Глава XIII

Онлайн чтение книги Капкан Mantrap
Глава XIII

Ни ночные страхи, ни назойливые воспоминания о руках и глазах Элверны, очевидно, не помешали ему заснуть — ибо точно известно, что он проснулся; причем проснулся в восемь утра, то есть, по местным понятиям, чуть ли не в полдень. В ленивой волне буйно резвилось солнце, блистали величавой красой тихие сосны, и Ральф, одурманенный сном, уже не знал, наяву он слышал вороватые шаги или они ему пригрезились.

«Все равно с вечера, так сказать, заступаю в караул», — дал он себе слово, но никакого удовольствия от этой перспективы не испытал.

Впрочем, зная, что в доме теперь двое мужчин на стратегически выгодных позициях, индейцы, возможно, не рискнут напасть. А может статься, это просто какой — нибудь пьянчужка брел домой. А может быть…

А в общем ерунда это все.

Так успокаивал себя Ральф, точно ребенок, который убежден, что по коридору уже крадется Слепой Призрак, а в двух шагах готовится к прыжку Таинственный Громила — но раз слышно, как внизу смеются папа и мама, значит, есть еще вполне реальный шанс, что все обойдется.

То было утро азартной рыбной ловли, но лишь после того, как состоялся торжественный и антивудберианский обряд вручения Ральфу калош и мокасинов из лавки Джо. А потом Джо, который сам приготовил и наскоро съел свой завтрак еще в шесть часов, заглянул полюбоваться, как Ральф поглощает кофе с оладьями. Джо снял и переглядывался с Элверной, и в мире не было ничего, кроме дружбы, и солнца, и добрых сердец.

Джо надо было посидеть над счетными книгами, но он отрядил с Ральфом Лоренса Джекфиша, основным ванятием которого было отплясывать с молодыми скво и валяться пьяным на солнышке, исполняя в промежутках обязанности матроса, погонщика, сторожа, садовника и охотника. Глаз у Лоренса был вороватый и плотоядный, зато рыбу он чуял на глубине двадцати футов. Возможно, если бы тут оказались бывшие проводники Ральфа — Джесси и Луи, — Лоренс начал бы изощряться в остроумии не менее убийственно, чем те двое в часы парусных походов. Но сейчас он молчал, хотя английским языком владел сносно, и Ральф, радуясь легкой десятифутовой лодке — после громоздкой грузовой байдарки управляться с такой просто забава, — скользил между островами, гордый своею ролью рулевого.

За островом Синий Нос он закинул удочку в золотистую, прозрачную глубь — и тотчас зажужжала катушка, изогнулось удилище: крючок тянула большая рыба. Он дал ей минут десять, чтобы клюнула как следует, и втащил на борт пятнадцатифунтовую озерную форель с серебристыми боками, усеянными алыми крапинками.

Не чуя под собою ног, явился он в двенадцать часов к обеду; забыты были крадущиеся в ночи индейцы и семейные раздоры; и Джо ахал над его форелью, точно во всех водах земли никто еще с сотворения мира не поймал рыбины, равной этой. Он во что бы то ни стало пожелал сфотографировать Ральфа с форелью в руках. (На этом снимке, который свято хранится по сей день, Ральф ухмыляется глуповато и счастливо, как молодая мамаша над новорожденным.)

Подавая обед — все ту же незадачливую форель, обваленную в кукурузной муке и зажаренную, — Элверна напевала себе под нос фальшиво, но мило; любая мелодия у нее почему-то звучала на мотив песенки «Что мне делать?», но ее щебетание навевало уют, подобно лягушачьим концертам в сумерках или стрекоту сверчка за печкой.

Чтобы такое существо способно было чувствовать себя несчастной страдалицей? Чтобы Джо был способен сурово обходиться с нею? Явный бред! Джо рассказывал фантастические истории про Папашу Бака: убедившись, что никому больше не под силу пить шотландскую крепкую с ним наравне, Па Бак, гласила легенда, приручил добродушного бурого медведя и при свете северного сияния просиживал с ним ночи напролет в обледенелой юрте, источая веселье, мудрость и спиртной дух.

В доме царил мир и согласие, и Ральф был на седьмом небе.

Еще не успели перемыть обеденную посуду, как уже пожаловали гости — два белых траппера, которые болтались в Мэнтрапе, пережидая летний сезон, а сейчас зашли познакомиться с новым человеком: Пит Реншу, смуглый и живой мужчина лет сорока, француз по происхождению, кругленький, поминутно закатывающийся визгливым смехом, и молодой англичанин (или, возможно, ирландец) Джордж Иган, чьи красноречивые недомолвки о своем прошлом наводили на мысль, что он покинул родину по причинам не слишком похвального свойства. Они принесли две кварты самогона: мощной, безотказной, убойного действия взрывчатки, бесцветной, как вода, и сокрушающей, как холера. Торжественно вручив бутыли Джо и небрежно пояснив, что стянули их у Бербери, вождя индейцев кри с озера Полуночного, когда тот упился до бесчувствия, они дали понять, что это их вклад в общий котел вечеринки, которая, как они искренне ждут и твердо рассчитывают, начнется с этой самой минуты и будет продолжаться по крайней мере до утра.

Хозяева сделали все, чтобы оправдать надежды гостей.

Ральф осушил стопку самогона, к счастью, разбавленного лимонадом, так что теперь он напоминал вкусом не купорос, а всего лишь бензин.

На любезное подношение трапперов Джо, как водится, ответил такой же любезностью: предложил им отведать настоящего шотландского виски. Его предложение было принято — и еще как! — а в три часа ввалился Папаша Бак с галлоном цветочного вина и тоже с идеями насчет вечеринки — и пошло веселье.

Разумеется, Элверна должна была расцеловать «дядюшку Па», и, разумеется, после этого она не могла не расцеловать Игана и Реншу, чтобы гости не подумали, что она оказывает кому-то предпочтение.

К пяти часам весть о происходящем неисповедимыми путями достигла Нелса Стромберга — помощника Макгэвити по «Компании Гудзонова Залива» — и агента «Братьев Ревийон» Бирмайера; но к пяти часам с Ральфа было достаточно. Он издавна привык считать, что для успешного ведения судебных дел рекомендуется пить не более пяти рюмок виски с содовой подряд.

— Давай-ка смоемся в лавку, — услышал он шепот Джо. — Устроим себе передышку.

Как сельский магазин, где в полумраке на полках пылятся сапоги минувших идиллических времен и патентованные лекарства, составленные по давно забытым рецептам, а воздух пропитан запахом сена и жевательного табака; как корабельная лавка, где торгуют фонарями для нактоуза, старинными рострами, просмоленными канатами и прочими экзотическими товарами, — так выглядело изнутри бревенчатое здание «Торговой Компании Истера». Содержалось оно аккуратно: Джо был такой же заботливый хозяин, как Элверна, а еще заботливее был его неулыбчивый помощник, метис-везлеянец, беззаветно преданный хозяину, но никогда не переступавший порог его дома, ибо там водились игральные карты и спиртные напитки.

Чисто выметенная, прибранная, лавка была все равно насквозь пронизана романтикой Севера. Здесь висели двубортные охотничьи полупальто: алые, зеленые, рыжие, ярко-синие; рубахи в полоску или клетку немыслимых и пламенных тонов; здесь были кожаные сапоги лесорубов на резиновом ходу; парки из шкур карибу, купленные у эскимосов, что приходят с товаром в Брочет на озеро Оленье; здесь были сети для ловли красной рыбы и смертоносные винтовки для охоты на лося; капканы для бобра, огромные капканы для медведя, волчий яд, ряды блестящих красных консервных банок: лосось, персиковый компот, джем. На одном конце прилавка красовались шляпы — воплощенная мечта какой-нибудь готтентотской модницы. Если бы взять розовую соломенную шляпку, обмазать клеем, вывалять сперва в разноцветных перьях, а потом — в медных бляшках и пряжках и наконец погрузить в ворох бархатных обрезков, выметенных из-под всех столов очень большой мастерской дамского платья, — получилась бы именно такая шляпа.

— Страх божий, да? — сказал Джо. — А скво их обожают. Ты бы здесь побыл в день выплаты договорных: каждая вторая спешит в лавку; купит, наденет — ситцевая юбка, шаль, а сверху шляпа-и выплывает на улицу.

В темном боковом чулане были сложены тугие кипы шкурок мездрой наружу — отвратительной, телесного цвета мездрой. Ральф был разочарован. Он представлял себе, что меха будут лежать лоснящимися грудами, словно во дворце мифического северного владыки. А эти кипы были столь же поэтичны, как связки березовой коры, только в десять раз тяжелен. Впрочем, он понимал, что, проделав долгий путь в Лондон, на лодках и волоком, в товарном вагоне и трюме парохода, они похорошеют вновь, мягко лягут на плечи женщин с Вандомской площади, блеснут в окне лимузина, с шорохом проносящегося сквозь окутанный туманом Мэйфэр.[27]Мэйфэр — фешенебельный квартал Лондона.

Джо провел его в свою контору, расположенную за лавкой, очень деловито обставленную; конторский стол светлого дуба и сосновые желтые ящики для бумаг могли бы вызвать у Ральфа нежелательные воспоминания о юридических конторах и работе, но этого не произошло. После нестройного гомона, бушевавшего вокруг Элверны, в этой прозаической обстановке было особенно покойно.

— Тебе этот кавардак ничего? Они народ славный, Ральф, — вздохнул Джо.

— Я знаю…

— Если бы понадобилось вытащить тебя из воды или нести на себе из лесу со сломанной ногой, даже рискуя собственной жизнью, ни один бы не задумался.

— Знаю.

— Ральф. Скажи, с какой стороны грянет беда?

— Ты о чем?

— То ли с Элверной случится что-то страшное, то ли со мной или с другим дуралеем — а нет, так со всеми тремя. Я точно знаю.

Точно знал это и Ральф — и при всем своем профессиональном уменье заговаривать зубы встревоженным клиентам не нашелся, что ответить.

Оба сидели, пригорюнясь. Было слышно, как в доме хрипит патефон и шаркают под звуки фокстрота тяжелые башмаки. «Пусти, Джордж! Отвяжись, тебе сказано!» — донесся визг Элверны.

Джо вздохнул.

Но вот послышались другие звуки: трах-трах-трах. Ружейные выстрелы.

— Кто бы это мог быть? — без особого интереса произнес Джо.

Они вышли через лавку на низенькое крыльцо и окинули взглядом озеро. Ральф различил вдали только лодку с неясной человеческой фигурой на корме. Но Джо тотчас воскликнул:

— Ну, теперь пойдет кутерьма! Кудрявый Эванс — полисмен нашего округа из Манитобской Полиции — душа парень, свой в доску.

Он бросился в контору, вернулся с револьвером и разрядил весь барабан в озеро. Тем временем загремели приветственные выстрелы у лавки Макгэвити, и у «Братьев Ревийон», и у индейских вигвамов, и Кудрявый Эванс подлетел к причалу Джо, встреченный поистине адмиральскими почестями.

Эванс был в полицейском мундире, в форменной шляпе с широкими полями, приколотыми с одного бока к тулье, как у австралийского кавалериста, — молодой крепыш с круто вьющимися желтыми волосами, большим добродушным ртом и неизменной усмешкой, особенно широкой в те минуты, когда он, крадучись, подбирался сквозь густой кустарник к бревенчатой хижине, в которой забаррикадировался какой-нибудь убийца.

Он взбежал на берег, пожал руку Джо, Ральфу, весело протараторил: «Пьянка, да? Мне можно? Рад познакомиться, Прескотт. Слышал, что вы здесь», — и устремился к дому, где его встретили в дверях поцелуями, на которые Элверна, по-видимому, никогда не скупилась.

— Откуда он мог узнать, что я здесь, — поразился Ральф. — Телеграфа нет…

— На Севере двух шагов не пройдешь, чтобы тебя не увидели, — сказал Джо. — Ты будешь думать, что… К примеру, ты совершил преступление. Ты уходишь и уверен, что спрятал концы в воду. А за твоей лодкой с берега наблюдает индеец, и он при первой возможности расскажет о тебе другому индейцу. Тут за всеми нами идет непрерывная слежка. Глушь? Безлюдье? Как бы не так! У каждого обгорелого пня — глаза и уши. Гляди — докажу. Кудрявый!

— Чего? — гаркнул Кудрявый, все еще увлеченно любезничая с Элверной в дверях коттеджа.

— Где сейчас этот тип Вудбери — белый, с которым Прескотт был раньше?

— Один чиппева с Реки Духов говорил, что Вудбери вчера вечером стоял биваком на реке Малый Мокасин. Курс держит на озеро Солферино.

Ральфа охватило такое чувство, будто из глубины зеленого и ласкового бора за ним со всех сторон следят исподтишка враждебные, недобрые глаза; припомнились сторожкие, потаенные шаги в ночи, и снова стало не по себе.

Ну, а потом, в вихре «лихой попойки» (как сказали бы Элверна, Кудрявый и Папаша Бак), тайные соглядатаи, а с ними и все тревоги вылетели у него из головы.

К шести часам — иными словами, к ужину — все, кроме Джо и Ральфа, изрядно захмелели. Элверна определенно не являла собою исключения, Эванс — тоже. Правда, ни та, ни другой не опрокинули в себя столько рюмок лютого зелья, как Па Бак, Иган и Реншу, но и они выпили достаточно, чтобы впасть в меланхолический экстаз, свойственный пьяницам романтического склада. Элверна и Кудрявый сосредоточенно кружились в вальсе по гостиной — круг, другой, третий — под пластинку «В три часа утра», пущенную так медленно, что она напоминала похоронный марш. Остальные сидели в кухне и, страстно убеждая друг друга неведомо в чем, грохали кулаками по столу и твердили: «Я тебе вот что скажу-понял? Нет, ты послушай, что я тебе скажу», — так и не в силах поведать миру ту неоценимую истину, которую им не терпелось высказать.

Джо, лениво откинувшись на спинку стула, не спеша потягивал слабенький виски с содовой и беседовал с Ральфом. Сквозь гам и сумятицу слова его долетали до Ральфа, как чайки сквозь туман, — застенчивые признания в любви к Северу и всему, что с ним связано.

— Уехать из здешних мест и устроиться на работу в городе — это мне нож острый, — вздохнул Джо. — А поторгуешь еще немного себе в убыток — очень даже может быть, что и придется.

В третий раз с тех пор, как они встретились, Ральф попытался под каким-нибудь предлогом заговорить о плате за свой пансион — и не смог. Он знал, что для Джо это было бы оскорбление не менее тяжкое, чем для старозаветного плантатора-южанина.

— Конечно, — говорил Джо, — можно бы снова сунуться в трапперы, если совсем прогорю. Да только теперь, как посидишь неделю-другую в снегах — так скрутит ревматизм. Но все же… Эх, Ральф, выбраться бы тебе со мной хоть на недельку, когда поеду зимой скупать меха!

Ральф слушал медлительную речь Джо, и перед его глазами вставала огромная белая неведомая земля. В бездонной тьме над темными бескрайними лесами — искристые мерцающие полосы северного сияния. Колючие звезды зимней ночи. Радость ослабевшего от голода скупщика мехов при виде желтых огоньков вдалеке, у скованной льдом, заснеженной реки. Яростное полуденное солнце, и под ним, точно алмазные россыпи, — замерзшая тундра.

— Поглядел бы своими глазами. Всегда обидно, когда вокруг красотища, а поделиться ею не с кем.

Элверну Джо, казалось, вовсе не замечал. Трудно было представить себе, чтобы от взгляда этого человека могла укрыться хоть самая малость, однако сейчас он невозмутимо продолжал рассказывать о медведях и лосях, об индейцах, доведенных до отчаяния голодом, а Элверна тем временем веселилась напропалую. Эванс, Стромберг, Иган, Реншу — все наперебой оспаривали честь танцевать с нею; а когда эти дюжие молодцы о чем-нибудь спорили, они начинали самым нелестным образом поминать родителей друг друга, причем так, что слышно было даже на острове Синий Нос.

Элверна нашла выход из положения: пустилась танцевать сразу с двумя, обхватив одного справа, другого слева, хихикая при каждом старательном тройственном пируэте и награждая обоих партнеров поцелуем, когда ее перехватывала вторая пара бравых кавалеров. А разбитый патефон заунывно выводил все одно и то же: «Я но-о-очь напролет танцева-аа-ала».

Было уже семь вечера, когда Джо деликатно напомнил:

— Не мешало бы собрать чего-нибудь поужинать — как скажешь?

Его слова вызвали бурную деятельность.

Элверна взобралась на стул и объявила во всеуслышание, что кормить их ужином не собирается. Готовить на такую ораву лоботрясов? Ни за что. Она будет танцевать с Кудрявым Эвансом. Грязную посуду возьмут на себя Джордж, Бирмайер и Неле; Папаша Бак будет за стряпуху, Пит Реншу — за официанта, а что касается нудного старья вроде Джо и Ральфа Прескотта — пускай их выметаются к дьяволу и не путаются под ногами — вот так. А она намерена танцевать с Кудрявым.

До трех часов утра-аа,

А ну — пошли, малыш!

— Молодчина девка, — смачно хохотнул Папаша Бак. — Эй, Пит! Докажем им, на что способны старики.

— Идет! — возликовал Пит Реншу. — Я буду официанточкой!

Кругленький, чуточку слащавый Реншу был отчаянный весельчак, первый траппер, первый кутила, первый любитель приударить за дамочками сомнительной репутации. Он подхватил на руки Элверну, стоявшую на стуле, — Элверна неистово отбивалась и визжала, — и завопил:

— Пойдем-ка, нарядишь меня по моде!

Он потащил ее из комнаты и немного спустя вернулся, кокетливо выступая в черном с красной вышивкой платье Элверны и белом фартуке в оборочках. На голове вместо наколки красовался носовой платок.

Папаша Бак меж тем занялся стряпней. Бобы с салом, копченая грудинка, печенье из порошка — более роскошного угощения для званого ужина Па Бак не мог себе представить. Надо сказать, что в походных условиях Папаша был повар хоть куда. В пургу, когда единственное топливо — охапка мха, а припасы — лишь мука да вода, Папаша умел сочинить превосходный хлеб. Однако в его земной, развеселой, буйной и добродушной душе был один изъян: в ней никак не приживались самые элементарные представления о чистоплотности. За каких-нибудь пять минут он превратил опрятную кухню Элверны в помойку.

Азартно поджаривая бекон, он сплюнул на пол и прогремел:

— Эй, Ральф, я еще тебе не рассказывал, как я уложил из лука чернохвостого оленя? — Он шваркнул сковороду на стол, и на блестящей красной клеенке остался грязный круглый след. А опорожнив жестянку с бобами, он преспокойно поддал ее ногой и отправил под плиту.

Тем не менее ужин имел успех у всей компании — не считая Бирмайера, который совсем было уснул, склонив голову на тарелку с бобами, и которого Джо вслед за этим бережно препроводил на веранду, где сн и принялся старательно выводить носом рулады на койке Ральфа.

Официантка Реншу в наколке и фартучке прислуживала, быть может, не слишком потешно, зато весьма шумно.

— Ох, Питер, — объявила Элверна, — ты сплошной восторг, — и, выскочив из-за стола, бросилась ему на шею.

Папашу за его кулинарные достижения она наградила поцелуем, и почтенный старец, судя по всему, должным образом оценил награду.

В разгар всех этих милых забав и проявлений сестринской любви Ральф исподтишка взглянул на Джо и увидел, как ему показалось, очень старого, очень усталого, почти раздавленного жизнью человека.

При всей своей бесшабашности Элверна любила, чтобы в хозяйстве был порядок; после ужина она пожелала во что бы то ни стало перемыть посуду, поставив Стромберга и Игана вытирать, и, игриво вытолкав Папашу курить во двор между коттеджем и лавкой, уничтожила следы его беспечной неряшливости. Ральф никогда не видел, чтобы кто-нибудь хозяйничал так весело и увлеченно. Засучив рукава матросской блузки, Элверна вынимала из радужной мыльной пены одну тарелку за другой, выкликая:

— Эй вы, горе-помощники — кто следующий?

— Разрешите, я помогу, — горячо вызвался Ральф.

— Нет, солнышко, — прожурчала она (Ральф в тот момент был уверен, что с тех пор, как не стало его матери, он ни у одной женщины не слыхал такого нежного голоса). — Вы сходите взгляните, как там мой бедный Джо. Вон он стоит с Па Баком, переваривает ужин. Последите, чтобы он у меня не заскучал, старый плут.

Ральф обсуждал с Джо и Папашей важный вопрос — поплывет или потонет лезвие безопасной бритвы, если бросить в воду, — а сам рвался в освещенную и шумную кухню и негодовал, что его записали в старики, причислили к тем, кто не в счет, кто бубнит в сторонке, покуривая, глядя, как танцует молодежь. Он услыхал ее голос: «Вон там, Неле, миленький, на верхней полке», и «Ну, постой! Погоди ми-ну-точку, Кудрявый, трудно, что ли? Сейчас только с этой проклятой посудой разделаемся, и иду танцевать».

Ральф весь вечер старался пить как можно меньше. При любом объективном исследовании этой истории будет, несомненно, установлено, что он всегда ненавидел пьянство точно так же, как вульгарные обороты речи, дьявола или парадные черные галстуки с белой каймой. Но Элверна во время ужина была неистово хлебосольной хозяйкой. Увидев пустую рюмку, она тотчас вскакивала, бросалась к полке над раковиной, где, как на стойке захолустного бара, были расставлены бутылки с самогоном и шотландским виски, — и наполняла рюмку с возгласом:

— Пей веселей, моя радость! Что ты как неживой?

По-видимому, Ральф хватил больше, чем собирался.

Он смутно сознавал, что над Озером Грез печально догорает пятно заката. Он сознавал, что Джо говорит тихим голосом несчастливого человека. Но видеть и слышать по-настоящему он не мог. Он ступал, как в тумане, слышал, точно в бреду, и только три вещи оставались четкими в его сознании: Джо Истер — лучший друг, какой у него был в жизни; жена Джо — существо для него особенное и священное; и — его неодолимо тянет туда, в дом, потанцевать с нею.

Когда Папаша, Джо и Ральф вернулись в дом, установив после длительных дебатов, что того типа, который обчистил в Монреале двух банковских курьеров, звать не Батлер, а Буллер и это стыд и позор, что какие-то личности позволяют себе грабить банковских курьеров, Элверна томно танцевала с Кудрявым Эвансом, а Джордж Иган, Пит Реншу и Неле Стромберг стояли и ждали своей очереди.

— Слушай, Джо, — обратился Стромберг к хозяину дома. — Говорят, у Эда Тюдора нынче танцы. Может, сходим всей компанией, как скажешь?

— Что ж, — сказал Джо. — Что ж, можно, — сказал Джо.

Перед уходом Элверна сменила матросскую блузку и полотняную юбку на васильковое кисейное платьице, и пока она переодевалась, значительная часть ее свиты, сгрудившись под дверью спальни, зычно предлагала ей свои услуги.

Джо усмехался — немного утомленно, как отметил Ральф.

Когда Элверна вышла из спальни, охорашиваясь, игриво убирая с висков непослушные пряди волос, посылая направо и налево кокетливые улыбки, Джо хрипло попросил:

— Знаете, братцы, если вы не против, я бы тут пока закруглился с моими книгами. Помощник, сдается, кое-что напутал, пока меня не было. А старшим вместо себя назначаю вам Ральфа.

Элверна молнией пролетела по комнате и повисла у него на шее.

— Ой, Джо, котик, как же я пойду без тебя? Подумай, что станут говорить миссис Мак, и преподобный, и все, кому только бы отравить людям радость!

Ральф проговорил без всякого энтузиазма:

— Остаться с тобой, Джо?

Он поймал знакомый взгляд — блекло-голубой и полный света — и прочел в нем мольбу. Многоопытный адвокат, привыкший подходить к людским невзгодам с бесстрастием игрока в домино, смешался, как мальчик. Он понял, что Джо слишком любит этих людей, чтобы вышвырнуть их вон, и слишком хорошо знает их, чтобы доверить им Элверну; слишком истерзан ее безумством, чтобы терпеть его дальше, и слишком горд, чтобы сознаться себе в том, что ему известно.

Ральф понял, что Джо полагается только на него. Заслуживает ли он такого доверия? Должен заслужить!

С тяжелым сердцем он кивнул Джо и важно выступил во главе шумной процессии, которая потянулась цепочкой по лесной тропе на танцы к Эду Тюдору. И всю дорогу прислушивался, как Элверна у него за спиною распевает с Кудрявым Эвансом «Чай на двоих», и ловил себя на том, что думает только о ней.

«Такой молодец — старается чем-то заполнить себе жизнь в этой глухомани… — И одернул себя:-Ладно, брось! Выкинь ее из головы!»


Читать далее

Глава XIII

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть