Онлайн чтение книги Летний призрак Summer Ghost
Глава 3

На летних каникулах один день мы провели в школе. Впервые за долгое время в классе царило оживление. Но вот шумные ученики разошлись по домам, и в аудиторию вернулся покой.

Классный руководитель попросил меня задержаться. Мы сидели за партой друг напротив друга и обсуждали моё будущее образование.

Он поднял взгляд:

— До сих пор не определился?

— Нет, — ответил я.

— С твоими оценками тебе открыты двери в любой вуз. Только до последнего не откладывай.

Учитель держал в руках результаты пяти пробных тестов. И все я сдал на отлично.

Собеседования по профориентации проводили ещё в первом триместре, однако я так и не ответил, в каком университете хочу учиться.

— Я поговорю с мамой, и мы вместе решим.

— Хорошо. Постарайтесь отсеять варианты до конца каникул.

Мужчина явно хотел, чтобы я подал документы в самое престижное учебное заведение, в какое сумею поступить: чем больше учеников пойдут в хорошие вузы, тем лучше оценят его работу.

— Как же всё было бы проще, бери одноклассники с тебя пример, — вздохнул учитель.

После беседы я вышел из школы, сел на поезд и направился домой. Дорогу раскаляли палящие лучи августовского солнца — лишь тени от деревьев вдоль тротуара выручали от зноя.

По пути я заметил на скамейке семейную пару с ребёнком. Они отдыхали. Интересно, так ли выглядит счастье? Озаряло ли оно наш дом? Сколько себя помню, мама и папа вечно ругались. В конце концов они развелись, когда я заканчивал начальную школу, и теперь живу с мамой.

Я поднялся на лифте до своего этажа, вошёл в квартиру и, включив кондиционер, переоделся из потной формы в свежую простую одежду. Сегодня мама работала допоздна, так что был предоставлен самому себе до ночи.

Я достал из шкафа альбом, запрятанный глубоко за зимней одеждой. Последний рисунок в нём — набросок Летнего призрака Сато Аянэ, который я сделал в кафе при встрече с Рё и Аой. До сих пор удивляюсь, насколько похоже вышло, хотя мы ни разу не виделись.

Как католик прятал чётки под половицей в период Эдо, так и я убирал альбом подальше от любопытных глаз матери. Найдёт — выбросит, как выбросила мольберт, холсты, краски и кисти прежде, чем я поступил в старшую школу. Она даже не разрешила оставить награды за победы в конкурсах, утверждая, мол, рисование отвлекает меня от учёбы. Мать и не подозревала, что я по-прежнему рисую за её спиной. Если узнает, жизнь превратится в ад.

Пока мамы нет дома, я решил порисовать под музыку. Чувствовал: перестану регулярно делать наброски — растеряю хватку.

Я провёл карандашом с мягким грифелем по бумаге; сперва нарисовал, как мы шли к заброшенному аэродрому, затем ограждённую ржавым забором взлётную полосу, что уходила к горизонту, и наконец Аянэ, так точно, насколько мог.

Сейчас уже с трудом верилось, что это — не сон, который каким-то образом приснился и мне, и Аой, и Рё. Тем не менее Летний призрак существует, и у нас есть доказательства. Её имя — Сато Аянэ.

После встречи я сразу кинулся рыться в интернете и выяснил: три года назад пропала некая девушка двадцати лет по имени Сато Аянэ. Тогда же впервые заговорили про Летнего призрака. Значит, примерно в это время она и умерла.

Ничего нам не привиделось. Мы правда встретили дух девушки, которой не стало совсем недавно.

Не успел я заметить, за окном уже стемнело. Услышав, как мама вошла в дом, я моментально спрятал альбом и смёл карандаши в шкафчик.

Мы ужинали вместе за обеденным столом. В основном ели готовую еду из магазина — мама готовила, только когда раньше возвращалась с работы. Иногда стряпал я.

— Ты же сегодня в школе был? — разорвала она тишину за ужином. — Как прошло?

— Нормально. Как обычно, — сухо ответил я.

— Что значит обычно?

Мама окончила физико-математический университет, работала в компании с мировым именем и на дух не переносила размытые формулировки.

— Это значит, не произошло ничего, о чём можно поговорить.

Я глянул, как мама неспеша ела, и представил, что бы она делала, если бы умер. Плакала бы? Возможно. Может, вспоминала бы с теплотой времена, когда её сын ещё был совсем маленьким, горевала бы об утрате. Я питал к маме обиду и вместе с тем любовь: в конце концов она меня вырастила и воспитала. Оттого часть меня жалела маму и ужасалась от мысли, что я задумал распрощаться с жизнью, которую она мне подарила, и бросить совсем одну.После ужина мы перешли к поступлению в вуз. Мама поставила на стол рабочий ноутбук и открыла таблицу с моими оценками:

— Ты небрежно ошибся в задаче по математике и не получил высший балл. Это неприемлемо. Будь внимательнее.

Меня ругали за каждую даже самую маленькую оплошность, а когда я получал отлично, не слышал ни слова похвалы. Мама считала, что так разбалует меня; думала, зазнаюсь, стану безалаберным и безответственным. Мне приходилось строить пай-мальчика и учиться на отлично. Не для себя — чтобы маму не огорчить.

В младшей школе я куда чаще «бунтовал». Хотя каждый раз она отвечала одно и то же: «Это для твоего же блага. Я хочу, чтобы ты был счастлив». В те минуты из-за её железной оболочки и впрямь проскальзывала материнская забота, и тогда я ощущал вину. В итоге из смутного чувства долга я всегда поступаю, как она велит.

— Я отобрала несколько университетов, которые тебе по силам, — продолжила мама и положила на стол стопку бумаг: — Их брошюры. Прочтёшь потом.

Уже заказала материалы из вузов? Я бы плясал от радости, что она так много для меня старается… будь бездушной куклой без воли.

— Хорошо, посмотрю и выберу. — Я безропотно взял брошюры.

Мама удовлетворённо кивнула — прямо гора с плеч. Продолжу в таком же духе — и день закончится без нотаций. Жить с одной матерью точно на иголках сидеть.

Я не злюсь на маму: знаю, как трудится, чтобы прокормить семью, и не отрывается от работы даже дома, засиживаясь за ноутбуком допоздна. Порой она так и засыпает за обеденным столом перед включённым экраном, опустив лицо вниз; я накрываю её кардиганом — простудится ещё. И также мне известно, что мать суровым воспитанием проявляла свою любовь. Я всё понимаю. Правда, иногда это меня душит.

Мама искренне считала, что сделала мне добро, когда выкинула художественные принадлежности. Дескать, если не буду с головой погружаться в учёбу, стану «впустую» терять время на увлечения и таким образом лишусь будущего. Она убедила себя: провалюсь на экзаменах — окажусь изгоем общества, и работать мне за гроши до конца дней. По её мнению, нет иного пути, кроме как избавится от того, что «отвлекает».

Мы мыли посуду по очереди. Сегодня этим занималась мама, а я первым принимал ванну. Перед сном каждый занимался своими делами, мы редко сидели вместе и смотрели телевизор.

Пока лежал в кровати и ждал, когда сморит сон, я думал об отце. Очень высокий и добрый — ни разу не видел, как он сердился. Мать, наоборот, строгая, а в сравнении — вовсе тиран. Папа свободно владел английским языком и работал переводчиком. Детство он прожил в США — наверняка тогда и выучил его, как родной. В Америке же семья отца приняла христианство. Он тоже крещённый.

Папа не был набожным верующим и не молился перед едой — просто ходил в церковь на мессу по воскресеньям и оставлял пожертвования. Не знаю, насколько важную роль играла для него вера, но уверен, она помогала ему с работой. Ведь три четверти американцев — христиане, которые разделяли с ним одну мораль и этику.

Удивительно, что нерелигиозная мать вышла замуж за верующего. Пусть брак и просуществовал недолго, они поженились по любви. В Японии вера не запрещалась; мама разделяла эти взгляды. Единственное — резко возражала против того, чтобы папа брал меня с собой в церковь, и не хотела крестить.

Всю жизнь отец следовал за богом, а мать — за наукой. В медовый месяц они ещё старались принять друг друга, однако их хватило ненадолго.

Когда папы не было рядом, мама давала волю истинным чувствам.

«Он правда верит, что бог есть? — язвила она. — Вот ведь нелепица».

После развода отец съехал. Не теряя времени, мать выбросила всю эту религиозную «чепуху»: статуэтку Девы Марии, которую ему подарил один из прихожан, декоративного ангелочка, что папа привёз и-за границы. Сколько цветов, сколько украшений наполняло дом раньше — она выкинула всё. Квартира превратилась в мрачную пустую коробку, предназначенную лишь для еды и сна. И больше ничего.

Я тоже не назову себя религиозным. Никогда не верил, что бог существует. Взять хотя бы тот факт, что я думал покончить с собой безо всякого чувства вины. И христианство, и прочие конфессии строго осуждали суицид: якобы души самоубийц в загробной мире будут страдать. К тому же одна из основ христианства — убеждение, что человеческая жизнь принадлежит богу: убить себя — восстать против него. Кто-то даже утверждал, якобы так много японцев кончают с собой потому, что в них нет веры.

Будь я столь же религиозен, как отец, грызли бы меня муки совести? Правда ли жизнь принадлежит творцу?

А ведь что-то похожее говорила мама: «Я родила тебя. Жизнь подарила. Прояви хоть толику уважения», — именно такую плёнку она включала, когда снова противился ей.

Не помню, как родился, но хотя бы умереть я хочу по своей воле.

В школе началась перемена; я достал телефон и открыл мессенджер. Мы с Аой и Рё создали беседу, где принялись обсуждать наше приключение, что до сих пор казалось чем-то ненастоящим.

— Не думала, что призраки существуют, — написала Аой. — Теперь как-то страшно.

Она хорошо поладила с Аянэ, вот только сильнее стала пугаться потустороннего. Впрочем, девушка скорее боялась менее дружелюбных привидений, которые скрывались бы в тёмных коридорах.Рё же, напротив, будто прозрел:

— Мне теперь чихать на смерть. Спасибо Летнему призраку. А что ты, Томоя?

— Честно — не знаю, — ответил я. — Хотелось бы ещё поговорить с Аянэ, больше выяснить о мире после смерти. Хотя ей самой не много известно.

Сато Аянэ бесцельно бродила по земле призраком и не знала, куда уходят те, кто расстался с жизнью. Если допустить, что существуют мир живых и мир мёртвых, то она «застряла» между ними.

Разговор о Летнем призраке утих сам собой, и мы перешли на будничную болтовню. Аой все каникулы провела за играми, запершись в комнате. Рё готовился лечь в больницу и ежедневно принимал уйму лекарств.

— А что ты, Томоя? — полюбопытствовала Аой. — Чем сейчас занят?

— В школу хожу. Вся голова экзаменами забита.

Во время каникул школа давала курсы для желающих поступить на вышку. Мы штудировали учебники с утра до вечера.

— Зачем? — прямо спросил Рё. — Ты же с собой покончить собрался — какой толк?

Аой согласилась:

— Да! На твоём месте я бы всё бросила. Даже не прикоснулась бы к учёбе.

Они правы. Нет смысла готовиться к экзаменам, если не буду их сдавать.

— Займись, чем хочешь, — добавил Рё. — Не трать время.

— И не поспоришь, — смирился я.

Однако мне хотелось жить привычным образом до самого конца. Стану валять дурака, мать обязательно заметит — проблем потом не оберёшься. Я задумал играть для неё в отличника, пока не буду готов покончить с собой.

На форумах, на одном из которых мы и встретились, часто объявляли набор, чтобы вместе расстаться с жизнью. Как правило, это делали те, кто не решался в одиночку. Я, Аой и Рё никогда не обсуждали групповое самоубийство — хотели пойти на него в своё время и по-своему.

Рё перевёл тему:

— Когда думаете умереть? Я в конце года. Постараюсь не идти туда же, куда и вы.

— Почему бы не в один день? — спросила Аой.

— Я бы перенёс дату и сходил на ваши похороны.

— Погоди. Ты что, расписываешь планы наперёд вплоть до минуты? — опешила девушка.

— А вы нет?

— Я решу по погоде с утра. Выдастся ясный денёк — почему нет? Было бы приятно умереть под голубым небом.

Тут в аудиторию вошёл классный руководитель. Школьники отвлеклись от разговоров с друзьями, разошлись по местам, и опустилась тишина.

Я убрал смартфон в сумку. Раздали листы с задачами, и спустя пару секунд по бумаге заскрипели ручки.

Когда я вышел из школы, ещё стоял день. Мама написала, что придёт только в полночь. Я задумался, вернуться ли домой и выжать максимум из времени, пока один. В итоге решил съездить на заброшенный аэродром во второй раз. Я сходил в магазин, купил немного фейерверков, запрыгнул в автобус и поехал, наблюдая из окна, как он уносит меня прочь из города.Хотелось ещё раз поговорить с Летним призраком. Идея пришла ко мне внезапно, так что звать Аой и Рё не стал. Мы даже не знали, явится ли она одному и тому же человеку ещё раз. Может, наша встреча и вовсе чудо. Любопытство гнало меня вперёд.

Я высадился на остановке у самого края префектуры и пошёл по нагретой солнцем просёлочной дороге до холма. С его вершины открылся вид на ограждённое поле со взлётной полосой. Как в прошлый раз, я нашёл лазейку, пробрался сквозь высокую траву, выбрался на покрытый трещинами асфальт и занялся фейерверками.

Летний призрак показалась перед нами, когда мы сожгли все и остались лишь японские бенгальские огни сэнкоханаби. С другими не выйдет? Я решил проверить и начал с обычных фейерверков-факелов, которые сперва горели полминуты, а после выстреливали мощную струю ярко-розовых, зелёных и синих искр.

Солнце закатилась за горизонт, и заброшенный аэропорт погрузился в сумерки. Ослепительные столбы вспыхивали один за другим, пронзая густеющую ночь.Но Летний призрак не пришёл.

Тогда я поджёг сэнкоханаби. Порох вспыхнул мгновенно. Смесь из сульфида, карбоната и сульфата калия сплавилась в плотный горящий шарик на конце. Красный шарик мерцал, подобно биению жизни. Внутри него возникали газы, которые прорывались наружу бесчисленным количеством пузырьков. Именно они, вступая в контакт с кислородом, образуют светящиеся брызги, которые мы видим как искры.Крупицы света описывали дуги, а человеческий глаз улавливал их остаточное изображение. В полёте частички распадались, отчего искры напоминали сосновые ветки. Сэнкоханаби сверкал тепло и мягко — не так, как другие фейерверки.

Если остановить время и проследить каждый миг, то получим простые химические реакции, которые наука легко объяснит. И всё же люди находили в этом явлении некую красоту, нечто хрупкое и изменчивое, словно жизнь. Мерцание трогало сердца, погружало в тоску. Именно способность ощутить эту красоту и делало человека человеком. Вот и я пытался передать подобные чувства через картины, рисуя самые заурядные вещи; такие обыденные, но такие прекрасные.

Наконец искры заплясали с большей силой. Насекомые стихли, трава замерла. Краем глаза я заметил кое-кого. Человека.

Она стояла, будто плыла в ночи.Почему вообще Летний призрак появлялась лишь при фейерверках? В древности думали, что они успокаивали души умерших. Пускать салют популярно летом как раз из-за Обона — праздника поминовения усопших; якобы во время него на неделю в мир живых спускались души предков. Фейерверки же стали развитием окуриби — ритуала в конце Обона, на котором зажигали огонь, чтобы осветить духам дорогу обратно в рай. Все фестивали фейерверков в стране произошли от этого обычая.

Пожалуй, салют на заброшенном аэродроме играл для призраков ту же роль, только наоборот: маяком указывал путь в аэропорт, словно сигнальные огни вдоль взлётной полосы.

Сато Аянэ подошла, наклонилась передо мной и заглянула в огоньки:

— Красиво. Мне всегда нравились сэнкоханаби.

Я не слышал ни её шагов, ни шороха одежды. Девушка одновременно будто была и не была. Эфемерная, казалась, вот-вот исчезнет, подобно дымке.

Из капли на кончике бенгальского огня брызнули крупинки; они замерли вокруг шара, точно планеты вокруг солнца.

— Томоя.Рыжий свет очертил лицо Аянэ. Я посмотрел, как на неё ложится свет, и задумался: физические явления мира живых всё же затрагивают девушку? Или это я так её воспринимаю?

— Почему ты снова пришёл?

— Хочу кое-что спросить, — прохрипел я. Шёл на встречу с духом, готовился, и всё равно голос дрогнул.

Аянэ поправила пальцами волосы. Мелькнула белая шея.

— Надеюсь, ничего сложного.

— Я собираюсь покончить с собой. Как и те ребята, с которыми пришёл в первый раз.

— Так я и думала.

— Правда?

— По глазам читается: вы уже смирились. Та же Аой — веселилась, но в душе у неё мгла. А ещё меня не видят люди, у которых всё хорошо — от силы блеклую тень. Вы первые, кто не просто ясно видит, но и разговаривает со мной. Всё потому, что стоите на грани смерти.

— Я хочу узнать больше. Каково это — умирать? Было ли тяжело?

— Было страшно и мучительно. Не советую накладывать на себя руки. Так и так умрёшь рано или поздно.

— Мне просто жить уже одно мучение. Уж лучше умру, чем буду выносить это дальше.

— Почему же тебе больно?

— Сам не знаю. И почему мне не хочется жить?

Аянэ устало вздохнула:

— Вот оно — современное общество, которое вытягивает из детей всю тягу к жизни.

— Думаешь, общество виновато, что я хочу умереть?

— А кто же ещё? Если надо на кого перевести стрелки, то на него. Все так делают.

— Звучит, как отмазка, — прокомментировал я.

— Я призрак. Чего ещё ты от меня ожидал?

Мне оставалось только преклониться перед её способностью уверенно говорить о вещах, которые не знает.

— Что дальше, Аянэ? — поинтересовался я. — Разве ты не собираешься достичь нирваны?

— Нирваны? Что это? — глянула на меня девушка.

— Термин из буддизма. Раньше означал просветление, истинный внутренний покой, сегодня — попасть в рай. Мне кажется, ты не достигла нирваны, и поэтому осталась здесь.

— Как же много всяких странностей ты знаешь: заурядный старшеклассник о самом буддизме-то вряд ли слышал, — отметила Аянэ. — А сам как считаешь? Есть ли на свете рай? Я думаю нет. После смерти мы просто исчезаем.

— И это говорит та, кто не исчезла.

Что вообще у неё в голове?

— Напомню, Аянэ, что ты призрак.

Девушка озорно усмехнулась:

— Зануда ты, Томоя.

— Не зануда, а отличник.

— Отвлечёмся ненадолго. Как насчёт побыть привидением?

Аянэ оторвалась от искр, встала и легонько хлопнула меня по плечу. Я ожидал, что её рука пройдёт насквозь, — призрак, как-никак, — но нет, ощутился слабый толчок.

Отвлечёмся? Стать привидением?

Я в смятении гадал над словами девушки, когда вдруг словно оказался в полёте. Как ступеньку пропустил, спускаясь. Я попытался удержаться, чтобы не упасть, и обнаружил перед собой чей-то затылок. Не Аянэ — свой. Увидел себя с сэнкоханаби в руке.

Меня пробрала жуть, что чуть не поплохело, и я воскликнул:

— Ч-что ты сделала?!

— Вытащила душу из сосуда, — просто сказала Аянэ.

То есть тело всё-таки вместилище для души?

— Не вернёшь меня обратно?

— Позже.

Аянэ схватила меня за руку. Ладонь оказалась прохладной. Девушка стала куда отчётливей — оттого, что мои душу и тело разделили? Ещё и вес пропал, точно освободился от гравитации.

— Идём.

Аянэ побежала и потянула за собой. Не понимаю, зачем, но ноги сами понесли меня за ней. Мы оторвались от земли; не успел я удивиться, как уже летел, оставив тело на взлётной полосе.

Мы парили, устремившись к звёздам на небе. Ни одно дуновение ветра не коснулось лица.

— Смотри, — указала Аянэ куда-то вниз, всё держа меня за руку.

Я окинул взглядом землю. Заброшенный аэродром удалялся; под нами проносились пригородные кварталы и реки, а вдали мелькали городские огни. Мы находились на высоте не больше ста метров, и всё равно я содрогнулся в страхе.

— Как ты летаешь? — спросил я.

— Хочу — вот и лечу, — ответила Аянэ.

— Куда душа просится, туда и иду.

Аянэ тянула меня за собой, скользя по небу под серебряным светом луны. Она могла летать с какой угодно скоростью: никакая инерция не действовала. Да и я спокойно дышал и не закрывался от мощных порывов ветра. Я глазом моргнуть не успел, как вместо взлётной полосы под нами вырос деловой район. Я правда не сплю?

— Держись крепче, — скомандовала девушка.

Небоскрёб стремительно приблизился. Я решил, что сейчас врежемся, и уже сгруппировался… Однако мы пролетели сквозь стену, будто её не было вовсе, миновали коридоры и офисы, в которых ещё трудились люди, и вынырнули с другой стороны здания. Для призраков никакой физической преграды не существовало.

Аянэ посмотрела на меня торжествующе:

— Ну как тебе?

— В самый раз для шпионажа, — заключил я.

— Можно хоть в хранилища банков заглядывать. Правда, ни к чему не прикоснёмся и ничего не вынесем.

Всё-таки в мир живых вмешаться нельзя.

— Я могу прикасаться лишь к тем душам, что находятся в шаге от смерти, — объяснила девушка. — Твоё сердце очаровано смертью, вот я и утащила тебя с собой.

Она повисла в воздухе над станцией. Толпы прохожих неподвижно замерли на перекрёстке.

— Попробуй полететь сам, — предложила Аянэ.

— Что?

Девушка отпустила руку. Больше меня ничего не держало, и я устремился вниз. В глазах всё размылось, а земля приближалась до того быстро, что я закричал.

Я летел вдоль стены здания. Перед самым асфальтом в голове промелькнула мысль, что именно так я себе представлял падение с крыши.

Тем не менее тротуара я достиг, но не врезался в него — нырнул под землю, словно прыгнул в бассейн. Погружаясь всё глубже, я машинально боролся руками и ногами, как утопающий. Казалась даже, захлёбываюсь, хотя мне дышать не надо. Но я испугался и не знал, что делать.

К слову, под поверхностью и впрямь была мутная вода. Бетон и грязь перекрыли зрение, вот только я смотрел будто не глазами вовсе. Казалось, я ощущал, что находится под землёй: трубы, фундамент, переход к станции. Хотя особо далеко я не различал.

— Всё хорошо, Томоя. Не бойся, — донёсся сквозь толщу голос Аянэ.

Я дёргался и кричал, когда девушка потянула меня за руку. Полетела за мной?

Благодаря ей я выровнялся, и мы вместе вырвались из земли.

— Что это было?! — выкрикнул я.

— Хотела посмотреть, как ты визжишь, — улыбнулась Аянэ. — Чтобы весь из себя холодный собранный мальчик, да испугался? Внутри прям всё — ух! Понимаешь?

— Ни черта не понимаю.

— Прости-прости. Давай по-настоящему научу летать, не дуйся только.

Мы вновь взмыли в небо над городом. Девушка дала мне перевести дух, взяла за руки так, что мы парили лицом к лицу, и объяснила:

— Запомни: сейчас ты призрак, а на них гравитация не действует. Ты свободен и можешь перемещаться, куда пожелает душа — только ясно представь. Тогда и не упадёшь.

На сей раз она отпустила меня мягко. На мгновение я опустился и дрогнул, но тут же судорожно представил полёт и повис в воздухе.

— Я плыву! — обрадовался я.

— Видишь? Это не сложно.

Небольшая практика, и вот я уже свободно парил в небе. Как и сказала Аянэ, достаточно было подумать.

— Ты летишь, куда тянешься душой, — произнесла девушка в свете луны. — Куда тебе хочется? Только пожелай.

У окраины города раскинулся природный парк. На его территории и ютился художественный музей. Стоял поздний вечер, и музей уже закрыли, но для меня и Аянэ не было до этого дела. Мы проскользнули через стену прямо под носом сторожа и пробрались в здание.

Пустые коридоры, выключенный свет. Тут и там горели зелёные таблички запасных выходов, изредка попадались красные огоньки пожарной сигнализации. Мы могли легко парить по помещению, но почему-то шли пешком, медленно и почтительно, как и подобает посетителям музеев.

Я повернул за угол:

— Сюда. Здесь начинается маршрут.

— Так часто бываешь в музее? — полюбопытствовала Аянэ.

— Отец водил меня ребёнком.

Один сотрудник разделял с папой ту же веру, поэтому нас принимали здесь как родных. На экспозиции находилась икона Иисуса Христа, написанная в России, и картина маслом с изображением Благовещения, которую привезли из Европы. Порой отец останавливался и рассказывал запечатлённые сюжеты из Библии.

— Впервые в музее после закрытия, — поделился я. — Всегда мечтал попасть сюда, когда внутри никого, и любоваться картинами сколько захочу.

— Любишь рисовать? — спросила Аянэ. Она встала в ту же позу, что и статуя в середине коридора.

— Посещал худкружок в средних классах. Я с товарищами часто ходил сюда.

Залы утопали в темноте, однако, если постараться, можно разглядеть каждую деталь картины. К тому же теперь их можно было воспринимать немного иначе. Я рассматривал живопись так близко, что меня давно выдворила бы охрана, и даже больше — с «нулевого» расстояния, просунув голову в стену. Я видел все неровности полотна.

— Гляди, Томоя. Я дворянка, — донеслось из-за огромной картины с аристократкой в натуральную величину.

Аянэ высунулась там, где находилась голову женщины — словно выглянула из отверстия в доске, у которой фотографировались туристы. Поразительно — и как она додумалась таким образом применить свою бестелесность?

За болтовнёй мы дошли до любимой картины папы — «Благовещение». Полотно изображало эпизод из Евангелия, где ангел предстал перед Марией и сказал, что через непорочное зачатие она родит того, кто однажды поведёт людей.

— Честно говоря, не думала, что ты ходил в художку, — призналась Аянэ.

Я приподнял брови:

— С чего бы?

— Искусства же мир чувств и интуиции. Художники полагаются на эмоции ведь? Ты другой, у тебя всё пронизано логикой. Мы видимся второй раз, но у меня уже сложилось впечатление, что ты математик до мозга костей, а вместо картины у тебя чертёж.

— Вообще-то, когда рисуешь, надо следовать логике.

— Да ну? — изумилась девушка.

— И это касается не только рисования. Скульптура, музыка — всё что угодно. Если смотреть поверхностно, то искусство основано на чувствах, но копни глубже — обнаружишь целую науку.

— Например?

— Когда выбираешь палитру. Можно воспользоваться теорией цвета, и выбрать подходящую триаду: контрастную, аналоговую или аналогово-контрастную.

— Ну и скукота.

— Допустим, ты рисуешь подсолнухи. Какой цвет выбрала бы для фона?

— Такой, чтобы выделить их. Синий или зелёный.

— А вот Ван Гог в своих «Подсолнухах» выбрал жёлтый. Кстати, картину купила японская компания за 5,8 млрд йен.

— Жёлтые подсолнухи на жёлтом фоне?

— Глубоко, да?

На картине перед нами одежду Марии покрасили в алый и синий. Именно красное одеяние и синяя накидка символизировали Пресвятую Деву.

Такими цветами часто рисовали героев из американских комиксов. Некоторые считали, что это связано с флагом США. На самом же деле подобное сочетание вызывало ощущение чего-то запредельного.

Тут я вспомнил кое-что и добавил:

— Один из друзей из худкружка творил шедевры и безо всякой теории. Он просто верил в образы из головы.

— Ты же — его противоположность? — подытожила Аянэ.

— Наверное. Просто не был уверен в себе. Я досконально изучил теорию композиции и многое оттуда почерпнул. К примеру, линейкой измерял длину рук персонажей, чтобы те совпадали ростом.

— Как это?

— Если вытянуть руки в разные стороны, то рост человека совпадёт с расстоянием между кончиками пальцев. — Я раскинул руки. — Размах крыла, как ещё называют. Его запечатлел Леонардо да Винчи в «Пропорциях тела человека согласно Витрувию».

— Ты всегда держишь это в уме, когда рисуешь? И как мы перешли к анатомии?

— Просто маленький трюк, с которым выходят правильные пропорции — только и всего.

— А почему ты вообще занялся живописью?

— Папа и мама хвалили мои рисунки. Такое случалось редко.

Помню, как отец и мать ликовали, когда я занял призовое место в большом конкурсе. Они невероятно гордились мной, и мы весь день провели как одна дружная семья. Я был совсем ребёнком и так обрадовался, что решил рисовать дальше.

Я и Аянэ долго бродили по музею, разглядывали каждое полотно, и лишь потом выбрались наружу. Я ожидал, что на улице ветер обдаст меня ласковым дуновением, принесёт с собой запах листвы. Тем не менее ничего подобного. Жизнь призрака лишена вкусов.Мы снова взлетели в ночное небо, озарённое яркой луной. Пролетев мимо застывших в воздухе голубей, я и Аянэ поднялись на стальную радиовышку, что возвышалась над лесом, и сели бок о бок на одной из балок. Конечно, если бы сел как обычно, провалился бы вниз. Пришлось закрепить в голове мысль, что сажусь на перекладину.Аянэ окинула взглядом огни города вдали:

— Красиво. Словно кто-то звёзды разбросал на земле.

— Но ведь время остановилось, — возразил я. — Светодиодные и люминесцентные лампы мигают с неуловимой глазу скоростью — часть из них сейчас не горит.

— Просто наслаждайся видом.

Я мельком посмотрел на профиль девушки, её фарфоровую, лишённую жизни кожу, белеющую на фоне ночи. Я решился и спросил, что меня терзало уже давно:

— Почему ты покончила с собой?Аянэ расчесала пальцами волосы и вздохнула:

— Я не убивала себя.

— Значит, врут, что Летний призрак — самоубийца?

— Кто-то добавил деталь к истории, чтобы звучало интереснее, все и подхватили.

— Надо же. Я-то убедил себя, что мы родственные души и хотел спросить совета.

— Прости, но ничем не смогу помочь.

— Тогда странно, — продолжил я. — Почему ты по-прежнему числишься пропавшей без вести?

— Тело ещё не нашли, — небрежно бросила Аянэ, будто какую-то мелочь. — Дело в том, что меня убили.