Настала осень, за нею зима, и дни стали очень короткие. В известной степени в кузнице было хорошо работать и многие юноши находились в гораздо худших условиях, нежели Абель. Впрочем, и он сам находил это. Старик кузнец в последние месяцы очень опустился, жаловался на упадок сил и говорил о том, что хочет бросить кузницу и что скоро умрёт. «Всё равно, все мы должны умереть», — говорил он. На него сильно подействовало ограбление почты. Его брат, полицейский Карлсен, не удержался и рассказал ему о допросе, который был произведён в Англии, и что у его сына Адольфа всё тело оказалось разрисованным самым непристойным образом. Но старый кузнец возразил:
— Это не наш Адольф!
— И представь себе, — продолжал полицейский, — всё это время, пока пароход стоял здесь, он ни единого раза не побывал у тебя!
— Нет, — отвечал кузнец, — он вероятно виделся со своей сестрой, как я думаю. Оба брата навещают её, а зачем же им меня посещать? Ты не должен быть несправедлив к ним.
— Значит, он всё-таки был здесь? — спросил полицейский.
— Нет, — отвечал кузнец.
Отец знал больше дурного, нежели хорошего про Адольфа, и не обманывал себя. Он вспоминал, как ещё несколько лет тому назад, маленький Адольф бегал по кузнице, засыпал отца вопросами и колотил по маленьким кускам раскалённого железа, причём часто обжигал себе пальцы. Адольф в Англии вероятно был уже совсем другой, Он тоже обжёг себе пальцы, но он был ещё молод! «Все люди, вместе взятые, хороши, за исключением негодяев», — говаривал кузнец. Но он уже отказался от мысли передать свою кузницу кому-нибудь из сыновей. Кто же будет его преемником? Кузнец говорил Абелю:
— Через год ты будешь знать больше, чем я, так как мне ведь самому пришлось начинать для себя.
Что значили эти слова? Была ли это просто похвала и признание работы Абеля, или тут заключался другой смысл? Во всяком случае, это был луч света для Абеля и он тотчас же подумал о маленькой Лидии. Возвращаясь домой из кузницы, он встретил отца и тотчас же посвятил его в свои дела. Оливер был занят мыслями о том, что у него происходило дома, но всё-таки с вниманием выслушал сына.
— Карлсен наверное хочет, чтобы ты взял его кузницу и продолжал его дело, — сказал Абелю отец. — Я не вижу тут ничего невозможного. А сам ты как об этом думаешь?
— Я не знаю, — отвечал он.
Нельзя отрицать, что Оливер был действительно другом своих детей. Они всегда шли к нему со всеми своими сомнениями и заботами, зная, что всегда найдут у него сочувствие. Он был точно создан, чтобы быть отцом и самому воспитывать своих детей. Когда пылкий Абель намекнул ему однажды, что он хотел бы водвориться на месте и жениться, то отец не разразился хохотом по поводу такой затеи, а, наоборот, сказал, что это уже не так нелепо и что, в сущности, он этого ожидал. Когда Абель сделается ремесленником и кузнецом в городе, грудь и плечи его расширятся и он станет выше ростом, то, конечно, он тогда уже будет иметь право поступать, как ему угодно. Нужно выждать только ещё небольшой срок, чтобы всё хорошенько обдумать и устроить для себя очаг и жилище. Два года скоро пролетят, он сам в этом убедится. Но Абель возражал, что он не может выдержать два года. Ведь во время вакаций всегда приезжает Рейнерт и вертится тут!
— Рейнерт? — с удивлением воскликнул Оливер. — Да ведь он ещё совсем мальчишка! Ему не более восемнадцати лет!
Абель, которому недавно минуло семнадцать, поспешил возразить:
— Мне тоже не больше восемнадцати.
— Да, — сказал Оливер, — но между ним и тобой существует разница. Ты ремесленник и специалист. Когда ты кончишь ученье, то в тот же день можешь сделаться мастером и подмастерьем в одно и то же время. Говорю тебе: один или два года пролетят быстро.
Оливер имел в виду такими речами помочь пылкому юноше преодолеть своё нетерпение и действительно ободрял его. Он уверил его, что старый кузнец серьёзно намерен передать ему своё дело. Иначе не может быть! И эта уверенность сообщилась и Абелю.
— Пойдём теперь домой, — сказал ему Оливер, — и сообщим твоим сёстрам. Это важное дело. А год пройдёт быстрее, чем ты думаешь. Что такое год? Господь один единственный раз моргнёт глазом, и вот уже год прошёл!
Он пустился в пространные рассуждения, перемешанные с бахвальством и выражениями трогательного чувства к детям.
— Да, вы, мальчуганы, в самом деле ушли вперёд, ты и Франк, — сказал он. — А теперь, если ты подождёшь кофе, то я принесу от булочника пирожное. Сегодня суббота, и тебе не надо завтра идти в кузницу.
Но у Абеля много дел и он несвободен. Он хорошенько вымылся, приоделся и снова ушёл. Этот Рейнерт целое лето торчал здесь и порядочно отравлял жизнь Абелю. Теперь он уехал, но и после его отъезда маленькая Лидия стала совсем не такая как была, и Абель не раз уходил от неё с тяжёлым сердцем. Впрочем, теперь у него на сердце легко, и маленькая Лидия тотчас же заметила, что с ним случилось что-то.
— Тебе нужно что-нибудь от меня? — спросила она.
— Во-первых, — отвечал он, — я на следующих днях беру на себя кузницу!
Затем он сразу выложил маленькой Лидии все свои планы, преувеличивая многое и не отвечая на вопросы, которые она задавала ему. Конечно, он теперь уже сделался подмастерьем, учёным подмастерьем, и в этом, и в будущем году может делать что угодно. Его отец сказал ему, что он должен уже позаботиться об очаге и жилище...
— Тут нет ничего такого, над чем можно смеяться, как гусыня! — проговорил он обиженно.
— Нет, — отвечала она уступчиво. — Но всё же он совсем неблагоразумен. Ведь он даже не конфирмован, или как?
— На это я тебе не буду отвечать! — сказал он.
Бог мой, что только он болтает! Её мать всякий раз смеётся, когда видит его. Сколько же ему лет?
— Двадцать три года и три месяца, — твёрдо заявил Абель с таким видом, как будто он и сам верил своим словам.
Тут уж маленькая Лидия не выдержала и громко расхохоталась.
— Сколько? — говоришь ты. — Храни меня Бог от тебя, Абель!
— Ты только умеешь смеяться! А тебе-то самой сколько лет? Ты об этом не думаешь? — обиженно сказал он.
Маленькая Лидия в самом деле не хотела, чтобы её принимали за маленькую девочку. Она получила работу для модного магазина Ионсена и давно уже носила длинные платья.
— Сколько мне лет? — повторила она. — Зачем ты спрашиваешь? Я больше не хочу стоять здесь и слушать тебя.
— Ну, конечно! Ты хочешь слушать только Рейнерта. Но этому должен быть положен конец. Я не могу поверить, маленькая Лидия, чтобы он тебя интересовал!
— Меня? Моя мать говорит, что он красив.
— Он просто шалопай! Я его раздавлю, как букашку, если он снова придёт сюда! Понимаешь? — вскричал Абель, вспыхивая.
— Я должна идти в дом, — сказала она.
— Раздавлю вот этими моими ногтями! — Он потрясал, вне себя, кулаками. — Я достаточно взрослый для этого. Вот увидишь!
По-видимому она поняла, что он уже не владеет собой, и поэтому стала сговорчивее. Он говорил ей, что дольше ждать не может, и голос его при этом дрожал и имел какой-то чуждый оттенок. Тогда она ответила ему серьёзно, пожалуй, даже слишком серьёзно для её детских лет:
— Да, но я не могу сказать, что я тебя люблю.
Он недоверчиво улыбнулся. Всё-таки она его любит! И он стал развивать ей свои планы. Может быть, они могли бы поселиться у кузнеца? У него есть наверху каморка, выкрашенная голубой краской и с красивыми деревянными панелями. Наверное кузнец хочет отдать её ему. Там Абель поселится с ней, и тогда больше не будет шататься тут во время вакаций этот пустоголовый франт в коротких штанишках! Жизнь станет совсем другая... И он стал распространяться о преимуществах и выгодах такой жизни. Маленькая Лидия сначала слушала его, ничего не возражая, но потом закрыла глаза и наконец вскочила, повернулась и ушла. Больше она не выходила.
Абель подождал несколько минут. Он в течение своей жизни должен был уже привыкнуть к некорректному обращению маленькой Лидии. И на этот раз она поступила с ним не хуже, чем обыкновенно. Но когда он уже приготовился уйти, то увидал, что маленькая Лидия приотворила дверь и выглядывает оттуда. Очевидно, она не могла дольше выдержать в комнате.
— Я вижу тебя, — сказал он. — Ты можешь выйти.
Он расстегнул свою куртку и ударил себя в грудь, но сделал это лишь с тою целью, чтобы она заметила у него часовую цепочку, хотя никаких часов у него не было. А она с самым невинным видом спросила:
— Как? Ты всё ещё здесь стоишь?
— Да, — отвечал он хладнокровно. — Я тебя поджидал.
Хитрая маленькая Лидия взяла охапку щепок и понесла. Она сделала это нарочно, чтобы помешать ему разговаривать с ней. Тогда он сказал ей развязным тоном, играя своей цепочкой:
— Раз ты этого хочешь, маленькая Лидия, то я вернусь через полчаса.
В сущности, ему не о чем было говорить с нею, но он хотел находиться возле неё, только это и было нужно ему! Когда он вернулся, то застал её дома одну. Родители её улеглись спать, а сёстры куда-то вышли, так как это была суббота. Маленькая Лидия шила и была чрезвычайно прилежна. Он заметил ей, что они, кажется, расстались не совсем дружеским образом, но она спокойно отрицала это и попросила его не трогать своими пальцами её белых лент.
Если она будет говорить с ним и дальше в таком тоне, то он не далеко уйдёт и в этот вечер. Что ж удивительного, что он начал сердиться и на её замечание относительно белых лент воскликнул:
— Ах, не будь такая! Я уже раньше имел в руках тончайшие ткани и бархат. Впрочем, моим рукам тут действительно нечего делать...
Он ошибся, рассчитывая, что она будет тронута и ласково заговорит с ним, быть может, даже бросится к нему на шею. Ничего подобного! Она продолжала усердно работать. Наконец, он не выдержал и несмотря на множество иголок, которые были заколоты у неё на груди, он обнял её и стал целовать. Она не противилась, хотя несколько раз вскрикивала: «Да ты с ума сошёл! Что тебе надо?». Но ведь это случилось с ними уже не в первый раз.
Однако потом Абель чувствовал себя не совсем приятно. Он пробовал смеяться, обратить всё в шутку, но это ему не удавалось. Маленькая Лидия быстро пригладила волосы, поправила воротничок, съехавший на сторону, и снова взялась за платье. Она молчала и очевидно чувствовала себя оскорблённой.
— Я не хочу, чтоб ты меня целовал! — сказала она вдруг.
— Нет?
— Нет! Ни за что!
— Да разве я тебя целовал! — сказал он, напуская на себя развязность. Но это не помогало и он снова стал уверять её, что она должна взять его — его и никого другого — и что во время вакаций он не будет отпускать её никуда.
— Молчи же, наконец! — сказала она.
— Завтра же я иду и покупаю очаг, — решил он. — У Ионсена валяются во дворе два очага. Я возьму один из них и вычищу его от ржавчины. Да, да, я сделаю это завтра же!
— Посмей только! — пригрозила она.
Они немного поспорили об этом, но маленькая Лидия тут понимала больше, чем он, и она взяла верх.
— Как это ты нисколько меня не стыдишься! — сказала она ему.
— Ну, я могу подождать ещё пару дней, — сказал Абель, чтобы доказать свою уступчивость.
— Пару дней? — воскликнула она с пренебрежением.
— Неужели это никогда мне не удастся? — сказал он. — Если таково твоё мнение, то я хочу его знать!
Она ответила чрезвычайно холодно и презрительно:
— Да, таково моё мнение.
— Ты, значит, меня не хочешь?
— Да, ты должен это заметить, — ответила она и стала собирать свою работу, разложенную на столе. Она точно хотела этим дать ему понять, что для неё многое в жизни будет поставлено на карту, если она в эту минуту даст ему другой ответ.
Мать её вошла в комнату и сказала:
— Иди сейчас спать, Лидия! И ты, Абель, уходи сию же минуту! Я не хочу, чтобы ты тут постоянно вертелся с утра до поздней ночи. Ты слышал? Это ещё что за повадки у такого сопляка! Ты не в своём уме, что ли? Уходи домой и раньше перестань быть молокососом!
Дверь за Абелем захлопнулась, но через минуту мать Лидии снова выглянула и крикнула ему:
— Скажи своему отцу, чтобы он надавал тебе хороших шлепков!
Абель старался сохранить собственное достоинство. Он не сразу ушёл, а постоял несколько времени у закрытых дверей и даже попробовал вызвать маленькую Лидию, чтобы поговорить с нею, но она отказалась.
Абель пошёл домой. Родители его о чём-то спорили, и так как у него не было охоты слушать их ссору, то он прошёл прямо в свою каморку.
Между тем спор был не лишён некоторого интереса. Размышления Оливера привели к тому, что он подвергнул допросу свою жену. По-видимому Петра была опять беременна, но как это могло случиться? Она почему-то считала нужным скрывать своё положение как можно дольше, точно замужняя женщина не имеет права быть беременной? Возможно, что именно это обстоятельство и вызвало его подозрения. Но когда он в этот вечер, поставил ей вопрос напрямик, то она не стала ничего отрицать.
— Петра, — сказал он, — я думаю, ты опять тяжёлая?
— Ты видишь! — отвечала она.
— Чёрт возьми, как же это с тобой случилось?
— Скрывать не стоит, — сказала она заискивающим тоном, — потому что ты всё замечаешь.
— Да, — подтвердил он, — я уже замечаю это в течение нескольких недель.
— Как это случилось, ты сам знаешь, — отвечала она. — Что я сделала? Но если у меня родятся дети, то это не хуже, чем если они родятся у Марен Сальт.
У Марен Сальт? Что она хотела сказать этим? Оливер не понимал.
— Да, говорю это прямо! — продолжала она и при этом строго и обиженно посмотрела на Оливера. — Она была гораздо старше, чем я теперь, и я не могу понять, как это некоторые люди могли так увлекаться Марен!
— Я не понимаю, что ты болтаешь, — возразил Оливер.
— Ну вот! — отвечала она. — Я могу тебе сообщить, что тебя обвиняют в том, что ты отец ребёнка Марен Сальт.
Оливер разинул рот от удивления. Что это, люди с ума сошли? Он мог только проговорить:
— Ты... ты потеряла рассудок?
Петра что-то ворчала и имела ещё более обиженный вид.
— Да, если б я был также не виноват, как ты! — сказал он.
— Ты сам знаешь, что ты такое, — сердито ответила она.
Однако, Оливеру это понравилось в конце концов. В нём заговорила мужская гордость. В самом деле, он ничего не имел против такого обвинения и вовсе не имел намерения высказывать себя особенно щекотливым в этом отношении. Разве только это могло показаться ему несколько обидным, больше ничего!
— Кто же это сообщил тебе такую ложь? — спросил он.
— Тебе это должно быть всё равно, — отвечала она. — Но если уж ты хочешь, то я скажу тебе: это Маттис.
— Маттис сказал это?
— Да. И у него есть свои основания говорить это.
Оливер на минуту задумался, заломил шапку на бекрень и, ударив себя в грудь, проговорил:
— И чего только не приходится переживать в жизни! В сущности, меня мало заботит то, что ты и Маттис думаете обо мне. Но пусть он не будет так уверен, потому что я могу ведь и пожаловаться на него.
— Это тебе не поможет, если ты пожалуешься только на Маттиса. Ты должен тогда пожаловаться на весь город.
— Разве весь город говорит об этом? — спросил Оливер.
— Да, насколько мне известно.
Оливер снова задумался. Действительно, он очутился в совершенно неожиданном и необыкновенном положении. Но что-нибудь тут надо сделать, надо воспользоваться этим. Размышляя об этом, он начал напевать какую-то песенку. Петра с удивлением смотрела на него. Что происходило в нём, в этом искалеченном мужчине, перед странностями которого она становилась в тупик? Он напевал песенку. Быть может, в эту минуту он чувствовал себя счастливее, чем за все последние двадцать лет? Быть может, он чувствует, что к нему возвращается какое-то достоинство, какое-то значение, которого он был лишён? Он реабилитирован, правда, посредством обмана и окружён ложным освещением, но всё-таки что-то восстановлено теперь. Петра смотрит и удивляется. Отчего он имеет такой вид, как будто внезапно разбогател? Неужели разверзлись небеса и свершилось чудо? Он уже не самый жалкий калека, каким был раньше, и мысленно он снова унёсся в прежние времена, когда он странствовал по свету и в каждом приморском городе ему улыбалось счастье и он имел самых хорошеньких возлюбленных. Петра привыкла видеть его всегда пассивным, жирным и вялым, ковыляющим на костыле или дремлющим на стуле, за столом. Он всегда напоминал ей морских животных, акалеф15Акалефы — устаревшее название медуз., тупых и ничтожных, прикрепившихся к краю моста и только дышащих. А теперь он сидит здесь, чему-то удивляется и радуется, но чему же?
Петра всё меньше и меньше понимала его, и наконец у неё явилось сомнение, в своём ли он уме? Она вернула его к действительности, сказав ему:
— Ты всё только поёшь!
— Что такое?
— Ты только распеваешь, говорю я.
— Распеваю? Мне просто вспомнилось! Нет, я не пою.
— Да, продолжай дальше. У некоторых людей это сидит в голове.
Но что же сделал Оливер? Он вдруг встал и схватил её, точно обезьяна, подражая движениям людей и протягивал к ней две непривыкшие руки, обнимающие её. Он представлялся, как будто не может устоять против её очарования, против её чувственной прелести, и даже высунул язык и смеялся своим влажным ртом. Но у неё был опыт! Если б она не знала, что за этими безумными выходками ровно ничего нет, то она конечно пошла бы к нему навстречу, быть может даже руководила бы им, но ей было хорошо известно, что это был пустой обман и потому она отпрянула назад, содрогнувшись. Как только он это заметил, то, словно обессиленный, опять опустился на стул и остался сидеть с тупым выражением на лице.
Петре было трудно удержаться, чтобы не сплюнуть, глядя на него. Она была здоровая натура, и вид морского студня на краю моста вызывал у ней дрожь отвращения. Однако, желая всё-таки сгладить впечатление, она сказала, как будто сама про себя и не глядя на него:
— Если б я только могла понять, что ты нашёл в Марен Сальт?
— Молчи! — ответил он вялым голосом. — Я этого не делал, слышишь!
— Ты знаешь сам, что ты сделал.
— Да, здравствуйте пожалуйста! Верь этому, если хочешь. Я об этом не забочусь.
— Нет, разумеется, — возразила Петра с видом мученицы. — Ты мужчина в доме, и мы, остальные, не имеем права говорить что-нибудь о твоём поведении.
— Ну, я всё-таки не такой тиран.
— Обо мне ты, во всяком случае, не заботишься, — сказала она.
Он опять стал прежним Оливером и довольно находчиво спросил её:
— А кто же это позаботился о тебе?
Ответа он не получил, да и не желал его получить. Но Петра всё-таки не осталась в долгу.
— Если б я принадлежала к тем, которые хотят, то ты бы увидал тогда, — сказала она. — Но я не такова. И я не так любопытна и не стараюсь выведать, что ты делаешь. А Марен Сальт по крайней мере шестьдесят лет, так ты бери её!
Петра, следовательно, не хотела отказаться от этой нелепой идеи, и поэтому Оливер тоже не стал больше противоречить ей. Она предоставила ему верить, что он находится у неё под подозрением. Это подозрение, конечно, не повредит ему, и если он сумеет хорошо использовать его, то это даже принесёт ему выгоду.
— Да, да, — сказал он, полусоглашаясь с нею — Разумеется я тоже могу иметь свои недостатки и я не знаю человека, который не имел бы своих недостатков, своих увлечений и страстей.
Просто удивительно, как легко Петра согласилась с ним, и после того они уже больше не спорили. Тон их разговора принял лёгкий, фривольный характер. Допрос, которому он хотел подвергнуть Петру по поводу её беременности, так и не состоялся. Оливер зашёл дальше в этом направлении и высказал ей удивление по поводу её чертовской плодовитости. Ей уже за сорок, а она всё такая же бешеная.
— Ну, — сказала она полушутливо, — что же, теперь я опять стала хорошей?
— Ты? — воскликнул он. — Такой, как ты, нет другой на свете! И я должен сказать, что это заложено в тебе и я тебе воздаю хвалу. Да, скажу по правде, тебе не надо было открывать назначение твоего пола, ты его чувствовала сама.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления