Онлайн чтение книги Форсированным маршем
МЫ ПРЕОДОЛЕВАЕМ ЛЕНУ

Мы взялись за кожаные ремешки, которые приделали к мешкам, чтобы носить их на спине. Затем каждый собрал мох у изголовья койки в форме подушки.

— Все нормально? — прошептал я.

— Да, — ответили мне шепотом.

— Никто не передумал?

Ответа не было.

— Идем, — сказал Маковски.

Я положил свой мешок у двери и вышел. В лагере было тихо. Все так же обильно шел снег. Я не мог различить колючую проволоку. С вышки на юго-восточном углу, ближайшей опасности для нас, не должны были видеть дальше, чем на двадцать метров. Мы могли только благодарить небо, что в этих краях, где не было ни проточной воды, ни электричества, не было даже прожекторов.

Внутренняя сеть колючей проволоки находилась на расстоянии сотни метров от двери барака, и успехом первой части операции мы были обязаны тому, что затвердевшая от мороза колючая проволока не облегала зону по всему контуру. Напротив нас было углубление в земле, где расчистив снег, мы рассчитывали проделать себе проход высотой примерно в два фута.

Мы проскользнули на улицу по одному с интервалом в одну минуту. Заро ушел первый и я молился, чтобы он сразу же оказался на уже упомянутом месте. Затем пошел литовец. Потом — Смит, Маковски и Палушович. Колеменос повернулся ко мне и тихо сказал:

— Надеюсь, что они выроют ров, достаточно широкий для меня.

Я смотрел, как он уходил в темноту вслед за другими, держа свой мешок перед собой, чтобы проталкивать его в проходе сзади, как это было предусмотрено. Затем наступил мой черед. У меня руки были совершенно мокрые от пота. Я последний раз оглянулся на барак: все безмятежно спали. Затем я быстро пошел.

Когда я дошел до колючей проволоки, Смит переходил через нее. Двое уже были на другой стороне. Остальные ждали, присев на корточки. Прошли мучительные минуты, пока сержант, затем Маковски, тяжело дыша, изгибались, прижавшись животом к земле. Верзила Колеменос первым сунул голову в проход, и я задержал дыхание. Он был на полпути, когда воротником пальто зацепился за колючую проволоку. Чтобы отцепиться, Колеменос резко двинул плечом. Маленькие кусочки льда тут же откололись от проволоки и упали с хрустальным звоном.

— Больше не шевелись, Анастазий! — бросил ему я. — Вообще не двигайся.

Кто-то с другой стороны забрал его мешок и протянул руки, чтобы попытаться отцепить его. Минуты растянулись. Сжав челюсти, я принялся отсчитывать секунды на пальцах. Колеменос был абсолютно спокоен, пока наш товарищ отцеплял его плечи. Наконец, наш великан снова двинулся вперед. Я медленно выдохнул и пошел в свою очередь. Первое препятствие осталось позади. На это ушло целых двадцать минут.

Встав на колени на краю траншеи, мы рассмотрели в сумерках первую деревянную изгородь, которая возвышалась с другой стороны. Колеменос соскользнул на дно ямы, затем прислонился к крутой стенке. Он перенес нас по одному через ров, подставляя соединенные руки под наши ноги и поднимая нас на насыпную земляную площадку у подножья изгороди высотой больше трех метров. Прошли драгоценные минуты, пока мы выбирались из ямы. Затем, вскарабкавшись на его плечи и вытягиваясь до предела, мы смогли достичь верхушки заграждения. Опираясь на поперечный брус, скрепляющий с другой стороны бревна между собой, первые помогали подняться идущим следом.

Колеменос снова создал нам проблему. Оставаясь на верхушке изгороди, Маковски и я склонились вниз, чтобы вдвоем схватить его за руки. Три раза мы подтягивали его так, что кончики его пальцев всего несколько сантиметров не доставали до верхушки, и каждый раз он вновь падал вниз. Передохнув, дрожа от усталости, почти отчаявшиеся, мы предприняли еще одну попытку. Он пытался зацепиться за что-нибудь пальцами, и ему это удалось. К нашим усилиям прибавилась его колоссальная сила. Он медленно подтянулся и, наконец, перелез на ту сторону.

Чтобы перебраться сразу через колючую проволоку, которая опоясывала подножье изгороди, мы прыгали подальше, и проваливались в глубокий снежный сугроб. Двое или трое из нас не смогли прыгнуть достаточно далеко и поцарапались. Теперь мы оказались на дозорном пути между двумя изгородями, и время поджимало. Я думаю, что если бы в этот момент я услышал лай упряжных собак, означающий начало патрулирования, то упал бы в обморок.

Мы врассыпную пробежали несколько метров, разделяющих нас от внешней изгороди, и на этот раз первым прибежал Колеменос. Без сомнения, мы производили очень мало шума, но он мне показался оглушительным. Я был последним и Колеменос приподнял меня и помог подтянуться на руках на верхушку изгороди. Снова нужно было прыгать в пустоту, чтобы перейти через последнюю сеть колючей проволоки. Мы поднялись и, задыхаясь, проверив, все ли целы и невредимы, побежали след в след. У меня вокруг талии была повязана старая солдатская куртка из вывернутой овчины. Я стал волочить ее за собой, привязав к ремню, надетому на запястье.

Мы до изнеможения бежали между деревьями, полностью покрытыми снегом. Бежали на юг. Вот один из нас рухнул на снег, затем другой. Мы помогли им подняться. Наш стремительный вначале бег немного замедлился, и мы продолжали в таком темпе бежать до восхода солнца и все утро. Мешки немилосердно били нас по спине. Каждый раз, когда мы останавливались, чтобы перевести дыхание, я очень скоро начинал торопить своих товарищей продолжать путь. Я заставил их продолжать этот изматывающий бег до одиннадцати часов утра, пока не увидел, что ни один из нас не способен больше сделать ни шага. Я подобрал старую овчину. Мы смотрели друг на друга. Палушович, согнувшись пополам, положив руки на колени, пытался перевести дыхание. Двое других скрючились на снегу. Все, как измученные животные, были с раскрытыми ртами и высунутыми языками.

Мы оказались в неглубокой впадине, где деревья росли не очень густо. Затем спустились на дно углубления. Мы не могли вылезти из нее, не отдохнув немного. И провели там минут десять, такие запыхавшиеся, что не могли разговаривать, вспотевшие, несмотря на температуру, близкую к -20°С. Снег продолжал падать, теперь менее густо, и холодный северный ветер покачивал оголенные ветви деревьев. Словно загнанные звери, мы прислушивались, пытаясь узнать, нет ли преследования. Мы все думали о собаках. Но были слышны лишь шум ветра, скрип снега и деревьев.

Наверху, слева от нас, растительность была гуще.

— Вот что нам нужно, — сказал я наконец. — Там мы будем лучше защищены и скрыты.

Послышались ворчливые возражения, но Смит согласился со мной:

— Равич прав.

С трудом выбравшись из впадины, мы выбрали ствол большого дерева и укрылись под ним. Расчистив площадь примерно в два квадратных метра, мы соорудили вокруг небольшую стену из плотного снега. Колеменос нарубил веток своим топором, и была сооружена грубая решетка, на которую набросали снега, чтобы сделать крышу непроницаемой. Наш горький опыт в Сибири научил: опасаться, прежде всего, следует ветра, так как именно ветер и убивает. Старый остяк говорил мне: «Снег? Кого волнует снег? Достаточно накрыться им, чтобы спать в тепле, как на пуховой перине».

Впервые после побега мы открыли наши котомки. У каждого были буханка хлеба, немного муки, примерно пять фунтов перловой крупы, соль, сотня граммов табака «корешки» и газетная бумага. К этому прибавлялся запас сушеного хлеба, отложенного мной. К каждому мешку были привязаны запасные мокасины, изготовленные нами, и остатки шкур. Мы залезли в наше подобие иглу, и, прижавшись друг к другу, начали тихо разговаривать. Посовещались, чтобы решить, сможем ли курить. Пришли к заключению, что риск — незначительный, зато табак успокоит наши нервы. Мы устроили настоящую курильню, растянувшись рядом друг с другом в нашем закрытом убежище.

Не было и речи о том, чтобы разжечь костер в такой близи от лагеря. Поэтому мы довольствовались жеванием хлеба. И тут мы сделали открытие, касающееся Палушовича: у него не было ни одного зуба. Жевать твердый хлеб было для него невыносимым страданием. Прежде ему надо было размягчить его в воде. Так как последней у нас не было, он с трудом смешивал хлеб со снегом.

— В то время, когда они схватили меня в Белостоке, у меня были хорошие зубы, — объяснил он нам. — Но эти сволочи из НКВД выбили их у меня ударами кулаков. Для них это было жестоким развлечением, но мне было совсем не смешно, уверяю вас, когда я пытался жевать тюремный хлеб деснами. Когда мы дойдем до того места, куда направляемся, первое, что я сделаю — это полный зубной протез.

— Да еще и из золота! — воскликнул Заро. — Ты вполне заслуживаешь этого.

Это сильно рассмешило нас и Палушовича в том числе. Мы подремали несколько часов до вечера, не забывая по очереди караулить у входа. Колеменос уснул как ребенок, и мы не смогли разбудить, когда пришла его очередь сторожить. Литовец Маршинковас разбудил нас с наступлением ночи. Съев по куску хлеба и выкурив по одной папиросе, мы вылезли наружу. Снег шел уже не так густо, но ветер усилился. Мороз свирепствовал. Все тело было разбито, все болело.

Мы понимали, как важно по возможности быстрее уйти подальше от лагеря. Всю эту вторую ночь мы шли то бегом, то шагом. Моя ломота прошла через час, уступив место боли, вызванной тем, что мешок постоянно бил в спину. Временами я нес его на груди. Топор Колеменоса, засунутый за ремень, поранил его; в конце концов он взял его в руку. Несмотря на то, что ночью никогда полностью не темнело, мы тяжело продвигались вперед по обледенелому снегу, где складки местности были заслонены густо растущими деревьями. Утром, перейдя через замерзший ручей и взобравшись на отвесный склон, мы углубились в лес и разбили лагерь.

В течение первых четырех или пяти дней мы продолжали идти по ночам и укрывались днем. Не было никаких признаков того, что за нами гнались. Мы пришли к выводу, что снег в первую ночь замел все наши следы, и преследователи направились на восток — наиболее короткий и поэтому более вероятный маршрут для беглецов. Настроенные относительно оптимистично, мы поздравили себя с тем, что решили бежать на юг. Днем мы отправлялись в путь, продвигаясь вперед бок о бок разбросанным строем, и проходили по пятьдесят километров в день. Наблюдая за солнцем, когда оно появлялось, и за мхом, который рос на защищенной стороне деревьев, мы держались приблизительно правильного курса. Мы перешли через много замерзших рек, все время направляясь к югу, чтобы, как я считал, перейти через Лену. Это был трудный период, когда нам надо было бороться с морозом и усталостью. Тем не менее, мы сохраняли очень хорошее настроение. Большинство из нас мечтали о том дне, когда мы сможем разжечь костер, и, чтобы подбодрить себя, мы решили, что сделаем это, как только выйдем на Лену.

Через неделю наметились взаимные симпатии. Два профессиональных солдата, Маковски и Палушович, охотно держались вместе. Маршинковас, сдержанный и серьезный, иногда неожиданно проявляющий чувство юмора, подружился с Колеменосом. Смит, признанный теперь всеми как наиболее мудрый советчик группы, стал моим товарищем. Заро относился ко всем одинаково, он был общим другом и с радостью переходил из группы в группу. Этот Заро был необыкновенный человек. Как-то конце изнурительного дня мы постукивали по ноющим конечностям, чтобы вызвать в себе побольше энергии, достаточной для сооружения убежища. И тут я увидел, что Заро, желая превратить собственное и наше бессилие в шутку, присел на снег с руками на бедрах и стал показывать русский танец; Колеменос начал хохотать, отчего его борода вскоре стала мокрой от слез. Ничто не могло сломить Заро. Из всех весельчаков, которых мне довелось видеть, он, бесспорно, был самым ярким. Он научил нас всех, что даже самые мрачные неприятности не были полностью лишены юмора.

Во время этого движения в сторону Лены у нас появилась первая маленькая удача в охоте. Мы поймали и убили соболя, который с трудом передвигался по снегу. По внешнему виду и размерами он был похож на куницу. Зверек изо всех сил старался убежать, но мы окружили его, вооруженные березовыми палками. Может быть, он был ранен, я этого не знаю. Маковски убил его сразу одним ударом. Мы разделали соболя, но не были до такой степени голодны, чтобы съесть.

На восьмой или девятый день наше продвижение вперед стало заметно легче. Теперь мы шли вниз по пологому скату к югу. Появились кустики жухлой травы, шуршащей и типичной для Сибири. На стволах деревьев стало больше мха. В тот день, сразу после обеда, лес внезапно поредел, и мы увидели Лену, покрытую льдом. Ее ширина, наверное, превосходила семьсот метров. Она была величественна даже в этом месте, хотя простиралась примерно еще на две тысячи километров, где дельтой многочисленных разветвлений впадала в Северный Ледовитый океан. Мы оставались какое-то время в укрытии, прислушиваясь и приглядываясь. День был ясный, и звуки должны были доноситься хорошо. Но все было тихо. Мы находились приблизительно в 1500 метрах от ближайшего берега на низине, которая явно превращалась в болото, когда таял снег.

Американец бесшумно подошел ко мне.

— Лучше будет, если мы останемся здесь на ночь, — предложил он. — Чтобы перейти завтра на заре.

Я был того же мнения.

— Сейчас вернемся и спрячемся.

Знаком я показал другим направление. Мы повернули обратно и прошагали в хорошем темпе минут двадцать. Мы построили наше укрытие, и когда наступила ночь, разожгли наш первый костер с помощью губок и сухих веточек, которые мы носили с собой в течение нескольких дней между курткой и меховым жилетом.

По сравнению с тем, какое расстояние нам предстояло преодолеть, мы прошли немного, но так как Лена была нашей первой вехой, то это уже представляло в наших глазах значительный успех. Пока дым от костра поднимался меж деревьев и рассеивался в ночи, мы отметили событие горячей пищей — кашей — крупяным бульоном из перловки и муки, с добавлением соли. Котелком служила пол-литровая алюминиевая кружка, имелись две грубо сделанных ложки. Кружка переходила из рук в руки, и каждый по очереди черпал оттуда одну-две ложки. Первый круг не затянулся, быстро проглотили. И снова стали подтаивать снег, чтобы приготовить вторую кружку каши. Сержант имел право макать свой хлеб в кашу, чтобы смягчить, а мы поздравляли друг друга с этой роскошной едой. Огонь горел всю ночь, поддерживаемый тем, кто стоял на страже.

Итак, на заре мы молча перешли через Лену, самую могучую реку этого края, где есть столько больших рек, и ступили на противоположный берег. Несколько минут мы рассматривали берег, который только что оставили позади себя. Напряжение последних недель уже начинало спадать. Мы все боялись, что никогда не сможем дойти до Лены, и вот, пожалуйста, мы были здесь, живые и невредимые. Мы смотрели на следующий этап пути с уверенностью.

Не придавая этому особого значения, кто-то заговорил о рыбной ловле, что вызвало у меня вереницу воспоминаний. Я сказал им, что у нас зимой рыбачили, пробивая дыру во льду.

— Сделав дыру, — вмешался Заро, — как вы ловите рыбу? Подзываете свистом?

— Нет, — объяснил я, — оглушенная рыба всплывает на поверхность по причине перемены давления в момент, когда раскалывается лед.

Остальные расхохотались и стали смеяться надо мной. Они хвалили меня за талант рассказывать небылицы.

— Ну что ж, хорошо, — сказал я им. — Попробуем это.

Колеменос нашел большое бревно, и мы протащили ее метров двадцать по льду. Колеменос взял в охапку тяжелую часть бревна, тогда как Заро и я держали его за нижнюю часть, чтобы точно направлять удары. Мы стали яростно бить по льду. Вскоре на нем образовалась дыра, вода забила, как из гейзера, и разлилась вокруг наших ног. Ну, конечно! Четыре рыбы, размерами с селедку, стали нашей добычей. Мы запрыгали, собирая их, и были возбуждены, как мальчишки. Мои товарищи окружили меня, хлопали по спине, а Заро сочинил маленький куплет, где они извинялись за то, что усомнились в моей правдивости. Затем Смит, внимательно осмотревшись вокруг, сказал нам, что лучше не испытывать судьбу и укрыться под деревьями. Выпив немного ледяной, прозрачной воды из Лены, мы пошли.

Мы направились на юг, начав второй этап нашего пути, теперь имея целью озеро Байкал. Местность была очень похожа на ту, которую мы прошли, когда направлялись на запад в сторону лагеря. Даже если мы все еще проходили через густые леса, и если на хребтах и холмах часто росли деревья, больше уже не было огромных лесов, встречавшихся выше на севере. Малорослые кусты, густые кустарники противостояли суровой зиме, везде почти в изобилии росла характерная буро-зеленая трава, колыхающаяся на сибирском ветру.

Мы провели нашу первую ночь после перехода через Лену в рощице на верхушке бугра. Пожарили наших рыбок, нанизав их за жабры на кончике прутика. Это первое блюдо из свежего продукта вместе с кашей было для нас пиршеством.

Утром Маршинковас, отошедший на некоторое расстояние, чтобы облегчиться, вернулся и дал нам знак следовать за ним. Заинтригованные, мы пошли следом. Он довел нас до маленькой поляны, где, все еще такой же таинственный, указал нам на что-то пальцем. В тени дерева стоял крепкий дубовый крест высотой чуть выше одного метра. Мы приблизились. Я удалил мох и плесень и прочитал надпись — буквы «ВП» (аббревиатуру, обычно используемую для обозначения понятия «вечная память»), три инициала имени и дату «1846 г.». Крест был явно дубовый, что не могло не удивить нас, так как в этом регионе росли только хвойные деревья.

— Знаете, — сказал Маршинковас, — мы, без сомнения, первые, кто видел этот крест с тех пор, как он был воздвигнут здесь.

Сержант Палушович поднес руку к меховой шапке, медленно снял ее и опустил свой бородатый подбородок к груди. Увидев это, мы переглянулись и, в свою очередь, обнажили головы, чтобы поклониться. Я прочитал про себя короткую молитву за упокой души того, кто умер здесь, и за наше собственное спасение.

Матерчатые прорезиненные ботинки, которые мы получили в Иркутске, износились. Теперь мы все носили мокасины и гетры собственного производства, направляясь на юг из расчета примерно сорок пять километров в день. Мы тратили на дорогу десять часов ходьбы ежедневно. Хотя все еще не видели ни одного признака человеческого присутствия, мы продолжали идти в ряд, на расстоянии друг от друга — на случай, чтобы если кто-либо из нас встретит кого не надо, то другие смогли бы беспрепятственно убежать. Наши отношения стали более спокойными, и мы свободно разговаривали. По вечерам, во время остановок, Смит часто был вынужден отвечать на вопросы относительно Америки. Мы понимали, когда он рассказывал, что Смит объездил Соединенные Штаты вдоль и поперек, и я помню, насколько нас очаровывало то, как он описывал Мексику и великолепное посеребренное седло, которое он купил там.

Он рассказывал нам, что в тот период, когда работал на уральских приисках, встретил американца, с которым познакомился в Москве. Так Смит пришел к выводу, что не был единственным среди своих сограждан, за кем следило НКВД.

Удачное метание дубины, за которым последовала неистовая толчея в рыхлом сугробе, принесли нам вкусное блюдо в виде зажаренного сибирского зайца и пополнили наши меховые запасы красивой белой шкуркой.

Наши успехи в области охоты были чисто случайными. Вооруженные всего-навсего одним ножом, одним топором и несколькими дубинами на всех, мы оказались очень плохо снаряженными для того, чтобы поймать дичь. Можно было бы относительно легко сделать простые и эффективные капканы, наподобие тех, которыми охотились солдаты в лагере, но необходимость в постоянном передвижении не позволяла нам заниматься этим. Нас утешало то, что пока у нас оставались еще хлеб, мука и крупа, эти случайные небольшие дополнительные блюда — свежая рыба и заяц, выпрыгнувший из норы слишком поздно, — поднимали уровень нашего питания гораздо выше обычной жалкой лагерной пищи. Мы много раз видели сусликов, сибирских сурков, высовывающих свои любопытные головы из нор, но ни разу не поймали. Заро свистел им вслед и строил гримасы.

Когда дело касалось леса и охоты, мое мнение всегда одерживало верх. Шестеро моих компаньонов были горожанами. Опыт счастливых дней, проведенных мною в детстве на болотах Припета, теперь очень часто приносил свои плоды. Я не сомневался в том, что короткое и периодическое наблюдение за солнцем и исследование мха на нижней части деревьев позволяли мне достаточно правильно держать курс на юг. У меня было также достаточно точное представление о юго-востоке Сибири, где находились истоки Лены и Байкал. «Нужно только найти северный край озера, — говорил я друзьям, — и его длинный восточный берег приведет нас почти за пределы Сибири».

Это представление о Байкале как о природном проводнике, способом помочь выбраться из этого незавидного края, стало стимулом, заставляющим нас следовать форсированным маршем в течение последующих недель.