сенную лихорадку от умственной неполноценности, мне остается лишь заметить вам, что ваш преклонный возраст повлек за собой неизбежное его следствие — впадение в детство.

Женщина. Я, как одна из попечительниц здешнего округа, несу за вас ответственность и…

Пожилой джентльмен. Попечительница? Уж не принимаете ли вы меня за нищего?

Женщина. Я не знаю, что такое нищий. Потрудитесь ответить, кто вы такой, если, конечно, вы способны выражаться ясно…

Пожилой джентльмен возмущенно фыркает.

…и почему вы разгуливаете один, без няни.

Пожилой джентльмен (возмущенно) . Без няни?

Женщина. Недолговечным посетителям запрещено передвигаться без присмотра. Разве вам не известно, что правила полагается соблюдать?

Пожилой джентльмен. Это, безусловно, справедливо для низших классов. Но лица моего положения пользуются некоторыми привилегиями, и воспитанные люди никогда нам в них не отказывают. Я…

Женщина. Здесь люди делятся только на два класса — на недолгожителей и нормальных. Правила для недолгожителей установлены в целях их же собственной безопасности. А теперь отвечайте, кто вы такой.

Пожилой джентльмен (с достоинством) . Сейчас я на пенсии, сударыня. Раньше возглавлял в Багдаде всебританский трест синтетических яйцепродуктов и растительных сыров, а ныне состою президентом британского историко-археологического общества и вице-президентом клуба путешественников.

Женщина. Все это не имеет никакого значения.

Пожилой джентльмен (снова фыркает) . Гм! Неужели?

Женщина. Вас направили сюда для развития умственных способностей?

Пожилой джентльмен. Что за нелепый вопрос! Уж не считаете ли вы меня тупоумным?

Женщина. Вам, видимо, неизвестно, что вы находитесь на западном побережье Ирландии и что жители Восточного острова^{201} имеют обыкновение проводить здесь несколько лет, чтобы сделать свой ум более гибким. Здешний климат благоприятствует этому.

Пожилой джентльмен (высокомерно) . Я, слава богу, родился не на Восточном острове, а в добром старом британском Багдаде и не нуждаюсь в курортах, где лечат от слабоумия.

Женщина. Тогда зачем вы здесь?

Пожилой джентльмен. Разве я нарушил границы частного владения? Извините, не знал.

Женщина. Границы частного владения? Не понимаю.

Пожилой джентльмен. Эта земля — чья-нибудь собственность? Если так, признаю свою вину, готов уплатить шиллинг в возмещение убытков, если причинил таковые, и уйду отсюда, коль скоро вы будете добры показать мне дорогу. (Протягивает ей шиллинг.)

Женщина (берет монету и равнодушно разглядывает ее) . Я не поняла ни слова из того, что вы сказали.

Пожилой джентльмен. Но я говорю на чистейшем английском языке. Вы — владелица поместья?

Женщина (качая головой) . В здешних краях еще сохранилось предание о животных, носивших это имя. В варварские времена на них охотились с ружьями. Сейчас эта порода вымерла.

Пожилой джентльмен (снова пав духом) . Как ужасно очутиться в стране, где не имеют представления об основных институтах цивилизации! (Опускается на тумбу, борясь с подступающими к горлу рыданиями.) Извините. Сенная лихорадка.

Женщина (вытаскивает из-за пояса камертон, подносит к уху и говорит в пространство, монотонно, как певчий, затянувший псалом) . Берринский причал, залив Голуэй; прошу прислать человека для присмотра за недолгожителем в состоянии депрессии; убежал от няни; иностранец мужского пола, истеричный, речь невнятная, бывают минутные просветления; очень смешной костюм, на лице любопытная бахрома из белых водорослей.

Пожилой джентльмен. Это дерзость! Это грубое оскорбление!

Женщина (засовывая камертон за пояс) . Ваши слова лишены для меня всякого смысла. В качестве кого вы здесь находитесь? Как получили разрешение на въезд?

Пожилой джентльмен (внушительно) . Наш премьер-министр мистер Бэджер Блубин^{202} прибыл сюда просить совета у оракула. Он мой зять. Нас сопровождают его супруга и дочь — мои дочь и внучка. Могу добавить, что генерал Ауфштайг, также приехавший с нами, — это на самом деле император Турании, путешествующий инкогнито. Предполагаю, что он намерен задать оракулу вопрос в неофициальном порядке. Я же отправился сюда с единственной целью — посетить эти края.

Женщина. Зачем вы отправились туда, где у вас нет никаких дел?

Пожилой джентльмен. Боже милостивый, да это же совершенно естественно! В клубе путешественников я буду единственным, кто посетил здешнее побережье. Подумайте, в каком исключительном положении я окажусь!

Женщина. Разве это преимущество? У нас тут есть человек, потерявший обе ноги в катастрофе. Он тоже в исключительном положении, но предпочел бы, конечно, быть как все.

Пожилой джентльмен. Нет, так и с ума сойти недолго! Между ним и мной нет никакого сравнения.

Женщина. Но ведь положение в обоих случаях исключительное.

Пожилой джентльмен. Очевидно, разговор в вашей стране сводится к глупой игре словами. Я сыт ею по горло.

Женщина. Я прихожу к выводу, что ваш клуб путешественников состоит из людей, которым нравится утверждать, что они побывали там, где не бывал никто.

Пожилой джентльмен. Разумеется, если вам угодно зубоскалить на наш счет…

Женщина. Что такое зубоскалить?

Пожилой джентльмен (с диким воплем) . Утоплюсь!

В отчаянии бросается к краю причала, но его встречает и перехватывает поднимающийся по лестнице мужчина с цифрой 1 на шапке. Одет он так же, как женщина, и пол его выдают только усики.

Мужчина (пожилому джентльмену) . А, вот вы где! Если улизнете еще раз, я надену на вас ошейник и буду водить на сворке.

Женщина. Вы няня этого иностранца?

Мужчина. Да. Он просто замучил меня. Чуть отвернешься, убегает и заговаривает с кем попало.

Женщина (вынимает камертон и, качнув его, затягивает, как в прошлый раз) . Берринский причал. Вызов отменен. (Прячет камертон и говорит мужчине.) Я просила прислать кого-нибудь для присмотра за ним. Пробовала с ним объясняться, но очень плохо его понимаю. Не оставляйте его ни на минуту: он уже в опасной стадии депрессии. Если понадоблюсь, Фузима и Горт найдут меня. (Уходит.)

Пожилой джентльмен. Если понадоблюсь!.. Нет уж, мне она не понадобится. Это, должно быть, особа легкого поведения: она заговорила со мной, хоть я ей не представлен. И к тому же удрала с моим шиллингом.

Мужчина. Пожалуйста, помедленней: я не улавливаю вашу мысль. Что такое «шиллинг»? Что такое «представлен»? А уж «особа легкого поведения» — вообще бессмыслица.

Пожилой джентльмен. Здесь все выглядит бессмыслицей. Могу сказать одно: впервые в жизни встречаю такую непроходимо глупую женщину.

Мужчина. Этого не может быть. Она не могла показаться вам глупой: она — вторичная, а скоро перейдет в третичные.

Пожилой джентльмен. Что значит «третичная»? Я на каждом шагу слышу тут: первичная, вторичная, третичная, — словно это не люди, а геологические эпохи.

Мужчина. Первичные — это те, кто живут первое столетие. Вторичные — второе. Я еще числюсь в первичных (указывает на свой номер) , но почти вправе считаться вторичным: в январе мне будет девяносто пять. Разве вы не заметили цифру два у ней на шапочке? Она из вторичных и притом не первой молодости.

Пожилой джентльмен. Оно и видно: у нее начинается второе детство.

Мужчина. Второе? Да она давным-давно прошла через пятое.

Пожилой джентльмен (вновь опускаясь на тумбу) . Ох, не могу больше! До чего здесь все противоестественно!

Мужчина (нетерпеливо и беспомощно) . Незачем было приезжать сюда. Вам тут не место.

Пожилой джентльмен (негодование придает ему смелости) . Это еще почему? Я вице-президент клуба путешественников. Я объездил весь мир и держу в клубе рекорд по цивилизованным странам.

Мужчина. Что такое цивилизованные страны?

Пожилой джентльмен. Это… Это… Ну, словом, цивилизованные страны. (С отчаянием.) Не знаю. Я… Я с ума сойду, если вы не перестанете спрашивать о том, что известно каждому. Цивилизованной называют страну, где можно путешествовать с удобствами. Где есть хорошие отели. Извините, но вы со своими расспросами надоедливей пятилетнего ребенка, хоть и уверяете, что вам девяносто пять. Тогда уж называйте меня папочкой.

Мужчина. Я не знал, что вас зовут Папочка.

Пожилой джентльмен. Меня зовут Джозеф Попем Болдж Блубин Барлоу, О. М.

Мужчина. Имен у вас хватит на целых пять человек. Папочка — короче. А О. М. здесь не годится: это прозвище некоторых местных дикарей — они потомки аборигенов здешнего побережья, называвших себя О'Маллигенами^{203}. Пусть будет Папочка.

Пожилой джентльмен. Но люди подумают, что я ваш отец.

Мужчина (скандализованный) . Тсс! У нас не принято намекать на подобное родство. Это неделикатно. Да и какая разница, отец вы мне или нет?

Пожилой джентльмен. Мой достойный девяностолетний друг, ваши умственные способности пришли в полный упадок. Неужели мне нельзя было подобрать провожатого моих лет?

Мужчина. То есть юную особу?

Пожилой джентльмен. Ни в коем случае. Я не собираюсь показываться на людях в обществе юной особы.

Мужчина. Почему?

Пожилой джентльмен. Почему? Как почему? Неужели вы начисто лишены нравственного чувства?

Мужчина. Мне придется отказаться от вас: я совершенно вас не понимаю.

Пожилой джентльмен. Но вы же имели в виду молодую женщину, не так ли?

Мужчина. Я имел в виду человека ваших лет. А мужчина это или женщина — не все ли равно?

Пожилой джентльмен. Я отказываюсь верить в такое возмутительное равнодушие к элементарнейшим приличиям в человеческих отношениях.

Мужчина. Что такое «приличия»?

Пожилой джентльмен (вскакивает) . Опять тот же вопрос! Сговорились вы, что ли?

Мужчина (достав камертон и манипулируя им так же, как раньше женщина) . Берринский причал, Зозим вызывает Зу из Эннистимона; недолгожитель, больной депрессией, разыскан; он говорил с одной из вторичных, и ему стало хуже; уверяет, что я для него слишком стар; требует человека своих лет или моложе; придите, если можете. (Прячет камертон и поворачивается к пожилому джентльмену.) Зу — девушка лет пятидесяти, поэтому еще очень ребячлива. Может быть, с нею вы почувствуете себя счастливым.

Пожилой джентльмен. Счастливым? С пятидесятилетним синим чулком? Благодарю покорно!

Мужчина. Синий чулок? До чего утомительно все время угадывать смысл ваших слов! К тому же вы слишком со мной разговорчивы, что может усилить вашу депрессию: я для этого достаточно стар. Лучше помолчим, пока не придет Зу. (Поворачивается к пожилому джентльмену спиною, садится на край причала над водой и болтает ногами.)

Пожилой джентльмен. С удовольствием. Я не испытываю желания навязываться в собеседники кому бы то ни было. Кстати, не хотите ли вздремнуть? Если да, не церемоньтесь.

Мужчина. Что значит «вздремнуть»?

Пожилой джентльмен (подходит к нему и с крайним раздражением чеканит) . Вздремнуть, друг мой, значит на короткое время предаться сну, который смаривает пожилых людей, когда они пытаются занять нежелательного гостя или слушают лекцию на научную тему. Спите, спите. (Орет ему в ухо.) Спите!

Мужчина. Я уже сказал, что я почти вторичный. Я никогда не сплю.

Пожилой джентльмен (столбенея от ужаса) . Боже правый!

Со стороны суши появляется молодая женщина с цифрой 1 на шапочке. На вид она не старше, а пожалуй, и моложе, чем за тысячу лет до этого была Сэвви Барнабас, которую новоприбывшая отдаленно напоминает.

Молодая женщина. Это больной?

Мужчина (вскакивая) . Это Зу. (К Зу.) Зовите его Папочкой.

Пожилой джентльмен (взрываясь) . Нет!

Мужчина (оставив протест без внимания) . Спасибо, что выручили. Я больше не выдержу — так он мне надоел. (Спускается по лестнице и исчезает.)

Пожилой джентльмен (снимает шляпу и, стоя на краю причала, лицом к Атлантическому океану, иронически отвешивает низкий поклон) . До свиданья, сэр! Чрезвычайно обязан вам за исключительную вежливость, изысканную деликатность и светское обхождение. Благодарю от всего сердца. (Нахлобучивая шляпу на голову.) Свинья! Осел!

Зу весело смеется.

(Круто оборачивается к ней.) Добрый день, сударыня! Весьма сожалею, что мне пришлось поставить вашего знакомого на место, но, по-моему, здесь, как и всюду, человек должен уметь добиваться, чтобы к нему относились с подобающим уважением. Я надеялся, что в качестве гостя буду огражден от оскорблений.

Зу. Поставить моего знакомого на место? Это, видимо, какое-то поэтическое выражение. Что оно означает?

Пожилой джентльмен. Скажите, у вас на островах кто-нибудь понимает обыкновенный английский язык?

Зу. Честно говоря, одни оракулы. Им приходится специально изучать то, что у нас называют мертвой мыслью.

Пожилой джентльмен. Мертвой мыслью? О мертвых языках я слыхал, о мертвой мысли — никогда.

Зу. Видите ли, мысль умирает быстрей, чем язык. Ваш язык мне понятен, мысли — не всегда. Оракулы же отлично поймут вас. Вы уже обращались к ним?

Пожилой джентльмен. Я здесь, сударыня, не для того, чтобы просить совета у оракула. Я приехал просто как человек, путешествующий для собственного удовольствия. Со мной моя дочь, ее супруг, британский премьер-министр, и генерал Ауфштайг, который, сообщу вам по секрету, на самом деле является императором Турании и величайшим военным гением эпохи.

Зу. А зачем вы путешествуете для собственного удовольствия? Разве вам нечем развлечься дома?

Пожилой джентльмен. Я хочу увидеть мир.

Зу. Мир слишком велик. А частицу его можно увидеть где угодно.

Пожилой джентльмен (теряя терпение) . Черт побери, сударыня, неужели вам хочется всю жизнь глазеть на одну и ту же его частицу? (Спохватываясь.) Прошу прощения. Я, кажется, выругался при вас.

Зу. А, вот что такое ругаться! Я читала об этом. Очень звучно. Чертебрисдарыня, чертебрисдарыня! Повторяйте это сколько хотите — мне нравится.

Пожилой джентльмен (облегченно вздыхая) . Благослови вас бог за эти кощунственные, но знакомые слова! Благодарю, еще раз благодарю! В первый раз с самого приезда в эту кошмарную страну я чувствую себя как дома. Напряжение, сводившее меня с ума, наконец разрядилось: мне кажется, что я у себя в клубе. Извините, что занимаю единственное наличное сиденье: годы не те. (Садится на тумбу.) Обещайте, что не отдадите меня никому из этих ужасных третичных, вторичных или как там они у вас называются.

Зу. Не бойтесь. И зачем только вас поручили Зозиму? Понимаете, он вот-вот станет вторичным, а юнцы в этом возрасте вечно задаются, словно они уже третичные. Вам, естественно, гораздо легче в обществе девчушки, вроде меня. (Удобно устраивается на мешках.)

Пожилой джентльмен. Девчушка? Что это такое?

Зу. Это древнее слово, которым мы до сих пор обозначаем существо женского пола, которое уже не ребенок, но еще и не взрослая девушка.

Пожилой джентльмен. По-моему, общение с особами этого возраста — истинное удовольствие. Я с каждой минутой все больше прихожу в себя. У меня такое ощущение, словно я распускаюсь, как цветок. Разрешите узнать, как вас зовут?

Зу. Зу.

Пожилой джентльмен. Мисс Зу…

Зу. Не Миссзу, а Зу.

Пожилой джентльмен. Понятно. Зу… э-э… как дальше?

Зу. Опять не так. Не Зукакдальше, а Зу. Просто Зу.

Пожилой джентльмен (озадаченный) . Может быть, миссис Зу?

Зу. Нет, Зу. Неужели не понятно? Зу.

Пожилой джентльмен. Разумеется, разумеется. Поверьте, я отнюдь не предполагал, что вы замужем: вы слишком молоды, это сразу видно. Но здесь все так запутанно, и…

Зу (окончательно сбитая с толку) . Что?

Пожилой джентльмен. Видите ли, замужество многое меняет. С замужней женщиной можно говорить о вещах, рассуждать о которых с неопытной девушкой несколько предосудительно.

Зу. Смысл ваших слов ускользает от меня. Я ничего не понимаю. «Замужняя» и «предосудительно» — это для меня пустые звуки. Впрочем, постойте. «Замужняя» — это, наверно, старинная форма слова «рожавшая»?

Пожилой джентльмен. Весьма возможно, но лучше переменим тему. Мне не следовало касаться ее. Извините, что привел вас в смущение.

Зу. Что значит «смущение»?

Пожилой джентльмен. Ну, ладно! Мне кажется, что, пока существует род людской, столь естественное чувство будет понятно любому. Привести в смущение — это все равно что вогнать в краску.

Зу. А что такое вогнать в краску?

Пожилой джентльмен (ошеломленно) . Разве вам не приходилось краснеть?

Зу. Я даже не слышала ни о чем подобном. Правда, мы пользуемся словом «краснеть», но лишь там, где речь идет о приливе крови к коже. Я наблюдала это у своих малышей, но к двум годам оно прекращается.

Пожилой джентльмен. У ваших малышей? Боюсь, что затронул чересчур деликатный вопрос, но вы казались такой юной… И сколько же, смею спросить, у вас детей?

Зу. Пока что всего четверо. У нас это долгое дело. Малыши — моя специальность. Первый получился у меня настолько удачным, что мне велели продолжать. Я…

Пожилой джентльмен (чуть не свалившись с тумбы) . О, боже!

Зу. В чем дело? Вам нехорошо?

Пожилой джентльмен. Ради всего святого, сударыня, сколько вам лет?

Зу. Пятьдесят шесть.

Пожилой джентльмен. У меня что-то подгибаются ноги. Я, наверно, в самом деле болен. Годы не те!

Зу. Я тоже заметила, что вы нетвердо стоите на ногах. Вы еще во многом беспомощный ребенок. Вероятно, поэтому мне и хочется вас понянчить. Вы же такой глупенький маленький Папочка!

Пожилой джентльмен (подстегнутый негодованием) . Повторяю, меня зовут Джозеф Попем Болдж Блубин Барлоу, О. М.

Зу. Как смешно! Немыслимо длинное имя! Так я вас звать не могу. Как звала вас ваша мать?

Пожилой джентльмен. Вы воскрешаете во мне самые тяжелые переживания детства. Я был очень восприимчив к этому. Дети вообще нередко страдают из-за нелепых кличек. Моя матушка необдуманно прозвала меня Толстячком. Так меня именовали, пока я не пошел в школу и не встал на защиту своих детских прав, потребовав, чтобы меня, на худой конец, называли хотя бы Джо. С пятнадцати лет я не откликался, если меня называли короче, чем Джозеф. В восемнадцать я узнал, что имя Джозеф ассоциируется с неподобающей мужчине стыдливостью, так как напоминает о старинном предании про некоего Иосифа, отвергшего домогательства супруги своего работодателя^{204} — на мой взгляд, весьма похвальный поступок. С тех пор для родных и близких знакомых я Попем, для всех остальных — мистер Барлоу. Когда моей бедной матушке стал изменять рассудок, она вновь вернулась к прозвищу Толстячок, но я уже не сердился на нее. Возраст!

Зу. Неужели ваша мать нянчилась с вами и после того, как вам исполнилось десять?

Пожилой джентльмен. Разумеется, сударыня. Она же была моя мать. Чем ей еще заниматься?

Зу. Как чем? Очередным ребенком. Лет с восьми-девяти дети совершенно не интересны никому, кроме самих себя. Повстречайся мне двое моих старших, я их просто не узнаю.

Пожилой джентльмен (вновь поникая) . Умираю! Дайте мне умереть! Я хочу умереть!

Зу (подбегая и поддерживая его) . Не падайте. Сидите прямо. Что с вами?

Пожилой джентльмен (слабо) . По-моему, позвоночник. Шок. Сотрясение мозга.

Зу (материнским тоном) . Ну-ну, маленький! С чего бы это? (Тормошит его.) Полно, полно! Сядьте прямо и будьте паинькой.

Пожилой джентльмен (все еще чуть слышно) . Благодарю. Мне лучше.

Зу (опять устраиваясь на мешках) . А для чего вам остальные имена? У вас ведь их целая куча. Блопс Буби^{205} и как там еще?

Пожилой джентльмен (внушительно) . Болдж Блубин, сударыня. Это историческое имя. Позволю себе уведомить вас, что я могу проследить свою родословную на протяжении более чем тысячелетнего существования Восточной империи вплоть до ее зарождения еще на этих островах, когда два моих предка, Джойс Болдж и Хенгист Хорза Блубин^{206}, оспаривали друг у друга пост премьер-министра Британской империи и поочередно отправляли эту должность с такой славой, о которой мы, в наш жалкий век, имеем лишь смутное представление. При мысли об этих исполинах, львах на войне и мудрецах в дни мира, столь непохожих на болтливых шарлатанов и пигмеев, которые сидят ныне на их местах в Багдаде, об этих сильных, молчаливых людях, правивших империей, где никогда не заходило солнце, слезы увлажняют мои глаза, сердце неистово бьется и я чувствую, что быть их современником и в расцвете лет умереть за них — удел несравненно более высокий и счастливый, чем постыдное благополучие моей старости.

Зу. Старость? Вы стары? (Смеется.)

Пожилой джентльмен. Да, сударыня, относительно стар. Но, как бы то ни было, я рад и горд, что происхожу от двух таких героев.

Зу. Вы происходите от всех британцев, живших в те времена. Разве вам это не известно?

Пожилой джентльмен. Шутки здесь неуместны, сударыня. Я ношу их имена — Болдж, Блубин — и надеюсь, что унаследовал частицу их могучего духа. Так вот, они родились на здешних островах. Повторяю, здешние острова, как это ни кажется теперь невероятным, были некогда центром Британской империи. Когда он переместился в Багдад и англичане вернулись в Месопотамию, исконную колыбель человечества, западные острова были заброшены, как раньше, во времена Римской империи. Но именно на этих островах, населенных британцами, и свершилось величайшее в истории чудо.

Зу. Чудо?

Пожилой джентльмен. Да. Первый человек, проживший триста лет, был англичанин. Первый со времен Мафусаила.

Зу. Ах, вот вы о чем!

Пожилой джентльмен. Да, именно об этом, хоть вы и толкуете о подобном событии столь легкомысленно. Известно ли вам, сударыня, что еще до этого момента непреходящей исторической важности англичане настолько утратили свой интеллектуальный престиж, что называли друг друга не иначе как болванами. А теперь Англия — священная сень, куда со всей земли стекаются государственные мужи, чтобы испросить совета у английских мудрецов, обогащенных двух с половиной вековым жизненным опытом. Страна, вывозившая когда-то ситцевые рубашки и скобяной товар, ныне экспортирует мудрость. Сударыня, перед вами человек, который по горло сыт уик-эндами в евфратских отелях, клоунами и менестрелями на песках Персидского залива, тобогганом и фуникулерами Гиндукуша. Удивительно ли, что, истосковавшись по тайнам и красотам этих сказочных островов, населенных призраками легендарного прошлого и освященных стопами мудрецов Запада, я и направился сюда? Подумайте об острове, где мы сейчас находимся, об этом последнем приюте человека на востоке Атлантики, об этой Ирландии, которую древние барды называли изумрудом в серебряной оправе моря! Могу ли я, отпрыск прославленной британской нации, забыть, что, когда империя переместилась на Восток и объявила издавна угнетаемым ею, но вечно непокорным мятежникам-ирландцам: «Мы наконец предоставляем вас себе, и да пойдет вам это на благо», ирландцы, как один, ответили историческим кличем: «Черта с два!» — и переселились в Индию, Персию, Корею, Марокко, Тунис и Триполи, в страны, где все еще остро стоял национальный вопрос. В этих странах они неизменно становились отважнейшими борцами за национальную независимость, и весь мир был оглашен рассказами об их жертвах и муках. Но какой поэт сумел бы достойно воспеть конец, увенчавший их борьбу? Не прошло и двухсот лет, как права наций получили столь широкое и полное признание, что на земле не осталось страны, где имели бы место национальная рознь и национальное движение. Подумайте, в какое положение попали ирландцы, нация, которая, не находя в прошлом применения своим политическим способностям, сохранила только одну из них — талант националистической агитации и которая привлекала к себе самые горячие симпатии всего мира лишь благодаря своим страданиям! Те самые народы, которым они помогли освободиться, бойкотировали их теперь, как невыносимо надоедливых смутьянов. Там, где прежде их боготворили как олицетворение живого ума и пылкого сердца, теперь бежали от них, как от чумы. Чтобы вернуть себе былой престиж, ирландцы потребовали передачи им Иерусалима, ссылаясь на то, что они — одно из рассеянных колен израильских. Но при их появлении евреи покинули город и вновь расселились по всей Европе. И вот тогда эти фанатичные ирландцы, ни один из которых в глаза не видел своей родины, получили от некоего английского архиепископа, родоначальника оракулов, совет возвратиться в страну отцов. Такое им и в голову не приходило: этому ведь никто не препятствовал и этого никто не запрещал. Они ухватились за предложение и высадились здесь, на берегах залива Голуэй. Выйдя на сушу, те, кто были постарше, пали ниц и, страстно целуя землю предков, призвали молодежь последовать их примеру. Но молодежь осмотрелась и мрачно ответила: «Тут не земля, а одни камни». Оглянитесь вокруг, сударыня, и вы поймете, почему они так сказали: поля здесь усеяны валунами, холмы увенчаны гранитом. На другой же день все прибывшие отплыли в Англию. С тех пор ни один ирландец никому, даже собственным детям, не признавался в том, что он ирландец, и, когда это поколение вымерло, мир начисто забыл об ирландской нации. Точно такая же история произошла с рассеявшимися по всему свету евреями, которые боялись, как бы их не отправили назад в Палестину, и на земле, лишившейся ирландцев и евреев, стало спокойно, но скучно. Разве эта повесть не волнует вас? Неужели вам и теперь не понятно, зачем я посетил арену, с которой так трагически сошли герои и поэты?

Зу. Мы до сих пор рассказываем малышам подобные сказки в целях общего развития. Но в жизни так не бывает. Сцена с высадкой ирландцев и целованием земли была бы правдоподобна, будь их человек сто. Но вы не хуже меня знаете, что это немыслимо, коль скоро речь идет о сотнях тысяч человек. И что за нелепость называть людей ирландцами лишь по той причине, что они живут в Ирландии! С равным успехом их можно было бы именовать, например, аэроландцами, поскольку все они дышат воздухом. Эти люди ничем не отличались от остальных. Зачем же вы, недолгожители, упорно выдумываете всякие глупости о мире и жизни и пытаетесь поступать так, словно ваши выдумки правда? Столкновение с правдой ранит и пугает вас, и вы прячетесь от нее в воображаемый вакуум, чтобы подлинная реальность не мешала вам предаваться на свободе вашим желаниям, надеждам, пристрастиям и предубеждениям. Вы любите пускать пыль в глаза самим себе.

Пожилой джентльмен. Вот теперь, сударыня, я в свой черед должен заявить, что не понял ни единого вашего слова. Я полагал, что применение вакуум-аппарата для удаления пыли есть признак скорее цивилизации, нежели дикости.

Зу (безнадежно) . Ах, Папочка, Папочка, вы и на человека-то не похожи — до того глупы. В старину про таких, как вы, очень метко говорили: «Прах еси, и во прах отыдеши»^{207}.

Пожилой джентльмен (с достоинством) . Да, сударыня, плоть моя — прах, но дух — нет. Не все ли равно, из чего сотворена моя плоть — из персти, частиц воздуха или даже речного ила? Важно другое — то, что, взяв этот — все равно какой — материал, творец вдохнул в него жизнь и человек обрел душу живу. Да, сударыня, душу живу. Я — живая душа. Это великая, облагораживающая мысль! Кроме того, это крупнейший научный факт. Меня не интересуют химикаты и микробы. Пусть ими занимаются болваны и олухи, тупицы и выгребатели грязи, недостойные славного назначения человека и неспособные постичь свою божественную природу. Они сообщают мне, что в крови у меня содержатся лейкоциты, а в тканях — натрий и углерод. Я благодарю их за информацию и отвечаю, что у меня на кухне есть тараканы, в прачечной — сода, в погребе — уголь. Я не отрицаю, что эти вещи существуют, но держу их в подобающем месте, а не в храме святого духа, да простится мне это архаическое выражение. Вы, без сомнения, думаете, что я отстал от века, а я горжусь своей просвещенностью и отвергаю ваше невежество, слепоту и недомыслие. Сердцем я жалею вас, разумом — презираю.

Зу. Браво, Папочка! Крепко же это в вас сидит! Вижу, что от депрессии вы не умрете.

Пожилой джентльмен. Не имею ни малейшего желания, сударыня. Я немолод, у меня бывают минуты слабости. Но стоит мне заговорить об этих предметах, как искра божья вновь вспыхивает во мне, тленное становится нетленным и смертный Болдж Блубин Барлоу возвышается до бессмертия. Здесь я равен вам, пусть даже вы переживете меня на десять тысяч лет.

Зу. Допустим. Но что нам известно об этом дыхании жизни, которое так возвеличивает вас? Ровно ничего. Пожмем же друг другу руки, как подобает цивилизованным агностикам, и переменим тему.

Пожилой джентльмен. Цивилизованным агностикам? Вздор, сударыня! Эту тему нельзя переменить, пока не прейдут небо и земля. Я не агностик, а джентльмен. Когда я во что-нибудь верю, я говорю, что верю; когда не верю, говорю, что не верю. Я не уклоняюсь от ответственности под тем предлогом, что ничего не знаю и, следовательно, не могу ни во что верить. Ни отрекаться от знания, ни уклоняться от ответственности нельзя. Наш долг — идти вперед, отправляясь от известных посылок. Без этого нет человеческого общества.

Зу. Посылки должны быть научными, Папочка. В конечном счете, наш долг — жить для науки.

Пожилой джентльмен. Я преисполнен глубочайшего уважения к блистательным открытиям, которые подарила нам наука. Но открытия, сударыня, способен делать даже дурак. Любой ребенок в первые годы жизни делает больше открытий, чем сделал Роджер Бэкон^{208} в своей лаборатории. Я, например, еще в семь лет открыл, что у осы есть жало. Но я не требую, чтобы вы за это преклонялись передо мной. Поверьте, сударыня, самое последнее ничтожество способно открыть самые поразительные явления природы — нужно лишь быть достаточно цивилизованным, чтобы найти время для занятий и суметь изобрести соответствующие инструменты и приборы. А что получается в итоге? Открытия лишь подрывают веру в простые религиозные предания. Сперва мы не имели представления о космическом пространстве. Мы верили, что небо — это всего-навсего потолок комнаты размером с землю, комнаты, над которой расположена другая. Смерть была для нас лишь переходом из нижней комнаты в верхнюю или, если мы не повиновались священникам, падением в угольный погреб. На этой нехитрой основе строилось все — религия, нравственность, право, образование, поэзия, молитва. Но едва люди стали астрономами и создали телескоп, их вера рассеялась. Стоило им перестать верить в небо, как они разуверились и в боге, потому что, по их представлению, он живет на небе. Когда сами священники утратили веру в бога и уверовали в астрономию, они, переменив имя и одежду, стали называть себя мужами науки и докторами. Они основали новую религию, в которой место бога заняли чудеса и таинства, творимые с помощью научных инструментов и приборов. Раньше люди поклонялись величию и мудрости господней, теперь они глупо вперились в пространство, измеряемое миллионами миллиардов миль, и обожествили всеведущего непогрешимого астронома. Они воздвигли храмы для его телескопов. Затем, посредством микроскопа, они заглянули в свое собственное тело и обнаружили там не душу, в которую верили прежде, а миллионы микроорганизмов. Они вперились в них так же, как в миллионы миль пространства, и воздвигли для микроскопов храмы, где приносились кровавые жертвы. Люди жертвовали даже собой, отдавая свое тело в руки жрецов микроскопа, которых, как и астрономов, они боготворили за всеведение и непогрешимость. Таким образом, наши открытия не только не сделали нас мудрей, но лишили и той крупицы ребяческой мудрости, которая была нам дана. Я согласен с вами только в одном: они расширили наши познания.

Зу. Чепуха! Знакомство с фактом не есть еще знание факта. В противном случае рыба знала бы о море больше, чем географы и биологи.

Пожилой джентльмен. Очень метко замечено, сударыня. Самая глупая рыба отнюдь не хуже многих моих знакомых географов и биологов знает, как величав океан.

Зу. Вот именно. Даже самый непроходимый дурак, глядя на компас, может сообразить, что стрелка всегда обращена к полюсу. Но неужели, осознав этот факт, он становится умней?

Пожилой джентльмен. Нет, сударыня, не умней, разве что самодовольней. Но я все-таки не понимаю, как можно быть знакомым с фактом и не знать его.

Зу. Разве не бывает так, что вы видите человека и не знаете его?

Пожилой джентльмен (его наконец осенило) . Ах, как это верно! Разумеется, бывает. Один из членов нашего клуба путешественников усомнился в правдивости того, что я рассказывал о своем пребывании на Южном полюсе. У себя в Багдаде я вижу этого человека чуть ли не каждый день, но знать его не хочу.

Зу. А что бы вы знали о нем, если б имели возможность взглянуть на него пристальней, через лупу, или рассмотреть каплю его крови под микроскопом, или вырезать его органы и произвести их химический анализ?

Пожилой джентльмен. Безусловно, ничего. Исследование такого рода лишь усугубило бы отвращение, внушаемое мне этим человеком, и укрепило бы меня в решении ни при каких обстоятельствах не знаться с ним.

Зу. Но ведь таким образом вы познакомились бы с ним гораздо ближе.

Пожилой джентльмен. Я никогда не опущусь до близкого знакомства с подобным субъектом. Я дважды посетил летние спортивные состязания на Южном полюсе, а этот человек смеет утверждать, что он побывал на Северном, хотя это вообще вряд ли возможно, поскольку Северный полюс находится посреди моря. Он хвастается, будто повесил на него свою шляпу.

Зу (со смехом) . Он просто знает, что путешественники занимательны лишь тогда, когда врут. Но, может быть, посмотрев на этого человека через микроскоп, вы усмотрите в нем кое-что хорошее.

Пожилой джентльмен. Я не желаю усматривать в нем хорошее. Кроме того, сударыня, ваши слова дают мне смелость признаться в одной своей мысли, настолько передовой и дерзкой, что я до сих пор не отваживался высказать ее из боязни сесть в тюрьму, а то и угодить на костер за кощунство.

Зу. Ого! Что же это за мысль?

Пожилой джентльмен (опасливо оглянувшись по сторонам) . Я отвергаю микроскопы. И всегда отвергал.

Зу. И вы считаете такую мысль передовой? Ох, Папочка, да это же чистейший обскурантизм!

Пожилой джентльмен. Называйте это, как вам угодно, сударыня, но я утверждаю, что людям, не знающим, на что они смотрят, опасно показывать слишком много. Я нахожу, что человек, пребывающий в здравом уме до тех пор, пока он смотрит на все своими глазами, может впасть в буйное помешательство, начав разглядывать мир через телескоп и микроскоп. Даже когда мы рассказываем сказки о великанах и карликах, великанам не следует быть чересчур огромными, а карликам — чересчур маленькими и злыми. До изобретения микроскопа наши сказки вызывали у детей лишь приятную дрожь и нисколько не страшили взрослых. Но жрецы микроскопа до смерти запугали и себя и всех нас, увидев под ним невидимые прежде чудовища — жалкие, безобидные, крошечные создания, мгновенно гибнущие на солнечном свету и сами являющиеся жертвами тех недугов, которые якобы вызываются ими. Что бы ни говорили ученые, до микроскопа наше воображение оставалось добрым, а часто и смелым, поскольку имело дело с вещами, о которых мы кое-что знали. Но воображение, вооруженное микроскопом и имеющее дело со страшным зрелищем — миллионами уродливых тварей, природа которых нам неизвестна, такое воображение поневоле выродилось в жестокую, ужасную, навязчивую манию. Слыхали ли вы, сударыня, что в двадцать первом веке так называемой христианской эры произошло повсеместное избиение ученых, а лаборатории их были снесены и приборы уничтожены?

Зу. Да, слыхала. У недолговечных все жестоко — и прогресс, и возврат к прошлому. Но когда наука воскресла, ее сумели поставить на надлежащее место. Люди поняли, что простые собиратели анатомических и химических фактов разбираются в ней не больше, чем собиратель гашеных марок в мировой литературе или торговле. Террористу от науки, который боялся коснуться ложки или бокала, не вымыв их предварительно бактерицидным раствором, больше не давали ни пенсий, ни титулов, ни чудовищной власти над телом ближнего; его просто отправляли в сумасшедший дом и держали там до полного выздоровления. Но все это седая старина. Продление жизни до трехсот лет обеспечило человечеству способных руководителей и положило конец детским затеям.

Пожилой джентльмен (раздраженно) . Вы, кажется, склонны объяснять любой успех цивилизации вашей необычной долговечностью. Разве вам не известно, что вопрос о ней был впервые поставлен людьми, не дожившими даже до моих лет?

Зу. Да, кое-кто из них делал туманные намеки на этот счет. У одного древнего писателя, чье имя дошло до нас в разных формах — Шекспир, Шеридан, Шелли, Шодди, — есть примечательная фраза о том, как жутко потрясает естество мечта, недостижимая для наших душ^{209}. Но много ли от этого проку?

Пожилой джентльмен. Как бы то ни было, сударыня, вы уже в сознательном возрасте; поэтому осмелюсь напомнить, что, сколько бы ни жили ваши вторичные и третичные, вы-то сами моложе меня.

Зу. Да, Папочка, но соблюдать осторожность, чувствовать ответственность и во всем искать истину обязывают нас не годы, уже прожитые нами, а те, которые еще предстоит прожить. А вот вам истина безразлична. Ваша плоть — как трава: вы распускаетесь быстрей, чем цветок, и вянете уже во втором детстве. На ваш век довольно и лжи; на мой — ее мало. Знай я, что умру через двадцать лет, мне бы не стоило учиться. Я заботилась бы об одном — как получить при жизни свою маленькую долю радостей.

Пожилой джентльмен. Вы заблуждаетесь, девушка. При всей нашей недолговечности, мы — я имею в виду лучших из нас — видим в цивилизации и просвещении, искусстве и науке неугасимый факел, который передается от одного поколения к другому, разгораясь все более ярким и горделивым пламенем. Каждая эпоха, как бы кратка она ни была, привносит новый кирпич в обширное и вечно растущее здание, новую страницу в священную книгу, новую главу в Библию, новую Библию в литературу. Пусть мы ничтожные насекомые, но мы, как коралловые полипы, воздвигаем острова, зародыш будущих континентов, и, как пчелы, заготовляем пищу для грядущих поколений. Индивид преходящ, род бессмертен. Сегодня желудь, через тысячу лет дуб. Я закладываю свой камень в постройку и умираю, но приходят другие, делают то же самое, и вот уже высится гора. Я…

Веселый смех Зу прерывает его рассуждения.

(Обиженно.) Не скажете ли, чем это я так вас развеселил?

Зу. Ох, Папочка, Папочка, до чего ж вы смешны с вашими факелами и пламенем, кирпичами и зданием, страницами, книгами и главами, коралловыми полипами и пчелами, желудями, камнями и горами!

Пожилой джентльмен. Но это же метафоры, сударыня. Просто метафоры.

Зу. Образы, образы, образы!^{210} Я говорила не о них, а о людях.

Пожилой джентльмен. А я иллюстрировал — и, надеюсь, не так уж неудачно — величественное движение прогресса. Я показал вам, что, хотя мы, люди Востока, и недолговечны, человечество растет из поколения в поколение, из эпохи в эпоху — от дикости к цивилизации, от цивилизации к совершенству.

Зу. Понятно. Отец вырастает до шести футов; сын наследует его рост и вытягивается до двенадцати; внук, унаследовав двенадцатифутовый рост, увеличивается до восемнадцати, и так далее. Через тысячу лет все вы оказываетесь ростом в несколько миль. Согласно такому расчету рост ваших предков Билджа и Блуберда, которых вы именуете исполинами, не превышал четверти дюйма.

Пожилой джентльмен. Я здесь не для того, чтобы играть словами и состязаться в парадоксах с девочкой, искажающей самые славные в истории имена. Я говорю серьезно. Серьезно рассматриваю важную проблему. Я вовсе не утверждал, что у человека ростом в шесть футов будет двенадцатифутовый сын.

Зу. Значит, вы не это хотели сказать?

Пожилой джентльмен. Конечно нет.

Зу. Тогда вы вообще ничего не сказали. А теперь слушайте меня, маленькое эфемерное существо. Я отлично поняла, что вы разумели под факелом, передаваемым от поколения к поколению. Но всякий раз, когда он переходит из рук в руки, пламя гаснет до последней искры, и человек, принявший этот светильник, может разжечь его лишь своим собственным огнем. Вы не выше ростом, чем Билдж и Блуберд, и вы не умнее их. Какова бы ни была их мудрость, она угасла вместе с ними, равно как их сила, если таковая существовала не только в вашем воображении. Я не знаю, сколько вам лет, хотя на вид вам верных пятьсот…

Пожилой джентльмен. Пятьсот? Однако, сударыня!..

Зу (продолжая) . Но я, разумеется, знаю, что вы — обыкновенный недолгожитель. Следовательно, мудрости у вас никак не больше, чем у любого человека, не накопившего еще достаточно опыта, чтобы отличать мудрость от безумства, истинное свое призвание от заблуждений, свое…

Пожилой джентльмен. Словом, меньше, чем, скажем, у вас.

Зу. Да нет же, нет! Сколько раз вам повторять, что мудрыми нас делают не воспоминания о прошлом, а сознание ответственности перед будущим? Перейдя в третичные, я стану куда беззаботней, чем ныне. Если вы неспособны уразуметь это, поймите, по крайней мере, что я училась у третичных. Я видела плоды их труда и жила по их установлениям. Как все, кто молод, я восставала против них, а они, вечно алча новых идей и знаний, прислушивались ко мне и поощряли мой бунт. Однако путь, избранный мною, оказался ложным, а их путь верным, и они сумели объяснить мне — почему. Власть их надо мной состоит лишь в том, что они отказываются от всякой власти, а потому ей и нет пределов, кроме тех, которые они ставят сами. Вы же — ребенок, управляемый детьми, притом такими злыми и бестолковыми, что вы непрерывно бунтуете против них; а так как они бессильны убедить вас в своей правоте, им остается лишь один способ управлять вами — бить вас, сажать в тюрьму, мучить и убивать, если вы не подчиняетесь им и в то же время слишком слабы, чтобы самому убивать и мучить их.

Пожилой джентльмен. Допускаю, что все это факт, хотя и прискорбный. Я осуждаю его и сожалею о нем. Но дух наш выше фактов. Мы-то это знаем. Великие учителя древности, вослед которым пришла целая плеяда Христов двадцатого века, не говоря уже о таких сравнительно близких нам по времени духовных вождях, как Блисеринджем, Тош и Спифкинз^{211}, единодушно учили, что наказание, месть, принуждение и милитаризм суть заблуждения и что золотое правило…

Зу (прерывая его) . Да, да, Папочка, мы, долгожители, все это превосходно знаем. Но разве хоть один из их последователей хоть один день управлял вами согласно их христианским заветам? Знать, что такое добро, мало; нужно еще его делать. А они не могли, потому что жили слишком недолго, чтобы понять, как делать добро или подавить в себе ребяческие страсти, мешавшие им всерьез стремиться к добру. Вам отлично известно, что их хватало лишь на то, чтобы поддерживать существующий порядок с помощью того самого принуждения и милитаризма, который они обличали и по поводу которого так сокрушались. Им оставалось либо убивать ближнего за то, что он проповедует их же Евангелие, либо позволить ему убивать их самих.

Пожилой джентльмен. Кровь мучеников — семя церкви, сударыня.

Зу. Опять образы, Папочка? Кровь недолгожителей орошает лишь бесплодный камень.

Пожилой джентльмен (запальчиво вскакивая) . Вы просто помешались на долгожительстве! Лучше переменим тему: она у нас чересчур личная, а это признак дурного вкуса. Сколько бы человек ни жил, природа его была и будет неизменной.

Зу. Итак, вы отвергаете идею прогресса? Отрекаетесь от факела, кирпича, желудя и прочего?

Пожилой джентльмен. Никоим образом. Я за прогресс и свободу, все более безграничные с каждым новым поколением.

Зу. Я вижу, вы настоящий британец.

Пожилой джентльмен. И горжусь этим, хотя не благодарю вас за комплимент: в ваших устах он лишь маскирует какое-то новое оскорбление.

Зу. Я имела в виду только одно — что британцы говорят подчас вещи умные и глубокие, подчас глупые и пустые, но уже через десять минут неизменно забывают то, что сказали.

Пожилой джентльмен. Оставим это, сударыня, оставим это. (Вновь садится.) Даже папа не всегда священнодействует. А наши вспышки вдохновения лишь доказывают, что сердце у нас — на своем месте.

Зу. Еще бы! Где ж ему быть, как не на своем месте?

Пожилой джентльмен. Ну, довольно!

Зу. А вот руки у вас порой оказываются не на своем месте. Например, в кармане соседа. Как видите, дело не в сердце, а в руках.

Пожилой джентльмен (сдаваясь) . Ладно. Последнее слово всегда за женщиной. Не собираюсь оспаривать у вас это право.

Зу. Тем лучше. А теперь вернемся к подлинно интересному пункту нашего спора. Мы рассуждали о пристрастии недолгожителей к образам и метафорам. Помните?

Пожилой джентльмен (с ужасом) . Как, сударыня! Вы заговорили меня до того, что я потерял голову, вы своей нестерпимой болтовней довели меня до отчаяния и принудили замолчать, и вы же предлагаете начать все сначала? Нет, я немедленно ухожу.

Зу. Нельзя, Папочка. Я — ваша няня, и вы обязаны оставаться со мной.

Пожилой джентльмен. Категорически отказываюсь. (Встает и с подчеркнутым достоинством удаляется.)

Зу (достав камертон) . Зу, Берринский причал, вызываю полицию Эннистимонского оракула. Вы меня слышите? Что? Да, теперь слышу, только прибавьте частоту… Да, чуточку выше… Так лучше… Еще чуть-чуть… Вот теперь хорошо… Немедленно изолируйте Берринский причал.

Пожилой джентльмен (вдалеке) . Ой!

Зу (все так же монотонно) . Благодарю… Нет, ничего серьезного; нянчилась с недолгожителем, дурачок взял и убежал; тяжелая депрессия — бродил где попало и разговаривал со вторичными; не отхожу от него ни на шаг.

Пожилой джентльмен возвращается с негодующим видом.

Вернулся, выключите причал; благодарю; до свиданья! (Прячет камертон.)

Пожилой джентльмен. Это возмутительно! Не успел я спуститься с причала, как меня отшвырнуло назад и по всему телу словно мурашки побежали. И так продолжалось, пока я не вернулся на камни.

Зу. Да, у нас там электроизгородь. Очень старый и примитивный способ не давать скоту разбредаться.

Пожилой джентльмен. Он широко практикуется у нас в Багдаде, но я никогда не думал, что его применят ко мне. Дожить до такого позора!.. Вы буквально киплингизировали меня.

Зу. Киплингизировали? Что это значит?

Пожилой джентльмен. Лет с тысячу тому назад жили два литератора с одинаковой фамилией — Киплинг. Один, уроженец Востока, был выдающимся писателем; другой, житель Запада, остался, естественно, всего лишь забавным варваром.^{212} Говорят, что электроизгородь — его изобретение. Считаю, что, применив подобный метод ко мне, вы позволили себе слишком большую вольность.

Зу. Что такое вольность?

Пожилой джентльмен (доведенный до белого каления) . Ничего я не буду объяснять. Вы, сударыня, сами все знаете не хуже меня. (Негодующе опускается на тумбу.)

Зу. Нет, не знаю. Как видно, даже от вас можно услышать кое-что новое. Разве вы не заметили, что с самого вашего приезда мы все время расспрашиваем вас?

Пожилой джентльмен. Заметил ли я? Да я чуть не рехнулся от этого! Видите, какой я седой? А ведь когда я высадился здесь, волосы у меня были едва тронуты сединой и во многих местах сохраняли еще свой первоначальный каштановый цвет.

Зу. Поседение — один из симптомов депрессии. А вы не обратили внимания на другое, более важное для вас обстоятельство — на то, что нас вы ни о чем не спрашиваете, хотя знаем мы куда больше, чем вы?

Пожилой джентльмен. Я не ребенок, сударыня. И кажется, уже имел случай заявить об этом. К тому же, я бывалый путешественник и знаю: все, что наблюдаешь в пути, доподлинно существует, иначе и наблюдать было бы нечего. А вот все, что слышишь от туземцев, — сплошная выдумка.

Зу. Только не здесь, Папочка. Мы живем слишком долго, чтобы лгать: рано или поздно ложь все равно обнаруживается. Так что советую поспрашивать меня, пока есть возможность.

Пожилой джентльмен. Если мне потребуется совет, я обращусь к настоящему оракулу — к третичному человеку, а не к первичной девчонке, разыгрывающей из себя мудреца. А если уж вы назначены няней, исполняйте свои обязанности, а не обезьянничайте со старших.

Зу (краснеет и угрожающе поднимается) . Ах вы глупое…

Пожилой джентльмен (громовым голосом) . Молчать! Слышите? Попридержите язык!

Зу. Со мной творится что-то странное: я вся горю. Меня так и подмывает стукнуть вас. Что вы со мной сделали?

Пожилой джентльмен (с торжеством) . Ага! Я таки вогнал вас в краску. Поняли теперь, что значит краснеть от стыда?

Зу. Не знаю, что вы сделали, но это так скверно, что я убью вас, если вы не прекратите.

Пожилой джентльмен (осознав опасность) . Вы, конечно, думаете, что старику можно безнаказанно угрожать…

Зу (яростно) . Старику? Вы ребенок, злой ребенок, а злых детей мы уничтожаем. Подчас даже против своей воли, инстинктивно. Берегитесь!..

Пожилой джентльмен (струхнув, учтиво поднимается) . Я не имел намерения обидеть вас. Я… (С трудом выдавливая слова.) Я приношу извинения. (С поклоном снимает шляпу.)

Зу. Что это значит?

Пожилой джентльмен. Я беру свои слова обратно.

Зу. Как можно взять обратно то, что сказано?

Пожилой джентльмен. Могу прибавить лишь одно — я сожалею о случившемся.

Зу. И правильно делаете. То мерзкое чувство, которое вы во мне пробудили, уже рассеивается, но еще одно слово, и вам не поздоровилось бы. Не вздумайте снова пытаться убить меня. Как только ваше лицо или голос выдадут ваши намерения, я вас прикончу.

Пожилой джентльмен. Я пытался убить вас? Что за чудовищное обвинение!

Зу хмурится.

(Благоразумно поправляется.) Я хотел сказать — недоразумение. Мне это и в голову не приходило. Неужели вы предположили, что я убийца?

Зу. Я это знаю. Вы — убийца. И не только потому, что бросали в меня словами, как камнями, чтобы сделать мне больно. Нет, вы еще пробудили инстинкт убийства во мне самой. Я и не знала, что он живет во мне. До сегодняшнего дня он ни разу не просыпался и не предупреждал: убей, если не хочешь быть убита. Теперь мне придется целиком пересмотреть свою политическую позицию. Больше я не консерватор.

Пожилой джентльмен (роняя шляпу) . Боже праведный! Да вы просто помешались! Как я сразу не догадался, что я в руках сумасшедшей? Нет, я этого больше не выдержу. (Подставляя грудь как для заклания.) Убейте меня и радуйтесь моей смерти.

Зу. Что пользы убивать вас, если нельзя разом истребить всех недолгожителей? К тому же такая мера должна осуществляться не частным лицом, а в политическом и конституционном порядке. Впрочем, я готова обсудить ее с вами.

Пожилой джентльмен. Нет, нет, не надо. Обсудим лучше ваше намерение порвать с консервативной партией. Совершенно не понимаю, как консерваторы до сих пор терпели в своих рядах человека с подобными взглядами. Тут возможно лишь одно объяснение — вы, наверно, очень щедро пополняли партийную кассу. (Поднимает шляпу и вновь садится.)

Зу. Довольно нести чепуху. Спор, идущий у нас об основной политической проблеме, имеет решающее значение и для вас, и для всех вам подобных.

Пожилой джентльмен (с интересом) . Неужели? Смею ли я спросить, о чем же у вас тут спорят? Я опытный политик и, может быть, пригожусь вам. (Надевает шляпу чуть-чуть набекрень.)

Зу. У нас есть две большие партии — консерваторы и колонизаторы. Колонизаторы считают, что нам следует увеличивать нашу численность и основывать колонии. По мнению же консерваторов, мы должны оставаться на месте, изолироваться на этих островах в качестве особой расы, окруженной ореолом величия и мудрости, и не покидать земли, которая священна в глазах боготворящего нас мира и границы которой неприкосновенны уже потому, что начертаны морем. Они утверждают, что мы призваны править миром и правили им еще тогда, когда не были долгожителями. Они считают, что отдаленность, обособленность, замкнутость и немногочисленность — порука нашего могущества и нашего мирного существования. Пять минут назад я разделяла их политическую программу. А теперь я полагаю, что недолгожителей вообще не должно быть. (Вновь небрежно шлепается на мешки.)

Пожилой джентльмен. Значит, вы отрицаете за мной право на жизнь только потому, что я осмелился неосторожно пожурить вас?

Зу. На что жизнь, если она так коротка? Какой от вас прок? Даже вам самому?

Пожилой джентльмен (ошеломленно) . Вот это да!

Зу. У вас такая ничтожная душа. Вы только вводите нас в грех гордыни: мы поневоле смотрим на вас сверху вниз, хотя могли бы смотреть снизу вверх на что-нибудь, что выше нас.

Пожилой джентльмен. Но ведь это эгоистично, сударыня! Подумайте, как важны для нас советы ваших оракулов.

Зу. А какую пользу извлекли вы из этих советов? Вы являетесь просить их, когда узнаете, что оказались в трудном положении, но узнаете вы это лет через двадцать после того, как совершите ошибки, которые привели вас к нам, а тогда уже слишком поздно. К тому же вы не понимаете наших советов. Часто, следуя им, вы творите больше зла, чем если бы руководствовались собственным ребяческим разумом. Не будь вы так ребячливы, вы вообще не ездили бы к нам: опыт доказал бы вам, что от ваших обращений к оракулу все равно нет никакого прока. Вы создали себе сказочное, фантастическое представление о нас, вы сочиняете стихи и рассказы о благодеяниях, совершенных нами в прошлом, о нашей мудрости, справедливости, милосердии, и в ваших выдумках мы нередко выглядим сентиментальными простофилями, которых вы дурачите с помощью жертв и молений. Но всем этим вы лишь маскируете правду от самих себя, а правда состоит в том, что вы не умеете использовать нашу помощь. Ваш премьер-министр уверяет, что прибыл к нам затем, чтобы оракул наставил его, но мы не обольщаемся и прекрасно понимаем, что приезд его продиктован желанием приобрести, вернувшись домой, вес и авторитет, которые придает человеку посещение священных островов, где он лично беседовал с неисповедимыми. А потом он сделает вид, будто меры, которые он хочет принять в собственных целях, подсказаны ему оракулом.

Пожилой джентльмен. Но вы забываете, что ответы оракула нельзя держать в секрете или толковать на свой лад. Их публикуют в печати. Их копии получает лидер оппозиции. Они известны всем народам. Тайная дипломатия давным-давно отошла в прошлое.

Зу. Да, вы публикуете документы, но только подтасовав и подделав их. И если бы вы даже печатали наши ответы в подлинном виде, все равно ничего бы не изменилось: недолгожители неспособны разобраться в простейшем тексте. Ваше Священное писание, например, яснее ясного учит вас делать то, что решительно противоречит вашим собственным законам, равно как приказам и наставлениям избранных вами правителей. Вы не можете стать выше природы. А закон ее таков, что поведение человека всегда определяется продолжительностью его жизни.

Пожилой джентльмен. Никогда не слышал о подобном законе, сударыня.

Зу. Зато теперь услышали.

Пожилой джентльмен. Позволю себе заметить, что мы, недолгожители, как вы нас величаете, значительно удлинили свою жизнь.

Зу. Каким же это образом?

Пожилой джентльмен. Экономя время. Научившись за полдня пересекать океан, видеть и слышать друг друга на расстоянии в тысячу миль. Мы рассчитываем в скором времени так научно организовать свой труд и так подчинить себе силы природы, что необходимость трудиться перестанет быть ощутимым бременем и рядовой человек получит столько свободного времени, что ему некуда будет его девать.

Зу. Папочка, человек, жизнь которого вы удлинили таким способом, может быть, и станет деятельней, чем дикарь, но это лишь усугубит различие между ему подобными, что живут семьдесят лет, и теми, кто живет триста. Для недолгожителя продление жизни означает только продление скорби; для долгожителя каждый лишний год — перспектива, вынуждающая его дать все, на что он способен. Вот почему я говорю, что мы, живущие триста лет, ничем не можем быть полезны вам, живущим меньше ста, и что истинное наше назначение не в том, чтобы наставлять вас и править вами, а в том, чтобы вытеснить вас. Уверовав в это, я и объявляю себя колонизатором и истребителем.

Пожилой джентльмен. Не спешите, пожалуйста, не спешите! Умоляю вас, подумайте хорошенько. Колонизировать можно и не истребляя туземцев. Неужели вы обойдетесь с нами еще бесчеловечней, чем наши предки-варвары с краснокожими и неграми? И разве мы, британцы, не заслуживаем хотя бы некоторого снисхождения?

Зу. Какой смысл затягивать агонию? Как бы мы ни пытались спасти вас, рядом с нами вы все равно обречены на медленное вымирание. Когда я сегодня взяла на себя присмотр за вами, вы уже были полутрупом только потому, что несколько минут говорили со вторичным. Кроме того, кое-чему нас учит и собственный опыт. Слыхали вы, что наши дети возвращаются подчас к первоначальному типу и рождаются недолгожителями?

Пожилой джентльмен (с явным интересом) . Никогда не слыхал. Надеюсь, вы не сочтете за обиду, если я признаюсь, что мне было бы весьма отрадно оказаться под присмотром одного из таких нормальных людей.

Зу. Вы хотите сказать — ненормальных? Ваше желание неосуществимо: мы их выпалываем.

Пожилой джентльмен. Меня прямо мороз по коже дерет, когда я слышу из ваших уст такое слово. Надеюсь, вы не хотите сказать, что… что вы… что вы тем или иным способом помогаете природе?

Зу. А почему бы ей не помочь? Разве вам не известно изречение китайского мудреца Ди Нина: «Хороший сад нужно полоть»^{213}? Но в нашем вмешательстве нет нужды. У нас от рождения довольно высокие требования к условиям, при которых мы согласны существовать. Мы не придаем значения случайной потере руки, ноги или глаза: в конце концов, никто не чувствует себя несчастным лишь потому, что у него две ноги, а не три. С какой же стати человеку с одной ногой быть несчастным из-за того, что у него нет второй? Другое дело — изъяны характера и душевные недуги. Если кто-то из нас лишен самообладания, или слишком слаб, чтобы, не дрогнув, выносить напряжение нашей суровой жизни, или снедаем извращенными страстями, или привержен к суевериям, или неспособен побеждать боль и апатию, он сам по себе впадает в депрессию и отказывается жить.

Пожилой джентльмен. Боже праведный! Значит, он перерезает себе глотку?

Зу. Зачем перерезать себе глотку? Нет, он просто умирает, потому что хочет умереть. В таких случаях мы говорим, что он потерял себя.

Пожилой джентльмен. Ну и ну!.. Но предположим, он настолько извращен, что не захочет умирать и усмотрит выход из положения в том, чтобы перебить всех вас. Что тогда?

Зу. А тогда это самый отъявленный выродок-недолгожитель, какие иногда появляются у нас. Он эмигрирует.

Пожилой джентльмен. И что с ним станет?

Зу. Вы, недолгожители, всегда очень высоко цените людей такого высокого сорта. Вы принимаете их и объявляете великими.

Пожилой джентльмен. Вы поражаете меня. И все же не могу не признать, что сказанное вами во многом объясняет отдельные известные мне подробности частной жизни наших великих людей. Мы, вероятно, весьма удобная свалка для ваших отбросов.

Зу. Не отрицаю.

Пожилой джентльмен. Тем лучше. Но допустим, вы осуществите ваши колонизаторские планы и в мире не останется ни одной страны, населенной недолгожителями. Куда же вы тогда денете нежелательных для вас людей?

Зу. Убьем. Наши третичные не слишком щепетильны на этот счет.

Пожилой джентльмен. Боже милостивый!

Зу (взглянув на солнце) . Идем. Сейчас ровно шестнадцать часов. Через полчаса у вас встреча с вашими спутниками в Голуэйском храме.

Пожилой джентльмен (поднимаясь) . Голуэй! Наконец-то я смогу с гордостью рассказывать, что побывал в этом великолепном городе!

Зу. Должна вас разочаровать — у нас нет городов. Там только храм оракула и ничего больше.

Пожилой джентльмен. Увы! А я-то ехал сюда в надежде осуществить две свои давнишние мечты. Первая — увидеть Голуэй. Недаром говорится: «Взгляни на Голуэй и умри». Вторая — полюбоваться развалинами Лондона.

Зу. У нас нет развалин — мы их не терпим. А что, Лондон действительно был значительным поселением?

Пожилой джентльмен (ошеломленный) . Что? Лондон? Да это же был величайший город древности! (Высокопарно.) Расположенный там, где дорога на Дувр пересекает Темзу, он…

Зу (сухо останавливал его) . Теперь там ничего нет. Кому охота жить в такой глуши? Ближайшие дома расположены в местности, называемой Зеленый Стрэнд. Это очень древнее поселение. Но идемте — нам еще предстоит перебраться через залив. (Спускается по лестнице.)

Пожилой джентльмен. Sic transit gloria mundi[8]Так проходит слава мира сего (лат.) ..

Зу (снизу) . Что вы сказали?

Пожилой джентльмен. Ничего. Вы все равно не поймете. (Спускается по лестнице.)