Онлайн чтение книги Королевская охота
ГЛАВА 17. ФАВОРИТКА

Герцог Орлеанский сидел за столом с бумагами, держа в одной руке перо, в другой письмо, которое, казалось, читал с большим вниманием.

»— Да, — подумал Поль, — можно было бы поверить, если бы не видел я шелкового розового чулочка».

— А, вот и вы, господа, — произнес принц, поднимаясь с кресла, — добро пожаловать!

Более занятого делами человека, казалось, нельзя было отыскать во всем мире. Поль вздохнул, сожалея, что не обладает искусством притворства. Он скользнул взглядом по уголкам комнаты, но никаких следов ножки в розовом не обнаружил. Пришлось поднять глаза на принца и низко поклониться, как это делает ученик перед своим учителем. Его взгляд при этом, казалось, говорил: «— Вы человек искусный и умеете вести дела. На вашем месте мне не удалось бы так чисто все припрятать…»

Герцог понял взгляд Поля. Беглый осмотр собственной комнаты — и на его лице появилось довольство человека, прекрасно сделавшего свое дело. Затем оно сменилось живостью и веселостью. Он стал похож на принца из волшебной сказки, только что повидавшего свою любимую.

— Ваше расположение духа способно привести в зависть любого искателя приключений, — заметил Рипарфон. — Не прибыл ли из Марли посланный с хорошими известиями?

— Нет. Послания Шамийяра направлены Лафейяду, за что я ему очень благодарен. По-моему, вполне достаточно подвигов зятя, чтобы быть избавленным от депеш тестя.

— Тогда, может быть, вам как-нибудь дали знать, что вы скоро будете свободны от этого гения войны?

— Тоже нет. Я узнал, что Лафейяд послал просьбу об отставке, что он сначала думал застрелиться, потом решил пойти в монахи и, наконец, провозгласил себя самым скверным воителем в мире. Министру, однако, не захотелось, чтобы его зять пронзил себя шпагой. Он разорвал просьбу об отставке, успокоил его совесть и написал ему такие поздравления, что тот согласился навечно посвятить свою жизнь служению королю.

— Хм, что бы это значило? — спросил между тем Рипарфон, взяв с соседней тумбочки маленький флакончик.

— Это? Флакон, как видите, — ответил принц.

— Да, очень хорошо вижу.

— Что же в нем удивительного, что вы так им заинтересовались?

— Ничего, кроме запаха.

— Португальский одеколон. — Казалось (может быть, случайно), принц несколько смутился.

— Да уж, — заметил Ги, принюхиваясь. — Им тут все пропахло.

Принц повернулся в кресле.

— В самом деле? Возможно, я пролил несколько капель.

Рипарфон покачал головой:

— Позвольте мне быть откровенным.

— Я не дал бы вам такого позволения, но вы все равно поступите вопреки. Делать нечего, говорите.

— Разрешите заметить, для выздоравливающего командующего вы странно тратите свое время.

— Да…Что же, все тратят, как могут… — Принц пока не хотел признать себя побежденным.

— Мне знаком этот запах по вашим версальским покоям. Добавим к нему вашу необычайную веселость…Похоже, мы прервали ваше свидание.

— Как вы могли такое подумать! — вскричал принц.

— Подумать? Да я в этом уверен!

— Вы несносный человек. Ничто от вас скрыть невозможно. — В смехе принца звучала легкая досада.

— Так вы признаетесь?

— Делать нечего.

Рипарфон, скрестив руки, прошелся по комнате.

— Итак, мадам д'Аржантон была здесь?

— Была.

— Вы, стало быть, с ней виделись?

— Что мне оставалось делать?

— Отослать её, и как можно скорее.

— Да, у вас каменное сердце, поэтому вам легко так говорить. Беру в судей этих господ: можно ли прогнать пару прелестных глазок?

— Нет. — Голос де Фуркево был тверд, как никогда.

— Наверно, нет, — робко ответил Эктор.

— Вы слышали приговор? — спросил принц.

— Сумасброды! — проворчал Рипарфон.

— Мудрецы! — возразил принц. — Женщина едет двести лье по ужасным дорогам для встречи с вами, пренебрегая усталостью, жарой, холодом, скукой…А вы её хотите отослать обратно! Лишь африканские способны на такие жестокие поступки. Впрочем, я все же делал робкие намеки, что лучше бы она ехала назад.

— Вот это героизм! — воскликнул Фуркево.

— Уверяю, сам Сципион не смог бы проявить большей честности.

— И правда, не смог бы. — Поль говорил с вдохновением. — Впрочем, я всегда считал, что Сципион пользовался ложной славой по части воздержания. Настанет день, когда будет обнаружено, что он подкупал римских писак с помощью карфагенского золота.

Принц улыбнулся и продолжал:

— И все же я это сделал. Но наступила ночь, и мадам д'Аржантон пришла ко мне в плаще. Мои люди — странный народ: тигры против неприятеля и ягнята перед женщиной. Словом, когда я вошел в комнату, она была уже здесь.

— Естественно, вас охватил восторг, — сухо заметил Рипарфон.

— Что ж, отпираться не стану. Кого не тронут доказательства любви? Не меня, во всяком случае. После физиономии такого типа, как Лафейяд, личико хорошенькой женщины не может быть вам неприятно. Вообще-то я пробовал подавить в себе расположение к нежностям…Но моя ледяная оболочка растаяла от взглядов и улыбок мадам д'Аржантон, и когда она стала собираться уходить, я сам её остановил.

— Вот это неблагоразумно с вашей стороны, сударь, — сказал Ги.

— Согласен, но кто может вечно быть благоразумным?

— Вот так причина!

— И предостаточная. Пусть господа снова будут судьями, — предложил принц.

Взглянув на себя в зеркало (ленты были в порядке!), Фуркево обратился к Ги, продолжавшему брюзжать:

— Ради Бога, успокойтесь. Кто же не был молод?

— Черт возьми, я знаю вечно молодых людей.

— Это такое счастье!

Фуркево не успел подавить вздох, как показался принц, ведший за руку хорошенькую женщину. Фуркево быстро узнал её по ножке, украшенной тем же розовым чулком.

Мадам д'Аржантон была среднего роста брюнеткой со свежим лицом. В её глазах светилась хитринка, её ротик постоянно был готов к улыбке. Внешне она походила на оживленного и шаловливого мальчика.

— Вот господа де Фуркево и де Шавайе, — произнес принц, представляя ей своих новых друзей, — что же касается господина де Рипарфона…

— Моего смертельного врага…Мы знакомы, — прервала его д'Аржантон.

Рипарфон низко поклонился. Мадам д'Аржантон пристально на него посмотрела.

— Признайтесь, вы уже основательно пожурили бедного принца, виновного лишь в том, что он немного ко мне неравнодушен?

— Будь вы из тех, кого можно забыть, я бы не делал этого, сударыня, — отвечал Рипарфон.

— Ах, как легко могли бы мы стать друзьями, желай вы этого! — В её словах нельзя было усомниться.

— Но у вас их и так хватает.

— Да, много таких, которых не хочу, и мало тех, кого желаю.

В разговор вступил герцог Орлеанский.

— Раз перемирие заключено, я думаю, не худо им воспользоваться и позавтракать. Если неприятель снова нападет, мы, по крайней мере, будем в состоянии дать отпор.

За завтраком мадам д'Аржантон, только что прибывшая из Версаля, завладела всеобщим вниманием. Вот что она сообщила:

— Лицо мадам де Ментенон становится все более суровым. Король все меньше забавляется. Смотры, концерты, театр, охота, игры, всевозможные развлечение не помогают ему преодолеть уныния. Скоро, наверно, он станет допускать к себе только по государственным делам. Похоже, Людовик XIV, подобно старому дубу, уступает натиску времени. От всей его блестящей, неповторимой и прямо-таки уникальной жизни осталась лишь глубокая грусть. Но первые военные поражения он перенес с достоинством и величием души, удивившими даже тех, кто хорошо его знал. Похоже, он и впредь не будет сломлен. Гордость ли это несоразмерная или христианское смирение? Кто знает! Замкнувшийся в своем молчании, он, как раненый лев, залег в своей пещере в ожидании смерти. В общем, он вырыл себе могилу в своем собственном дворе и зарывается в неё заживо.

— И все это происходит в скромных покоях госпожи де Ментенон? — спросил герцог Орлеанский.

— Именно там. Дела идут почти так же, как и до вашего отъезда. В Марли, где де Ментенон поместила свое чистилище, очень скучают; в Медоне увлечены охотой, а вокруг мадмуазель Шуан начинает собираться довольно многочисленное общество. В Со танцуют и веселятся; там герцогиня дю Мэн собрала самые избранные таланты пасторальной поэзии. Де Тулуз, наш адмирал, очень хотел бы сразиться в море с противником, но ему мешает в этом Поншартран, глава морского ведомства. Господин дю Мэн окутался в важность, как в саван, и под этой суровой накидкой скрывает свое необъятное честолюбие. Шамийяр изнемогает под бременем обязанностей. Обожаемая королем и избалованная мадам де Ментенон герцогиня Бургундская — идол двора. Все сердца лежат у её ног.

— Все ли она их там оставляет? — как-то уж очень спокойно спросил Фуркево.

Рипарфон бросил на него строгий взгляд, принц улыбнулся.

— Ведь родившись принцессой, — прибавил Поль, — все равно остаются женщиной, верно?

— Как говорит Расин, иногда и стены слышат, — ответила д'Аржантон, — поэтому, чтобы избавиться от посещения Бастилии, я не буду вам отвечать. Впрочем, господа Панжи и Мольвриер могут дать вам точный ответ.

— Этого с меня достаточно, — склонясь в поклоне, ответил Поль.

— И таким-то способом описывают историю! — возмущенно заявил Рипарфон.

— Этот — лучший, — возразила, смеясь, д'Аржантон. — Вы, мужчины, смотрите на площадь, мы, женщины, — на будуар. Вы видите следствие, мы — причину. Поверьте мне, история — просто скромница: она не решится обнажить плеч, если с ней не поступят по-военному.

— Благодаря такому обращению Фуркево, например, убежден в вещах, никогда не имевших места.

— Совершенно убежден, — принял вызов Поль. — Не говорят ли все, что герцогиня прекрасна и умна?

— Вы язычник.

— Простите, но язычники были людьми, умевшими ценить прекрасное.

— Господа, — вмешался принц, едва удерживаясь от смеха, — мне кажется, нам недостает царя Соломона. Позвольте мне его как-то заменить и пресечь ваш спор. Мадам д'Аржантон упоминала о Панжи и Мольвриере…

— Избавляя вас от аббата Полиньяка, — прибавила д'Аржантон. — Но двор — это вселенная, полная неоткрытых Америк. Сейчас, например, образовалась партия Вандома, который действует не без влияния на короля.

— И правда, — прибавил принц, — ведь он из числа незаконнорожденных, как и дю Мэн. Это для него лучшая похвала.

— Да разве я вам не говорила о лотарингской партии вокруг дофина: о тайных происках принцессы Урсинской, активничающей в Версале? А маршал Вобан, заблудившийся в садах Трианона? А господа де Шеврез и де Бовийер, два мудреца, преобразившиеся в придворных? А…

Воспоминания мадам д'Аржантон охватили ещё десятка два именитых лиц, что весьма позабавило присутствовавших. Когда она закончила, Фуркево философски произнес:

— Все это прекрасно, но я не вижу ничего веселого.

— Утешьтесь, граф, — ответила рассказчица, — не вся Франция уместилась в садах Марли.

— Да, это несколько успокаивает.

— Впрочем, черт тут ничего не теряет. Молодость Людовика XIV посеяла…

— Прелестная молодость!

— А целое поколение собирает урожай.

— И хорошо делает.

— Королевское собрание в Париже может дать вам сведения на этот счет.

— Мы его посетим, милый Эктор.

— Частенько случаются маскарады и гулянья при факелах. Таков Версаль. Там одна любовь сменяет другую…

— Ура! — вскричал Фуркево. — Я пью за её здоровье!

Тут вошел слуга и доложил, что городское собрание Гренобля просит принца удостоить его чести засвидетельствовать принцу свое верноподданническое уважение (уф!).

— Прихватим с собой бутылки и напоим их допьяна, — предложил Поль.

— Какое ещё собрание? — спросила мадам д'Аржантон.

— Весьма скучные люди в черном, — пояснил Поль.

— Да, настал приемный час, — вставил слово принц, — и воцаряется скука.

— Тогда я удаляюсь, — д'Аржантон поднялась.

— Вы покидаете меня в минуту опасности? — Страдание на лице принца вело упорную борьбу со смехом.

— Нет, просто мы предоставляем вам честь победы. Когда неприятель будет разбит, мы вернемся.

Это уже сказал нерастерявшийся Фуркево, предлагая руку мадам д'Аржантон и выходя вместе с ней из комнаты.