Онлайн чтение книги Уход в лес Der Waldgang
24

Другой вопрос: как нужно подготовить человека к путям, которые ведут его в темное и неизвестное. Это задача, решение которой ожидалось, прежде всего, от церквей, и которая также в большом числе известных и в еще большем числе неизвестных случаев была решена. Подтвердилось, что церкви и секты могут предоставить большую силу чем то, что сегодня называют мировоззрением, это значит в большинстве случаев: поднятые до уровня образа мыслей естественные науки. Поэтому можно видеть, как тирания жестоко преследует даже такие безвредные существа как серьезных исследователей Библии (свидетелей Иеговы — прим. перев.) — та же тирания, которая держит открытыми почетные места для ученых-атомщиков.

О хорошем инстинкте свидетельствует то, что молодежь по-новому начинает заниматься культами. Даже если церкви окажутся неспособными дать пространство, но важно движение, так как оно создает сравнения. Здесь будет показано, что было возможно и что может ожидаться. То, что было возможно, сегодня узнают только в ограниченном поле, а именно в поле истории искусств. То, что, однако, все эти картины, дворцы, города-музеи не значат ничего, по сравнению с творческой стихийной силой — в этой своей мысли футуристы были правы. Большой поток, который оставил эти произведения как пестрые раковины, не может иссякнуть — он течет глубоко под землей. Человек обнаружит его, если он войдет в себя. И вместе с тем он создает одну из точек, в которых возможны оазисы в пустыне.

В дальнейшем нужно считаться с широкими областями, в которых церквей больше нет, или они сами зачахли, превратившись в органы тираний. Еще важнее то соображение, что сегодня у очень многих есть сильная потребность в культовых формах при одновременной антипатии к церквям. Ощущается недостаток в существовании, и на этом основывается течение вокруг гностиков, создателей сект и апостолов, которые более или менее успешно входят в роль церквей. Можно было бы сказать, что всегда существует определенная мера в религиозности, которая законно удовлетворялась церквями. Теперь, освободившись, сила прикрепляет себя ко всем и каждому. Отсюда легковерность современного человека, при одновременном неверии. Он верит тому, что написано в газете, но не верит тому, что написано в звездах.

Возникший здесь пробел остается ощутимым даже в полностью секуляризованном существовании, и поэтому более чем достаточно попыток, чтобы закрыть его теми средствами, которые имеются в наличии. Книга вроде «Скрытых религий» Карла Бри дает взгляд на этот мир, в котором наука более или менее покидает свое поле и создающая часовни сила выигрывает. Часто это даже те же самые люди, в которых возрастает и убавляется наука, как можно проследить это, например, в биографиях Эрнста Геккеля или Ганса Дриша.

Так как потеря обращает на себя внимание, прежде всего, как страдание, то неудивительно, что, в особенности, врачи обращаются к нему, а именно с остроумными системами промеров глубины и основанных на них методах лечения. Среди типов больных, которых они посещают, на одном из первых мест стоит тот, который хочет убить своего отца. Напрасно будут искать другого, который потерял отца, и страдание которого лежит в неосознанности потери. По праву напрасно, так как медицина здесь бессильна. В каждом хорошем враче хоть и должно быть что-то от священника, но к мысли о том, чтобы заменить священника, врач может прийти только во времена, в которых пропало размежевание блага и здоровья. Поэтому, если хочется, можно думать обо всех тех имитациях духовных средств и форм, вроде исследования совести, исповеди, медитации, молитвы, экстаза и прочего, через терапевтические методы: они не выйдут за пределы симптомов, если они даже не навредят.

Благодаря ссылкам на потусторонние миры, связь с которыми утеряна, выхолащивание только увеличивается. Описание страдания, диагноз важнее — точное описание того, что пропало. Странно, что их находят скорее и правдоподобнее у писателей, чем у теологов, от Кьеркегора до Бернано. Мы уже говорили, что баланс до сих пор лежит открытым только на поле истории искусств. Он должен стать заметным, между тем, также относительно человеческой силы одиночки. Тем не менее, эту задачу нельзя искать в области этики; она лежит в области существования. Человек, который влачит свое существование пусть даже и не в пустыне, но все равно, в чахнущей зоне, как например, в промышленном городе, и которому передается только слабый отблеск, дуновение огромной силы его «Я»: такой человек начинает догадываться, что ему чего-то не хватает. Это предварительное условие для того, чтобы он отправился на поиски. То, что теперь теолог снимет с его глаз пелену, важно потому, что таким образом у ищущего возникает перспектива, что он достигает цели. Все другие факультеты, не говоря уже о практических инстанциях, подведут его к миражам. Это, кажется, относится к большому направлению человека, что он сначала должен справиться с некоторым количеством таких обманчивых картин — утопические проходы, к которым прогресс дает перспективное преображение. Он может разыграть для него мировую сверхдержаву, подобные термитникам образцовые государства, вечные царства мира — все это окажется фантомом, где отсутствует настоящая миссия. В этом отношении немец заплатил безмерную плату за обучение, и, тем не менее, если он понимает это действительно как таковую, пожалуй, это будет использовано.

Теолог должен считаться с человеком сегодняшнего дня — прежде всего, с ним, который не живет в резервациях или в местах меньшего давления. Речь идет о том, кто испытал боль и сомнение и которого сформировал скорее нигилизм, чем церковь, причем нужно еще учесть, сколько нигилизма прячется и в самих церквях. Этот человек в большинстве случаев не будет очень развит этически и в духовном плане, хотя у него хватает убедительных банальностей. Он будет недоверчивый, смышленый, умный, деятельный, не одаренный художественно, прирожденный мастер унижения более высоких типов и идей, думающий о своей выгоде, помешанный на гарантиях и страховках, легко управляемый лозунгами пропаганды, практически не замечающий при этом их часто внезапную смену, наполненный человеколюбивыми теориями, однако так же склонный к применению страшного, не ограниченного ни правом, ни международным правом насилия, если ближние и соседи не вписываются в его систему. При этом он всегда чувствует себя так, будто злые силы преследуют его до глубины его снов, он мало способен к наслаждению и больше не знает, что такое праздники. С другой стороны нужно заметить, что в мирные времена он радуется техническому комфорту, чтобы средний возраст вырос значительно, что принцип теоретического равенства стал общепризнанным, и что в некоторых местах Земли нужно изучать такие модели образа жизни, какие едва ли существовали в охватывающем все слои комфорте, индивидуальной свободе и автоматическом совершенстве. Не невозможно, что этот стиль распространится по истечении титанического века техники. Но несмотря на это человек остается понимающим потерю, и на этом основывается собственно серое и безнадежное в его существовании, которое в некоторых городах и даже странах становится настолько мрачным, что застывает каждая улыбка, и создается впечатление, что находишься в том аду, который описал Кафка в своих романах.

Дать этому человеку догадаться, чего он лишен также в его наилучшей конституции и что скрывается в мощной силе в нем — это миссия теологии. Теолог это тот, который знает науку изобилия выше низкой экономики, знает загадку вечных источников, которые неистощимы и всегда близки. Как теолога надо понимать знающего — знающим в этом смысле является, например, маленькая проститутка Соня, которая обнаруживает в Раскольникове сокровище его «Я» и может его поднять для него. Читатель чувствует, что этот подъем чего-то важного внутри удался не только для жизни, но и в трансцендентности. В этом величие этого романе, как и вообще творчество Достоевского подобно одному из волноломов, о которых распыляется заблуждение времени. Это зачатки, которые выступают более отчетливо после каждой новой катастрофы, и в которых русское перо завоевало мировой уровень.