Онлайн чтение книги Попугай в медвежьей берлоге
Глава 2

Студентки третьего курса Киевского института международных отношений обожали меня дразнить. Всю неделю они ходили в длинных строгих юбках, джинсах, брюках и закрытых блузках, но к моей лекции исправно надевали короткие, граничащие с безумием набедренные повязки, они обильно наносили косметику, они надевали бюстгальтеры пуш-ап и рассаживались на первом ряду просторного лекционного зала. Пока я разглагольствовал о доисламской арабской поэзии, пока я демонстрировал, каким образом древнеегипетские слова перекочевали в литературный арабский язык, пока я напоминал им, словно заповеди, формы глаголов – они хихикали, перекладывали ногу на ногу, загадочно перешептывались и подобострастно называли меня по имени-отчеству. Хотя я и просил их называть меня просто по имени, я умолял их не прибегать к формальностям. Мы были одногодками, некоторые из них даже были старше меня. Так сложились обстоятельства, что уже в пятнадцать лет я поступил в Институт филологии на факультет арабского языка и литературы. А в двадцать один год, несмотря на праздные шалости с подработками и немецкой философией, я этот институт успешно окончил и вышел со степенью магистра.

После окончания я почему-то не стал искать работу и сразу решил начать преподавательскую карьеру. Глупое, необдуманное решение. Тогда я боялся мира, боялся всего, что не умещалось на доске, боялся, что разношерстные диалекты предполагаемых работодателей обнулят мои шестилетние усилия.

Помню, как после церемонии вручения дипломов я встретил в коридоре заведующую кафедрой – коротко стриженную женщину с гоминидными чертами лица времен среднего палеолита. В темном длинном коридоре вы бы запросто приняли ее за орангутанга.

Да, в Институте филологии всегда царит мрак.

Конечно, я всю дорогу изображал из себя благополучного дурака, разумеется, я делал вид, что я ку-ку, что мне по барабану, корчил скучающие гримасы, не проявлял эмоций, наплевать! Мне лишь было важно, чтобы она подумала: «У этого парня будущее в кармане, у этого парня все схвачено, этот парень не пропадет, он – гений, он устроится переводчиком в нефтекомпанию и будет зашибать мясистые доллары. Ну у него и рожа, каков нахал – такой молодой, а уже пресытился!»

Почему я хотел, чтоб она так думала? А вы бы не хотели? Вы бы хотели выпустить наружу пресмыкающегося труса. Вы бы хотели выкинуть белое полотенце после пяти лет упорного штудирования и заявить: «Да, я учил арабский язык шесть лет… Знаю ли я арабский язык? Нет! Знает ли кто-нибудь арабский язык? Нет».

Даже самые дремучие арабисты не знают арабского языка. Владею ли я арабским языком? Нет. Даже в государственном университете Каира профессора и то не владеют арабским языком. Они переплыли озеро, браво! А арабский язык – это океан океанов. Я перешагнул лужу, браво, но вряд ли смогу переплыть озеро. А на работе, настоящей работе, где необходимо переводить документы и общаться с носителями языка, от меня потребуют переплыть озеро. И я утону. Пойду ко дну, как кирпич.

Поэтому помогите мне и спасите, Лариса Дмитриевна.

Чем занимался я шесть лет и почему оказался не подготовленным к плаванию, хоть и был одним из лучших на курсе? Да что там на курсе… именно я написал работу «Происхождение древних названий арабского оружия и их использование в классической арабской поэзии»! Да-да, бесполезный кропотливый труд, который восхваляла местная профессура, написавшая сотни таких же бесполезных, неприменимых на практике, пыльных трудов! Конечно, я мог набить шишки на работе, я мог биться лбом хоть каждый день и через годок-другой стал бы профессионалом.

Но я был трусом и боялся.

– Здравствуйте, Лариса Дмитриевна, – сказал я безразличным голосом (так говорят крутые герои из вестернов). – У вас есть свободная минута, ага?

– Ты уже нашел работу? – перешла она сразу к делу. Кажется, она учуяла паленый запах моей трусливой филологической шкуры.

– Да, – ответил я. – Уже давно работаю.

– Отлично, – сказала она. – Где?

– В одной компании… Нефтедобыча, договоры, контракты, командировки… работы по горло…

– Вот и хорошо, – сказала она. – Не забывай про нас, навещай хоть раз в год.

Заведующая кафедрой Ближнего Востока повернулась и зашагала прочь по темному коридору, за ней тянулась длинная тень. Тень эта могла распахнуть предо мной двери в офисный ад менеджеров и сатанинских телефонных трелей. «Алло?! Купите, пожалуйста! Алло, продайте, пожалуйста! Пошли пить латте с круассанами, пошли курить! Директор козел! Когда аванс? Ну и напились на корпоративе!»

Помню свой слабый, буквально молящий о спасении голос. О нет, от бравады моей и следа не осталось!

– Лариса Дмитриевна… – Жалобное блеяние. Ни намека на апломб.

Она не остановилась и повернула за угол.

Как я бежал! Вы бы видели это трусливое непрактичное существо, эту филологическую макаку, нищего в погоне за скоростным поездом.

– Лариса Дмитриевна! – пищал я.

Она стояла возле кофейного автомата и закидывала в него блестящие золотые монетки. Автомат недовольно урчал и тарахтел, автомат стал свидетелем моего унижения. Почему в коридорах университета так темно? Почему Лариса Дмитриевна не поворачивается ко мне? Почему люди, попадая в Институт филологии, становятся похожими на карликовых бонобо и сутулых шимпанзе и обрюзгших горилл?!

Она порылась в карманах.

– Я хотел у вас поинтересоваться… – сказал я (идиотское слово «поинтересоваться», так говорят только бесхребетные тряпки, люди дела говорят «спросить» или «узнать»… Люди дела говорят: «Я приказываю! Я настаиваю! Ну-ка, быстро, всё сюда мне, и сразу! Но я не человек дела, я человек учебников и доски).

– У тебя не будет пятидесяти копеек? – спросила она.

Я лихорадочно, точно мультипликационный персонаж, порылся в узких карманах, подпрыгнул на месте, и на мраморный пол из меня посыпалась мелочь. Однорукий бандит, ты проиграл!

– Да-да, сейчас-сейчас, – ответил я, собирая мелочь.

– Или две по пятьдесят, – поправилась она.

Две монеты для моих глаз.

Наконец, я протянул ей мелочь. Она опустила монеты в автомат и нажала кнопки. Автомат заурчал еще громче, затрясся, завибрировал, запыхтел.

– Что ты хотел?

– Я хотел поинтересоваться…

– Говори.

– Есть ли свободное место на кафедре?

– У тебя же работа? Зачем тебе кафедра? Моя дочка не хочет работать на кафедре и в аспирантуру поступать не хочет. Она говорит: «Мама, я лучше пойду на нормальную работу…»

(Мама! Будьте моей мамой!)

– Ну, я собрался уходить с работы.

– Почему? – Она окинула меня взглядом, в котором было одновременно и любопытство, и омерзение, словно я болен лепрой.

– Хочу преподавать…

– Могу дать полставки. Больше не получится. Больше не могу.

– Полставки? Да, конечно, я согласен. Спасибо вам бо…

Но она уже не слышала мой близкий к религиозному лепет, она не видела, как из моих глаз брызнули слезы. Слезы труса и слезы филолога.