Онлайн чтение книги Милый Эп[Книжное изд.]
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Тетя Катя и дядя Ваня пришли в тот момент, когда мы, покончив с картошкой, выкарабкивались из подполья. Тетя Катя охнула, всплеснула руками и, суетясь, заприговаривала, что ой да кто же это у нас, да сколько помощников, да сейчас она рыбы нажарит — как чуяла, полную сумку с аванса купила. Смял и дядя Ваня, мужичок кожа да кости. Авга познакомил хозяев с Валей. Дядя Ваня, под заметным хмельком, чмокнул ее в щеку, а тетя Катя долго не выпускала Валину руку, все повторяя, что очень-очень радехонька, что кто-кто, а девчата не заглядывали к ним, почитай, с прошлого года, когда Петьку в армию проводили, что Август все робеет и что дай бог делу наладиться.

Или Авга когда-то нажужжал своим родным обо мне что-то хорошее чересчур, или еще по какой причине, но относились ко мне в этом доме чересчур хорошо, так что даже неловко порой бывало, точно меня, как Хлестакова, принимали тут не за того и точно ошибка эта вот-вот разоблачится.

Валя заняла рукомойник в углу кухни, а мы с Ав-гой, налив из кадки полведра, вышли сполоснуться на крыльцо. Шулин напился через край и, отдуваясь, сказал:

— Валя, значит? Снегирева?.. Хорошенькая птичка! Я ее где-то видел, кажется. — Авга коротко хохотнул и дернул подбородком, — Тетя Катя шумнула посудой, а сама потихоньку спрашивает, мол, чья девчонка-то? Я кивнул на тебя. Она — так и думала, говорит. Где, говорит, тебе такую заиметь! Ох, уж эти кумушки! — Он плеснул мне на руки. — А я-то думал — все, ты с той Ленкой закрутишь, у Садовкиных-то!

— Тише, балда!

— Молчу, как рыба об лед! — прошептал Авга. — А чего ж ты сиротой прикидывался?

— Да мы всего пять дней знакомы.

— А-а!.. Славная Снегириха!

— Чш-ш! Дай-ка! — Я весь ковш ухнул Авге за шиворот, но он, черт, только блаженно закряхтел.

На печи уже кипела в двух сковородках камбала. Валя, переодетая, сидела в горнице за круглым столом, который едва помещался между кроватью, диваном и шифоньером. На белой свежей скатерти, с еще не расправившимися сгибами, стояла колбаса, соленые огурцы и холодная картошка в мундире. Тетя Катя принесла какую-то темную, с тряпичной пробкой бутылку, при виде которой у дяди Вани дернулся кадык, вытерла ее передником, спросила, не попробует ли кто из нас самогоночки, и, убедившись, довольная, что никто, налила две стопки. Счастливо глянув на нашу троицу и сказав «ну», хозяева выпили. Тетя Катя выпила легко и празднично, а дядя Ваня как сморщился после глотка, так с минуту не мог расправить лицо и вдохнуть. Потом зажевал огурцом и прошамкал:

— Меня вот что интересует. Вот вы друзья нашего Августа, и вот вы мне скажите начистоту: дотянет он десятилетку или нет?.. Только в глаза глядите!

— Дотяну-у! — уверил Авга.

— Не у тебя спрашиваю! — отрезал дядя Ваня, — Ты, я знаю, наплетешь сейчас семь верст до небес и все лесом. Болтун в отца! А я вот хочу умных людей послушать!

— Не только дотянет, дядя Ваня, но и закончит вполне прилично, — серьезно ответил я.

— Прилично? Ать ты, и вам успел напылить! — разочарованно сказал дядя Ваня, махнув рукой.

— А вы сомневаетесь? — спросила Валя.

— И очень даже, дочка!

— А почему? — спросил я.

— Да кто когда из Шулиных кончал десять классов, кто?.. Я с Захаром — нет, тетя Тая — нет, тетя Маша— нет. Ну, нас-то с Захаром, положим, война подкузьмила. Возьмем молодых! Твои братья Венка и Витька — нет, мой Петька — нет, теги Тайны обе дурехи стрелочницы, тети Машин Семка еще не подрос, но и гак видно— оболтус. Ну, никого! Бог не дал!

— Вот с меня и начнется, — сказал Авга.

— Эк, начинатель! Петр Первый!

— Август Первый, дядя Ваня! — поправил Шулин.

— Ага, вот дядьку поддеть ты мастак!

— Нет, правда, дядя Ваня, вот увидишь, как за мной из Лебяжьего болота косяк грамотных Шулиных вылетит! — примирительно-добродушно воскликнул Авга. — Ты у меня еще значок пощупаешь, когда я после института прикачу к тебе инженером-геологом! Ты мне еще бутылочку за это поставишь!

— Геолог! — усмехнулся дядя Ваня, оставшись, кажется, довольным речыо племянника. — Какой ты геолог, когда я тебя уже десять раз прошу накопать у Гусннки червей, а ты…

— Я тебе трижды накапывал! И они протухали! Даже сейчас вон тухлые под крыльцом стоят!

Я чувствовал, что тетя Катя вот-вот вмешается в разговор, не потому, что не о том говорят, а потому, что обходятся без нее. И она вмешалась: — Постыдились бы людей, споруны! Да и мне ваша ерунда надоела. Молчи, старый! Как выпьешь, так начинаешь. Какое наше дело! Кончит — хорошо, нет — работать пойдет! Наше дело вот — накормить да обстирать!

— Работать — другой оборот! — оживился дядя Ваня, потянулся было к темной бутылке, но тетя Катя на лету отвела его руку, и он опять куснул огурец. — Вот я говорю Августу: не майся, говорю, а иди в рабочий класс! К нам! И будешь хозяином жизни! А инженер что, он у нас на побегушках. Ему скажешь: вот тут в чертеже ошибка, он побледнеет — и бежать!

Я заметил:

— Странно получается, дядя Ваня. Получается, что хозяином стать проще, чем слугой.

— Как то есть? — не понял дядя Ваня.

— Ну, вы говорите: бросай школу, иди на завод и будешь хозяином. Так?

— Так.

— А чтобы стать инженером, то есть слугой, по-вашсму, нужно закончить школу — раз, институт — два, а потом еще всю жизнь подучиваться — три. Вот и выходит, что хозяином стать проще, чем слугой.

— Погодите-погодите, вы меня не путайте!

— Сам ты, старый, запутался! А вы, ребята, не слушайте пустомелю! Какой он рабочий, прости господи? Какой хозяин? Горе луковое! Умеет гвозди бить— и на том спасибо! Рвался, правда, лет двадцать назад, в настоящие рабочие, переживал, бегал, читал что-то, а потом все выдуло.

— Ну-ну, мать! — придержал дядя Ваня.

— Что ну-ну-то?.. Теперь, Август прав, тебя и на рыбалку не вытуришь, хоть и река под боком. Вон старик Перышкин два раза на дню бегает, и каждый раз — по ведру!

— Старик Перышкин бездельник, а я…

— Молчи уж, якало! От твоего я одни подметки остались, а все якаешь!.. А вы, ребятки, учитесь, накачивайте головы! Голова, она никому не мешает, ни рабочему, ни инженеру. Голова — сама по себе ценность. С ней хоть куда!

— Ты, мать, не сталкивай поколения!

А ты, поколение, ешь лучше! Нечего один огурец мусолить, итак гремишь костями! — выговорила тетя Катя и придвинула дяде Ване колбасу. — И вы ешьте, ребятки!

Воспользовавшись затишьем, я сказал, что и у нас есть к ним важный разговор. Они со смешным вниманием подобрались как-то, и я пояснил дело с анкетами.

— Исполним! — твердо сказала тетя Катя. — Для вас-то, господи, что угодно исполним!

— Можете даже фамилию свою не подписывать, если какая неловкость покажется, — заметил я.

— Нет, зачем же? Все подпишем, как надо, по-людски! Чего нам прятаться? Подпишем, не беспокойтесь!

— Хоть сейчас! — поддержал дядя Ваня. — Можем не только анкету, а целую программу! Что там анкета! Мы с нашим Петькой такой опыт пережили, что академия не придумает!.. Ведь и курить стал, паршивец, и в бутылку заглядывать, и школу бросил, сукин сын, но все равно мы его воспитали! Сделали человека для армии! Вот и Августа воспитываем как родного! Э-э, опыта у нас хоть отбавляй! И можем все прописать!..

Монолог дядя Вани прервала потребность выпить, наконец, вторую. Затем появилась рыба, под которую сам бог велел принять, а затем опьяневший дядя Ваня забыл, о чем шла речь. Несколько раз некстати включившись в нашу беседу, он махнул рукой, сказал, что лучше посмотреть телевизор, повалился с табуретки на кровать и мигом захрапел.

— Авга, — шепнул я, — всю анкету просмотрел?

— Всю!

— Много затруднений?

— Если нужно, как ты говоришь, именно мое мнение, то никаких. Свое-то мнение у меня есть.

— Ох, и жук!

— Нет, я просто тугодум. Мне нужно, как это там, в физике-то, инерцию набрать. А наберу — держись только. Маховик у меня здоровый! — весело пояснил Шулин.

Спохватившись, что вечереет, мы поднялись. Прощаясь, устало разморенная тетя Катя просила извинить ее старика и почаще заглядывать к ним. Мы пообещали. Шулин проводил нас за ворота и. кивнув на свой дом. сказал:

— Видали?.. Вот такой парламент каждую пятницу, Считает свою жизиь меркой и заманивает. Хорошо, хоть злости в нем нет, как в бате, а то бы я покрякал. И тете Кате спасибо, понимает. Э-э, пустяк! Смотри-ка, — кивнул он на воспаленно-красный закат. — Скоро первая гроза ухнет. Надо искупаться в ней — весь год будет везучим!

Низко летали стрижи, в овраге уже темнело, и от Гусинки сильно тянуло теплой, влажной затхлостью. Дальние домики казались улитками, выползающими из первобытной сырости. Малиновое солнце, полное безлюдье, овражный мрак, тошноватый запах нечистой кухни и воображаемые существа — все это навеяло мне мысль, что тут началась не только жизнь города, но и жизнь вообще, что эта жизнь еще в самой зачатке и что на дне лога, в тине, барахтаются пресмыкающиеся, а мы — пока не люди, а неизвестно кто, какие-то приматы, которым расти и расти до человека. И наше возвращение домой было как бы успокоенной эволюцией, полетом из мезозоя. И было приятно подниматься вверх и шаг за шагом становиться человеком.

В нашем мире было светлей и радостней — бегали машины, гуляли люди, высились новые дома, а над ними, над церковью и цирком кружили голуби, старательно перемешивая сгущающийся вечер и не давая ему отстояться.

— Август мне понравился, — тихо сказала Валя. — Это он хорошо заметил, что по правде бывает грубее.

— Ты о чем?

— Вообще о жизни.

— Да, Шулину, конечно, трудно, но он настырный, идет напролом, как лось. У него впереди большое, не промажет! — сказал я, поймал Валину руку и закачал ее.

Некоторое время мы опять молчали, потом Валя, остановив наши руки, вдруг спросила:

— Эп, а ту Раю ты откуда знаешь?

— Какую?

— Сестру Августа.

— А-а, был у них зимой.

— Она тебе нравится?

— Забавная.

— А сколько ей лет?

— В третьем классе.

— Всего лишь? — удивилась Валя. — А какое жуткое письмо!.. Я только раз помню отца пьяным, и то это было очень давно, еще до маминой смерти.

Я вздрогнул и спросил:

— А отец жив?

— Да, но он живет не снами. Мы со Светой отпустили его к той женщине, которая любила его еще с института. У них уже свой ребенок, но папа бывает у нас. Он инженер, как и твой отец, только проектировщик. — Валя было взгрустнула, но оживилась опять. — Эп, а ты кем хочешь стать?

Я мигом воскресил перепалку за столом и решающие слова тети Кати. Проще тех слов и мудрее я ни от кого не слышал. Все было вокруг да около, а тут — сразу в десятку. Вот тебе и тетя Катя, кассирша с вокзала! Побольше бы нам таких тетей Кать. И я радостно ответил!

— Хочу стать с головой!

— А-а, — понимающе протянула Валя. — Эп, а есть у тебя мечта не головная, а для души?

— Есть! — ответил я и оглядел угасающее небо. — Хочу, чтобы над церковью галки летали!

— Поп ты, больше никто! — сердито дернув плечами, сказала Валя. Уж очень, видно, мои слова разошлись с ее мыслями. — Свидание — у церкви, мечты — о церкви! Фу!..

Я рассмеялся, но туг же грустно рассудил:

— А что делать? У тебя — парк, у Шулина — Лебяжье болото, а у меня — церковь. Детство не выбирает географию.

Серьезно глянув на меня, Валя расцепила наши пальцы и двинулась по синусоиде, то отдаляясь, то приближаясь, а я, размышляя, топал прямехонько, как по оси абсцисс.

— Эп, а вот скажи: то, что мы с тобой вместе — это маленькое или большое? — внезапно спросила Валя, приблизившись ко мне и более уже не отдаляясь.

По моим плечам пробежали мурашки, и я ответил:

— Для меня — большое.

— Для меня — тоже. Поцелуй меня! — шепнула она. Я оглянулся, нет ли кого поблизости, и Валя сразу нахмурилась. — Бояка ты, Эп! Тебе бы только темные коридоры!

— Вовсе нет, — смущенно возразил я.

Валя свернула к церковной ограде. Там, под вечерним навесом тополиных веток, я настиг ее, осторожно прижал к святому забору и поцеловал трижды — по-христиански.