Онлайн чтение книги Джонни Тремейн
XI. Янки Дудл

1

Было уже утро, когда Уоррен разбудил Джонни, прикоснувшись к его плечу. За окном на Тремонт-стрит слышались топот солдатских сапог и брань сержанта. Солдаты проходили так близко от дома, который стоял прямо на мостовой, без тротуара, что Джонни спросонок показалось, что они тут, в комнате.

Доктор Уоррен решался говорить только шёпотом:

— Я ухожу.

— Что-нибудь случилось?

— Да.

Он поманил Джонни за собой на кухню. Она выходила окнами на задний двор, и там можно было говорить, не боясь, что на улице услышат.

Доктор Уоррен был в том же одеянии, что и накануне. Он совсем не ложился. На нём, кроме того, была ещё и шляпа. Чёрная сумка с инструментом и лекарствами была собрана и лежала на столе. Он поставил рядом с ней молоко, хлеб и несколько селёдок, знаком пригласив Джонни принять участие в трапезе.

— Где началось?

— В Лексингтоне.

— Кто победил?

— Они. Семьсот человек против семидесяти. Это был не бой, а просто… учебная стрельба по мишени. Кое-кто из наших был убит, и англичане с криками «ура» двинулись по дороге на Конкорд…

— И склады забрали?

— Не знаю. Поль Ревир послал за мной, как только началась стрельба на лексингтонской поляне.

Лицо молодого доктора, всегда такое свежее, сейчас казалось измученным. Этот день был переломным и в его собственной судьбе и в судьбе его родины.

— Сигнал дан повсюду. Люди хватают ружья и направляются в Конкорд. Поль Ревир вчера проскользнул вовремя. Билли Доус — чуть позже. Сотни, а может, тысячи ополченцев подняты на ноги. Будет бой, настоящий бой, а не стрельба по мишени, и непременно сегодня! Между тем Гейдж не знает о том, что начались бои. Полковник Смит, не добравшись ещё до Лексингтона, как только услышал, что Ревир поднял на ноги всю страну, послал за подкреплением. За графом Перси. В городе никто, кроме нас с тобой, Джонни, не знает, что кровь уже полилась.

— А много убитых… в Лексингтоне?

— Нет, немного. Они стояли во весь рост, всего какая-нибудь горсточка. Англичане дали залп. Это было на рассвете.

Джонни облизнул губы.

— Вам не говорили, кто именно убит?

— Нет. А Рэбу удалось выбраться отсюда?

— Да. В прошлое воскресенье.

Ясные голубые глаза доктора чуть затуманились. Он понял, что делается в душе у мальчика.

— Так что надо скорей пробираться к ним. — И он взял со стола сумку. — К тому же я предпочитаю умереть от пули, чем в петле. Гейдж забудет свою снисходительность, как только узнает, что война началась.

— Подождите меня, я сейчас надену башмаки.

— Нет, Джонни, сегодня ты ещё остаёшься. Собирай для меня сведения. Так, из окна моей спальни видны солдаты. Они заполонили всю улицу, до самого выгона. Узнай, какие отправляются отсюда полки, и так далее. И прислушивайся к тому, что говорят в народе. Постарайся узнать, например, кого арестовали британские власти. Мы знаем, что Гейдж намерен сегодня же доставить своих солдат обратно. Следовательно, здесь будет царить путаница несусветная. Тут-то и постарайся выбраться ко мне.

— А где я вас найду?

— Бог его знает! Спрашивай людей.

— Хорошо.

— Они начали войну, мы её кончим. Однако эта война… она может длиться довольно долго.

Они молча пожали друг другу руки. Задняя дверь бесшумно закрылась. Уоррен ушёл.

Джонни вернулся в кабинет, обулся и надел куртку. Стенные часы показывали восемь. Пора действовать! Через парадную дверь никак не выйти: солдаты прислонились к ней. Сквозь оконные занавески Джонни видел силуэты мушкетов. Он обратил внимание на канты на мундирах. 23-й полк. Узкий просвет Тремонт-стрит был весь заполнен и даже переполнен людьми в алых мундирах. Словно река крови. Джонни вышел через кухню.

2

Сдержанное волнение, царившее на Кукурузном холме, передалось и Джонни. Все знали, что где-то что-то происходит. Что именно, не знал никто. Всюду были распахнуты окна и двери. Люди кричали, высунувшись из окон, собирались группами на улицах. Джонни прислушивался и присматривался ко всему. Все знали о вчерашнем «тайном» походе: полковник Смит и семьсот солдат погрузились на лодки и высадились в Кембридже. Все понимали, что Гейдж должен будет выслать по крайней мере тысячу штыков на подкрепление. Но жители Бостона, как и сам Гейдж, ещё не знали о том, что бои уже завязались.

Джонни подошёл к зданию губернаторского дома. Там всё было по-прежнему. Стояли часовые. Слонялись молодые офицеры. Один был уже под мухой. Джонни увидел, как кучка офицеров режется в карты в гостиной. Верно, кончали партию, начатую ещё с вечера.

Джонни знал, где окно спальни Гейджа. Штора была спущена. Видно, преждевременное требование полковника Смита прислать подкрепления не очень-то взволновало главнокомандующего! Он дал приказ, который поднял на ноги Первую бригаду графа Перси, а затем повернулся на другой бок и заснул.

Джонни пошёл на выгон. Уже возле дома доктора Уоррена он видел хвост бригады Перси. Голова этого алого змея достигла выгона. Солдаты переминались с ноги на ногу, потряхивали тяжёлым оружием, ворчали и поплёвывали. Иные из них стояли тут уже битых три часа. От одной из маркитанток Джонни узнал, в чём причина задержки. Они поджидали соединение морской пехоты. Джонни стал осматриваться кругом и увидел, что, кроме тысячи двухсот солдат, готовили к погрузке орудия и обозы.

Напряжение среди жителей Бостона возрастало. Что случилось? Что будет? Магазины и школы были закрыты, и Джонни встретил компанию совсем маленьких ребятишек, которые шли и распевали: «Нет уроков, есть война!» Он подумал, что они прозорливей взрослых, которые пытались уверить себя, что выстрелов нет и не будет.

Вдруг со стороны дороги, ведущей из Северного Бостона, послышалась короткая барабанная дробь. Это быстрым маршем шли с Северной площади пятьсот человек морской пехоты. Они заняли своё место в солдатских рядах. Некоторые из них застёгивались на ходу, другие жевали хлеб, который им поспешно выдали. Они запоздали на несколько часов не по своей вине и явились, как только получили приказ выступить.

За ними тащилась сонная, полуодетая фигура, в которой Джонни тотчас узнал Медж. С тех пор как она вышла замуж, она ещё больше раздалась вширь и была ещё сильнее влюблена. По её толстым красным щекам слёзы так и текли. Забыв прежнюю вражду, она бросилась на грудь Джонни:

— Ой, я не могу! Он говорит, что должен идти.

А рядом петушился сердитый маленький сержант Гейль, извергая громы гнева на солдата, у которого недостаточно блестели пуговицы. Сержант прикидывался, будто не знает, что тут находится его жена. На самом деле он перед ней как раз и хорохорился — ему нравилось, что она тут. Мужчины идут на войну, женщины плачут. Всё, как и должно быть.

— Конечно, он должен идти! — Джонни утешал Медж. — Но говорят, что Гейдж посылает бригаду только для манёвров. А то они всю зиму сидели в бараках да блох ловили. Почему морская пехота так запоздала?

— Гейдж послал письмо майору Питкерну, в котором приказал ему выступить.

— Да, но Питкерн отбыл ещё вчера. В помощь полковнику Смиту.

— Откуда ты знаешь? Нашим морякам только десять минут назад об этом стало известно.

Джонни не мог удержаться от смеха. Вот порадуется доктор Уоррен, когда узнает о промахе англичан! Гейдж позабыл, что майор уже уехал, отправил ему письмо, а сам повернулся на другой бок и уснул.

Вдруг на всём протяжении колонны воцарилась тишина. Лёгким галопом в сопровождении конных офицеров, стройный, на белом коне подъезжал к выгону граф Перси.

Пятеро всадников. День солнечный, и ветерка хватает только на то, чтобы путать конские гривы, развевать плащи и королевское знамя.

В руке графа Перси сверкнула шашка. Он отдал приказание, и оно стало переходить из уст в уста. Заработали полковые барабаны. Артиллерийские лошадки налегли на хомуты. Возничие защёлкали бичами, и алый змей медленно, лениво двинулся вперёд, к городской заставе. Тысячи ног слились в одном гигантском шаге. Левой, правой, левой, правой! Земля содрогалась в такт. Джонни глядел им вслед. Каждая пуговка была пришита. Каждая пряжка на месте. В каждом патронташе ровно тридцать шесть патронов. У каждого мушкета штык, и ни одного охотничьего ружья среди них. У каждой лошади по четыре новенькие подковы. Это было великолепное зрелище, от которого Джонни, однако, мутило.

Разве есть надежда — тень надежды! — для тех несчастных необученных, почти безоружных крестьян в Конкорде? Господи, помоги нам! Но Джонни, даже когда молился, не забывал отмечать мундиры, проходившие перед его глазами, — к какому полку они принадлежат. Отправлялись 4-й, 23-й и 47-й плюс пятьсот человек морской пехоты, плюс небольшой артиллерийский обоз, а также несколько телег. Всего около одной тысячи двухсот человек.

Барабаны вздрагивали. Тяжёлый змей шествовал, двигая тысячью ног, к барабанам присоединились пронзительные флейты. Они заиграли песенку, которой англичане всегда дразнили янки. «Янки Дудл» отправился в город на несчастном жеребце, со своим злосчастным пером на шляпе и наивными «штатскими» вопросами.

Бедный Янки Дудл! Ну где ему устоять против огромного алого змея!

3

Сотни людей, собравшиеся смотреть, как будет отбывать бригада, не расходились и продолжали глядеть на пустое место, где только что были солдаты. Издалека, всё тише и тише, доносились последние звуки песенки. Стоявший рядом с Джонни человек сжал кулаки, наклонил голову по-бычьи, лбом вперёд, и сказал:

— Они маршируют под «Янки Дудл» с утра, как бы они к ночи под эту песенку не заплясали!

Джонни увидел группу женщин. Они закивали и подхватили шёпотом:

— К ночи запляшут!

Крылатая фраза была на устах у всех. Она не то чтобы переходила из уст в уста, она как бы возникла у всех одновременно.

В Старой церкви пробило десять. Граф Перси и его запоздалая бригада отбыли.

День, этот фантастический день, когда Бостон жадно с часу на час ожидал вестей — любых, дурных ли, хороших, только бы знать! — день этот вступил в свои права. Вдруг все стали говорить:

— Слышали? Сегодня в Лексингтоне на рассвете англичане стреляли по нашим.

Никто не знал, откуда пришёл этот слух, но все его повторяли.

Несмотря на то что половина войск генерала Гейджа отправилась на поле битвы, по улицам и тавернам в этот день шаталось больше офицеров, чем обычно. Их физиономии были так бесстрастны, они так решительно заверяли бостонцев, будто никто ни в кого не стрелял и что убитых нет, и так настоятельно просили всех и всякого сохранять спокойствие и разойтись по домам и лавкам, что у Джонни не оставалось уже сомнения в том, что о начале военных действий прослышали не только бостонцы, но и англичане.

К полудню на улицах стали появляться небольшие группы солдат. Они шли из дома в дом. Генерал Гейдж отдал несколько запоздалый приказ — арестовать вождей оппозиции. Никого из них в городе не оказалось. Как там ни пугали раздосадованные солдаты чёрную служанку Сэма Адамса, сколько ни ломали они забор у Джона Хэнкока, ответ был один: хозяева уехали из Бостона ещё месяц назад. Солдаты ворвались в дом Джозефа Уоррена. Его не оказалось. Поля Ревира тоже не было. Все главари исчезли.

Роберта Ньюмена, заподозренного в том, что это он накануне зажёг фонари в Христовой церкви, бросили в тюрьму, а Джон Пуллинг, которого подозревали всего лишь в сообщничестве, был вынужден прятаться у своей бабушки в бочонке из-под вина. Двоюродный брат Поля Ревира попал в тюрьму. Среди солдат нарастало раздражение, а бостонцы торжествовали. Откуда, на каком основании появилось у них это чувство, было непонятно. В воздухе была разлита вера в победу.

Как только Джонни услыхал, что отряды патрулируют улицы и ищут подозрительных, он послал сказать дядюшке Лорну. Дядюшке следовало поскорее улепётывать. Затем, постояв перед воротами тюрьмы и проследив, кого именно туда препроводили, Джонни отправился на Солёную улицу сам. Улица была пустынна, но из всех окон глядели люди. Здесь что-то изменилось. Джонни всмотрелся и понял, в чём дело: не было больше человечка в синем сюртуке, наблюдавшего Бостон в бинокль. Вывеску, которая казалась неотъемлемой частью улицы, сорвали и растоптали. Дверь в типографию была разнесена в щепы.

Джонни вошёл внутрь. Станки были сломаны. Литеры перемешаны. Постели на чердаке — его и Рэба — вспороты штыками. Ему сделалось жутко, и он побежал к Лорнам на другую сторону улицы.

Тётушка Дженифер сидела на кухне. Огромный пуховик лежал у неё на коленях, свешиваясь частично на пол. Она спокойно обшивала его новым чехлом. Единственная странность заключалась в том, что у этой домовитой хозяйки всюду на полу небрежно валялись перья.

Рэббит, в восторге от новых игрушек, подбирал пёрышки, втыкал их себе в волосы и приговаривал: «Янкиду».

— Они были тут? — спросил Джонни.

— Да. Они ушли?

— Все до единого!

— Мы получили твою записку, когда они уже заворачивали на Солёную.

Перина вдруг зашевелилась.

— Можешь вылезать, — шепнула тётушка Дженифер. Задыхаясь от пуха, похожий больше на птицу, чем на человека, из-под перины вылез дядюшка Лорн.

— Па, па!

Новое обличье отца мальчику явно нравилось. Всё ещё дрожа, ибо дядюшка Лорн был человек робкий, он поцеловал жену и обнял сына.

— Я ничего другого придумать не могла, — сказала тётушка Дженифер. — Мистер Лорн только и знал, что повторял: «Я не боюсь смерти». Мы уже слышали, как по улице шагают солдаты… было ужасно. Ну вот, я его и засунула сюда, а сама продолжаю шить.

— Солдаты были грубы?

— Грубы? Они были в бешенстве!

— Отлично, — сказал Джонни сурово. — Значит, они не на шутку перепуганы. Видно, туго пришлось солдатам, которых Гейдж отправил туда. Кое-кто из офицеров уже знает, а солдаты догадываются и носятся в расстёгнутых мундирах и орут: «Войны захотели — мы им покажем войну! Ах, налогов не желают платить? Кровью заплатят!»

— Правда? И ты думаешь, что наши берут верх?

— Не сомневаюсь в этом. Я стоял возле переправы и видел, как один английский майор возвращался из Чарлстона. Он был в штатском плаще поверх мундира — чтобы не узнали. Выскочил из лодки и со всех ног бросился к губернаторскому дому. Он прибыл доложить Гейджу о том, что солдат Смита и Перси бьют.

— Ох, мальчик, боюсь, что ты всё это придумал!

— Ну нет! Я видел его лицо. Он был в бешенстве. Мундир весь в грязи! Он был оскорблён в своих лучших чувствах. Нет, на победителя он не был похож. Так выглядеть могут только английские офицеры, которых побила «деревенщина».

— Эх, Джонни, как приятно тебя слушать! Но всё же я не решилась бы судить о деле по выражению лица одного-единственного человека… Ты куда?

— На Маячный холм. Я думаю, что этот майор отправился к Гейджу, чтобы сообщить ему кое-что. Англичане попытаются добраться до Чарлстона тем же путём, что и он, под охраной орудий «Сомерсэта». Они не станут возвращаться, как уходили. Слишком опасно. Если догадка моя правильна, мы скоро увидим с Маячного холма, как они бегут, а наши — за ними.

— Возьми кусок пирога с мясом, Джонни. Ты прямо умница у нас!

Дядюшка Лорн возвратился из спальни, где он с помощью Рэббита очищался от перьев.

— Даже если они меня и повесят теперь, — возвестил он голосом, чуть дрожащим не только от пережитого испуга, но и от гордости, — я не буду считать, что напрасно прожил свою жизнь.

На улице Джонни попадались офицеры. Они покрикивали на солдат, пытаясь загнать их в казармы, и даже подчас наносили им удары саблями плашмя. Английским войскам нельзя было отказать в боевом пыле. Только и было разговоров, что о том, сколько этих мерзавцев и проклятых мятежников они убьют. За один день всё переменилось в Бостоне.

Обе стороны сняли перчатки, и руки под ними оказались в крови. Война началась.

Все лужайки и фруктовые сады на Маячном холме были усеяны народом, все глаза были обращены на север. Мысль о том, что Перси попытается провести остатки войск Смита и собственной бригады не через Кембридж, а в Чарлстон, под прикрытием орудий на «Сомерсэте», пришла в голову не одному Джонни.

И вдруг он увидал, что вдоль кембриджской дороги, сквозь кустарник чарлстонского выгона ползут какие-то красные муравьи. Или это ему показалось? Но нет, кругом все кричали:

— Глядите, вот они!

Эти красные муравьи были английскими солдатами.

На горизонте догорал последний клочок заката. День был на удивление жаркий, но к вечеру с океана поднялся свежий бриз. В Чарлстоне и на судах мерцали огни. Больше уже с Маячного холма ничего не увидишь. Народ молча начал расходиться.

— Смотрите! — закричал Джонни.

Вдали можно было различить вспышки мушкетного огня. Так далеко, что звук выстрелов уже не долетал. Можно было подумать, что это всего-навсего летают светлячки.

4

Как и предсказывал доктор Уоррен, погрузка двух тысяч солдат (на самом деле значительно меньше, ибо, если верить слухам, их порядком потрепало) в лодки и перевозка их в Бостон сопровождалась изрядной неразберихой. Но всё же выскользнуть из Бостона было не так просто. Солдаты были злы и напуганы. Джонни решил переждать, пока они не успокоятся. Хотя бы до полуночи. Он оказался неподалёку от Лайтов. Во всех окнах горел свет. Джонни вспомнил мундир Пампкина. В нём он мог бы скрыться, воспользовавшись суматохой.

Он направился к дому. Телеги и фургоны стояли у самых дверей. В них грузили мебель, комоды, сундуки, чемоданы и даже старинные портреты. Лайты переезжали, и притом спешно, ночью. Он прошёл к чёрному ходу.

Миссис Бесси, которой, собственно, следовало бы руководить переездом, сидела на кухне сложа руки. Рядом с ней — Цилла. Она тоже ничего не делала.

Миссис Бесси показала большим пальцем в сторону парадных комнат.

— Струсили, — сказала она. — Едут в Лондон пережидать мятеж, как они выражаются. Завтра на рассвете отбывает «Единорог». Гейдж дал разрешение на выезд.

— Цилла! — сказал Джонни. — Не смей уезжать с ними!

— И не подумаю. У нас тут была страшная ссора, когда пришла весть о том, что наши янки разбили англичан в пух и прах. Вся остальная прислуга сочувствует тори и едет с хозяевами. Ну, а мы с миссис Бесси — виги, и остаёмся. Под конец мистер Лайт сказал, что он даже рад, что мы виги, а то кого бы он оставил присматривать за вещами? Гейдж обещал, что здесь ничего не тронут.

— Они нас чураются. Они нас видеть не могут, — продолжала миссис Бесси самодовольно. — Всякий раз, когда им попадается на глаза честный виг, их так и коробит. У мистера Лайта был ещё один припадок, несильный. Мисс Лавиния боится, что, если ей не удастся вывезти своего папочку в Лондон, он умрёт. Да она всегда предпочитала Лондон Бостону. Они едут сегодня ночью, и уж как торопятся!

— А Исанна как?

— Иззи-то? — Миссис Бесси презрительно скривила рот. — Эта едет с ними.

— Ничего подобного, — сказала Цилла. — Мисс Лавиния отправилась к нашим просить, чтобы мама её отпустила, это верно, но, конечно, мама её не отдаст — разве это котёнок?

Мисс Лавиния стояла в дверях, ведущих из столовой в кухню. На ней был чёрный плащ с капюшоном. С минуту она молча оглядывала всех.

Джонни вскочил. Он почувствовал, что никогда не забудет её, никогда! Даже стариком он будет помнить, как Лавиния Лайт стояла в дверях и молчала. Усталые глаза её смотрели гневно. Складка между чёрными, низко спускающимися к переносице бровями залегла глубоко. Никогда ещё не видел он её такой усталой, постаревшей и вместе с тем такой красивой.

— Исанна едет со мной, — сказала она наконец. — У твоей матери, Цилла, слишком много котят.

— Мисс Лавиния, — сказала Цилла, — этого не может быть!

— Вот как? Твоя матушка подписала бумагу, и ты поступишь дурно, если станешь противиться счастью своей сестры.

Чуть застенчиво из-за широких юбок своей покровительницы показалась сама Исанна.

— Исанна, — мягко произнесла Цилла, — ты ведь не бросишь меня, правда? Мало ли, что мама отпускает тебя! Ты только подумай — ведь, если ты поедешь в Лондон, ты, может, никогда и не вернёшься. Исанна… не оставляй… меня.

Лицо Лавинии улыбалось из-под капюшона.

— Я предоставлю решение ей самой. Она вольна выбирать. Дружок, что бы ты хотела больше: ехать со мной в Лондон, ходить нарядной, в шелку и драгоценных камнях, и ездить в карете или оставаться здесь и быть простой бедной работницей?

А чтобы девочке было ещё трудней сделать выбор, она коварно прибавила:

— Кого ты больше любишь — меня или Циллу?

Исанна по-прежнему молчала. Но даже в этом молчании Джонни уловил её обычную страсть разыгрывать сцены. В эту минуту молчание было гораздо эффектнее слов. На Иззи рассчитывать нечего, подумал он. Поедет.

Цилла стояла молча, поодаль от девочки. Гордость мешала ей ещё раз обратиться к ней. Должно быть, она не хуже Джонни знала, чем кончится.

— Ну? — сказала Лавиния. — Я не могу стоять здесь целый день. Кого же ты больше любишь?

Исанна заплакала. Это были самые настоящие слёзы. Даже Джонни не заподозрил тут кривлянья.

— Я не знаю! — прохныкала она.

— Кем ты хочешь быть — простой девушкой, как твоя сестра, или дамой из общества?

— Дамой из общества, — прошепелявила она и продолжала уже мечтательно. — И у меня будет серый пони и тележка? Золотой медальон у меня уже есть.

Она коснулась рукой своей тонкой шейки. Сейчас она скажет, что хочет парусную лодочку. Даже теперь, в эту минуту, она всего-навсего повторяла старые заветные мечты Циллы. Исанна ничего не умела придумать сама.

— Будут, будут, милая, — как только я сделаюсь леди Прайор-Мортон, а ты — моей маленькой воспитанницей! Я ведь была помолвлена с милордом ещё в прошлый свой отъезд в Лондон, — пояснила она. — Папа очень болен. Он не пережил бы гражданской войны. Ни за что. Ему очень не хочется оставлять своё имущество черни, да что поделаешь? Милорд так богат — этот несчастный дом, наши корабли, лавки, всё это для милорда ничтожно. И потом, милорду вообще не нравилось, что папа купец. До сего дня папа ни за что не соглашался бросить дело, а я не могла оставить папу. — Она повернулась к Цилле: — Уверяю вас, что я буду в состоянии заботиться о вашей сестрёнке как следует и дам ей возможность учиться.

— Учиться? — повторил Джонни. — Чему это она будет обучаться?

— Исанна станет актрисой. Я сама хотела бы пойти на сцену, но моё положение в свете не позволяет мне. К тому же у меня неудачный рост. И потом, я совсем не умею играть. А Исанна — да она сделается любимицей Лондона! Вы ещё будете гордиться ею. Слава её дойдёт и сюда, в этот глухой угол, и вы будете хвалиться, что когда-то были знакомы с ней.

Миссис Бесси нашлась:

— Хотела бы я дожить до того дня, когда буду гордиться знакомством с этой вашей Иззи!

Цилли отнеслась к предстоящей разлуке спокойней, чем Джонни ожидал. Теперь он понял, что самое страшное для неё произошло уже несколько месяцев назад, когда сёстры впервые попали к Лайтам. Она давно уже потеряла Исанну.

— Вот что, Цилла, — сказала мисс Лавиния, — я хочу, чтобы ты побыла с Исанной на прощанье. Ты хорошая девочка, Цилла, лучше Исанны, я знаю, да мне-то приглянулась именно она. Иди же с ней и помоги ей собрать вещи.

Цилла молча присела в ответ и отправилась наверх вместе с Исанной, которая снова принялась плакать.

— Ступайте и вы, — капризно обратилась Лавиния к миссис Бесси. — Я хочу поговорить с Джонни наедине.

Миссис Бесси поднялась с удобного кресла и закрыла за собой дверь.

Молодая женщина наконец села и тихим голосом, как бы про себя, произнесла:

— Мне нужно поговорить с вами, Джонатан Лайт Тремейн.

Джонни удивлённо поднял глаза на неё.

— Перед отъездом я хотела кое-что вам сказать. Во-первых, папа не собирался завладеть вашей чашкой. Он искренне думал, что вы пытаетесь его обмануть, что вор, укравший чашку, подговорил вас выдать себя за пропавшего родственника, представив чашку в качестве доказательства. Ваша матушка в самом деле увезла одну из этих чашек из Бостона. Папа не упомянул это обстоятельство на суде. Он дал понять, что чашек всего было только четыре.

— Не «дал понять», — перебил Джонни, — а присягнул перед судом.

— Ну, всё равно! Не перебивайте меня. Видите ли, он не знал, что у его племянницы, Винни Лайт, был ребёнок. Родные вашего отца сообщили папе, что матушка ваша и отец оба погибли от холеры почти тотчас по прибытии в Марсель. Ваш отец был корабельным хирургом, а здесь, в Бостоне, — военнопленным. Птица небольшая, как видите, — прибавила она презрительно, — ни титула, ни денег особенных. А Винни Лайт в него влюбилась. Его всюду принимали, несмотря на то что он был военнопленным. Но Лайты, конечно, и слышать не хотели о таком браке. Он был француз, католик. И они ей сказали, что, если она убежит с ним, она не получит ничего, и чтоб она не думала возвращаться.

— А она уехала с ним?

— Винни потеряла голову и уже не могла остановиться. Капитан корабля обвенчал их. Со своей стороны, родные её мужа не пожелали признать её — с их точки зрения она была еретичкой. Потом умер ваш отец. Папе сообщили — деда вашего к тому времени уже не было, — что умерли оба. На самом деле родня лекаря послала Винни в монастырь в надежде, что монахини там обратят её в католическую веру. Там-то, через три месяца после смерти вашего отца, вы и родились. Вы родились в монастыре, на юге Франции. Странно, правда?

— Почему вы называете мою мать «Винни»?

— Все её так звали. Винни Лайт — самая взбалмошная, самая красивая девушка в Бостоне. Я была тогда ещё школьницей, но помню, как она была хороша, жизнерадостна! Ах, если б вы её видели!..

— Но я же знал её…

Джонни вспомнил милое, печальное лицо своей больной матери. Неужели она когда-то была взбалмошной красавицей Винни Лайт? Мама, которая без конца шила, стежок за стежком, ради того, чтобы её Джонни мог жить. Собственная жизнь её кончилась. Вот она учит его читать. Шьёт ему блузы — те самые. За несколько лет она изменилась до неузнаваемости, настолько, что рискнула даже вернуться в Бостон, где ей было легче воспитывать своего мальчика и выучить его какому-нибудь ремеслу. Джонни представил себе, как она договаривалась с Лепэмом; вспомнил, как она сказала с улыбкой, что, когда умрёт, он должен будет пойти к старому мастеру.

— Когда я впервые увидела вас, — продолжала Лавиния, — меня поразило одно обстоятельство. Некоторое время я не предпринимала ничего, но этой весной я попросила одного из капитанов моего отца, направлявшегося в Марсель, поразведать там кое-что. Я это сделала без ведома папы. Он был уже так болен, что его нельзя было беспокоить, но я знала, что он захочет восстановить справедливость.

— Конечно, — как и тогда, когда он присягал, что чашек было четыре.

На её лице вспыхнул румянец гнева.

— Говорить буду я. И не смейте осуждать самого замечательного человека на свете!

На этот счёт у Джонни было своё мнение.

— Вы говорили о каком-то обстоятельстве, на которое вы обратили внимание. Что же это было за обстоятельство? — напомнил Джонни.

— То, как у вас растут волосы — мысиком. У неё были тёмные волосы, и мысик этот был очень красив. И потом на суде, у мистера Дана. Я заметила, что у вас её походка — лёгкая, как у дикого зверя, у пантеры, а впрочем, — она передёрнула плечами, — может быть, просто кошачья. Моя кузина вызывала у меня такое восхищение, что я, вероятно, склонна преувеличивать.

— А что узнал ваш капитан?

— То, что я вам сказала. И ещё одну вещь. Ваш отец, корабельный лекарь, стыдился того, что он военнопленный, и поэтому называл себя здесь Латуром. Вот почему ваше имя — Тремейн — ничего нам не говорило.

— И это моё настоящее имя, да?

— Да. Но у меня мало времени. Я всё рассказала папе вчера. Он слишком болен, чтобы говорить с вами. Но он хочет, чтобы вы знали, что он не обманывал вас преднамеренно относительно чашки и не думал, что… крадёт её у вас.

— Мама в самом деле её увозила?

— Да, это была её чашка. С ней тогда же отправилась её служанка, миссис Денни. Эта Маргарэт Денни помогла Винни выбраться с вами из монастыря и посадила вас на судно, где капитаном был её брат. Он доставил вас в Таунсэнд.

— Там я и вырос. Я помню тётю Маргарэт. Она умерла как раз перед тем, как мама повезла меня в Бостон.

— Правильно. И ещё папа просил передать, что он всё это напишет чернилами на бумаге. Когда кончится война, — тут она передёрнула плечами, — вы можете заявить ваши права на наследство, если только что-нибудь уцелеет, в чём я сильно сомневаюсь. Что ещё вы хотели бы знать?

— Я хотел бы знать, кем вы приходитесь мне? Как мне вас называть?

Она расхохоталась.

— Вот уж не знаю! Кто я? Ну, что-то вроде кузины… Впрочем, зовите меня лучше «тётя». Тётя Лавиния.

Он осторожно повторил, прислушиваясь:

— Тётя Лавиния?

Даже в глубине души невозможно лелеять романтическую страсть к тётке. Удивительное влияние, которое она имела на него в течение целого года, вдруг потеряло свою силу.

Она подошла к Джонни, протянула руку, прикоснулась к «мысику» на лбу — это было всё, что он унаследовал от красавицы Винни Лайт, — и ушла.

5

Джонни чуть не забыл о главном, ради чего он, собственно, пошёл к Лайтам. Ему бы хотелось теперь посидеть минутку, поразмыслить обо всём том новом, что он узнал от мисс Лавинии. Но сейчас не время мечтать. Цилла и миссис Бесси вернулись вместе. Он сказал им, что ему необходим мундир Пампкина. Миссис Бесси сказала, чтоб он и не думал об этом.

— Если ты попадёшься, Джонни, тебя расстреляют за то, что ты в военное время переоделся в форму английского солдата.

— Мало ли народу — и почище меня — было убито сегодня в Лексингтоне, в Конкорде… Сегодня ночью английские лодки будут всю ночь сновать туда и сюда, доставляя солдат из Чарлстона. Я могу пробраться с ними.

— Нет, Джонни, я не позволю. Ты должен остаться здесь и помочь нам с Циллой присмотреть за домом.

— Я должен ехать.

— А кто присмотрит за лайтовскими лошадьми, если ты нас бросишь? Генерал Гейдж обещал, что всё в этом доме будет неприкосновенно — люди, лошади, и даже утварь; но всё равно нужно, чтобы в конюшне был мужчина.

Джонни осенила мысль.

— Цилла, ты можешь мне помочь!

— Как?

— Пойди в «Чёрную королеву» и выведи оттуда моего Гоблина. Приведи его сюда, и пусть он пасётся с лайтовскими лошадьми. Не беда, если он сделается на время тори.

— Можно мне ехать верхом на нём?

— Если не боишься упасть, пожалуйста!

— Я не боюсь.

У неё был довольный и взволнованный вид. Миссис Бесси покачала головой.

— А кто же присмотрит за лошадьми? Нам с Циллой и без твоего Гоблина хватит дела — ведь мы с ней остаёмся одни.

— А кучер едет с Лайтами?

— Конечно. Он ведь родился в Англии.

— Вот что. Мистер Лорн, типограф… ну, он не конюх, конечно, но он воспитывался в деревне… И потом, его нужно выручить.

— Его ещё не арестовали?

— Он спрятался в пуховой перине. Но не может же он сидеть в ней всё время, пока мы не выгоним англичан из Бостона! Что, если ему перебраться сюда с женой и ребёнком, а вы бы сделали вид, будто он всегда тут работал?

— Почему бы нет? Я буду рада их приютить. Как только «Единорог» отчалит, Цилла, сбегай к Лорнам и скажи, чтобы шли к нам.

Девушка кивнула головой.

— Да пускай прихватит с собой станочек — если только можно его ещё починить, — продолжал Джонни. — Будет потихоньку заниматься своей «крамолой» — дядюшка Лорн без этого не может ведь.

— Ну что ж, укроем и станок. Никто не посмеет искать смутьянов здесь… раз Гейдж обещал…

— Мистер Лорн будет счастлив… Ну, мне пора. Цилла, где же мундир Пампкина?

— Я его спрятала у себя под кроватью. Сейчас принесу.

Миссис Бесси ещё раз покачала головой, но молча — больше спорить она не собиралась.

— Сколько тебе лет, Джонни?

— Шестнадцать.

— И ты себя считаешь взрослым?

Он засмеялся:

— В мирное время я мальчик, в военное — взрослый мужчина.

— Ну что ж, мужчина имеет право рисковать жизнью за свои убеждения. Да поможет тебе бог, мой милый! Но, если тебя убьют, не говори, что я тебя не предупреждала.

— Ладно, не скажу.

Пампкин был немного потолще, чем Джонни. Мундир свободно налез поверх брюк и куртки. Мисисс Бесси заплела ему косу и крепко подвязала её — так причёсывались английские солдаты.

— А ты не можешь мне объяснить, — спросила Цилла, — почему тебе надо отправляться непременно этой ночью?

— Могу. Доктор Уоррен приказал наблюдать за тем, что тут происходит, и доложить ему. Я должен его разыскать и ещё Рэба тоже.

— Рэба?

В голосе у девушки послышался страх.

— Он был с теми, в Лексингтоне. Это случилось на рассвете… Они встали во весь рост… Кое-кто был убит…

— А Рэб?

Джонни ответил не сразу. Он сидел за кухонным столом, и миссис Бесси всё ещё возилась с его волосами. Впервые с тех пор, как Уоррен покинул Бостон, Джонни решился произнести имя Рэба. Он не смел позволить себе думать о нём. Он знал, что если даст себе волю, то уже не сможет думать ни о чем другом. Теперь, после того как он произнёс его имя, в нём поднялись все чувства и страхи, какие в течение дня ему удавалось подавить. Но Джонни спокойно ответил:

— Я непременно его разыщу… Будь же умницей, Цилла, и помогай миссис Бесси.

Он выпрямился, надел блестящую чёрную шляпу с серебряной кокардой и лихо отдал честь. Если прежний хозяин мундира был расстрелян за то, что снял с себя мундир, то его, Джонни, могли расстрелять за то, что он в этот мундир облачился.

В белых рейтузах и красном мундире с голубыми кантами и белыми крестовинами на груди это был уже не Джонни. Теперь он рядовой армии его величества. Он почувствовал себя счастливым и уверенным. А Рэб? Ну конечно же с ним ничего не случилось! Разве такого пуля возьмёт?

Джонни пожал руку миссис Бесси и, почувствовав себя в мундире совсем взрослым, поцеловал Циллу на прощание, вспомнив, как Рэб при нём в воскресенье целовал свою тётушку: пусть видит, что он уже не мальчик! Но Цилла лукаво сказала:

— Совсем как Медж и Гейль!

Джонни спустился с Маячного холма солидной походкой. Чем человек меньше ростом, подумал он, тем он больше важничает. Вместе с тем оттого, что он напустил на себя важность, у него сделалось хорошее настроение. Он почувствовал себя большим. Так вот зачем маленькие важничают!

Интересно, кстати, где теперь сержант Гейль?