Онлайн чтение книги На берегах Ярыни
9

Вечером Аграфенина дня Бородавка была спокойна. Муж ушел в лесной обход в сопровождении медведя, а Бурому Мишке строго было приказано всюду сопровождать хозяина; если же тот его будет гнать — неотступно следить за ним издали.

Уже темнело, когда сидевшая на поваленном дереве, возле берлоги, и размечтавшаяся о том, как было бы приятно быть окруженной кучею лохматых и резвых детей, Лешачиха услышала вдали чьи-то нерешительные и робкие шаги. Она навострила свои звериные уши. Кто-то бродил в лесной чаще на почтительном расстоянии вкруг ее логова, словно не осмеливаясь подойти.

"Неужели это рыжебородый сосед проведал, что моего дома нет, и привалил? Как с ним быть? Пустишь его — сама потом не рада останешься… Это не медведь, что говорить не умеет… Хвастаться станет… Я его знаю… Чуть что, по всей округе разболтает… А все-таки посмотреть надо…"

— Эй, кто там есть? — зычным и грозным голосом рявкнула Лешачиха. — Выходи!

В ответ хрустнул тихо раза два хворост, и перед Бородавкой предстал с виноватым видом и понуренной, распухшею от пчелиных укусов мордой медведь.

— А где Лесовик? — грозно спросила своего любимого медведя хозяйка.

Медведь только вздохнул в ответ и еще ниже опустил повинную голову.

Но во вздохе его приплюснутый чуткий нос Лешачихи уловил запах меда. Внимательнее присмотревшись к Мишке, Бородавка догадалась, в чем дело.

— Дохни-ка на меня, — приказала лохматая красавица почти шипящим от подавленной ярости голосом…

Медведь поднял распухший нос и виновато, глядя блестящими темными глазками, послушно дохнул обычным своим горячим смрадным дыханием, к которому, однако, явственно примешивалось благоухание меда.

— А это что?! А это?! — спрашивала Лешачиха, вытаскивая у своего любимца из шерсти на морде запутавшихся там и раздавленных пчел.

"Пощади", — казалось, хотел вымолвить виновато пыхтевший медведь.

Но крепкие, как железо, лапы Бородавки в тот же миг больно стиснули ему шею.

Машка, хорошо зная, что ему не вырваться, покорно прижался к земле, у запачканных, первоначальным цветом своим ольховую кору напоминающих, хозяйкиных ног.

Отведя несколько душу в побоях, Лешачиха выпустила из рук шею медведя.

— Где ж он теперь? — послышался вновь ее вопрос. И опять Мишка виновато понурил морду, из чего госпожа заключила, что хитрому супругу ее удалось скрыться от своего мохнатого соглядатая.

В голове гневной Лешачихи мгновенно созрело решение.

— Идем на болото! — резким, сердитым голосом приказала она.

Она так быстро помчалась, ловко мелькая меж валежника, пней, кустов и деревьев, что Бурый Мишка не раз принужден был переходить с рыси на скок, чтобы поспеть за своей госпожой.

По мере приближения к болоту почва становилась все влажнее, сосны все ниже, а затем и вовсе заменились ивняком и олешником; появились кочки; из-под ног стала брызгать, орошая шерсть, темная ржавчина…

Ревнивым оком осмотрела Лешачиха тот участок болота, который примыкал к их владениям. Супруга ее не видно ни в одном из укромных местечек, где можно было бы спрятаться. Из трясинного пространства, по которому нельзя было идти, не проваливаясь, даже медведю, доносились смех и пенье болотниц, сопровождаемые визгом и рукоплесканиями бесов.

"А что, если злодей мой забежал с другой стороны и оттуда глазеет на этих голых бесстыдниц?" — мелькнуло в голове у ревнивой Лешачихи, и она пустилась бежать вправо, вдоль края трясины, у которой сходились владения нескольких лесных мохнатых хозяев.

Колыхая верхушки кустов и высокой болотной травы, стремительно мчалась она, внимательно глядя в то же время сама и приказывая смотреть в оба медведю.

Однако мало-помалу Лешачиха сообразила, что отыскать супруга ей удастся лишь при более тщательном осмотре окраин трясины.

Она замедлила шаг, жадно ловя в широко раздутые ноздри безобразного лица запахи леса, а порой даже, как лисица, припадая к траве, и стала не так уже торопливо обегать заросли кустов, кочки и пни, где, по ее мнению, мог, притаившись, караулить болотниц Лесовик.

Бородавка была уже на той стороне окруженного топью озерка, в чужой и незнакомой ей части леса. Визг и смех из трясин доносились все громче и явственней. Медведь неуверенно бежал в качестве разведчика впереди. Вот он остановился и, полуобернувшись, поглядел сперва на хозяйку, потом на кусты ивняка, мысом заходившие в трясину. Там, несомненно, было нечто, на что следовало обратить внимание. Медведь, с приподнятого нерешительно передней лапой, стоял неподвижно. С бьющимся сердцем стала красться Лешачиха к этом кустам, то и дело останавливаясь, осторожно раздвигая ветви, вся обратившись в зренье и слух.

Шагов через тридцать Бородавка внезапно замерла, боясь пошевелиться. Впереди кто-то протяжно, чуть-чуть сопя носом, дышал. Зоркий глаз Лешачихи разглядел наконец растянувшееся меж мшистых кочек длинное, темное, мохнатое тело с приподнятою несколько рогатого головою… Сомнений быть не могло. Зеленый Козел, забыв о супружеском долге, предосудительно проводил время, любуясь на болотных красавиц…

Невзвидев света и не помня себя от гнева и жажды мести, одним внезапным огромным скачком очутилась оскорбленная супруга на волосатой спине у лежащего и первым долгом ткнула его мордой в болотную жидкую грязь. Лежащий под нею Леший забарахтался и, сделав усилие, приподнялся наконец на четвереньки, успев при этом не без труда вытащить из болота свою голову. Тут только заметила Бородавка, что рога на этой голове как будто другие, чем у Зеленого Козла, а когда придавленный ею противник полуобернул своё облепленное грязью и тиной испуганно-злое лицо, она поняла, что ошиблась и наскочила на кого-то другого. Лицо было не козлиного вида, как у ее мужа, но скорее напоминало баранье, борода же не серо-зеленого цвета, а черно-бурая, с проседью…

С визгом стыда и досады выпустила Лешачиха рога и шею рычавшего и щёлкавшего под нею зубами незнакомца и ударилась бежать. Понявший, в чем дело, медведь быстро присоединился к ней и скакал впереди, как бы показывая дорогу. С ревом обиды и мести гнался за ними, с перепачканною, страшною мордой, разъяренный Лесовик. От грозного вопля его осыпалась с сосен хвоя, а березы с ольхами дрожали не хуже осины.

Ни спасавшаяся бегством, ни гнавшийся за нею не уступали друг другу в быстроте. Несмотря на долгое сравнительно время, расстояние между бегущими почти не сокращалось. Они миновали владения Бараньей Морды (так звали обиженного черно-буробородого) и мчались уже по лесу, принадлежащему соседу Лешачихина мужа — Рыжей Бороде. Тот как раз в это время совершал обычный обход свой в окрестностях Черного Оврага. Лешачиха с медведем, спасаясь от своего преследователя, добрались наконец до густого орешника, покры вавшего окраины этого оврага, и кинулись там в разные стороны. По свойственной женщинам хитрости, Бородавка притаилась неподалеку, а Баранья Морда продолжал гнаться за ломавшим кусты и сучья косолапым топтыгой. Мишка проскользнул неподалеку от удивленного, застывшего в ожидании с дубиной в руках рыжебородого, а увлекшийся погоней Баранья Морда угодил как раз на последнего и с разбегу чуть было не сбил его с ног. Рыжая Борода даже крякнул от негодования, увидев, что сосед, в нарушение всех правил-обычаев, охотится у него, как у себя дома.

— Стой! — рявкнул он гневно, свистя над головою дубиной. — Ты зачем моих медведей ловишь?! Проигрался, верно, кому-нибудь, да из чужого леса зверем платить хочешь?!

— Очень мне нужно твое зверье! За женой твоей гнался! — последовал ответ.

— За женой?!. Никогда я на медведихе женат не был! Нечего врать-то! Пошел вон из моего леса!

— А, так ты за нее, гадину, еще заступаешься! — заревел Баранья Морда и, выдернув из земли довольно большую рябину, тряхнул ею в бешенстве над головою рыжебородого, так что запорошил ему землею глаза.

Зарычав от злобы, кинулся Рыжая Борода на противника. Дубина застучала о рябину, а то и другое по головам и плечам расходившихся лесовиков. Баранья Морда поносил в то же время жену рыжебородого, а последний ругал брага своего лгуном и грабителем. Поломав оружие, лешие вцепились друг в друга лапами и в исступленной схватке катались по земле, громко вопя и больно кусая друг друга…

Лешачиха тем временем была уже возле своего пустого жилища. Зеленый Козел туда, видимо, не возвращался. Уставший несколько от долгого бега медведь лежал, высунув язык, недалеко от хозяйской берлоги и умильным взором маленьких глаз глядел на Бородавку.

Однако та не пожелала вознаграждать Бурого Мишку за его преданность и, оправившись немного от перенесенного смущения, решила всю свою досаду выместить на первоначальном виновнике всех испытанных ею волнений, страха и поспешного бегства. Поплатиться за все должен был только один Зеленый Козел.

— Мишка, идем! — воскликнула Лешачиха, подымаясь с земли после недолгого отдыха. — Если не у болота, так где-нибудь возле реки отыщем негодника. Узнает он, как покидать верных и преданных жен!

Без особого, впрочем, воодушевления медведь тоже стал на ноги и послушно отправился за своей госпожой на поиски загулявшего хозяина.

Углубившись в лес, они пошли сначала по направлению к Круглой Поляне, куда, как хорошо было известно Лешачихе, испокон века собираются в Иванову ночь древяницы и русалки. Оттуда, еще издали, долетал до путников шум вроде протяжного крика филина-пугача, сопровождаемый не то хлопаньем крыльев, не то русалочьими ударами в ладоши.

Думая верней выследить мужа, Бородавка велела медведю подойти к поляне с одной стороны, а сама стала подбираться с другой. Оба они разошлись.

Бурый Мишка, выходя на поляну, наткнулся у самой опушки на молодую деревенскую ведьму Аниску, сидевшую на земле, среди очерченного ножом волшебного круга, в ожидании расцвета папоротника. Не зная, обойти ли стороною или подмять под себя, вероятно не за добрым делом пришедшее ночью в лес человеческое существо, медведь в нерешительности замедлил шаги…

Аниска в это время подумывала уже было о том, чтобы уходить, как вдруг вблизи от нее послышался шорох.

Молодая ведьма взглянула в ту сторону и обомлела от страха.

В пяти-шести шагах от нее был большой бурый медведь, уставивший на ведьму пристально свои черные глазки. Он стоял неподвижно и сердито урчал.

Если бы это была нечистая сила, Аниска бы не беспокоилась. Обведенная вкруг черта, острие ножа, которого так не любит ночная нечисть, и десятка полтора заклинаний достаточно должны были ее защитить от всякого рода страхов и призраков. Но медведь… Медведь совсем другое. Обводной черты он попросту не заметит, нож — очень плохая от него оборона, а заговора от медведя Аниска как раз не могла припомнить.

Мишка же продолжал ворчать и придвинулся к ней еще шага на два. Еще немного, и он подомнет ведунью под себя…

В это мгновение в голове у Аниски мелькнула счастливая мысль — прибегнуть к старинному спасительному средству женщин, встречающих медведя в лесу, средству, рассчитанному на стыдливость нелюдимого зверя. И ведьма немедленно прибегнула к этому способу. Увидя блеснувший под лунными лучами белый живот поднявшейся перед ним во весь рост свой женщины, медведь попятился от неожиданности и сел в нескольких шагах от Аниски… Слышно было лишь, как шелестит где-то неподалеку трава да стучат Анискины зубы.

Неизвестно, чем бы окончилось дело, если бы со стороны реки не донесся в это время оглушительный крик, перешедший скоро в вопли отчаянья. Почти в то же мгновение неподалеку от Аниски рявкнул громко голос Лешачихи:

— Вот он где, бездельник! Мишка, сюда! Чего ты там расселся?! Бежим!

Повинуясь этому хриплому, гневному, не по-человечески звучащему голосу, Бурый Мишка вскочил на четвереньки и помчался на зов госпожи…

Аниска была спасена.

Издали заслышав нежное заунывное пение русалочьих голосов, прерываемое порою звонким серебряным смехом и плеском ладоней водных красавиц, Зеленый Козел очень обрадовался. Ему представилось уже, как он, подкравшись к полубесплотному хороводу, высмотрит из-за кустов ту, что покажется ему наименее воздушной, выскочит затем на поляну, облапит свою добычу и уволочет ее в лес. Мысль об этом настолько пленила Лесовика, что он не мог удержаться от радостного смеха. Со смехом же своим Зеленый Козел никогда не мог совладать и, раз захохотав, долго не мог остановиться.

Услыхав его хохот, а вслед за тем и трещавшие по хворосту торопливые шаги, чуткие русалки переполошились и, прекратив пение, бросились бежать.

Леший кинулся их ловить, но водные девы оказались проворнее. Одна за другою выскакивали они на опушку, торопливо бежали к реке и прятались там в прибрежных кустах…

Потерпев неудачу, Зеленый Козел довольно долго бродил по темному лесу, в тщетной надежде услышать, не зазвенит ли где-нибудь вновь манящее пение русалок. Слонялся он, не обращая внимания на тихий смех перешептывавшихся ему вслед, скрытых в ночной листве древяниц. Лешему было не до них. Довольно долго блуждал он по разным полянам и тропинкам, пока вновь не вышел к опушке. Оттуда теперь было видно, как на берегу сидели, разбирая нарванные в лугах и на лесных полянах цветы, водяные красавицы. Оранжево-красная луна уже заходила. Становилось темней, и Леший сообразил, что при известной ловкости он и теперь может подкрасться к русалкам и, схватив одну, увести ее на влажный мох шелестящего под дыханием ночного ветерка непроглядного леса.

Медленно отходя от опушки, Зеленый Козел делался постепенно все меньше и меньше ростом, пока не понизился до уровня травы, растущей по берегу Ярыни. Как известно, рост леших не должен превышать, по законам природы, самого высокого из находящихся возле деревьев, кустов или иных произрастаний Земли…

Пробираясь среди росистых трав, Зеленый Козел осторожно и почти беззвучно подкрадывался к водяницам.

Те мирно беседовали между собою о том, куда им придется попасть после того, как для каждой из них кончится срок пребывания в русалках: будут ли они узнавать, встречаясь, друг друга, и долго ли еще им находиться под властью противного всем им, лысого и толстопузого Водяника.

Они не подозревали, что сам Водяник сидел, притаившись в тростнике, у самого берега, и подслушивал их разговоры, запоминая, которую из неосторожных красавиц следует ему при случае наказать за презрительные речи о его внешности…

Вдруг русалки, вскочив на ноги, закричали, одни от притворного, другие от искреннего испуга и, как стадо овец, шарахнулись в воду. Позади их вырос, вышиною с прибрежную ракиту, Зеленый Козел, стараясь схватить одну из беглянок.

Он и поймал ее за развевавшиеся мокрые косы, в стремительной погоне своей не замечая, что почти по колено уже стоит в воде… В этот же миг из реки показался грузный толстомордый Водяник и с силою дернул Зеленого Козла за левую ногу. Тот не удержался, выпустил русалку и лежа старался уцепиться вытянутыми длинными руками за прибрежные ивы. Озлобленный вторжением старинного врага в свое царство, Водяной с силою тащил его на глубокое место, призывая в то же время себе на помощь Белобрысого Петру…

Из воды показалось распухшее, с оловянными глазами, лицо утопленника, который мгновение спустя храбро схватил Зеленого Козла за правую ногу.

Лесовик, чувствуя, что ему, пожалуй, не удержаться на берегу и толстый враг затянет его, того и гляди, к себе в реку, стал от страха кричать и в свою очередь звать на помощь косолапого топтыгу.

— Мишка!.. Мишка! — вопил он диким, оглушительным голосом, похожим, скорее всего, на рев того же медведя.

С тревожным кряканьем захлопали крыльями среди камышей, взвились и засвистали в ночной темноте разбуженные утки. Перекликнулись вдали кулики… Но медведь не являлся.

Зеленый Козел вновь стал вопить. Силы ему уже изменяли. Несмотря на отчаянные усилия свои отбрыкаться от противников, Лесовик был уже более чем на половину в воде, когда на помощь к нему неожиданно, как бурный вихрь, примчалась Бородавка, а за ней и мохнатый спутник ее. Первая тотчас же молча вцепилась когтями Водяному в лицо, так что донный владыка сразу выпустил ногу ее мужа, а медведь не успел даже протянуть могучую лапу свою, чтобы разворотить голову Белобрысому, как тот мгновенно булькнул под воду, куда еще раньше скрылся его господин.

Лишь два-три пузыря показались в этом месте со дна…

Зеленый Козел, смущенный и мокрый, выполз на берег и, дрожа, поднялся на свои голенастые ноги.

На месте недавней схватки лишь широкие круги расходились по воде в разные стороны да маленькие волны тихо хлопали о болотистый берег… Вдалеке вновь перекликнулись береговые кулики, и опять все стало тихо.

— Пойдем, бездельник, — строго сказала Лешему Бородавка и повела его прочь от Ярыни.

Зеленый Козел грустно вздохнул и виновато пошел рядом с нею.

Медведь шествовал сзади.

Из тростников кто-то смеялся им вслед тихим, журчание ручейка напоминающим смехом.

Белобрысый не замедлил донести Водяному, что видел, как Горпина ходила в Ярилину ночь на свидание с человеком, и слышал, как молодая русалка просила последнего помолиться за нее.

Это, по законам речного дна, был непростительный проступок. Желая сорвать на ком-нибудь злобу свою за шрам на щеке, полученный от Лешачихи, Водяник принял грозный, решительный вид и властным, злым голосом подозвал к себе Горпину. Когда русалка пришла и по выпученным лягушечьим глазам повелителя Ярыни прочла свой приговор, она не оказала сопротивления, не пробовала бежать, но послушно последовала за ним из омута в тростники.

Водяной произвёл допрос и, услышав от девушки, что та действительно просила крещеного человека молиться за нее, пришел в ярость. Он схватил неподвижно и покорно стоявшую перед ним Горпину за волосы, ударил ее скользкой лягушечьей лапой по груди, по щеке и прошипел:

— Иди, негодяйка, прочь из воды, слоняйся между землею и небом и не имей ни пристанища, ни покоя!

Произнеся это заклятие, Водяник схватил обреченную русалку своими крепкими перепончатыми пальцами за бледную шею и задушил, подобно тому как лягушка-самец душит до смерти самку свою в любовном порыве апрельского дня.

Пыхтя и сопя, вытащил затем он на берег призрачно неподвижное тело Горпины подальше от воды и с торжественно-важным видом повернул обратно.

— Пусть другим неповадно будет, — ворчал он перед тем, как погрузиться в омут.

Брошенное им в осоке существо не было прежним тяжелым земным человеком. Легкое и почти прозрачное, было оно подхвачено первым же ветром и, подобно пуху болотных цветов, полетело, дрожа и колеблясь, над прибрежными лугами по направлению к Зарецкому. Там опустилось оно возле кладбища, где уже несколько лет было закопано в сосновом гробу земное тело Горпины…

Души не нашедших себе пристанища самоубийц не расстаются обыкновенно или с местом смерти, или с бренными останками своими и не отходят от них далеко вплоть до полного исчезновения последних или же — до срока определенной им "на роду" земной жизни.